Коллекционер

Теперь я знаю, как выглядит твой дом, покрытый сумерками и пугающими тенями; знаю, как пахнет свобода: сладко, до головокружения и боли под ребрами; знаю, что страшнее ночного холода лишь приближающиеся шорохи и шум твоих шагов, крадущихся, осторожных, а еще твой тихий голос с полутонами усмешки. Он до сих пор звучит там, среди сплетенных между собой деревьев, и я замираю, разглядывая лежащий на тарелке ужин. Рука, держащая вилку, начинает мелко-мелко дрожать от накапливающегося в ослабших мышцах напряжения, и по виску скатывается капелька пота, которая, конечно же, не остается незамеченной. — Кейт?.. Ты прорываешь сковавший меня вакуум, и я растерянно смотрю на тебя, стараясь игнорировать тяжелое дыхание и всхлипы сидящей напротив девушки. Красивой, но уже столкнувшейся с твоей жестокостью, оставившей следы на ее губах. Ты не любишь болтливых, поэтому сейчас ее губы сшиты аккуратно-одинаковыми стежками. Из отвратительно посиневших отверстий-следов от иглы просачивается кровь, смешивающаяся со слюной и стекающая по ее подбородку, и я удивляюсь тому, как ты терпишь такую неопрятность в своем доме, за своим столом. — Ты хорошо себя чувствуешь? — до этого расслабленный, ты чуть напрягаешься, подаваясь корпусом вперед и впиваясь в меня пронзительным взглядом. Прищуриваешь глаза, рассматривая мое лицо, и, получив в ответ короткий кивок, откидываешься на спинку стула. Как ни в чем не бывало начинаешь есть, а у меня от накатившей усталости кусок в горло не лезет — слишком мало времени прошло с момента моей полусмерти и слишком непривычно ощущать полнейшее безразличие к чужим страданиям. Может потому, что своих навалом? Перевожу взгляд на изуродованную девушку и несколько секунд смотрю в ее блестящие, наполненные ужасом глаза. Они кричат громче слов и молят о помощи, которую она здесь не найдет, только не в моем лице, потому что я еще не справилась со своей болью. Она напоминает о себе при каждом движении, при каждом вдохе и выдохе, она пробороздила мой живот незажившим еще шрамом и торчащими из него нитками. Интересно, сколько в тебе талантов, Алан, учитывая то, как профессионально ты вытянул меня с того света? И для чего, черт побери, ты это сделал? И пока я думаю об этом, равнодушно наблюдая за плачущей девушкой, ты откладываешь вилку и, сцепив пальцы под подбородком, впиваешься в меня снисходительным вниманием. — Тебе понравился мой дом, Кейт? — ты делаешь вид, что третьего лишнего не существует, что ее истеричные всхлипы, изредка нарушающие тишину между нами, нисколько не мешают, не отвлекают тебя от главной жертвы — меня, по каким-то причинам ставшей твоей любимицей. На мгновение задумываюсь, вспоминая переплетение коридоров, широкую лестницу, ведущую наверх, двустворчатые двери и огромное пространство особняка, затерянного где-то в лесу, в подножии гор, название которых я только могу предположить. "Ближайшие" к Атланте горы — Аппалачи, а это значит... значит, что ты завез меня слишком далеко, чтобы меня могли найти, чтобы у меня вообще был шанс на спасение. — Довольно сложно содержать его, учитывая отдаленность от городов, но это того стоит, как думаешь? Конечно, стоит, ведь здесь так легко возделывать сад. — Почему Атланта? Кривишь губы, отчего они превращаются в тонкую линию, и пожимаешь плечами, пока я пропускаю вдох, чтобы унять ноющую боль в боку. В поле моего зрения появляются дрожащие руки девушки, и я замечаю ее поломанные под корень ногти, забитые грязью и кровью. Точно такие же руки были у меня, когда ты вернул меня обратно: я была заляпана грязью с ног до головы — липкая, местами промерзшая земля, раздирала колени и ладони, когда в абсолютной темноте я падала на нее, спотыкаясь о корни деревьев. — Чем дальше, тем лучше, пусть они думают, что убийца у них под носом, и ищут там, где его нет. — Это неудобно, в плане перевозки. Рискованно. — Не в моем случае, у меня с этим проблем не бывает, — осекаешь, знаю почему, потому что я зашла слишком далеко и не ответила на твой вопрос. Ты подтверждаешь мои догадки сверкнувшим от недовольства взглядом, и я поспешно исправляюсь: — Да, мне понравился твой дом, — ложь, я видела лишь его очертания, искаженные страхом и пустой, необоснованной надеждой. Глупо бежать от того, кто ни разу не проигрывал, тем более я не знала правил. Не знала, что ты дал мне целых два часа форы, не знала, что шел за мной по следу, шаг в шаг, как идут чистокровные гончие, выслеживая зверя. — А места? Здесь очень красивые места и девственная природа. Ты ведь догадалась, где мы, не так ли? Учитывая твои способности к анализированию. Ну же, Кейти, расскажи мне о своих догадках. — Аппалачи. — Точно, — улыбаешься, прямо как добрый друг, отчего твое непроницаемое лицо всего на миг становится мягче, теплее, открытее, и оно вызывает во мне еще большую ненависть, потому что оно фальшивое. Насквозь. Лучше не притворяйся тем, кем не являешься, и не прячь за привлекательными чертами лицо монстра. Секунды между нами растягиваются в вечность, пока девушка не шмыгает носом, громко, отчего тебя практически перекашивает от злости, и, вспомнив наконец о ее существовании, ты перестаешь на меня смотреть, позволяя расслабить окаменевшие от напряжения мышцы. — Неужели так сложно уяснить, Рейчел, что нужно вести себя тихо, или мне зашить не только рот? Она распахивает глаза от ужаса и мотает головой, отчего волосы прилипают к ее губам и подбородку, покрывая их темной паутиной. А я не чувствую ничего: ни жалости, ни сочувствия, лишь думаю о том, что теперь она не станет частью твоего сада, только не с таким изуродованным лицом. Значит, ты выбрал для нее другую роль? Какую... — Посмотри на нее, Кейт, внимательно, — твой вкрадчивый голос завораживает плавностью и одновременно твердостью, которая не оставляет выбора — я послушно смотрю в заплаканное лицо с покрасневшей, разъеденной солеными слезами кожей. Раздутым носом и распухшими губами, посиневшими от застоявшейся в них крови. Ее свалявшиеся неопрятные пряди вызывают брезгливость, так же, как и потемневшая от грязи кожа рук. Против воли я сравниваю ее с теми, кого ты превратил в цветы, и понимаю насколько огромная между ними разница. Твои цветы — произведения искусства, тогда как сидящая напротив девушка — результат обыкновенной жестокости, отсутствия цели и любви к разрушению. — Скажи мне, что ты видишь. — Я вижу то, что ты хочешь мне показать. — И? Смелее, Кейт, вдруг твои догадки окажутся верными. — Ты хочешь показать мне разницу между настоящим искусством и банальным убийством. Насколько оно уродливо по сравнению с тем, что ты создаешь. Ты хочешь, чтобы я видела в тебе творца, а не извращенного маньяка с психическими расстройствами, тешащего свое самолюбие посредством власти над чьей-то жизнью. Ты изгибаешь брови от удивления, и уголки твоих губ дергаются, перерождая строгость в полуулыбку. И если бы я не знала всех оттенков твоего взгляда, то подумала бы, что в нем скользнуло восхищение. Ты демонстративно медленно откладываешь салфетку, перед этим сложив ее в аккуратный квадрат; встаешь, поправляя идеально сидящий свитер и закатывая его рукава до локтя; достаешь что-то из кармана и, столь же неторопливо идешь в сторону дрожащей от страха и непонимания девушки, смотрящей то на меня, то на тебя. — "Потому что искусство — это созидание, рождение новой жизни посредством камня, нот, красок, слов... Это материализованные мысли, фантазии и мечты. Я хочу понять, что чувствует скульптор, когда вдыхает жизнь в свое творение, что видит художник, оставляя мазки на полотне, что пытается донести композитор, складывая ноты в очередную симфонию", — ты повторяешь когда-то сказанные мной слова с удивительной точностью и, остановившись за спиной Рейчел, кладешь ладони на ее вздрагивающие от истерики плечи. Только сейчас я замечаю нож в твоих руках, тонкий и острый, точно такой же, какой вошел и в мое тело. Я забываю про собственную боль и, не моргая, смотрю в твое жесткое непроницаемое лицо. Я почти не улавливаю взмаха твоей руки и упускаю момент между жизнью и смертью, наталкиваясь лишь на последнее: безвольно упавшую на грудь голову, руки, повисшие вдоль тела, и капли крови, капающие с острого лезвия. Ты умеешь убивать, Алан, пожалуй это тоже можно отнести к талантам. — И как? Начинаешь понимать? Творца... То, что я чувствую, когда даю вечную жизнь красоте? — Я не знаю. — А ты подумай. Что ты ощущаешь, когда смотришь на мой сад? Когда видишь их идеальные лица, плавные линии, бессмертные формы? — ты вытираешь лезвие о плечо убитой Рейчел, оставляя на нем алую линию-мазок, и столь же неторопливо подкрадываешься ко мне. Я слежу за каждым твоим движением, с каким-то ненормальным фанатизмом впиваясь в плавность шагов, и сжимаю кулаки, когда ты приближаешься и встаешь ровно за моей спиной, точно так же, как стоял за спиной Рейчел несколько секунд назад. — Посмотри на нее, — теплые ласковые пальцы касаются моего подбородка, ненавязчиво вынуждая поднять голову и вновь вернуться к созерцанию мертвой девушки. Горячее дыхание касается уха, и твоя близость вызывает самый настоящий озноб. Мне холодно рядом с тобой, Алан, поэтому я плотно свожу ноги, чтобы унять дрожь в них. — Смотри, Кейт. — Я смотрю. — И? — Я не понимаю, что ты хочешь, не понимаю, — мотаю головой, пытаясь избавиться от твоего захвата, но цепкие пальцы сжимаются еще сильнее, фиксируя голову в одном положении. Ты шипишь, успокаивая и прижимаясь щекой к моей щеке, и вся я пропитываюсь твоим ароматом и безумием, заполнившим весь твой мир. — Понимаешь, Кейт, просто не хочешь в этом признаться. Ты испытываешь стыд за то, что чувствуешь, вернее не чувствуешь. Ведь мои цветы не вызвали в тебе жалости, не так ли? Ты испытала восхищение — чувство, противоречащее нормам человеческой морали. Но поверь, в этом нет ничего постыдного: смерть может иметь привлекательные черты, если обвести ее вокруг пальца, и я помогу тебе — скажу, что я чувствую создавая свой сад: я испытываю гордость, потому что смог обыграть ее и остановить время. Я вдыхаю новую жизнь в то, что по логике должно выглядеть отталкивающе. Я бы мог рассказать тебе о всех стадиях разложения красоты, но я предпочитаю говорить о том, как избежать их. Мои цветы никогда не познают то, что познает она, — ты показываешь ладонью на Рейчел и поворачиваешь мою голову так, что между нашими лицами остается несколько дюймов. Смотришь вдохновленным взглядом, а я беззвучно кричу, чтобы отгородиться от этого бреда. Я не хочу признавать правоту твоих слов, слышишь? Ведь вопреки всему я считаю твой сад прекрасным. — Красота заслуживает жить вечно, и для этого не обязательно быть художником или уметь подчинять камень, — ты целуешь меня, как всегда нежно, и я позволяю тебе терзать мои губы, проникнуть языком внутрь, углубиться. Я буду позволять тебе многое лишь бы оттянуть момент смерти, лишь бы не превратиться в цветок, на который, вполне возможно, будет смотреть уже другая. — Считай, что я создал свой собственный вид искусства, и только подумай, ты первая, кто увидел мои шедевры. Наверное, это честь для меня, но я бы предпочла никогда их не видеть. — Наше время вышло, — твой жаркий шепот меняется на холодный тон так же быстро, как и настроение: ты становишься строгим и неприступным, будто и не ты секунду назад так откровенничал со мной. Выпрямляешься, бросая взгляд на наручные часы, и я послушно встаю, зная о том, что должна соблюдать правила. Минута в минуту, иначе твой педантичный порядок рухнет, и ты будешь злиться. — Спокойной ночи, моя милая Кейти, — проводишь ладонью от плеча до кончиков пальцев, обхватывая их и едва сжимая, а потом подталкиваешь меня вперед, точно зная, что я никуда не денусь и покорно вернусь в свою могилу. Вернусь, Алан, но только для того, чтобы когда-нибудь выйти.