Коллекционер

Я перестаю считать время, потому что каждый прожитый день в твоем плену убивает надежду — он изъедает ее изнутри, оставляя после себя пустоту и безразличие и превращая Кейт Стефенсон в одно из твоих творений, с разницей лишь в том, что я могу дышать, чувствовать жизнь и видеть мир, пусть и ограниченный твоим безумием. Оттенков его тысячи: от багряно-красного до тягуче-черного, обволакивающего сердце животным страхом. Я никогда не чувствую себя в безопасности рядом с тобой, хоть ты и не заговариваешь о моей смерти, не угрожаешь и не обещаешь вечной красоты в облаке из формалина. Ты. Просто. Находишься. Рядом. И одно это лишает мою жизнь всякой стабильности — я никогда не знаю, что будет в следующую секунду, ведь твоя ласка стремительно заменяется на боль, а чувственный изгиб губ на оскал недовольства. Ты приходишь ко мне уже не с такой регулярностью, явно занятый другими делами и иногда пропадающий на долгое время: на три-четыре дня, которые я провожу в компании книг, выбранных тобой для меня. И в этой маленькой мелочи, как устройство моего досуга, а также замены комнаты на более уютную я вижу нечто особенное: твою заинтересованность во мне, потому что иначе я была бы уже мертва. Я так отчаянно верю в это, что всеми силами стараюсь подстроиться под тебя, четко выполнять приказы, не вызывать недовольства, поддерживать беседу, когда надо, и молчать, когда ты этого хочешь. Ты должен видеть послушную куклу, Алан, а для этого мне нужно научиться играть. И я почти научилась, если не считать предательского тела, никогда не отзывающегося на твои ласки. Оно подводит меня, рушит выстроенные с трудом мосты и иногда вызывает в тебе злость. Как сегодня. Когда ты приходишь ко мне спустя несколько дней. Прости, я не знаю, сколько тебя не было, потому что совершенно потерялась во времени. Я вскидываю голову, отвлекаясь от книги, и молча смотрю на тебя, стоящего в дверях. Ты выглядишь то ли уставшим, то ли выпившим, а может, и то, и другое. Белая, расстегнутая на несколько пуговиц рубашка, строгие классические брюки и как обычно идеальный образ, только несколько прядей выпали из прически и прочертили изломанные линии через лоб. Ты осторожно закрываешь двери, словно боясь нарушить тишину, а я, увидев тебя, чувствую облегчение? ведь ты единственный, кто делает меня чуть менее одинокой. — Не спишь... — протягиваешь в привычной манере и медленно усаживаешься в широкое кресло, в котором я ни разу не сидела, и не потому что оно не удобное, а потому, что оно твое. Ты сидишь там каждый раз как приходишь ко мне, иногда унизительно приказывая мне сесть рядом, но не на подлокотник или на стул, а у твоих ног, на мягкий ковер под ними. Ты любишь смотреть на мое тело, поэтому в такие моменты я всегда обнажена. — Разденься, Кейт, и подойди ко мне, — откидываешься на спинку и принимаешь расслабленную позу, расставляя согнутые в коленях ноги и прикрывая глаза. Твои ресницы дрожат, отбрасывая тени на скулы, и скрывают блестящий от предвкушения взгляд, от которого я замерзаю. Покрываюсь мурашками с ног до головы и, с трудом преодолевая скованность в мышцах, снимаю с себя платье. Стою возле кровати, не смея пошевелиться, а ты разглядываешь меня — знаю. Касаешься лодыжек, сведенных коленей и бедер, ласкаешь взглядом шрамы и грудь, которую я хочу прикрыть, чтобы избавиться от твоего интереса. Скинуть его с себя, как скидывают грязную и пропахшую нечистотами одежду. — Удивительно, насколько может быть прекрасно тело. Обыкновенное человеческое тело. Каждый изгиб и каждый штрих как отдельное произведение искусства, только в роли автора — природа. Я различаю в твоем голосе что-то новое и чужое, и нервно сглатываю, когда ты подзываешь меня, хлопая ладонью по подлокотнику. Длинные, отросшие волосы щекочут поясницу при каждом шаге, и лишь когда я замираю возле тебя, их ласка прекращается, заменяясь на твою — ты берешь меня за запястье и тянешь, вынуждая сесть на твои колени, в позу наездницы. Непроизвольно отодвигаюсь как можно дальше, но ты останавливаешь строгим, не терпящим возражений взглядом. Легкий, едва уловимый аромат с цветочно-ванильными нотками наполняет легкие, и я незаметно принюхиваюсь, пытаясь понять его источник. Для этого приходится чуть склониться, а потом ошарашенно отпрянуть, потому что чужой запах на твоей коже вызывает еще большее отвращение. Ты был с женщиной, а теперь пришел ко мне. — Удивлена? Иногда твоя проницательность восхищает, — стараюсь не смотреть в твое лицо, чтобы ты не заметил легкого разочарования, и упрямо смотрю в район твоей шеи, где отчетливо проявляются красноватые полосы, напоминающая царапины от ногтей. Я не представляю тебя с женщиной, правда, Алан, потому что мне легче вообразить, как ты ее убиваешь: как вводишь в бедренную артерию трубку и выкачиваешь из нее кровь, как зашиваешь нежные губы нитью, запрятывая слова навечно, как оставляешь кровавые узоры на белоснежной коже и пронзаешь грудную клетку ножом. — Ты ведь не думаешь, что у меня есть проблемы с женщинами? Есть, по крайней мере с одной. Я отрываюсь от созерцания царапин и смотрю на тебя: идеально-ухоженного, с правильными и привлекательными чертами, с крепким и подтянутым телом, в котором нет ничего лишнего: ни перекаченных мышц, ни дряблых складок. Ты интеллектуально развит и уверен в себе, имеешь прекрасные манеры и завораживающую грацию движений, вот только все это отлично созданная декорация, за которой скрывается уродливая до омерзения душа. — Нет, не думаю. — А что ты думаешь по этому поводу, Кейт? — ты облизываешь подушечку большого пальца и прижимаешь его к соску, начиная совершать круговые движения. Свободной рукой прищипываешь второй и смотришь на мою реакцию, а у меня даже дыхание не меняется, потому что твои ласки не возбуждают меня. Совсем, сколько бы я не уговаривала себя расслабиться. — Я не могу представить тебя с женщиной, только не в классическом понимании отношений. — Классическом? — вопросительно изгибаешь бровь и, обхватывая меня руками, прижимаешься губами к груди, лаская ее уже языком. Прикусываешь, осторожно, но ощутимо, и втягиваешь сосок, засасывая его влажными губами. — Свидание, ресторан, цве-ты, — почему-то последнее слово дается с трудом, я проглатываю проклятые буквы, давлюсь ими как острыми осколками и ненавижу само это понятие, потому что под его определением представляю другое — твой сад. Мертвый, конечно. — Так и было. Мы провели вечер в ресторане, и я подарил ей алую камелию, — отстраняешься, чтобы вернуться в прежнее положение, и, пока ты водишь пальцем по свежему шраму, я думаю о том, что это ирреально: ты и сидящая за столиком женщина с алой камелией в руках. Без боли, страха и слез. Нормальные отношения в нормальной жизни. Где-то там, за гранью твоего жестокого и извращенного мира. — Она жива? — Да. Она нужна мне живой. — Я тоже нужна тебе живой? — прикусываю губу, понимая на какой скользкий путь вступила, и как в подтверждение моих опасений твой взгляд наполняется предупреждающе злым блеском. Ты сводишь челюсти, отчего напрягаются желваки, и кладешь ладони на мои бедра, сжимая их до боли, до онемения, заставляя меня поморщиться и рвано выдохнуть. — Маленькая Кейти хочет знать, почему я не дал ей умереть? Или для чего оставил в живых? Какой из этих вопросов тебя интересует? Ну же, смелее, я дам тебе ответ, но только на один вопрос, — наверняка замечая мой страх, дополняешь ты, и пока твои пальцы поднимаются вверх по бедру, я решаю, какой из этих вопросов важнее. Я не знаю, что меня интересует больше: какая причина заставила тебя спасти меня или какова моя роль в твоей жизни. — Последний — для чего ты оставил меня в живых. — Я говорил: в нас есть что-то общее, — пожимаешь плечом, небрежно, словно этот разговор неприятен тебе, и твой голос приобретает металлические нотки, от которых я рефлекторно сжимаюсь, готовясь к самому худшему — ярости, как всегда замаскированной под полным самоконтролем. Она оставляет следы, не только на теле, но и в сердце, изъеденном страхом. — Это не ответ. — На самом деле ответ, как на первый, так на второй вопрос, просто ты узко мыслишь, Кейт. Ты предаешь страху слишком большое значение и не видишь очевидного: того, насколько мы на самом деле похожи. Господи! Что ты несешь, Алан? Мне хочется рассмеяться в голос, запрокинуть голову и забиться в истерике, потому что я никогда не слышала ничего более безумного. И я улыбаюсь, издавая нервный смешок и мотая головой. Какая чушь. Чушь-чушь-чушь... Мы совершенно разные. — Разные, мы разные, совершенно разные, — шепчу это, глядя в твое жесткое невозмутимое лицо, замечая всполохи надвигающейся бури, боясь тебя, но еще больше желая, чтобы ты согласился, успокоил меня и сказал, что я другая. Ведь я не получаю удовольствие от убийств, не отличаюсь жестокостью и не вижу в смерти ничего прекрасного. — Может быть, — фиксируешь мою голову, впиваясь пальцами в затылок и прижимаясь своим лбом к моему. Твое глубокое шумное дыхание касается моих губ, и ты пробираешься рукой между моих ног, проводя пальцами по раздвинутой плоти. От дискомфортного трения по сухому я морщусь, и ты зло рычишь, понимая, что мое тело опять не готово принять тебя. Смачиваешь пальцы своей слюной и размазываешь ее по складкам, массируя, подготавливая, проникая внутрь и тут же выскальзывая. А я молюсь, молюсь, чтобы это поскорее закончилось, потому что физическая близость с тобой — наказание. — Но только со мной ты можешь быть самой собой, Кейти, — расстегиваешь ширинку, нетерпеливо высвобождая член, и резко насаживаешь на себя, раздвигая сжатые до предела мышцы. Наполненность тобой болезненна, и первое мое желание — соскочить, избавиться от неприятных ощущений, которые, по мере твоих толчков, ничуть не притупляются. Но ты держишь крепко, а я должна быть послушной. Ты не торопишься кончить, с каким-то ненормальным упорством оттягивая момент оргазма. Ты оставляешь влажные поцелуи на моей коже, прикусываешь соски, что-то шепчешь, ты сжимаешь мои ягодицы, толкаясь вверх, навстречу моему телу, и на мгновение застываешь внутри, упираясь в меня своей длиной и причиняя терпимую боль. В такие моменты всего сложнее изображать страсть: тянуться к твоим губам, издавать тихие стоны, двигаться в одном ритме. В такие моменты практически невозможно выкинуть из головы образ убитых тобой девушек, на "костях" которых мы занимаемся сексом. — Так же, как и я с тобой, — наконец, выдыхаешь, застываешь внутри и блаженно откидываешь голову назад, прикрывая глаза от усталости. И пока ты молчишь, я думаю о твоих словах и о том, что ты действительно первый, кто узнал меня настоящую со всеми моими секретами. Не шевелюсь, анализируя наш разговор, и хожу близко, по грани, чувствуя какую-то недосказанность, что-то неуловимое, то, что ты скрываешь сейчас за удовлетворенной расслабленностью. — Я хочу задать вопрос. Последний, — киваешь, на удивление разрешая это сделать, и я продолжаю, от волнения заламывая пальцы. — Почему она не защищает меня? Кейти — моя вторая личность? Почему не убьет тебя, воспользовавшись какой-нибудь возможностью? Ведь когда-то она уже сделала это, избавив меня от насилия со стороны отца. Ухмыляешься, открывая глаза и становясь в миг собранным. Терпеливо выдерживаешь паузу, пристально рассматривая мое лицо, а меня от твоей невозмутимости начинает трясти и откуда-то из глубины вырывается стон разочарования, когда ты, поддерживая меня за талию, встаешь. Сейчас ты уйдешь, а я так и не получу ответов. — Кто знает, может потому, что не видит во мне опасности и не отрицает себя настоящую. В отличие от тебя, — ты целуешь меня в лоб, словно перед тобой стоит неразумный ребенок, и идешь к выходу, даже не представляя, какой сумбур сейчас творится в моей голове. Я сжимаю ее ладонями, крепко зажмуривая глаза, и только после твоего ухода, устало опускаюсь на пол, обнимаю колени руками и прижимаю их к груди, чтобы наедине с собой, отгородившись от реальности, обдумать твои слова. Утро встречает меня головной болью, твоим неожиданным визитом и не менее неожиданной просьбой: ты просишь, или все же приказываешь? помочь тебе с садом. Ты не замечаешь того, как меня передергивает, как начинают дрожать пальцы по мере приближения к этому месту, как я стараюсь не смотреть на парящих в формалине девушек и следую за тобой шаг в шаг, опустив взгляд в пол. Ты останавливаешься внезапно и я не успеваю затормозить, по неосторожности впечатываясь в твою спину и тут же извиняясь, заглаживая свою вину унизительным шепотом. — Так боишься заглянуть правде в глаза? Посмотри на нее, Кейт, — ты резко обхватываешь меня за затылок, больно тянешь за волосы и фиксируешь голову так, чтобы я смотрела на одну из твоих жертв. Она красивая, до глупого восхищения, начиная с тонких рук и заканчивая бледной кожей, на фоне которой аккуратные и милые веснушки кажутся совсем неестественными. Рыжие, с красным отливом волосы, идеальный изгиб бровей и длинные ресницы. — Что ты видишь? — ты впиваешься пальцами в нижнюю челюсть, и я шиплю от боли, бесполезно царапая твое запястье. — Что, Кейт? — Мертвую девушку. Ты убил ее. — Неправильный ответ. Даю еще одну попытку, — твое дыхание рядом, ты касаешься губами моего виска и выжидаешь признания, от которого я отчаянно убегаю. — Раз... два... — Я вижу красивую девушку. Она прекрасна, Алан, и она... ей повезло, что ее красота не увянет. Ты ведь это хотел услышать, чертов ублюдок? — Верно, это ведь совсем не сложно, правда? Признать, что сам факт ее смерти отходит на второй план под воздействием вызываемых от лицезрения ее красоты эмоций. Ты не думаешь, насколько ужасно убийство, ты думаешь, насколько прекрасно искусство. А теперь вернемся к делам, Кейт, — твой голос становится жестче, лицо каменеет от строгости, и взгляд лишается всяких оттенков. Непроницаемо холодная маска, истинный лик убийцы с застывшей жестокостью в чертах. — Мне нужно уехать — не на день, и не на два. И у тебя есть два варианта: быть хорошей девочкой и поехать со мной, либо остаться здесь и ждать меня. Сердце пропускает удар и я хаотично продумываю варианты, выдавая себя с головой — ты не можешь не заметить, как от волнения я забываю дышать. — И если ты согласишься на первый вариант, знай: у меня больше нет запаса твоей крови, а значит, нет шанса. Так что кто-то должен хорошо себя вести. Ты поняла меня, Кейт? Киваю. Да я согласна ползать у тебя в ногах и целовать руки только для того, чтобы выйти отсюда, ведь там, за этими стенами, твоя власть надо мной закончится. Закончится, да? Как только я справлюсь со страхом. — Начнем с фиалок, — ты протягиваешь мне перчатки, и я торопливо надеваю их, начиная играть одну из самых важных ролей в моей жизни. Приступим...