Коллекционер

Первое, что я ощущаю, когда прихожу в себя, — это дикую потребность в посещении туалета, затем покалывание в затекших руках и ногах, а потом я слышу доносимые извне звуки: ты открываешь дверь трейлера, опускаешь подножку и неторопливо подходишь ко мне, распластанной на кровати со связанными руками и ногами. Неожиданно убранная с глаз повязка лишает меня защиты от яркого света, и я беззащитно щурюсь, отворачиваясь в сторону и стараясь привыкнуть к окружающей обстановке. Голова немного кружится и остатки сна загромождают сознание, не давая в полной мере оценить ситуацию. Представления не имею, сколько я проспала, и сколько мне еще придется проспать, потому что главное из твоих условий — это прием снотворного, которое ты вколол мне перед самым отъездом. Чем меньше хлопот, тем быстрее мы доберемся до места, поэтому ты не придумал ничего лучше, чем просто усыпить меня. На самом деле я рада, что в этот раз ты не использовал хлороформ, потому что после него мне было намного хуже. — Нам нужно перекусить и двигаться дальше, буран становится сильнее, и некоторые дороги могут быть перекрыты. Буран? Куда ты завез меня, Алан? — Даю тебе три минуты на посещение туалета, — наконец, я привыкаю к свету, и с тревогой наблюдаю за тем, как ты разрезаешь стяжки, освобождая меня от плена. На мне тонкое хлопковое платье, не защищающее от сквозящего от тебя холода, поэтому вся я покрываюсь мурашками, особенно когда капли талого снега с твоих волос капают мне на грудь. — Время пошло, — ты не даешь мне размять мышцы, отходишь в сторону, показывая пальцем на дверь, и равнодушно наблюдаешь за тем, как я неловко встаю на ноги, покачиваюсь, преодолевая головокружение, и захожу в чистую, аккуратную кабинку с унитазом, маленькой раковиной и душем. "Дом на колесах" стоит больших денег, и я в очередной раз задумываюсь над тем, как ты зарабатываешь, учитывая то, как много у тебя свободного времени и сколько вложений требует твое "хобби". Зная твое отношение к пунктуальности, делаю все быстро и даже успеваю почистить зубы, умыться и поправить растрепавшиеся волосы. Едва открыв дверь, наталкиваюсь на тебя и твой пристальный взгляд, скользнувший по моим ладоням. Ждешь подвоха, не так ли? Но я еще не научилась убивать зубной щеткой, так что можешь расслабиться. — Помни, о чем я тебе говорил, Кейт, — прищуриваешься, впиваясь в мое лицо предупреждающим вниманием, и я моргаю, боясь даже пошевелиться. Ты протягиваешь теплую толстовку и, подождав, когда я надену ее, идешь к выходу, и за эти секунды я успеваю рассмотреть роскошно обставленный трейлер: кухня из дорогих пород дерева, диванчики из светлой кожи и обилие никелированных вставок. Ни одного предмета, лежащего просто на столе или видимом месте — педантичный порядок, как и в твоем доме, где я привыкла соблюдать его. Ты не помогаешь мне выйти, лишь подхватываешь под локоть, когда мои ноги подгибаются и я теряю равновесие, но не оттого, что я ослабла за проведенное в одной позе время, а потому что перед собой я вижу рождественские огни. Сотни маленьких лампочек, украшающих фасад кафе, висящих под крышей и под перилами открытой, занесенной снегом террасы. Сотни огней с моего прошлого — с последнего момента моей свободной от тебя жизни. Год. Двенадцать месяцев рядом с тобой, в молчаливой компании твоих жертв, разделивших со мной тишину. Я глубоко вздыхаю, чтобы сдержать слезы, и благодарю бога за порывы ветра, приносящего с собой горсти снега, швыряющего длинные пряди волос в лицо, смешивающего слезы с талой водой и скрывающего от тебя мои истинные эмоции. Ты крепко держишь меня и ведешь за собой, а я еле переставляю ноги, уже порядком замерзшие, с набившимся в кроссовки снегом, который забирается и под платье, щипая обнаженные ягодицы и бедра. Ты не боишься, что меня сочтут за ненормальную в такой одежде, и смело открываешь дверь, пропуская меня вперед, но тут же вставая за моей спиной и прижимая к себе. Горячая ладонь на талии — как напоминание о твоих правилах, так же, как и острое касание ножа, спрятанного в твоем рукаве, у запястья. Я привыкла не только к порядку, Алан, но и к тому, что нужно подмечать мелочи, особенно оттенки твоего настроения. Симпатичная девушка, стоящая за стойкой, смотрит на нас несколько удивленно, а потом улыбается, делая телевизор потише и приветствуя нас. И в этот момент я смотрю на тебя, ты улыбаешься тоже, той самой дружелюбной и искренней улыбкой, которой когда-то улыбался мне. Улыбался потому, что уже сделал выбор, вот только я об этом не знала, как не знала того, что ты следил за мной с нашей самой первой встречи. Как же я ненавижу цветы, ведь именно из-за них я оказалась в твоем списке. — Погода ужасная, как же вы так. По радио уже с утра предупреждали о сильном снеге, боюсь, вы можете здесь застрять, — мы садимся за стол, и подошедшая тут же девушка протягивает меню, от которого я отказываюсь, пряча ладони между колен и опуская голову. Не хочу видеть, каким ты можешь быть в этом мире, потому что от этого становится слишком больно — знать, что мне досталась худшая твоя часть. Жестокая, хладнокровная и вызывающая раболепный страх. — В нескольких милях отсюда есть небольшой отель, переждете непогоду, а завтра, как только дорожные службы справятся с заносами, отправитесь в путь. Не дай вам бог где-нибудь застрять, помощь при такой погоде будет найти невозможно, все сидят по домам. За последние два часа вы первые, кого я вижу. Молчи-молчи-молчи. Он не любит, когда много болтают. Я поджимаю губы и еще ниже склоняю голову, словно наперед зная, что ее ждет — острый нож, вонзившийся в горло, а я не хочу этого видеть, не хочу наблюдать за тем, как ее большие искренние глаза затуманит ужасом. Молчи, господи, просто заткнись, глупая дура. — Спасибо за совет, — ты прерываешь ее болтовню строгим тоном и, нисколько не заботясь о том, что можешь обидеть ее, перечисляешь выбранные блюда. Она замолкает, я слышу ее разочарованный вздох и чувствую тонкий аромат персика, просвечивающий сквозь аппетитные запахи кухни и моющих средств. В поле зрения попадают ее белоснежные туфли на плоской подошве и изящные щиколотки, покрытые капроном, и я лишь на миг поднимаю голову, натыкаясь на ее заинтересованный взгляд. Она улыбается мне доброй улыбкой, а у меня не получается — губы онемели от напряжения и страха за теперь уже ее жизнь. Ведь ты можешь с легкостью ее забрать. — Живой пример того, что мне не нравится в людях. Пустая болтовня, — говоришь тихо, скрещивая пальцы под подбородком и опираясь локтями о стол. Знаю, что смотришь на меня, прожигая дыру в макушке, но не поднимаю голову, до сих пор пребывая в какой-то прострации. Год. Целый год, вычеркнутый тобою. — Не ожидала? Я про иллюминацию. Ты плохо контролируешь эмоции, Кейт. Прости, мне далеко до тебя. — До Рождества осталась неделя, если тебя это волнует, — при этих словах я сглатываю, и дыхание все же срывается, застревает в горле, превращаясь в предательский всхлип, который ты не слышишь, потому что дверь с шумом открывается и компания явно подвыпивших парней вваливается в кафе. Я испуганно вскидываю голову, но ты даже не обращаешь на них внимания, продолжая сидеть все в той же непринужденной позе. Только взгляд, направленный на меня, резко леденеет. — Где ты там, Эмили? — один из них, самый нетерпеливый, звонит в настольный звонок, а другие садятся за стойку, хлопая по ней ладонями и полностью игнорируя нас. Эмили выходит спустя время, неся поднос в руках, и недовольно закатывает глаза, бросая несколько слов пришедшим. Она виновато улыбается нам, когда подходит к столику и расставляет тарелки, и торопится вернуться, чтобы принять заказ у требовательных посетителей. А я незаметно смотрю на них и не успеваю отвернуться, как повернувшийся ко мне парень, заметив мое любопытство, подмигивает мне. В его чертах есть что-то общее с Эмили, и по их дальнейшему разговору я понимаю, что он ее брат. — Прежде чем в твоей голове возникнут идеи сбежать, помни о том, что я тебе говорил. Не стоит подставлять невинных людей, — ты читаешь мои мысли, спокойно принимаясь за еду и рассекая поджаренный бекон столовым ножом, который до этого протер влажной салфеткой, будто сомневаясь в его чистоте. И на фоне твоей невозмутимости моя нервозность кажется истеричным припадком, ведь когда я беру вилку в руки, я не могу ее удержать, и она падает в блюдо передо мной, издавая громкий раздражающий звук. — Прости, Ал... — вовремя вспоминаю, что тебя нельзя называть по имени, и прикусываю язык, когда ты на мгновение застываешь, так и не донеся отрезанный кусочек бекона до рта. — Просто. Ешь. Это все, что от тебя требуется, — вкрадчиво, угрожающе, отчего я торопливо поднимаю вилку и принимаюсь за еду, вкуса которой не чувствую. Под твоим пронзительным взглядом даже краски меркнут. — Ну и погодка, да, крошка? — я лишь ошарашенно распахиваю глаза, когда рядом совершенно неожиданно приземляется парень, который подмигивал мне, и в растерянности смотрю на тебя, с достоинством выпрямившимся и расправившим плечи. Ты невозмутимо отпиваешь кофе, брезгливо морщась от посредственного вкуса, и наблюдаешь за тем, как к нашему столику присоединяются остальные, вставшие рядом и с ухмылками поддерживающие своего товарища. От них пахнет алкоголем и сигаретами, а наглое поведение указывает на то, что они чувствуют себя хозяевами этих мест. — Как тебя зовут? Меня Джереми, для друзей просто Джеми, — он протягивает мне ладонь для приветствия, и я рефлекторно отстраняюсь, ощущая исходящую от него опасность — слишком легко он нарушил мое личное пространство и слишком масляно смотрит, соскальзывая взглядом на грудь и колени. Костяшки его пальцев усеяны шрамами, как и сломанный когда-то нос, смотрящий немного в сторону. — Брезгуешь разговаривать со мной? — он берет со стола зубочистку и сжимает ее зубами, перекидывая из одного уголка губ в другой. — Слушай, чувак, там на стоянке не твой трейлер? Склоняешь голову чуть в бок, пристально смотря ему в глаза, и не отвечаешь, не считаешь нужным, просто продолжая наблюдать. — Джеми, отстань от них, иначе я позвоню шерифу, — Эмили пытается вмешаться, но он только ухмыляется, показывая ей средний палец. — Пока он оторвет свою толстую задницу от дивана, дороги занесет по самые яйца, — его друзья смеются, и он вновь возвращается ко мне, хлопая по столу ладонью и заставляя меня вздрогнуть от неожиданности. — Нет, вы посмотрите какая куколка. Эй, Вин, как тебе? — он обращается к другу, но смотрит на меня, похотливо и грязно, склоняясь корпусом ближе и сжимая между пальцев прядь моих волос. Подносит ее к носу и театрально вдыхает, не замечая, как твой взгляд стекленеет от ярости, как напрягаются мышцы на скулах и начинает дергаться уголок губ. Но даже если бы он увидел это, то не понял бы признаки надвигающейся трагедии, ведь он не знает, кто перед ним сидит и на что ты способен. — Давай так, парень, мы забираем твою куколку и твой трейлер, повеселимся чуток и к утру все вернем. В целости и сохранности. Ну если не считать ее дырок, — он кивает в мою сторону подбородком, вновь вызывая хохот друзей, но я уже не слышу его слов, полностью поглощенная твоей яростью. Дикой и необъятной, скрытой за показным хладнокровием. — Так что, поделишься? — Не надо, пожалуйста, не надо, прошу... — шепчу, от бессилия сжимая кулаки и не чувствуя, как чужие горячие пальцы касаются моего лица, проводят линию от виска до подбородка, спускаются на шею, где их останавливает ворот толстовки. — Что ты просишь, крошка? Я не слышу. — Потому что она обращается не к тебе, — ты молниеносен в своих движениях, и стоящий рядом со столиком парень не сразу осознает, что случилось, лишь громко кричит, пытаясь достать из руки вилку. И пока все вокруг находятся в ступоре, ты встаешь, одним размытым взмахом перерезая ему горло и отталкивая прочь от стола, чтобы он не залил все кровью. И я крепко зажмуриваюсь, не вижу того, как безумно вращаются его глаза, как он натыкается спиной на шокированного друга, отскочившего в сторону. Не вижу, как ты достигаешь и его тоже, вонзаешь нож в грудь, за секунду отправляя его на пол, к ногам того, кто захлебывается в собственной крови и спотыкается об упавшее тело. Я слышу лишь громкий визг Эмили и ругательства Джереми над ухом, когда он, отмерев наконец от шока, пытается встать, но тут же оседает обратно с окровавленной, проткнутой ножом глазницей. Он длинный, как спица, и острый, как лезвие, поэтому легко вонзается в плоть, входит глубоко, до основания и до последнего вздоха. Наступившая внезапно тишина оглушает, и я открываю глаза, натыкаясь на сжавшуюся за стойкой Эмили. Она прижимает к груди радиотелефон и мотает головой, захлебываясь в слезах и начиная умолять тебя. Но ты непреклонен, Алан, с грацией удовлетворенного кровью хищника, ты подходишь к ней и прижимаешь палец к губам. И пока ты ласкаешь ее скулу, стирая дорожки слез, я шепчу тихое "прости", в бессилии наблюдая за тем, как ты легко и быстро забираешь ее жизнь. Она не успевает даже вскрикнуть, лишь неестественно застывает в твоих убаюкивающих объятиях, успокаивающем шепоте и неуместной ласке, когда ты гладишь ее по голове, постепенно опуская на пол. Нежно и осторожно, будто отправляя ее поспать. Можно сказать и так, только сон ее вечный. По дороге до столика ты выключаешь свет, оставляя несколько светильников над самой стойкой и скрывая лежащие на полу тела в приглушенном полумраке; переворачиваешь табличку на двери, фактически закрывая кафе, и садишься на свое место, тут же протягивая мне влажные салфетки. — Вытри лицо. И шею, — твои пальцы в крови и даже на манжете свитера есть несколько капель крови, но почему-то именно моей чистоте ты придаешь большее значение. И я знаю, почему, потому что меня касался кто-то другой. На полном автомате я протираю лицо, шею, руки и стараюсь не смотреть вправо, где рядом со мной сидит убитый Джереми. Его голова откинута на спинку диванчика, и кровь, бегущая из раны, беспрепятственно стекает по лицу и груди, в итоге впитываясь в утепленную рубашку. Ты приводишь себя в порядок, оставляя кровавые разводы на белоснежных салфетках, и как ни в чем не бывало начинаешь есть уже остывший ужин, который я теперь съесть не смогу. Не заставляй меня есть в присутствии мертвых. Я прошу тебя, Алан. Но ты, конечно, поступаешь иначе: — Ешь, Кейт, следующий перекус только утром, когда приедем на место, — от бушевавшей в тебе ярости не остается и следа, и выражение твоего лица приобретает привычную невозмутимую строгость, от которой меня бросает в нервную дрожь, потому что после случившегося я понимаю насколько ты увяз в собственной жестокости. Впрочем, как и я, ведь каждое последующее твое убийство воспринимается уже легче. Намного легче.