Коллекционер

Вашингтон, округ Колумбия Я сижу на неудобном металлическом стуле, опустив голову и разглядывая свои перебинтованные ладони, каждое движение которыми причиняет тянущую боль. Раны на них начинают заживать и мне до ужаса хочется освободиться от повязок, чтобы как следует почесать место порезов-напоминаний о произошедших событиях. Я знаю, что буквально через несколько секунд откроется дверь и в комнату войдет агент ФБР, ведущий дело "коллекционера", и, желая проверить себя, начитаю отсчитывать шаги: — Пять, четыре, три, два, один... — и действительно, на цифре один дверь за спиной бесшумно открывается, до меня доносится аромат кофе, свежесть мужского парфюма, а затем Михаэль ставит передо мной бумажный стаканчик, от которого идет пар, тут же смешивающийся с прозрачностью воздуха. — Еще горячий, — он улыбается и, намеренно держа дистанцию, стараясь не подходить ближе чем на расстояние вытянутой руки, берет стул и садится напротив. У него приглушенно-зеленые глаза с профессионально цепким взглядом, и он ненавязчиво прощупывает мое настроение, покрываясь дымкой сочувствия и, наконец, оставляя меня в покое, потому что все его внимание концентрируется на лежащих на столе бумагах. Толстая папка, которую он принес с собой, — дело моей и десятков других исковерканных и уничтоженных тобой жизней. Я всегда отвожу глаза, когда он начинает переворачивать листы бумаги с наклеенными на них фото, и мысленно умоляю его захлопнуть плотный картон, чтобы не видеть знакомые и незнакомые лица. Они остались за гранью: бледные, красивые, покрытые покрывалом смерти и уснувшие в нем навечно. — Ты не пьешь кофе? — его брови вопросительно изгибаются и губы складываются в дружелюбную улыбку, пока я молча отодвигаю стаканчик в сторону. — И чай. Черный. От него темнеют зубы и портится кожа, — я повторяю сказанные когда-то тобой слова, и Михаэль не настаивает, только пожимает плечами и кладет руки на стол, сцепляя их в замок. Конечно, он не может не заметить, как я рефлекторно дергаюсь назад, желая избежать близости его рук, и тут же исправляется, отодвигаясь дальше от стола и возвращая мне островок безопасности. И за это я благодарна ему всем сердцем, как и за то, что он всегда держится на расстоянии, прекрасно зная мою реакцию на чужие прикосновения и близость. Собственные страхи загоняют меня в ловушку и от постоянной паранойи мне кажется, что я схожу с ума. Такое бывает, да? Особенно, когда проходишь через ад. — Хорошо, в следующий раз я принесу зеленый. — Воду, можно просто воду, — я до последнего оттягиваю момент разговора, и он понимает это, позволяя мне еще чуть-чуть побыть вдали от предстоящего кошмара: вопросов, которые посыплются один за одним как только я дам свое молчаливое согласие. — Мы не нашли его тело. Пока, — говорит он едва ли не виноватым тоном, когда молчание между нами затягивается до неприличия долго. Я прикусываю губу, до боли, и отворачиваюсь в сторону, чтобы не выдать проглатывающие меня эмоции, главным образом страх, накинувшийся на меня с остервенением зверя. Он вгрызается в тело и отдает пульсирующей болью там, где ты оставил свои следы, избороздившие некогда идеальную кожу разнокалиберными шрамами. Ты любил мое тело так же сильно, как ненавидел свою зависимость, поэтому уродовал его, чтобы от нее избавиться. И у тебя обязательно бы получилось, если бы я не опередила тебя. — Подвальное помещение выгорело полностью, и теперь нам необходимо идентифицировать останки. Их много, так что на это потребуется время. — Ясно, — я нервно киваю, ощущая, как пошатнулась уверенность в твоей смерти, а потом вспоминаю твое окровавленное лицо, местами пробитый, с очевидными вмятинами череп, и успокаиваюсь. Пошли все к черту, ты не мог выжить. Ты, привыкший играть другими жизнями, сдох от руки своей жертвы. Вот такая ирония жизни, Алан. — Я кое-что поясню тебе, Кейт. Видишь ли, пока его тело не найдено, ты не можешь вернуться к своим близким и находишься под защитой ФБР. Более того, если его тело так и не найдут, ты никогда не сможешь вернуться к прежней жизни, потому что... пойми, так будет лучше для тебя — ты будешь включена в программу защиты свидетелей и перестанешь существовать как Кейт Стефенсон. А кто сказал, что я хочу вернуться к прежней жизни? Ведь фактически ее не осталось. Молча киваю, и Михаэль, облегченно выдохнув, продолжает: — И еще, мы нашли приблизительное место, где находится его дом в Миннесоте. Учитывая твои показания, он может находиться здесь, здесь или здесь, — Михаэль раскладывает передо мной карту и показывает ручкой на поделенную на квадраты территорию. — Полиция работает над этим. А вот здесь находится кафе, где вы были. Как жаль, что данные убийства не связали с ним, ведь его почерк просматривается в убийстве Эмили Уилсон и Дайта Винера — колотая рана между третьим и четвертым ребрами, приведшая к мгновенной смерти. Если бы мы знали, что Атланта лишь территория охоты, а не постоянное место жительства, то... — То ничего бы не изменилось, потому что он обвел бы вас вокруг пальца, — я перебиваю его, почти со злостью, потому что это не они прекратили убийства и потому что оказались бесполезны в борьбе с тобой. Ты, как хитрый лис, водил их за нос и спокойно жил в дали от города, где они искали тебя, даже не подозревая, как далеко от них ты находишься. Михаэль не отвечает на мой сарказм, лишь поджимает губы и чикает ручкой, то впуская, то выпуская кончик стержня. И пока он пережидает мою вспышку злости, я отмечаю про себя, что его внешность типична для его работы, и если бы мы встретились где-нибудь в толпе, по чистой случайности, я бы наверняка смогла определить род его занятий. Он всегда выглядит усталым, хоть и старается замаскировать это под вполне ухоженным видом: уложенными волосами и легкой небритостью, за которой явно следит. Чистая рубашка и неизменный пиджак, плюс ненавязчивый парфюм и чистые, ровно подстриженные ногти. Вот только тени под глазами и усталость во взгляде выдают его с головой — он не спит ночами, чтобы собрать все пазлы воедино и распутать клубок твоих преступлений. Михаэль очень любит кофе и при нашей встрече успевает выпить несколько стаканчиков, которые, благодаря мне, встают в ровный ряд где-нибудь на краю стола. Михаэль любит детали, поэтому при разговоре с ним я слежу за каждым своим словом, иначе он узнает намного больше, чем мне хотелось бы рассказать. Некоторые наши тайны должны оставаться только нашими тайнами, поэтому, когда он наконец задает вопрос, я говорю не всю правду. — Ок, Кейт, давай приступим к самому главному. Я хочу знать, что было после Миннесоты. Вы вернулись назад? Твои теплые пальцы переплетаются с моими и ты тянешь меня за собой, увлекая в лабиринт коридоров и останавливаясь перед смутно знакомой металлической дверью. От нее веет холодом и, когда ты нажимаешь на ручку, я судорожно выдыхаю, вспоминая это место. Тебе приходится приложить усилие, чтобы заставить меня переступить порог, поэтому твой взгляд темнеет и мелькнувшая в нем злость призывает меня к покорности. Я послушно захожу внутрь, обреченно глядя на распластанную на анатомическом столе девушку, и, встав там, где ты меня оставил, жду, когда ты наденешь халат. Холод пробирается под одежду, покрывает кожу невидимыми путами и вызывает дрожь наряду с тошнотой — лежащая девушка кажется спящей и только лишь замершая грудная клетка доказывает тот факт, что она все-таки мертва. — Надень это, — вздрагиваю, когда ты оказываешься неожиданно близко и протягиваешь мне точно такой же голубой халат и перчатки. Прошла неделя после нашего возвращения из Миннесоты и я с тоской, о господи! вспоминаю проведенное там время, потому что мы были отчаянно далеки от этого места, от твоего мертвого сада и пропахших формалином комнат. Представляешь, я искренне надеялась, что мы сюда не вернемся, но сразу после Рождества ты сообщил об отъезде, вколол мне дозу снотворного и привез обратно. — Кейт... — угроза в твоем голосе становится очевидной, и я в мгновение надеваю халат и перчатки, не совсем понимая, что ты от меня хочешь. Вернее, понимая, но не желая этого признавать. — Ее зовут Саманта, — ты подходишь к ней и, склонив голову набок, с осторожностью и с этой своей странной нежностью проводишь костяшками пальцев по ее виску, скуле, шее. Ты гладишь ее по волосам и, нависая над ней, целуешь ее в губы, вызывая у меня приступ отвращения. Ты молча восхищаешься ее красотой, лаская большим пальцем подбородок и нарочно задевая только что поцелованные тобой губы. Ты выпрямляешься и с такой же нежностью рассматриваешь ее тело, кладешь руку на обнаженную грудь и ведешь ею вниз по животу, до самого бедра, где твои пальцы наконец застывают. — Подойди, Кейт, я хочу, чтобы ты помогла мне. Это будет наше совместное творение, — улыбаешься, а я словно вмерзаю в пол, едва вгоняя в себя воздух. Ты прекрасно видишь мое состояние: то, как я заламываю пальцы и кусаю губы, пытаясь сдержать слезы отчаяния, с какой мольбой смотрю на тебя и как тяжело делаю шаг, когда ты угрожающе сжимаешь челюсти. — Как ты думаешь, она заслуживает стать частью моего сада? — спрашиваешь, когда я все же подхожу к столу и опускаю на нее взгляд. Меня трясет и, чтобы справиться с дрожью, я вцепляюсь в край стола пальцами, так, что ногти прорезают латекс и противно скребут по холодному металлу. — Да, — тихо, почти шорохом, изнывая от желания убежать отсюда. Я смотрю на мертвую девушку и отчего-то чувствую себя виноватой, ведь это она лежит на холодном столе, под моим влажным от едва сдерживаемых слез взглядом. — Не любитель азиатской внешности, но что-то в ней зацепило. Может быть, скулы, — ты говоришь это между делом и, пока я стою словно застывшая статуя, подготавливаешь оборудование, разматываешь какие-то трубки и подкатываешь столик со стоящим на нем резервуаром ближе. — Есть несколько правил, моя маленькая Кейти, главное из которых — аккуратность. Красота... она настолько хрупкая, что ее можно испортить одним лишь неосторожным движением, так что будь внимательна, — ты берешь скальпель, склоняешься над бедром и делаешь надрез на внутренней его части, затем цепляешь артерию специальным инструментом и повторяешь первый шаг, надрезая и ее. — Если приложить чуть больше усилий, то можно повредить вторую стенку сосуда и тогда его "герметичность" будет нарушена, и вкачиваемый раствор как следует не вытолкнет кровь. Не критично, если тело будет полностью погружено в формалин, но может доставить неудобства при перемещении вне раствора, — ты вводишь тупую иглу с тонкой трубкой в полученный надрез и еще одну трубку в обратном направлении, конец которой опускаешь в сливное отверстие на столе. Окровавленные перчатки мелькают перед глазами, и на самом деле я не вижу ничего, кроме алых кругов, заполнивших пространство. — Для того, чтобы вытолкнуть кровь из сосудов, нужен слабый раствор формалина, смешанного с глицерином, если сделать его более концентрированным, сосуды попросту затвердеют и не будут эластичными, а как раз это нам и надо, — объясняешь каждый свой шаг, нажимая на кнопку помпы-нагнетателя и наконец поднимая на меня взгляд. Могу поспорить, я выгляжу ничуть не лучше Саманты, по крайней мере по бледности кожи, но ты будто не замечаешь моего состояния, обходишь стол, мимолетно касаясь свисающих с его края волос, и встаешь за моей спиной, обдавая шею горячим дыханием: — Тебя пугает процесс или сам факт ее смерти? Меня пугает все, что с тобой связано, но вслух я отвечаю что-то про кровь и близость трупа. Я нахожусь в каком-то вакууме, с ужасом наблюдая за тем, как ярко-алая кровь стекает по трубке и блестящему металлу, и не чувствую твоих поцелуев на шее, не вижу, как ты прикрываешь глаза и прислоняешься носом к моему затылку, словно раздумывая теперь уже о моей смерти. Я не знаю, что в этот самый момент ты борешься с собой и с желанием избавиться от меня, превратив в призрачную орхидею, которой так не хватает в твоей коллекции. Я не слышу тихого яростного рыка и только лишь твои руки, до боли сжавшие мои запястья, вырывают меня из кровавого транса. Я тихо выдыхаю, сглатывая осевшую на языке горечь, и слежу за тобой, когда ты неторопливо возвращаешься на место. — А теперь то, для чего я тебя пригласил. Сейчас я начну вкачивать концентрированный раствор, и, чтобы он достиг даже самых мелких сосудов, ты должна будешь массировать ее тело, — ты меняешь опустевший резервуар, а меня прошибает холодный пот и я делаю шаг назад, еще один, как можно дальше от мертвой девушки, которой должна буду касаться. Я мотаю головой и шепчу тихое "пожалуйста", пока ты не пресекаешь мои стенания угрожающей фразой: — Ну же, Кейт, иначе ты займешь ее место, — для пущей убедительности ты берешь скальпель и смотришь на меня равнодушным и стылым взглядом, которого я боюсь не меньше, чем оружия в твоих руках. Он подчиняет и превращает меня в покорную марионетку, которая подходит к столу и прикасается к еще теплому, неостывшему телу, будущему шедевру, экзотическому цветку. — Умница, Кейт, особое внимание удели конечностям. Это станет одной из наших тайн, Алан, о которой никто никогда не узнает, и не потому что я хотела забыть тот день, а потому что тогда, наряду со страхом и отвращением, я испытала что-то напоминающее трепет — я стала свидетелем зарождения шедевра.