Коллекционер

Вашингтон, округ Колумбия Михаэль выкладывает передо мной фотографию за фотографией, помещая их в ровные ряды по восемь штук и заполняя практически все пространство стола. Получается семь рядов, итого пятьдесят шесть девушек, лица которых мелькают перед глазами одинаково красивыми улыбками. Большинство из них взято из школьного фотоальбома, некоторые из семейного архива, но так или иначе каждая фотокарточка хранит в себе целую жизнь, вернее малую ее часть, потому что ты любил молодых. Тебе не нравилась увядающая красота и ты с фанатичным безумием старался ее сохранить. Ты в курсе, что твой сад сгорел, Алан? И что теперь ни один из твоих шедевров не встретит вечность? Не в курсе, конечно, потому что ты, чертов ублюдок, сгорел вместе с ними. — Мне нужна твоя помощь, Кейт. Эти девушки пропали за 2009-2012 года из округа Кинг. Выбери тех, чьи лица тебе знакомы, — Михаэль прекрасно знает, как мне тяжело работать с ним: приходить сюда изо дня в день и давать показания против тебя, переживать то, что отчаянно хотелось бы забыть. Просто заснуть однажды вечером и проснуться уже в новой жизни, чистой, новой, не исковерканной и живой. Не вздрагивающей от шорохов и не боящейся выключать свет, который хоть как-то спасает меня от теней прошлого. К сожалению, выхода нет — я буду жить с этим до конца, до самого последнего вздоха, и, знаешь, что самое смешное во всем этом? — что даже последний вдох будет посвящен тебе, ведь там, перед лицом смерти, я буду думать о том, что когда-то я от нее сбежала. — Хорошо. Вы установили его личность? — Нет. Права, найденные в машине, на имя Коула Маки, поддельные, будто со специально затертой фотографией. То же самое со страховкой. Мы проверяем Алана Коулмана, но пока безрезультатно: три с половиной тысячи человек — на это требуется время, много времени. Фамилия Харрис еще более удручающа: в одной Джорджии более десяти тысяч совпадений. Тем более, мы не можем точно сказать, был ли он Аланом Коулманом или же Аланом Харрисоном. Либо, ни та, ни другая фамилия не соответствует фактам, потому что недвижимость зарегистрирована на Винсента Обрайна, как ты понимаешь, документы тоже могут быть поддельными. Знаешь, Кейт, у него могут быть десятки имен, и ни одно из них не быть реальным. — Его зовут Алан, — с неким раздражением говорю я, словно Михаэль виноват в том, что они до сих пор не могут найти твою личность. Не могут, поэтому составленный с моих слов фоторобот — единственный источник визуализации твоего лица. — Даже если так, вряд ли это упростит нам задачу, — улыбается, сдержанно, будто не замечая мою вспышку гнева, и показывает взглядом на фотографии. — Приступим? Приступим, да, пора встретиться теми, кто не смог выбраться. С девушками, чья привлекательность стала причиной их смерти, ведь молодость была далеко не основным критерием твоего выбора. Горячие, едва терпимые струи воды скользят по порозовевшей коже, забивают паром маленькую душевую и помогают отвлечься — отвлечься от стойкого ощущения перемен: во мне, в тебе, в нас. Они витают в воздухе и оседают на коже то твоим пристально задумчивым взглядом, который я все чаще ловлю на себе, то твоими поучающими словами. Ты, возомнивший себя учителем, посвящаешь меня в нюансы своего дела и рассказываешь вещи, которые я бы предпочла не знать: не знать о времени окоченения тела и о необратимых процессах, начинающихся с самой первой секунды смерти. Не знать о правильной концентрации формалина. Не знать названия инструментов, которые ты используешь для создания шедевров, и не видеть выпотрошенных, используемых для наглядного пособия тел с разрезанной грудиной и вскрытой черепной коробкой. Иногда мне кажется, что все краски мира заменились на кровавое марево, а ты будто специально не показываешь мне других оттенков. Ты с таким рвением рассказываешь о смерти, что постоянная ее близость перестает вызывать тошноту. Теперь я даже не задыхаюсь от спазмов, стоя рядом с анатомическим столом и наблюдая за тем, как ты колдуешь над трупом, вскрывая его и показывая мне расположение органов. Во время этого странного действа я смотрю на твое лицо, прикрытое медицинской маской, и не могу уловить ни одной эмоции, разве что раздражение, когда я вовремя не отвечаю на вопросы. Прости, но мне сложно запомнить, сколько должна весить здоровая печень женщины. Сложно потому, что это, черт побери, меня не интересует. Когда терпеть обжигающие капли становится невозможно, я выключаю воду, провожу по лицу ладонью и застываю от стойкого ощущения твоего присутствия. Нас разделяет полупрозрачная шторка душевой, но я не могу не чувствовать твой холодный взгляд, скользящий по разогретому телу наточенным лезвием. Внутренне сжимаюсь и, с трудом преодолев тошнотворный страх, отодвигаю шторку в сторону. Так и есть. Ты, одетый в светло-бежевый свитер и такого же цвета брюки, стоишь в проеме дверей и смотришь на меня немигая пристально, почти больно. Я вижу что-то страшное в твоем лице и молюсь богу, чтобы мои догадки оказались неверными. Ты ведь пришел не для того, чтобы меня убить? — Перестаралась с горячей водой? — твой голос звучит приглушенно и вкрадчиво и всего на миг я сравниваю его с подступающим цунами: тот самый момент перед атакой волн, когда все вокруг затихает и океан впитывает в себя звуки, чтобы после, на пике напряжения, рвануть вперед оглушающей мощью. Опускаю голову, рассматривая собственное тело, и покорно киваю — покрасневшая кожа с белесыми линиями-шрамами говорит сама за себя. — Будь аккуратна, Кейт, ожоги не украшают. Шрамы тоже, но, тем не менее, ты их наносишь. Ты медленно сканируешь меня, начиная от лодыжек и заканчивая лицом, ты прикасаешься взглядом к ногам, талии, задерживаешься на груди и ласкаешь соски. Ты возбуждаешься, я не могу этого не заметить, и делаешь шаг навстречу, ввергая меня в тихое отчаяние. Сколько бы раз ты ни был во мне, я не могу к этому привыкнуть. Не могу принять тебя так, как должна принимать женщина: влажно и скользко, без дискомфорта и сопротивления. — Я должен покончить с этим, — ты подходишь ближе и проводишь ладонями по плечам, спускаясь ниже, к запястьям, где твоя хватка усиливается. И, как только пальцы смыкаются в грубый захват, твое лицо искажается от злости и ты толкаешь меня к стене, холодной и мокрой. Я лишь сдавленно вскрикиваю, ударяясь затылком о кафель, и ошарашенно смотрю на тебя, прижавшего меня весом своего тела. Ты не обращаешь внимания на то, что вода с моих волос капает на твою грудь, покрывая светлую ткань разнокалиберными пятнами, и шепчешь, прижавшись губами к моему виску: — Ты ведь понимаешь, что это не может длиться вечно? Понимаешь, что я не могу позволить себе проиграть? Понимаешь, Кейт?! — рычишь, с каким-то надрывом, с запаянной в голосе злостью и... отчаянной болью? Не может быть, Алан, это чуждые для тебя эмоции и этот эмоциональный всплеск, он вызван не искренними чувствами, а лишь потерей контроля. Тогда я не знала, насколько была права — ты терял контроль над собственными желаниями и злился, что они становились сильнее. Забываю вдохнуть, осознавая, что ты имеешь в виду, и мотаю головой от безнадежности, всеми силами пытаясь избавиться от капкана твоих объятий. Я думала, каждый день думала о предстоящей смерти, но сейчас, ощутив ее непосредственную близость, не могу принять ее, слышишь? — Пожалуйста, — плачу, напрочь забывая о твоих проклятых правилах и нелюбви к слезам, и отчаянно борюсь, стараясь скинуть с себя крепкую болезненную хватку, которая чуть ли не ломает ребра. — Тшш, — шипишь, и я послушно затихаю, чувствуя, как что-то острое царапает грудь. — Поверь, это не самая мучительная смерть. Я сделаю все быстро, — отстраняешься, не намного, только для того, чтобы заглянуть в мое лицо, и глубоко дышишь, будто борясь с собой. Ведь так? Так? Иначе ты бы давно это сделал, проткнул бы привычным взмахом руки и избавился от меня, как избавлялся от многих. Секунды зависают в нелепом переплетении взглядов: твоем презрительно яростном и моем умоляюще жалком. Я жду острой боли и темноты и, не выдержав давления страха, попросту закрываю глаза. Знаешь, в темноте умирать не так страшно. Я вижу кровавые всполохи, пляшущие вокруг, и задыхаюсь от сжавшего грудь спазма, когда, как мне кажется, нож проникает вглубь. Я кричу, громко, но не слышу собственного крика, потому что в это самое время ты сдавливаешь мое горло и пульсирующая в голове кровь набатом бьет в ушах. Я впиваюсь в твою руку ногтями, безрезультатно пытаясь избавиться от нее, и неожиданно оказываюсь на свободе: ослабшая от пережитых эмоций, падаю на колени и сгибаюсь пополам, не веря собственным ощущениям. Я жива, и более того, невредима. И пока я откашливаюсь, ощупывая тело в поисках ран, ты оторачиваешься и несколько секунд стоишь ко мне спиной. — Я сделаю это, Кейт, но не сегодня, не сейчас, — наконец, разворачиваешься, как обычно холодный и невозмутимый. Ни одна эмоция не скрывается в твоих чертах, тем более во взгляде, и мне кажется, что я схожу с ума, ведь только мгновение назад ты горел в ярости и жажде убить. — Вставай, я хочу, чтобы ты провела этот вечер со мной. Не могу, ноги не слушаются меня, и, наверное, со стороны я выгляжу нелепо, когда, опираясь о стену, то и дело соскальзывая по ней ладонью, пытаюсь подняться. Вытираю слезы, чтобы они не раздражали кожу, и вздрагиваю на твое прикосновение, когда ты поддерживаешь меня за локоть. Заботливо, наверное, но мне от этого не легче. — Дыши глубже, — в твоем голосе нет насмешки, ты все так же безэмоционален и спокоен. Ты убираешь с моего лица налипшие пряди волос и проводишь большими пальцами по скулам, убирая остатки слез. Я в ловушке из твоих рук и мне не остается ничего другого, как воспользоваться твоим советом. Я глубоко дышу, постепенно выравнивая дыхание и промерзая до самых костей: холод от стены проникает внутрь и меня трясет мелкой дрожью, когда ты пронзительно смотришь в мои глаза. — Красивая. Ты такая красивая, Кейт, — ты целуешь меня, нежно, в уголок губ, прикусываешь нижнюю губу и проводишь по ней языком. Твое горячее дыхание сбивается, и ты вновь теряешь контроль, но теперь уже от желания. — Я даже сомневаюсь в собственных силах... смогу ли я сохранить то, чем одарила тебя природа, — горькие слова обрываются поцелуем, сначала осторожным и нежным, а затем все более напористым. Ты сжимаешь мои бедра, толкаясь своими, а я думаю только о том, что хочу жить. Отчаянно, до предела. Так сильно, что готова разорвать тебя на части. Залить душевую кровью и искупаться в твоих криках. Глухо стону, когда ты, приспустив брюки и закинув мою ногу на свои бедра, входишь в меня резким толчком. От трения со стеной лопатки начинает нещадно саднить, так же, как саднит внутри от твоих глубоких, остервенелых движений. Я вспоминаю нашу первую близость и не нахожу ничего общего с тем, что происходит сейчас: ты делаешь это по-животному грубо, нисколько не заботясь о моих ощущениях и не пытаясь казаться нежным любовником. Механические толчки, в которых вложена вся твоя беспомощность — ты хочешь видеть меня частью своего сада, но при этом не можешь убить. По крайней мере не сейчас. Не сегодня. И я не знаю, сколько времени у меня осталось, поэтому нужно использовать любой шанс, и предстоящий вечер — один из них.