***
На пятнадцатый день рождения Мирио он реально собирается сказать. Терпел-терпел, думал, маялся, нарезал с ним круги по стадиону да все на турник пытался влезть, а к каникулам наконец решил, что вот если не скажет, то прям помрет. По-настоящему, как это бывает, сердце его не выдержит и совсем откажет, и так намертво прикипел к крашу и разучился трезво мыслить. Собака Тогат несется к нему золотистым шерстяным облаком. Он чешет ей уши и под ошейником и беззвучно репетирует признание. — Я сейчас признаюсь Мирио, — сообщает он Химе, еле увернувшись от облизываний. Хима гавкает с умным видом, будто б поддерживает его. Тамаки гладит ей морду и шибко не торопится в дом. С кухни играет радио, мама Мирио негромко напевает, бренчит кастрюлями. Тамаки в курсе, что пожизненно приглашен сюда один, но его трясет так, будто надо будет выступить перед всей страной и прям со сцены объявить свой краш. Мирио Тогата, его лучший друг, если что, он напоминает себе. Хима убегает от него в сад за бабочкой, и он остается один на один со своей робостью. Он уже гадал на ромашках, и каждый раз выпадывало «скажи», но надо ж удостовериться. Поэтому он присаживается перед хризантемами в палисаднике и готовит себе оправдание, мол, не тянет время, а так правда надо. Хикари-сан палит его в окно. — Ты чего там делаешь? Заходи давай! Вся его напускная храбрость идет прахом, аж тошнит и голова кружится. Он идет на запах своих любимых гребешков, вяло блеет «здрасьте», стоит Хикари-сан сгрести его в охапку с порога. Светлые волосы ее лезут ему в лицо. — Тамаки пришел? — Басит Мирио с комнаты. Эта их семейная привычка перекрикиваться и сотрясать ором стены вообще даже пугает Тамаки, потому что и так всегда радио с теликом на всю катушку, у Мирио Remioromen еще громче, лает собака, что-то гремит в кухне. А в доме Амаджики перманентно тишина — отец или спит, или на работе. Тамаки молчит, даже когда его разрывает изнутри словами. Мирио выползает в коридор, и тут же он забывает все, что так долго хотел сказать. — С днем рождения. — Ага, спс. Пойдем гулять? Так все его намерения на намерениях и заканчиваются. Мирио наспех собирает свою копну в хвост, прыгает в треники, и они уходят выгуливать собаку и выматываются по уши в играх. Тамаки даже ничего ему не подарил, потому что не смог придумать, но Мирио все равно безгранично счастлив, смеется на ухо ему и валится с ним в траву. Июль жужжит в тени деревьев, солнце висит высоко над ними, и он яркий над этим солнцем, он сверкает, шутит невпопад и сдувает челку с глаз. И Тамаки правда его любит. Скажет как-нибудь потом. — Научи меня подтягиваться, — зачем-то просит он, обнимая Химу за шею. Она пахнет псиной и пускает слюни ему на футболку, но это ок. Мирио ложится к нему под бок. — Ладно. Целый один получившийся раз они празднуют хлеще дня рождения.***
К осени получается уже пять раз, а еще он сносно бегает и может сильно ударить. Мирио больше не рискует связываться с ним в лобовую, но и тренить как раньше получается плохо, потому что у Мирио квирк ближнего боя, а у Тамаки дальнего. Они немного сходятся в компромиссе, переключаясь в рукопашную, но и такие мероприятия приходится свернуть. Перед самым началом триместра Мирио случайно разбивает ему нос. — Извини, извини! — Жить буду. Мирио все равно берет лицо его в ладони, не дает отстраниться, чтоб он капал кровью в горсть и прикусывал губы. Запрокидывать голову нельзя, читали же в книжке по оказанию первой помощи. Мир вокруг Тамаки вращается каруселью даже не от удара, а потому что Мирио опускается с ним на землю и обнимает его, тоже весь перепуганный и смущенный. От запаха и вкуса крови живот сводит. Тамаки закрывается руками и все равно слышит прибой где-то высоко. — Что ж ты не увернулся. — Затупил. Красное бодро бежит по локтю его, капает на штаны, Мирио горячий сквозь футболку, и грудь у него рельефная, как у взрослого мужчины, движения резкие, отточенные, а отговорки ребяческие. Тамакины не лучше, кстати. Он колеблется, но так и не решается обнять Мирио в ответ, а ему охота смазать кровь подолом футболки и поцеловать его загорелое лицо, но это за гранью реальности. Он даже признаться струсил. Мирио кладет ладонь ему на затылок. — Да я бы и не успел. На это Мирио возмущается, мол, опять его самооценка подает голос из подземелья. Но оно действительно так — Мирио выдумал какой-то новый трюк, где надо фазнуться обеими руками попеременно и типа обманным маневром заставить потерять бдительность. И еще он правда очень быстрый стал. Сказывается практика. — Ударь меня тоже. — Ты дурак, что ли? Тамаки тут же жалеет, что сказал, потому что Мирио пробивает на смех от его слов, и от этого по телу Тамаки тоже бежит дрожь, потому что Мирио и впрямь дурак, и от его смеха у Тамаки целый рой гудит за ребрами и гулко отбивается, те самые ванильные бабочки, которые не макароны. Мирио все еще его лучший, и Тамаки не хочет, чтоб там было «друг». Друзьями быть мучительно, потому что нельзя ни за руки держаться, ни целоваться. Друзьям вообще ничего нельзя, может, обниматься с полными ладонями крови тоже, но Тамаки все ж обтирается о траву. Несмело жмется лбом в сгиб его шеи. Слово «друг» навсегда исчезает из его лексикона.***
От родителей им попадает будь здоров, и в школу Тамаки идет с пластырем на переносице, красочно врет сэнсэю, что подрался. Девчонки перешептываются, хихикают, показывая на него глазками. С Мирио они пересекаются только на обеде. Он неплохо подтянул математику и по-английски уже может сочинить целое предложение сам, однако для UA это ничтожно мало, ясно же. Поэтому они ходят на факультативы вместе с отстающими и на общей физре выкладываются по полной. И ладно Мирио, Мирио всегда только в эти нормативы и укладывался, но Тамаки тоже теперь в топе и почти не отстает от других мальчиков. Навык не замечать чужие взгляды возник в нем сам, зато он чутко реагирует, когда обсуждают Мирио. Сэнсэи больше не качают головами, не пытаются переубедить их, заставить подать документы в «Кетсубутсу», «Шикетсу», еще куда-нибудь. Они официально вписывают UA в планы после средней школы. Дел так много, что Тамаки прям некогда воздыхать и страдать по своей влюбленности. Она как-то самостоятельно пухнет в нем и вьется лозами, совсем не мешает жить, а лишь придает стимула. Может, однажды он все ж разродится и скажет, или Мирио прочухает сам, и они начнут, о небо, встречаться. Или Мирио как всегда обернет все в шутку, и они по-прежнему будут выгуливать собаку, не обнимаясь и не целуясь, никогда не возьмутся за руки. Останутся друзьями. Помаленьку Тамаки начинает триггерить вся тема дружбы. Кульминация наступает в момент, когда за бесконечными тренировками и дополнительными уроками он внезапно обнаруживает в шкафчике письмо. Раньше ему писали всякие гадости, типа того, как он похож на злого духа и вообще нелюдимый, поэтому он выкидывает его не читая. Через неделю прилетает еще одно — аккуратно свернутое, засунуто к дальней стенке, незапечатанное. Тоже оказывается в мусорке. На третьем, подброшенном прям в сумку, видать, пока он переодевался, любопытство берет верх. Это письмо от девочки с класса 9-3, Эмико-чан. Тамаки мельком здоровается с ней в коридоре, слабо кивает и тут же отводит взор, один раз помог ей подняться на физре, когда она споткнулась на ровном месте. Кажется, одолжил ей летом словарь английского, да так и не стал забирать, чтоб не было соблазнов подсматривать. Читать письмо боязно, но он вытаскивает его из конверта по строчке и все ждет предложение, где она попросит представить ее Мирио. Ничего подобного в письме нет. Эмико пишет, что хочет с ним встречаться. С ним, не с Мирио, и один этот факт сам по себе удивительный, неправдоподобный, и он перечитывает последнюю строчку раза три, потом протирает глаза для верности, перечитывает снова. Она спрашивает, нравится ли ему кто-нибудь, есть ли у него девушка. Отступившая было ввиду занятости тревожность снова хватает его за горло. Он нервничает даже не потому, что впервые в жизни кому-то понравился, не потому, что надо будет встретиться с ней и дать ответ. Просто вот у нормальных людей так принято — говорить, если нравится, признаваться, встречаться, если симпатия обоюдная. Давать знать. Не молчать. А он не может и полслова выдавить. Где-то наверняка есть такие квирки, чтоб мысли читать, да не у него и ни у кого из его окружения. Все равно он боится показываться Эмико на глаза. — С тобой что? Мирио возвращает его в реальность, и в картинке становится слишком много звука. Мирио стоит рядом с его партой, еще вроде бы перемена, вокруг галдят ребята, староста просит вытереть с доски. И Тамаки сидит весь не в себе от непонятного страха. В кулаке его смято письмо. В их с Мирио истории это классический случай, правда, припадки паники давненько его не мучали. Все совпадает, все как и раньше, когда ему тыкали, что его бросила мать, что он странный и не умеет разговаривать, дикий звереныш, лесная нечисть. Всякий раз, когда он хотел что-нибудь сделать с собой, но боялся, когда плакал в голос от одиночества и никого к себе не пускал. Мирио часто сидел под его дверью, тормошил его, чтоб приступ быстрей прошел. Иногда действительно помогало. У них с Мирио в истории бывало всякое. — Тамаки, все хорошо? — Повторяет Мирио уже тише, кладет ладонь ему на плечо. Тамаки пробует вдохнуть спокойно, потихоньку отходит. Все равно придется ответить Эмико, даже встретиться лично, только как-нибудь тайком от Мирио. Мирио не отстает от него, пока не удостоверится, что ему лучше. Звенит звонок на урок. — Иди уже, у тебя геометрия. — А ты как? — Прошло уже. Спс. После занятий Мирио конвоирует его до дома.***
Тамаки тоже пишет письмо, долго лепит ошибки, косяки, комкает и выкидывает в урну, и это чисто для себя ответ, чтоб по нему подготовиться и все равно импровизировать на месте. Он уже собрал все жалкие ошметки смелости и кое-как умудрился попросить у старосты 9-3 номер Эмико, да только от этих цифр на клочке из девчачьего блокнотика ему натурально дурно. Что с ним такое и почему он такой дефектный, науке не известно, но позвонить он тоже не может, и смс написать тоже, и во всех мессенджерах уходит в режим невидимки, в школе перебегает из кабинета в кабинет с опущенной головой. Даже составляет сценарий с прямой речью и оборотами, все как положено, все по линеечке, и во всех концовках Эмико отвешивает ему пощечину, гордо перебрасывает косички за спину и уходит, а потом еще Мирио долго допрашивает его, кто это и за что. Неприятно в любом случае. Он пьет на ночь пустырничек и готовится к худшему. Но на деле все оборачивается почти безболезненно. Он выбирает день общей физры, отвлекает Мирио наспех придуманным челленджем кто больше раз подтянется, натравляет его соревноваться с пацанами из класса. Сам уходит к девчатам и высматривает среди их цветочных головок черные косы Эмико. Она сидит с подружкой на скамейке, встает при его появлении. Ему тоже охота броситься наутек. — Амаджики-кун? — М-можем поговорить? Смешно это. Поговорить. Его самый долгий разговор длился пять минут, и это было с отцом в седьмом классе, когда его знатно штырило от пубертата. Отец тогда в лучших традициях семьи Амаджики все принял на свой счет, начал извиняться. Тамаки тоже перебрал весь свой словарный запас уровня шестилетнего ребенка. От «извини» до «прости меня» разница аккурат такая же, как меж друзьями и возлюбленными, и Тамаки видит ее в воздухе. Тамаки поднаторел вот в бессловесном да нематериальном, а мысли свои изложить не умеет. Эмико часто моргает, теребит заколку. Ждет, что вот сейчас он отомрет и все меж ними разрулит. Тамаки ждет этого от себя тоже. Они дожидаются конца занятия и втихаря по стеночке уходят за школьные теплицы, и почему-то вот сейчас конкретно в моменте Тамаки даже спокоен. С ним бывает такое, когда уже все, предел нервов. Наступает такое лимбовое состояние, когда он вроде в силах сочинить складное предложение. — Мне уже кое-кто нравится. Эмико понимает его, как тут не понять. Она невысокая, миниатюрная такая ему под стать, и у нее круглое детское лицо, и так-то Тамаки ничего не стоило согласиться, но он же за правду. Будущий герой, врать нельзя. Он так и не придумал ни одной развилки, где они с Эмико начали бы встречаться. — Извини, — произносят они одновременно, Эмико быстрее на миллисекундочку. Она тонко улыбается, наклонив голову, связывает косички вместе. У Тамаки по затылку растекается горячий луч, будто от удара. Он складывается на девяносто градусов в поклоне. Это удобно, потому что краснючее лицо его обращено к кроссовкам, и не надо оправдываться, мол, социально незрелый неудачник и даже вон девушке отказал. Эмико не обижается. Помятое письмо ее стынет у Тамаки в кармане. — Не скажешь, кто? Он аж вскидывается, округлив глаза. Эмико хихикает. — Шучу! Не говори! Тамаки почти поддается соблазну сказать, но все ж сдерживается, по-совиному нахохлившись. Шутки это хорошо, особенно несмешные. Он тоже тянет лыбу.***
Они с Эмико расходятся мирно, договариваются встретиться на следующем английском, чтоб окончательно определить судьбу словарика. Он не то чтоб нужен Тамаки, но там меж страниц по классике жанра важные шпоры по биологии. Номер Эмико из телефонной книжки он тоже не удаляет. Мирио ждет его в мужской раздевалке злой и недовольный — проиграл в челлендж на последнем подтягивании и, кажется, рухнул с турника в пыль. Тамаки не решается уточнить. — Ты где был? — Да так. Девчонки все уже рассказали, разумеется. Теперь вся параллель девятых классов в курсе, кого Амаджики Тамаки из 9-1 водил за теплицы. Ребята окружают его мини-толпой. — Ну как? Она согласилась? — Амаджики, рассказывай! — Я вообще-то тоже ей написал! Тамаки не знает, то ли смеяться, то ли нервничать дальше. Много внимания в его адрес бывает нечасто, а тут такое дело, никак не смолчать, не утаить. Нафантазировали, должно быть, от души. Он маскирует свой тупняк загадочным видом и невзначай пожимает плечами. — Не вышло. Формулировка расплывчатая и верная, как ни посмотри, толкуй как хочешь, и от правды недалеко. Его одноклассников вполне устраивает — кто-то цокает, сочувственно вздыхает, хлопают его по плечу, мол, чтоб не расстраивался особо, в море полно рыбы. Рыбы-то полно, но у него все мысли об одном конкретном дельфине. Мирио на ходу вникает в суть ситуации и по понятной причине сердится. Уходит молча на историю. Тамаки готов к последующей разборке. О, Мирио закатывает ему такой скандал, что прям стыдно, но не мог же он все оставить как есть. После школы Мирио типа в психе топает мимо него до ворот, ныкается за углом и буквально припирает его к стенке. — И ты. Мне. Не сказал. Мне. Мне! Он делает драматичные паузы, вздымает руки к небу, будто вот там-то и спрятан ответ на сей вопрос, только что-то не падает сам собой. Тамаки как ни в чем не бывало отодвигает его с дороги, ждет на переходе синий цвет. Мирио не перестает гундеть всю дорогу вниз по улице, и в магазине, где они берут мешок пирожков, и в парке. Тамаки молча слушает, как он распинается на тему их вековой дружбы и о том, как важно ее сохранить, доверять и разговаривать. Тамаки честно скомкал бы всю его пресловутую дружбу в кармане и сунул бы в рот к куску пирожка. — И ты такое от меня скрыл, а? — С горестным видом корит его Мирио. Тамаки прожевывает, глотает, хочет выдать, что на самом деле скрывает от него куда больше. Краш, например, свои ночные грезы и мечту запустить пальцы ему в хвост и распушить все. Но вместо этого просто подает ему письмо. Так Мирио открывается истина. Он почти сваливается с качели. — Так это она тебе написала? Он удивляется тоже комично, делает свои аквариумные глаза еще больше, чего-то там складывает два и два на пальцах. Тамаки смотрит, как в закатных сумерках светлый хвост его завивается колечком. Желание распустить ему волосы по плечам перетекает в жажду. — Ну да. Становится лишь хуже, потому что вот Мирио можно получать письма пачками, а Тамаки никак нельзя кому-то понравиться. Не отчитался же лично перед Мирио, и теперь Мирио будет выносить ему мозг. Тамаки берет еще один пирожок, чтоб не отвечать на его бестактность, отталкивается от земли и помогает себе раскачаться. Они оба давно уже не влазят в эти качели, ни в высоту, ни в ширину. Длинные ноги его задевают траву. — И что ты сказал? — Продолжает допрос Мирио. Сощурился, словно правда надеется выискать ложь, будто б тоже расстроенный, взволнованный. Тамаки лишний раз понимает, что неприятно все ж будет, и этого не избежать. Мирио ловит качелю за цепь. — Отказал. И все. — Почему? Реплики один-в-один из придуманных им сценариев. Вот у него всплывает опция наврать с три короба, вот он строит из себя оскорбленного и отталкивает Мирио, вот говорит как есть. Правду. Ту самую, что скребет коготками его трусливое сердце. Правду, из-за которой Мирио честно больше не может быть ему другом. — Потому что мне уже кое-кто нравится. Он повторяет слово в слово то, что сказал Эмико, пробует правду на вкус. Приземленно как-то. Как обычные пирожки с мясом. Они запивают их газировкой с одной бутылки. На такие шок-новости Мирио прям шаблонно давится и машет ему, чтоб он остановился. Это ключевой момент, решающий, многое зависит от того, что сейчас произойдет. Тамаки наполовину готов, наполовину стремается довести дело до конца. Вся их дружба, та, которая вековая и которую типа надо беречь, рушится и сыплется вслед листьям с деревьев. Качели замирают на месте. — Или ты скажешь, кто. Мирио задерживает дыхание. Проходит две секунды. — Или мы прям щас раздружимся. Навсегда. Забавно, но шантаж его не оказывает на Тамаки ровно никакого эффекта. Он слазит с качели, по привычке поправляет челку, чтоб лежала аккурат на носу и не закрывала обзор. Мирио тихо выжидает его вердикт. У него такая темнота в зрачках, будто ему тоже страшно. И внезапно ответ нисходит с небес прям Тамаки на голову, простой и понятный, естественный, сам собой разумеющийся. Точно, зачем лепить ярлыки и пихать невпихуемое. Мирио давно перерос этот статус. Как сиденье на качели. — Хорошо. Давай раздружимся. И враз Тамаки становится легче, враз его отпускает чувство вины, ибо на друзей нельзя залипать влюбленным взглядом, нельзя пялиться скрытно и по ночам гореть от стыда в подушку, нельзя. А если они раздружатся, все запреты и ограничения пойдут мимо. Это прям свобода, и Тамаки набирает ее полную грудь, закрывает глаза. Глотка его саднит и чешется, пульс зашкаливает, но оно к лучшему, начало положено. Шаг к преодолению природной трусости. Слабак бы такого ни в жизнь не сказал, а Тамаки сегодня дважды вышел из зоны комфорта и забыл войти обратно. Мирио застывает в немом ужасе. — Ты серьезно?! — Да. — Прям серьезно-серьезно? — Ты мне больше не друг. Он быстро облизывает губы и уже готовится добавить «потому что это ты, ты мне нравишься, придурок», как Мирио вскакивает с качели и прыгает на него всем своим растущим организмом. Тоже будто пощечиной от этих слов, смачно, с размахом. Мирио ему больше не друг, Мирио нравится ему, как другим мальчикам нравятся девочки, как девочкам нравятся другие мальчики, яркие, разговорчивые, общительные, не дикие молчуны из леса со словарным запасом мягкой игрушки. Хорошие такие мальчики с золотистыми хвостами и 2Dшными глазами маскота Fallout. Тамаки отогревается под этой правдой и впервые позволяет себе полноценно обнять его в ответ. — Ну Тамаки! — Вопит Мирио ему в лицо. — Я ж пошутил. — А я нет. От огорченного выражения его Тамаки смеется так громко, что аж самому неловко. Ну, к новому привыкать надо сразу, а то сомнения замучают. Тамаки окончательно отряхивается от своих. И прям там, в парке под сумерки после школы, среди недоеденных пирожков и помятых признаний, от Мирио Тогаты торжественно и навсегда отваливается стикер «лучший друг».