***
Через неделю Наоко остается ночевать. Тамаки привыкает вкусно есть, а раньше давился собственной стряпней лишь бы живот набить и мог все переварить, и пересоленое, и пригоревшее. Теперь в кухне появляется настоящая хозяйка. Они с отцом отмечают какой-то там удачный проект под шампанское, Тамаки наворачивает заквиркованные ею мидии. Вкус просто великолепный. — Знаешь, Тамаки. Гераклит говорил: «Река течет и изменяется не для того, чтоб мы не могли войти в нее дважды, а потому, что кое-что в этом мире остается прежним лишь после перемен». В неловкие моменты и паузы она сыплет случайными цитатами и улыбается ему, довольная, пьяненькая. У нее тонкие морщинки в уголках глаз, нитка седины на виске, и вообще рано, наверное, но отцу вот тоже сорок всего, а уже челка выцвела в серый. Отец сонно зевает после двух бокалов, треплет Тамакину макушку и отчаливает в спальню. Им с Наоко остается неубранный стол. Втихаря Тамаки тоже отпивает шампанского, но тут же плюется. С мидиями не сравнить, и отмечать ему нечего. Наоко поднимается, чтоб помочь с посудой. — Я ничего не понял, — ноет Тамаки, но это не совсем правда. Кое-что все ж догнал. Прежним после перемен. Наоко легонько щелкает кончик его уха. У нее вообще какая-то слабость к их с отцом ушам. — Куда тебе. Тамаки не обижается, потому что ну действительно, куда ему. Вдвоем они быстро управляются, желают друг другу спокойной ночи. Тамаки и впрямь не хочет дружить с ней, потому что она вдвое старше и оказывает на отца его такое же влияние, как Мирио на него, но не дружить не получается, опять же потому что она расслабленная, искренняя, как Мирио, громко смеется и тут же фонтанирует своими философскими изречениями с серьезным лицом. Живая, местами заумная. Такой жизни как раз не хватало в их доме, наверное. И еще ее квирк, боже. Ультимэйт вкус. Тамаки никогда не ел таких завтраков. Наутро отец стопарит его в прихожке, и вообще ему пора бежать встречать Мирио и вместе с ним на электричку, однако ж он жует гренки с видом оголодавшего африканского ребенка, торопливо шарится под гэнканом в поисках лоферов. Отец желает ему удачного дня, сует бенто в сумку. С душа раздаются похмельные песни Наоко. — Сынок, — так же неуверенно мямлит отец. Иногда Тамаки кажется, что матери у него не было изначально, это так, ложные воспоминания, чтоб сбить его с толку. Что именно отец его выносил и привел на свет, а то нельзя вот даже в таких мелочах быть похожими. Тамаки поднимает на него взгляд и натыкается на ну в один-в-один свою пожизненную нерешительность. — Что? — Тебе нравится Наоко? — Да. Он не думает, что тут думать-то, но отец все равно слегка краснеет. Робко ковыряет пояс халата. — Я пойду? — Ага, иди. Удачи в школе. Это реально стремно со стороны, он знает, но до последнего верит, что сам не выглядит столь же нелепо, когда тупит. Ну нет и все. Он сбегает из дома, пока тоже не раскраснелся, перехватывает Мирио на полпути, молча сует ему свою недогрызенную гренку. Мирио делает большие глаза, едва откусив. — Это рил квирк у нее такой? — Мхм. Наоко нравится еще и Мирио.***
— Саске, ты собираешься? Тамаки трудно выползает из-под подушки и косится на нее одним глазом, потому что а) ненавидит, когда его обзывают тем угрюмым немтырем из «Наруто» и б) времени семь утра, воскресенье, какого черта. Тамаки до последнего надеялся, что хоть в выходной его оставят в покое, но нет, без него семейный шоппинг не шоппинг. Наоко тащит их с отцом в молл. Вообще дел гора — в кухне пора сменить утварь, да и подарками на нг пора запасаться уже сейчас, до суматохи и наценок, и Тамаки послушно плетется за ними, толкает телегу с новыми кастрюлями и противнями, когда Наоко уже не справляется с ее весом, на все суетливые предложения отца помочь или купить ему что-нибудь мотает головой. Наверное, так тоже стоит проводить время, хотя б ради разнообразия. Не все ж тренировки да учёба. Он позвал бы Мирио за компанию, но жалко было будить. С основной частью покупок управляются до обеда. Тайком он наблюдает за ними, не может определиться, в какую сторону что чувствовать. То ли ревновать, как положено маленьким мальчикам, то ли вести себя по-взрослому, чинно, собранно. Не палить свою истинную натуру, которой лишь бы на детскую качель влезть да навек остаться в коробке с письмами. Наоко вот взрослая наперекор своему поведению, одновременно вся маленькая, деловая, семенит рядом с отцом, подстраивая шаг, называет его по имени, но в уважительной форме, поминутно оглядывается на Тамаки. Тамаки в курсе, что тоже под прицелом. Наоко ловко цепляет его за локоть и все ж уговаривает сходить с ними в кино. — Можно не надо? — Надо. Да, им с Наоко определённо стоило встретиться раньше.***
Зима наступает холодноватая, но терпимо. Тамаки кастует копытца по примеру Рёко и вместе с ней получает выволочку от Кои. Обидно, на ровном месте ведь, хотя их цоканье далеко слышно. Зато не босиком. Тренировки перекочевывают в зал к Ишияме-сэнсэю. Тамаки не любит открытые пространства, но тормозить не любит больше, вдобавок сегодня треня с классом Мирио, и ему нельзя лажать. Девчонки постоянно его хвалят и расхолаживают, а с Мирио в здании ему охота го бейонд, плюс ультра, все дела. Невозможно не посоревноваться. И в 2-В тоже есть интересные ребята. Тамаки особенно привлекает девочка с квирком венериной мухоловки. — О, милый Тамаки! — Мирио появляется из ниоткуда и нападает враз, но Тамаки уже пару раз вкусил его «Скрытую угрозу», спасибо, хватит, потом неделю все болело. Он уходит от удара вниз и наугад, отскакивает с места поражения. Если предсказать, откуда Мирио выбросит физика, его можно одолеть, но это трудно, он перемещается по какой-то своей траектории, неожиданный и резкий, сила в сочетании с техникой. Хадо выплывает из-за бетонной колонны, на лету собирает волосы в хвост. Когда они втроем сцепляются в бою, все остальные невольно наблюдают, разбегаются в стороны. Тамаки расчехляет особо грязный прием. Его придумал Фэтгам на недавней практике, когда они объедались такояки и тренили с сайдкиками по вечерам. Обычно он манифестит щупальца из пальцев, но они сильнее из целой руки, и по идее тоже руки, не придатки, не отростки, а дополнительные конечности, и он наловчился управлять ими до такой степени, что теперь только практика, только предикция. Сэр учит Мирио, что с опытом приходит практически всемогущество. Мирио собирает опыт в кулаке. — Не сегодня. Ни он, ни Хадо не успевают увернуться от его Кракена. Он не сдерживается, хлещет по ним еще раз, Хадо переворачивается в воздухе, теряет управление и опять оказывается в его власти. Тут надо быть осторожнее, потому что в ней силы пропорционально милашности, и она вполне может оторвать ему руку залпом. Мирио не успевает фазнуться сквозь него. — Это что такое?! — Пищит Хадо, стоит ему выпустить ее из захвата. Тамаки ловит ее на земле, ставит Мирио подсечку. Подловато, правда, по-злодейски, зато эффективно. Вот оно, то самое чувство удовлетворения, гордость за самого себя. Он больше не пьет таблетки, но научился сохранять разум спокойным. Не так сложно, если знаешь, что делаешь. После занятий он правда хочет рассказать Хадо, как они это придумали и как именно работает его «Химера Кракен», но она заваливает его тучей вопросов, не успев толком переодеться, Мирио тоже раньше не видел от него таких выкрутасов, берет его под локоть и пристает с целью выяснить. Есть о чем потрепаться. Они проводят вечер втроем. Иногда посреди разговоров он фантазирует о том, что с ними будет дальше. Может, трио сохранится и после школы, может, время пройдёт и раскидает их по разные стороны. Даже может быть, что то самое время отберёт у него Мирио. Или они поженятся. Обед и стол в кафетерии — не лучший сеттинг для подобных размышлений, но Тамаки не может остановиться, Тамаки цепляется за брюки Мирио под столом и незаметно подъедает его рис. Хадо высматривает в толпе Хаю, машет ей, следом подсаживаются Коя с Рёко. До выпуска целых полтора года, а Тамаки уже понимает, что будет скучать по ним. Мирио посещает агентство Сэра и вне практики.***
Зимой в семье Амаджики намечается пополнение. Отец заезжает за Тамаки после школы и признается, что все ж надумал жениться. — Если ты не против, конечно. Тамаки пялится на него с выражением пришибленной совы, сразу закрывается чёлкой. Это из разряда «хотел бы отыскать ее спустя полжизни», почему он должен быть против. Да, как раз думал предложить, чтоб Наоко совсем переехала к ним, а не моталась за вещами на съёмную, однако чтоб прям так. Чтоб отец окончательно оправился после, ну. Мамы. Тамаки вспоминает про заныканное Мирио письмо. — Я за. Хочу, чтоб ты был счастлив, пап. Отец улыбается, а сам нервничает, пальцы на руле подрагивают. До дома им ещё один красный светофор и супермаркет по пути, список покупок и ужин всей семьей, и теперь их трое, где раньше был один лишь несчастный отец на гэнкане и сбитый с толку Тамаки. Много лет прошло, да. Оставаться прежним после перемен. — Давай только ты ей скажешь, а то я боюсь. — Ну пап, серьёзно? Предложение Наоко они делают вместе и то после часа репетиций.***
Свадьбу назначают через месяц, к весне, как Тамаки исполнится семнадцать, чтоб отметить без запары, так они с отцом решили. В дом будущей госпожи Амаджики Наоко приезжают почти все её родственники. Это стресс и для Тамаки, и для отца, потому что они и с друг другом-то разговаривают дозированно раз в день, а Наоко не переслушать, что семейное, как выяснилось, — родители её такие же шумные, общительные, сестра с порога начинает петь свадебные песни, брат раскладывает во дворе привезенный мангал, сваты обнимают отца, тормошат и тянут во все стороны, Наоко крутится подле него, чтоб защитить, но тщетно. Тамаки терпит, пока с ним сюсюкают, словно с младенцем, а потом одевается и втихаря сбегает в окно. По традиции ему тревожно в новой компании, а со всеми этими людьми так вообще скоро придётся породниться. Это хорошие перемены, через которые не только можно остаться прежним, но и вырасти, стать лучше. Победить старые загоны. Тамаки спотыкается о них по дороге к Мирио, петляет по нечищенному тротуару и приносит в дом Тогата снежный сугроб.***
— Отец женится, — мямлит он в грудь Мирио, сместившись на кровати. Мирио выплевывает прядь его волос с макушки, убирает все в сторону. Они оба лежат голые, в тишине над ними пролетает пыль и волны жара от обогревателя, одеяло свисает уголком, на тумбе сохнет открытый лубрикант. Так-то Мирио это тоже касается. Наоко теперь Тамакина мачеха. — Мы приглашены? — Ну да. Я шафер. Мирио явно не хотел смеяться громко, а вышло в голосину, Тамаки тоже пропускает смешок и глухо трясется в сгиб его шеи. Шафером на свадьбе у собственного отца, отец женится на другой женщине, отец наконец забыл мать и двигается дальше, а Тамаки застрял в снах о ней и колеблется, Тамаки то жаждет найти ее, то опасается даже думать об этом, чтоб не представлять и не разочаровываться. Их снова будет трое, только Наоко действительно хочет стать частью семьи, не как мама. Выпасть и изолироваться. Не как Тамаки в свое время. Время проходит куда-то мимо него, и он вновь садится писать. Это речь на свадьбу, ему же надо будет что-то сказать. Такое мини-благословение от сыночки-корзиночки. Он не знает, планируют ли Наоко с отцом общего ребенка, вообразить не может, как все пройдет в день икс, и как шафером быть, он тоже без понятия, что делать, что говорить. Чего желают на свадьбе, кроме вечной любви и прочей фантастики. Чего он сам бы хотел на своей свадьбе. «Я точно хотел бы того же, что и Мирио», пишет он на выдранном из тетради листе и тут же зачеркивает. Речь не про его рефлексию и помешательство легкой степени, речь про взрослость, и зрелость, и принятие, и все стадии любви, до которых он полз на четвереньках и все еще лишь видит на горизонте, речь про то, как они с отцом остались вдвоем и не знали, что делать, как они с Наоко встретились где-то в парке и заочно узнали друг друга, как Наоко пришла к ним и всем сделала вкусно, взяла отца под локоть, вдохнула в него рутину и уют. Обыденные вещи, что-то, что делает мужчину и женщину мужем и женой, родными, близкими людьми. Что-то, чего у них с мамой никогда не было. Без Тамаки, с Тамаки. Тамаки расписывает лист с двух сторон, комкает и метко швыряет в мусорку.***
Весь февраль у них тренировка на тренировке, и у Тамаки чудом получается совмещать моральную подготовку и уроки. В голове его постоянно крутится несколько процессов, он переключается со свадьбы на ближайшую контрольную по английскому, с нее на интернатуру весной, потом на Мирио, на его тело греческого божества и золотые искры в челке, тут же опять тренировка, годовые экзамены. Очень помогает дробить день на части и отвлекаться на study date, например. Часто они сидят вчетвером в библиотеке, Мирио грызет ручку, Тамаки решает матан, Хая с Хадо пилят друг другу коготки и обсуждают свое девчачье. Идиллия. Тамаки ест от пуза и спит как убитый. Предсвадебная горячка кроет не столько Наоко, сколько отца — он перебирает свои одинаковые черные костюмы, ищет какой попараднее, выкидывает галстуки мешками. Церемония будет по западному обычаю, полчасика стыда в храме и пати в ресторане, а отец мандражирует, будто неделю гулять и позориться. Будто в первый раз. Тамаки помнит, каким потерянным он выглядел на фото с мамой в красном кимоно, как удивленно смотрел, будто хотел сказать что-то, но перебили. Потом либо спрятал альбомы, либо сжег, однако из памяти не выкинешь, как коробку с письмами, не отрежешь, как придаток с ветки. Они не разговаривают о ней, никогда не разговаривали, но отцу она тоже снится, должна просто, стопроцентно снится. Отец перетряхивает шкаф заново, выбрасывает старье. Останавливается на белой рубашке и брюках. — Не слишком молодежно? — Самое то для старика. Снова этот его удивленный взгляд. С кухни Наоко зовет их ужинать, а потом они дружно вытаскивают отца из спальни и везут в молл за нормальным смокингом.***
Семнадцатилетие Тамаки встречает с уже готовой речью. В курсе, что придется чутка импровизировать, потому что конец слабоват, да и логики в мысли с трудом наскрести, но он старался, переписывал заметки в телефоне и шуршал бумажками по ночам. Мирио тоже приложил руку. На столе в коробочке спрятаны кольца. — Куда-нибудь хочешь? — Спрашивает Мирио, запрыгивая в штаны. Тамаки смотрит прогноз погоды, делает кислое лицо. Мирио понимает без слов. Др проходит просто идеально, лучше некуда, всегда бы так — весь день они валяются на диване в гостиной и щелкают фильмы, и Тамаки серьезно так и проводил бы выходные, отпуска, больничные. Всю жизнь. Щекой на Мирио, рука на его животе, ноги переплетены. Запах геля для стирки от его футболки и тяжелое сонное ощущение на изнанке век. И Наоко готовит им классный простой торт, бисквит и творожный сыр с пудрой. И еще вечером сходить до Тогат, поесть гребешков Хикари-сан и погулять с собакой. Они заканчивают второй курс. Тамаки мечтает, чтоб так было и многим позже выпуска. Похожие мотивы вьются паттерном в его торжественной речи. Это про стабильность, которую приносят только перемены, всякие прочие умные обороты. Немножко философствования, Наоко оценит. Несмешная шутка для Мирио. И слова благодарности отцу. Вот что точно ему сердце надорвет, вот что будет неловко и стремно, но он должен сказать. Это ж свадьба, а не просто какой-нибудь успешный проект, сделка века. Тамаки много раз исключает финальную часть, добавляет новое, не скупится на фразы, тут же вновь чиркает все до черноты. Получается не хуже письма. Мирио уверяет, что у него талант к прозе.***
Середина марта сплошняком становится зубрежкой, и Тамаки выпадает из домашней суеты в экзамены. Отвлекаться хорошо, потому что организационные вопросы уладят без него, а Наоко не даст отцу нервничать — тупо некогда, надо проверять работу свадебного агентства и еще как-то умудряться работать самим. Тамаки хранит кольца как положено, с собой не таскает. Речь приготовлена в двух бумажных экземплярах и на телефоне скриншотом на заставке, но он знает ее наизусть. Мирио тоже. Годовую аттестацию Мирио закрывает на удивление хорошо — лучший в параллели по оказанию первой помощи и всего один раз пересдавал историю, а так все норм. Тамаки вот мог бы лучше, но куда там английский, когда в голове сплошной марш Мендельсона да вальс с Наоко. Обязательно будет вальс, она попросила, и у Тамаки не получилось отмазаться. Пришлось по-быстрому постигать туториалы на ютубе и репетировать с Мирио. — Тамаки, ты обещал, — донельзя вовремя напоминает Мирио, состроив масляные глазки. Тамаки сбрасывает его ладонь с бедра и сидит серьезный. — Давай после свадьбы? Мирио хохочет, потому что это двусмысленно и типа само получилось, но звучит рил странновато, каламбуристо. На самом деле Тамаки имел в виду отцову свадьбу, которая в воскресенье, а не их с Мирио собственную, которая на воде вилами писана и вообще не факт, что произойдет. Уговор был, что Тамаки попробует роль актива в постели, если Мирио хорошо все сдаст. Мирио сдал. А конкретно сейчас на такую авантюру у Тамаки нет ни времени, ни настроя. — Да понял я, понял! Мирио пытается откатиться от него на диване, но уже поздно. Тамаки хватает его щупальцем поперек и принимается щекотать, а это пытка номер один и вполне рабочий способ свести человека с ума, поэтому он не усердствует особо. У Сэра в агентстве стоит такое хохотально-щекотальное устройство, и он частенько им пользуется в воспитательных целях, так что Мирио не привыкать. Он визжит поросем, кое-как проваливается сквозь диван, полошит собаку, чтоб она заинтересовалась и запрыгала, и им снова достается от Хикари-сан за бардак. Лай, смех, мольбы прекратить, кнутом летающее полотенце. Тамаки прекращает, тут же наклоняется к Мирио на полу, чтоб сунуть язык ему в рот, делает кончик острым и длинным. Мирио резко вдыхает. — После, хорошо? Одно из щупалец, тонкое и светлое, соскальзывает Мирио под футболку, собирает дрожь на присоски. Тамаки целует его еще раз, жадно, мокро, сжимает его туже на пробу. К бесконечной свадьбе в голове его прибавляются NC-картины, стонущий Мирио в слезах и прочие кинки уке-онли, но он сворачивает фантазию на полпути, чтоб не проткнуть джинсы стояком. Мирио соглашается подождать. — Хорошо. Перед сном Тамаки приходит к нему в душ.***
В воскресенье они оба собраны и начеку, будто чрезвычайно важная геройская миссия, а не отец женится. Отец, кстати, заедает завтрак успокоительным и трясется по-заячьи. Их уже ждут в храме. — Пап? — Тамаки гладит его плечо, поправляет аккуратно зачесанные пряди на затылке. Помощи от него мало, потому что он ровно такой же тревожный дурачок и отворачивается в стенку, если дело касается ответственного мероприятия, а вот поддержку оказать может. Посильную. Даже если буквально надо держать отца, чтоб он шел до машины нормально и не падал от слабости в коленях. — Дядя, зачем так нервничать, — весело восклицает Мирио, а сам тоже весь белый и кое-как залазит на заднее сиденье. До храма их везет брат Наоко, Накиме-сан, болтает всю дорогу, отец рядом с ним на пассажирском поминутно оглядывается на Тамаки. У Тамаки кольца брякают в наружном кармане, одинаковые с отцом белые розы в петлице. Кипиш на голове прибран в хвост. Мирио держит его холодную руку. В храме Экидон-кан ему просторно и немного смешно — скамьи на стороне невесты битком, кое-кто и в проходе устроился, семья Наоко, друзья Наоко, знакомые, одногруппники, одноклассники, бывшие студенты, коллеги, еще какие-то рандомные ребята. А на стороне жениха они с Мирио вдвоем, как сиротки на обочине. Соль в том, что отец по жизни такой был, обособленный, в себя погруженный. А Тамаки ничем не лучше него, и у него на стороне сто процентов будет такая же тьма народу, как у Наоко сейчас. Парадокс, но да. Хадо, Коя, Рёко, Сузумэ, Руэ, Юна. Сэйнару, Юкиэ, Мива, Тоти, Хая. Может быть, Эмико придет. Тамаки пригласил бы ее. Ребята со средней школы, они с Мирио все еще общаются с ними, и с началки даже. Фэтгам-сан, куда Тамаки без своего наставника. Сэр Ночноглаз, было б круто уговорить его венчать их. И весь преподавательский состав UA. И Наоко со своей шайкой. А у отца он один. Как-то так получилось. Они ждут начало церемонии, и Тамаки вроде даже не истерит, даже сам поднимается на помост к алтарю и встает за отцом, чтоб поймать если что. Тут же лежит та самая атласная подушечка, на которую он должен приземлить кольца и ни в коем случае не уронить. Он прижимает ее к груди. Отец озирается с радостью и совсем легким оттенком ужаса в выражении. — Пап, расслабься хоть немножко, — шепчет Тамаки тихонько, и вот кто бы говорил, от него подобное слышать даже комично. Но помогает малость, отец перестает ковырять пуговку на рукаве. На пороге храма появляется Наоко со своим отцом. Она красивая. Это не та красота, с которой Хадо откидывает волну волос за спину и рассекает по школьному коридору, повиливая бедрами, не то изящество, с которой Тамакина мать поправляла юбку сарафана и кружилась на месте, высокая, сероглазая. Не тонкость в запястьях и не белая кожа, не губы как розы, не стать. А округлая линия плеча, полные руки, простое тесноватое платье с выпускного в вузе. Ну так, налезло же и ладно, типа, а зачем шибко тратиться. Стрижка «пикси», черный блеск во взгляде. Это спокойная красота, домашняя, зрелая, непосредственная красота, с которой Наоко пинком открывает дверь в его комнату, с которой берет отца под локоть, будто ему двадцать, не сорок. С которой гладит острые кончики его ушей. Это универсальный язык любви, Тамаки пялится, как он спускается на Наоко сверху, вьется по коротенькому телу ее паутинкой, селится в ее слабой улыбке. В руках у нее букет гвоздик, с макияжем беда, пучок ресниц отклеился куда-то на нижнее веко, но однако. Она самая красивая в мире. Весь храм замирает, пока ее ведут к алтарю. Дальше Тамаки почти не слушает, потому что сквозь шум крови в ушах ему надо одновременно сохранять торжественное выражение моськи, следить за отцом, чтоб он не труханул в последний момент, держать клятую подушечку ровно, чтоб не тряслась вместе с руками. Он не роняет кольца, подает их прямо и уверенно, но сердце его сальтует только так, когда отец говорит «согласен», когда Наоко тоже соглашается взять Амаджики Тахиру в законные мужья. А потом они целуются, как подростки, урывками и невпопад немного, слишком рано, столкнувшись носами, придавив меж собой гвоздики. Толпа свистит, пищит, Мирио победно выбрасывает кулак вверх, тут же поворачивается к кому-то из гостей, уже болтает с пожилой тетушкой Наоко. Тамаки смотрит на отца, молит небеса лишь об одном, лишь бы на фото он не выглядел потерянным, лишь бы никогда больше не видеть эту грусть в его ссутуленной фигуре. Наоко целует его в последний раз, что-то тараторит ему на ухо, и он смеется, по-настоящему смеется, как обычные люди, Тамаки впервые за очень долгое время слышит его смех. Отец счастливый, сверкает золотым кольцом и даже позирует фотографу. А больше Тамаки ничего не надо. Он отступает с помоста и практически падает в руки милому. — Вы были на высоте, мистер шафер, — шуткует Мирио в своей привычной манере, на грани примитива и двоякости. Тамаки кроет отходняком, но есть силы держаться. Он отдает свою петличную розу Мирио. Мирио тут же убирает ее за ухо. — Я думал, страшно будет, а тут здорово даже. И ты тоже, ну. Выходи за меня. Давай тоже тут поженимся. В момент, когда до него доходит, что он несет, зачем он это говорит, почему именно здесь и сейчас, почему так нескладно и самое главное зачем, улыбка стекает с лица Мирио в петлицу. Фотограф ставит всех полукружком на групповой снимок, и им надо бы идти притулиться рядом с отцом, но у Мирио роза пахнет за ухом, и им еще год учиться, и не факт, что они останутся вместе, не факт, что они провстречаются так долго, что вообще захотят пожениться и обойдут время по касательной. Прямиком в совместную жизнь. Перемены, взросление, ссоры, срач, быт. То, что делает совершенно разных людей супругами и заставляет делить все пополам. И это все не факт, но. У Мирио подрагивает кончик брови. — Ок. Давай. Мягкая нота в его сложном взгляде тоже обыденная, привычная, наизусть знакомая. С фотосессии они всем скопом едут в рестик.***
За что Тамаки благодарен самому себе, так это куриная память в комплекте с сердечком. Из мозга его тут же улетучивается весь мандраж с церемонии и то, как он осрамился перед Мирио со своим бредом, и на праздничной части вечера он вполне адекватно ведет себя за столом и даже перекидывается парой слов с Накиме-саном. Дальше легко, просто сиди и жди, пока тамада объявит танцы, там две минуты попозориться, речь и все, домой. Мирио заставляет его поесть немножко. — Надо вон как Наоко, — кивает он в её сторону. Накиме-сан усмехается в свой бокал, скорей достает телефон, чтоб наснимать компромат. Пока отец чинно фоткается с тестем, Наоко отплясывает с подружками, натурально отбирает подносы с шампанским у официантов и вообще веселится. Это ее первый брак, но она словно ничуть не волнуется за предстоящий танец, на церемонии держалась молодцом. Тамаки надеется, что она завертится и так и не вспомнит о нем. Чуда не происходит. Первым объявляют танец новобрачных, и отец так-то честно брал с ней уроки у инструктора, и вальс у них получается приличный, хоть разница в росте, много лишних движений и Наоко откровенно тесно в платье, но весьма живо, на видео будет хорошо смотреться. Отец улыбается, поднимает ее с некоторым усилием. Роза из его петлицы тоже куда-то потерялась. Потом отец приглашает на танец тещу, а Наоко своего отца, и они кружатся вчетвером по залу, проносятся близко к столикам и на оператора не обращают внимания, плавный танец по инициативе Наоко превращается прям в сальсу, скатывается в какую-то джигу, к ним присоединяются другие пары, диджей ставит классический рок-н-ролл, тамада заметно офигевает. Это здорово все, не так официозно, как положено всем свадьбам быть, не так чопорно, а Тамаки именно этого и боялся, что будет как на поминках. Где все по сценарию, по линеечке. Где ему пришлось бы притворяться социально адаптированным и со всеми взаимодействовать, но к нему почти никто не обращается, потому что весело и некогда. Народу столько, что у тамады буквально нет времени отдельно объявлять танец невесты с пасынком. Да, пасынок. Наоко теперь его мачеха, значит, имеет полное право врываться к нему в комнату и будить его ни свет ни заря в воскресенье. Мачеха в маловатом светлом платье на бретелях, громко хохочущая, вконец одолевшая своими премудростями их с отцом. Мачеха против его родной матери в красном кимоно с фото, против ее не тронутого улыбкой белого лица, против ее диагноза, который один-в-один с Тамакиным, против ее длинных волос и сарафанов в пол. Ракушки в банке из-под кольдкрема, старые письма. Любовь против снов о любви. — Почему сразу «мачеха»? — Яро возмущается Наоко, сцапав его из-за стола прямиком в медляк. — Давай без «мачех». Просто у нас так получилось. Тамаки, просто ты родился до того, как я тебя встретила, понимаешь? Разминулись немного. Тамаки понимает со скрипом, Тамаки говорит лишнее вслух и стабильно жалеет об этом. Может, лишь воображает, что понимает, а на самом деле безбожно тупит и путает левую ногу с правой, и номинально он обещал Наоко вальс, но играет старый джаз, Наоко кладет руки ему на плечи. Наоко уже пьяная, вся румяная, слегка растрепанная, держится относительно ровно, покачивается с ним в такт. Без «мачех» в уравнении остается «мать», а Тамаки привык к прочерку в графе «Данные второго родителя». Теперь отцу не придется в одиночку тянуть эту лямку. Наоко зажимает кончик его уха подушечками большого и указательного пальцев, меленько гладит, перебирает, и все, он принадлежит Наоко, не пасынок, не приемный. Родной. Чутка пришибленный. Хотел залезть на качелю и плакал, что мама его не любит. А на самом деле просто разминулись немного. — Понимаю. Даже в такой интимный момент Наоко не упускает шанс напомнить, что ничерта он не понимает. Тамаки хмелеет от запаха шампанского.***
После диких танцев все рассаживаются, и начинается банкет. Официанты носят горячие блюда, закуски, напитки, Тамаки заедает подступающую трясучку морепродуктами и мнет бумажку с речью в кармане. В другом кармане еще одна такая же, а телефон он специально оставил дома, чтоб не было соблазна подглядывать. Все равно большая часть речи написана ручкой на ладони у Мирио. Вроде не размазалось. — Все будет хорошо, — воркует Мирио, наклонившись к нему. Тамаки аккуратно вытирает рот салфеткой и клюет его в место меж носом и щекой. — Я знаю. Тамада объявляет родителей Наоко, дает им микрофон, чтоб произнесли напутственные слова. Беречь друг друга, хранить любовь, долгих лет благополучия, нежных чувств. Тамаки кое-что запоминает, адаптирует для себя, тут же хочет переспросить, что значит хранить любовь, где её хранить, в каком морозильнике с гвоздиками, в какой жестянке, в какой коробке из-под писем. Куда она поместится, и насколько она должна быть большая, насколько компактная, чтоб точно поместиться, как ее утрамбовать, сколько можно ее хранить и как часто доставать проветривать и выбивать. Это лирика, а ему надо прозу, приземленную, четкую, алгоритм, физика и ответы, рациональность. Это не влезет в его речь, и это не стоит размышлений сейчас, потому что голимый бред и трата времени. Время, перемены, взрослеть. Отец слушает тестя сосредоточенно, Наоко в открытую похрапывает у него на плече. Накиме-сан делает пальцами жест типа пистолетик к виску, застрелиться можно с такой тягомотины. Тамаки обещает уложиться в минуту. — А теперь, дамы и господа, — басит тамада в микрофон, насилу отобрав его у отца Наоко, — слово предоставляется сыну жениха. Бурные аплодисменты! Тамаки выскакивает из-за стола, будто перочинный нож из домика, и внезапно на нем весь свет прожекторов и все глаза зала, и ему аплодируют девушки и парни, солидные дядечки и матроны, очнувшаяся Наоко, отец с бокалом белого вина наперевес. Достаточно, чтоб он занервничал, но все еще мало, чтоб струсил и отвернулся, да и стены поблизости нет. Микрофон подплывает к нему над столами. Он берет его обеими руками, пускает помехи. Речь полностью исчезает из его головы. Он не может тупить долго, но и вымолвить хоть что-нибудь связное тоже не может, но этого и стоило ожидать, он же до нелепого неловкий и косячник каких еще поискать надо. Шум стихает, взоры устремляются на него одного, вечер концентрируется в его побелевших казанках и шуршит бумажкой в кармане. Он выдыхает, и по залу будто проносится ветер. — Здрасьте, — наперекор заготовленному мямлит он. — Я Тамаки. Мне семнадцать лет. Кое-кто пропускает смешок с его представления, сестра Наоко, Нанао-сан, умиляется, подружки перешептываются, потому что видели, как они с Мирио за руки держались. И еще они оба с UA, спортфестиваль по телику же показывают. — Мой папа сегодня женился, и я честно не знаю, что сказать. Я готовился, всю зиму речь писал, репетировал, а потом как-то забыл и вот. Буду выкручиваться на ходу. На это даже Мирио усмехается, приобнимает его за бедро, чтоб он не рухнул от переизбытка чувств, но это именно тот момент, та точка невозврата, когда он внутренне поистерил и успел подуспокоиться, максимально хладнокровный, сдержанный. Фэтгам учил его всегда мыслить трезво. Он собирает день с самого начала, вычленяет моменты и события, обломки фраз, картины. Ищет путь наружу. — Я хотел написать огромный пафосный абзац про любовь и как к ней идут люди, хотел впихнуть вообще все, что там положено желать молодоженам, даже с инета немного скатал. Потом выбросил, потому что долго и муторно. И нам реально хватает сочинений в школе, так что обойдусь покороче. Он перехватывает микрофон рукой, которая меньше всего дрожит, кладет вторую на плечо Мирио. Его зацепляет луч прожектора. — У меня есть парень, он сегодня здесь. — Тамаки слегка кивает оператору, и камера отъезжает аккурат к Мирио, и Мирио энергично машет и лыбится во весь рот, Мирио бы идеально подошел для этой речи, но сын жениха ведь именно Тамаки. Перешептывания девушек разбавляют выразительные ахи, ибо фансервис и камин аут одновременно, но они никогда и не скрывали особо. Какой смысл, если планируешь тоже вступить в брак с бывшим лучшим другом. Френдс ту лаверс. Тамакина тема. — Мы встречаемся с первого курса, но я все еще без понятия, что такое любовь. Ну то есть, любовь вот можно заслужить и всякое такое, к ней можно идти всю жизнь и так и не добраться, можно ее потерять, можно наскрести на ровном месте. Можно скрывать годами и жить с ней, чтоб она распирала внутри и было тесно, как в платье с выпускного, можно швыряться ею, лить как из ведра и копить, пока не станет слишком много, можно бежать от нее в лес с трассы, можно притвориться, что ее нет и до конца своих дней быть несчастным, но. Он останавливается, чтоб набрать воздуха, бросает взгляд на Мирио, от него на отца, потому что это про них обоих, но все слушают его несвязные потуги внимательно, все смотрят на него. Он во всеуслышанье затирает что-то про любовь, когда по сценарию там вообще другое, когда сам абсолютно хз, о чем речь. Когда свадьба, не поминки, а у него на уме одна мать и проведенные без нее годы. По шее его стекает пот. — Но я не думаю, что ее надо прям хранить, вот. Она не портится и места много не занимает, потому что не вещь и не симптом, а даже, как сказать. Состояние, точно. Состояние, в котором привыкаешь жить, просыпаешься в нем ежедневно и с ним же ложишься спать. А когда тебя любят в ответ, это приключение, потому что не знаешь, как все обернется. Браком или болью. И шагаешь туда наобум, ничего не зная и не понимая, и идешь вместе со своим любимым человеком. Любовь — это приключение. А брак — сайд-квест или типа того. И я желаю вам проходить его всю жизнь. Мирио сжимает его бедро, чтоб он глянул вниз, в зале то смущенно переглядываются, то улыбаются широко, то потихоньку спрашивают у соседей, что такое сайд-квест. Тамаки волнуется пассивно, чувствует, что пора закругляться. Обещал же минуту, а уже вторая пошла. — Ну вот как-то так. Всем спасибо. Наоко, добро пожаловать в семью. Пап, я тебя люблю. С этим он кидается микрофоном в тамаду и резко садится, придавливает задницей руку Мирио, вытирает потные ладони о брюки. Получилось как получилось, он правда старался, вроде даже не сильно отошел от изначально задуманного. Тот же вайб, тот же посыл. Не шибко оригинально, зато его истинные мысли. У кого-то со столика звонко падает вилка. В тишине раздается всхлип. Вообще Тамаки боялся, что корявая речь его растрогает отца, может, даже до слез доведет, напомнит о матери, о том, что у них не получилось, но это именно Наоко икает и всхлипывает с салфеткой у лица, именно Наоко встает первая и начинает хлопать. Ее родители подхватывают, потом подружки, потом все остальные, Накиме-сан присвистывает, показывает ему большой палец, становится громко, тамада шутит шутки в микрофон. У Тамаки колени как желе, но он как-то сводит их вместе. Отец смотрит на него через весь зал, и удивление в выражении его новое, не потерянное, не разочарованное. А прям надежда даже, благодарность. Любовь, какая там положена у родителя к ребенку, сердечная привязанность. Может, тоже слезинка навернулась, или так просто, вспотнул после танцев. Тамаки тянет лыбу ему в ответ.***
Утром после гулянки в доме несет перегарищем. Тамаки выходит в кухню пошукать что-нибудь на завтрак и демонстративно зажимает нос. — Доброе утро. — Отец выглядывает из-за планшета, бодрый и будто б вообще не похмельный, Наоко кемарит лицом в тазик с кофе. За ухом у нее зубная щетка, полосатая пижама отца на ней измята, и это ржака была вчера, когда отец пер ее бессознательную тушку на плече до такси. Тамаки готовит омурайсу на всех и втихушку подсовывает тарелки ей под руку. — Родники рождаются, чтоб реки никогда не молкли на Земле, — вдруг произносит она с умным видом. Ум весь, правда, опухший с перепоя, со следами от подушки и подглазными отеками, но это можно поправить консилером. Зато вчера было классно. Тамаки уговаривает ее поесть. — Это чье изречение? — Интересуется отец. Наоко стукает вилкой о кружку. — Мое. Амаджики Наоко. Тамаки переглядывается с отцом, кивает, типа кое-что докатилось. Госпожа Амаджики Наоко делает ему латте.***
Каникулы пролетают враз, а шестого апреля они уже третьекурсники. На церемонии нового учебного года Мирио становится рядом с ним, в шеренгах класса 3-В, передает ему любовную записочку. Там ничего такого нет, просто смайлики нарисованы, и сердечки, и номер телефона с намеком «кол ми мэйби». Тамаки прячет ее меж страниц в учебник по физике, настраивается про себя. Свадьба уже прошла, в начале учебного года особенных нагрузок нет. Самое время отвлечься друг на друга. Он сбагривает родителей — это так непривычно и круто, говорить «родители» про Наоко с отцом, это прям как у нормальных детей, как в полных семьях, поэтому он разве что не чванится этим и повторяет постоянно — на онсэн отдыхать, типа вместо медового месяца, который у них летом в совместный отпуск, а сам готовится к выходным. В субботу у них мало уроков и изи треня в зале Гамма, а вечером после свидания он пригласит Мирио на ночь. Загодя обожрался пустырника и все равно нервы. Ему предстоит дебют в качестве сэме. Вообще он не против идеи меняться в процессе, но как-то сподручнее просто лежать под Мирио и обнимать его за плечи, да и привыкли уже, ноль разнообразия. Поэтому Мирио готов всячески его соблазнять и ныть, что все одно и то же. Сперва они целуются в одежде, потом рестлятся на кровати голышом, иногда ржут, если какой-нибудь конфуз, иногда чересчур шумят, но никто никогда не делает им замечания. Наоко подкалывает, скидывает гей-мемы в «лайн». Тамаки доводит себя переживаниями и в итоге опять полагается на чистую импровизацию. С Мирио срабатывает почти всегда. Уговор такой — прогулочка, романтик, кафе, пофоткаться, потом домой и без спешки все, чтоб не получилось как в первый раз, когда Тамаки опозорился с водой. Теперь-то он ученый и проверяет все тщательно, теперь его не смущают житейские мелочи, а раньше со стыда горел и провалиться готов был, лишь бы не косячить так шаблонно. Мирио навозился с ним в свое время, и он почти не стесняется, закрывает только лицо, а свое белое тело не прячет, наоборот, подставляется под поцелуи, щурится, как на пляже. Любовная наука вообще штука сложная, надо и терпение, и опыта вагон, и себя понимать, без казусов, невозмутимость, мудрость. Мирио достаточно мудрый, чтоб не волноваться по столь мелочному поводу, а Тамаки б на его месте заистерил. Одно дело когда совсем девственник и не знаешь, чего ожидать и стоит ли вообще ожидать, и другое, когда второй год подряд топ и решил попробовать боттом. Его удача, что Тамаки на собственном опыте знает, чего не стоит делать и как конкретно сделать хорошо. Ну, в теории. Обычно практика с ней расходится. — Я в душ! Без меня не начинай! — Мирио подмигивает ему, кутается в полотенце и уходит, а Тамаки остается устраивать гнездо из футонов на полу и расчехлять сюрпризы. В рукаве у него полно козырей, готовился, ел что нужно, репетировал, на всякий случай продумал запасные варики. Не то чтоб совсем в себя не верит, но случается ж всякое. Ему охота удивить Мирио. Мирио удивляется почти сразу, с порога, выпавший из воды и максимально милый без укладки, и Тамаки как-то переходит с нервов на автопилот. Может, без уговоров сам давно хотел попробовать, может, все его скрытые желания поднимают голову, раз уж случай подвернулся. Мирио ойкает, когда его роняет на футон парой щупалец. — Оу. Кинки. — Если что не так, скажи. Вообще Тамаки за ваниль и не торопиться, и да, все его манифесты рил пугают среднестатистического неподготовленного бойца, но Мирио-то с детства с ним, Мирио видел всякое из него, вплоть до неполучившейся «Химеры», когда его расплющило собственными когтистыми крыльями вперемешку с клыками из локтей и еле как собрало обратно в человека. Мирио сглатывает, делает большие глаза, стоит ему медленно вползти сверху и нависнуть. Щупальца телесного цвета выглядят мерзко, поэтому Тамаки кастует фиолетовые пятнышки. Получается леопард курильщика. Дальше все по старинке с легкой щепотью новизны: Тамаки ерзает по нему всеми конечностями, влажный и теплый, обсасывает чувствительное место ему под ухом, чтоб в паху задымилось и расслабился немного. Пробует кое-что. Мирио дергается от склизкого прикосновения. — Давай на колени. — Ок, дэдди. Римминг был двести раз, но как-то без игр с квирками — раз Тамаки предложил тентаклю помощи, но в итоге все равно трахали именно его, лицом в подушку и отпечаток смазки по бедру, а больше случая не выдалось, с их графиком трудно подстроить планы. Тамаки стягивает цветные кольца с его тела и аж орать готов про себя. Доминировать приятно. Мирио тоже не стесняется расчехлять кинки. — Тамаки? Это чт… Слово скатывается в стон, стоит Тамаки лизнуть его коровьим языком. Кастовать легко, если съесть достаточно много, а он со среды клянчил у Наоко гюдон и ел его два дня подряд, закусил такояки по традиции. Ощущения совершенно иные, шершавые, даже щекотные, наверное. Он туго оплетает Мирио руки, сводит за спиной, чтоб он упал щекой на футон и не пытался закрыться, ведет ниже, вводит самый кончик. У Мирио вот нет проблем с водой, зато есть обалденный прогиб в спине и ямочки на пояснице, и сквозь вибрацию до Тамаки доходит, что это он сам стонет, сам вьется по бедрам его и оставляет следы от присосок, хотя по идее не надо бы, долго проходят, да и в раздевалке все пялятся. В курсе, что они пара, но это из разряда почему девчата замазывают засосы тестерами тоналки. Все знают, но не всем обязательно знать. И что у Мирио с его причуд стоит колом тоже. Он потрясающий, честно говоря, круглая жопка, сухая проработанная спина и талия, чуть изогнутый, необрезанный, капает предэякулятом на простынь и пыхтит чего-то там, пока Тамаки вжимается в него мокрым лицом и сует пальцы на пробу, и ведь мог бы высвободиться уже, но терпит, подмахивает даже. Талантливый человек талантлив во всем, думает Тамаки. Одно из щупалец отщелкивает крышечку на лубриканте — его любимый силиконовый без запаха, несъедобный, конечно, зато надолго хватает. Мирио нетерпеливо брыкается в путах. — У нас секс будет, нет? — Извини. Вообще Тамаки сам ненавидит долгое вокруг да около, но увлекся, да, как тут не увлечься. Когда долго, это некомфортно, поэтому он целует Мирио в последний раз и все, как договаривались, меняются местами. Мирио ловко запрыгивает на него. Они не пользуются презервативами с самого начала, потому что Мирио теряет чувствительность, а Тамаки по приколу горячий кисель в нутро, и за почти два года он уже успел убедиться, что ни с кем другим не решился бы на подобное, ни с девушкой, ни с парнем, онли Мирио и вот эта огромная мешанина из той же привязанности и благодарности, доверия, взрослости. Мирио верит, что он переживет опыт в качестве топа, и он тоже перестает сомневаться. На футоне ему приходится полагаться на силу своих ног, может, привлекать свой квирк, а на кровати они б просто бултыхались, как на батуте, совсем другой эффект. Это организационные моменты, он не мог не потратить полночи в размышлениях. Мирио выдыхает в ладонь, стоит ему ввести весь. Фиолетовые пятнышки декораций розовеют, краснеют, расплываются по его коже, кочуют от живота к груди и обратно. Один сплошной румянец, мимикрия. Тамаки тянет к нему руки, подбрасывает его на бедрах. Это больно, а он хотел причинить удовольствие через эту боль. Мирио ставит локти по бокам от его головы. — Ты как? — Нрмлн. Тамаки обнимает его за спину, чтоб утешить. Тугое пылкое чувство на члене становится невыносимым.***
После он гладит Мирио по голове и вовсю любуется его слезами. Мирио не плачет прям уж совсем, просто реально впечатлился и, так сказать, вкусил. Тамаки никогда не слышал от него таких воплей, а всего-то подолбил его снизу чутка, как самому больше всего нравится. Выяснилось, что скользкое месиво из щупалец нравится Мирио тоже. Мирио вытирает свое семя с груди его и отказывается слезать. — Ты классный. Лучший в мире. Нос у него припухает от слез, кнопка мокрая и блестит, с лица два ручья, сам весь потный, хаер в разные стороны торчком. Тамаки легко обвивает ноги ему и поднимается с ним над футоном, и он ахает, как ребенок, вытирается запястьем. Нежное место, где они все еще соединены, пульсирует и стремится избавиться от Тамаки, и, наверное, не стоило столько воздерживаться, есть же предел, сколько можно кончить в своего бойфренда. Он вынимает осторожно, тут же прикладывает туда ладонь, чтоб оценить масштаб бедствия. У Мирио бежит по бедру. Он замечает, что слишком сильно схватил, лишь когда они оказываются под потолком. Флуоресценция кикает в нервную систему его незаметно, и поначалу похоже на свет фар с улицы или фонари, потом свечение становится голубым, лиловым, Мирио держится за него, крепко целует его, стоит ему снова потереться пахом. Мирио хотел сэме, Мирио получил сэме, и такого у них точно никогда не было. Вместо коровьего языка Тамаки кастует следующую странную штуку. От рогов Мирио приходит в восторг, от цветных узоров по плечам его присвистывает. Овипозитор промеж ягодиц заставляет его застонать пуще прежнего. — Ты чего наелся? — А вот. Раунд два случается прям в воздухе.***
В школе все хорошо, преподаватели даже не запугивают выпускными экзаменами, хотя время-то летит быстро. Лета ждали все, кроме Тамаки, потому что это означает много солнца и нежелательный загар в ненамазанных местах типа стоп. Впервые им с Мирио удается пересечься на практике. — Сэнсэй, это мой парень Мирио. Фэтгам на минутку перестает закидывается такояки и внимательно оглядывает Мирио с ног до головы. Вроде не смотрины, а ощущение такое, что Мирио свататься пришел. — Я думал, у тебя девушка. — Сэнсэй, ну как так? Мирио врубает режим очаровашки.***
Еще они реже видятся с Хадо, потому что Рюкью основательно за нее взялась и выпускает из агентства лишь поздно вечером. С практики они возвращаются вымотанными не столько службой, сколько жарой, и по традиции Тамаки нечего рассказать, Мирио жизнерадостный и сверкающий, а Хадо не переслушать. После сдачи отчетов она догоняет их в коридоре у дверей 3-В. — Хэй-хэй, ребятишки! Слышали новости? Тамаки разворачивается вместе с Мирио, коротко кивает ей. Новостей в UA ежедневно завались, а про себя он слышал такое, что и сам бы не придумал. Хадо как обычно оживленная, машется, жестикулирует, красивенькая вся. — Нас теперь величают «Большой тройкой»! Секунду у него выражение «wat», потом недоумение передается Мирио, они оба лупают непонимающе, косятся на ее тоже вполне большую нормальную «тройку» под форменным пиджачком и откровенно не въезжают. Хадо разводит руки и показывает на них троих, aka конфа дурачков с первого курса. — Сперва-то только мы с тобой выделялись, Амаджики-кун, а теперь Тогата-кун тоже в топ школы выбился! Оу. Верно. Спасибо Сэру Ночноглазу. Мирио, как ни странно, удивлен. Тамаки хочет уточнить, что в связи с последними событиями в топ выбился не только Мирио, но это соленая шутка и с Хадо так не надо, а то вдруг поймет, еще хуже будет. Предостаточно хайпа, не хватало еще акцентировать отношения. Хадо подходит ближе. — Вся школа в один голос поет, какие мы крутые да сильные, представляете? «Большая тройка»! Вот и слава не за горами! Новость рил потрясная, это бесспорно, хоть Тамаки предпочел бы меньше внимания и свалить куда-нибудь со сцены, но факт остается фактом. Они лучшие по учебе, на практике сэнсэи довольны, квирки прогрессируют, командная работа и тактика боя тоже лучше с каждым днем. И Мирио, теперь с ними Мирио, который на первом курсе знатно провалился и хотел забрать документы. «Большая тройка». От вступительных до этого последнего лета в UA. На следующий год они будут героями. — Я с самого начала знал, что ты всего добьешься, Мирио, — неожиданно произносит он. Это безобидная фраза, дежурная даже, ни к чему не обязывающая, но за ней слишком многое, долгие годы дружбы, потом любви, ночи, где Мирио кутался в одеяло и в себя не верил, дни, где Тамаки тыкался в стену и на ней и замирал. Это поверхностно и банально даже, но правда, корявая и робкая, давнишняя, застарелая. Как шрамы на руках его. Как жестяная банка с ракушками. Мирио улыбается смущенно, чешет затылок, руиня прическу. Тоже думает про все разы, что застревал в текстурах, да. Через тернии, все как положено. Обычно Тамаки не ходит с ним за руку по школе, а тут охота взять. — Эх. За семнадцать лет впервые чего-то добился. Ну, да здравствует «Большая тройка». Отмечают в раменной с Хаей.***
На летних каникулах происходит страшное. Мисс Хадо Неджире собственными белыми ручками расформировывает фанклуб имени их пейринга. — Да почему?! — На полном серьезе негодует Мирио. Ему сегодня к Сэру в агентство, а он сидит с ними в кафе и выколупывает мороженое из стаканчика для Тамаки, доедает за ним вафлю. Тамаки делает вид, что тоже возмущен, закидывает руку милому на поясницу. Они утром это самое, но почему-то охота еще, хоть и жарко. Хадо даже не смотрит на них, подкрашивает свисток в зеркальце. Ее пломбир стремительно тает. — Вы скучные, — безжалостно припечатывает она. Так-то правда, уже два года в раю без изменений. В нынешнее время никому не интересен тошнотный флафф и гомопарочки «долго и счастливо». А скандалов меж ними никогда особенно не было. Вот все и забили. — Но мы ведь недавно ммммхф… Тамаки быстренько заталкивает вафлю в рот ему, добавляет сверху кусман своего стаканчика, чтоб угостился и не вздумал выкладывать Хадо про их постельные эксперименты и новую манеру меняться ролями в процессе. Она дама искушенная, ее не всяким порно удивишь, особенно с участием Тамаки, где он сперва трясется от волнения, потом трясется голый на и под Мирио, потом просто трясется, ибо психотик и привык нервничать на пустом месте. Скучный, одинаковый. Прежний после перемен. Мирио в свои полные восемнадцать с какой-то радости уверен, что он любовь всей его жизни. — Поезд ушел, мальчики. — Обидно. На самом деле пофигу, даже лучше, что всеобщее внимание переключилось на новую пару 3-А. Рёко с Коей к третьему курсу наконец очнулись и тоже начали встречаться, а фемслэш по мнению Тамаки в тыщу раз лучше, поэтому он сам всячески поддерживает Рёко и не прочь бы стать зампредом клуба. Если его образуют и если предложат. Может, даже не спросят, а сразу назначат. Так их с Мирио любовная история навеки остается в архивах UA. Последнее школьное лето в разгаре.***
В сентябре размеренная жизнь его идет кубарем. Осенний триместр начинается с одного важного знакомства. — Амаджики-сэнпай! Ну пожалуйста! — Да не плюйся ты! Его зовут Киришима Эйджиро, первый курс, пятнадцать лет, крашеные волосы и энергии с лихвой на термоядерный реактор. Выцепил его после уроков и не отстает, с кафетерия сталкерил и вот даже под дверь скрестись пришел. Настырный, шумный. И Тамаки пялится на него, как кролик под гипнозом, на его острые акульи клыки, на старый потемневший шрам на его веке. Красные глазищи в пол-лица. Тамаки честно очарован таким комбо. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Он кричит на весь коридор, жмет Тамаки назад к двери. Ему край надо, чтоб Тамаки представил его Фэтгаму, Тамаки край надо, чтоб Мирио вернулся от Сэра и спас его от этого крэйзи первака. Кто вообще пустил его в общагу 3-А, остается загадкой. Сэйнару и Юкиэ в открытую ржут над ними из-за угла. — Ладно! Киришима радуется пуще малыша на карусели.***
— За что ты на мою голову. — Сэнпай, спасибо огромное! Он супермилый. Тамаки ни за что не признался бы в этом, но прям залипает на него тайком. Фэтгам тоже доволен. Они патрулируют рынок Эсуха втроем, тренят с сайдкиками в агентстве, жрут как не в себя и болтают, а в искусстве small talk Тамаки априори лузер, однако с Киришимой все так легко, так просто. Он учтивый, хотя поначалу напугал Тамаки своим упорством, прям потряс страстными речами, экспрессия, все громкое, яркое. Личное пространство он не признает, однако лезет аккурат туда, куда можно, границу не переступает. Подворовывает кусочки мяса с его тарелки, будто они знакомы тыщу лет, а не неделю. К концу трапезы Тамаки сам складывает ему говядину, потому что гребешки принесли. — Покажи квирк? — Басит Фэтгам над ними. Киришима нечаянно перекусывает стальную палочку пополам и делает пальцы бритвенно-острыми, шинкует ими салфетку. Может, именно этот контраст и привлекает Тамаки, да. Весь зазубренный, резкий, с гранями и выступами, а характер — масло, золото. Славный, по-женски хорошенький без хаера иглами, по-мужски сильный в своем топлесс костюме, очень добрый, искренний. По вайбу напоминает Мирио, сияет точно так же. Тамаки кое-как отводит взор. — Я еще не то могу! — Хорохорится Киришима. Тамаки охота от души навалять ему на трене.***
Киришима не оставляет его в покое и после практики. Пока Мирио занят с Сэром и Мидорией, Тамаки с Киришимой калечат друг друга на площадке за общагами. — Сэнпай, не устал? — Нет. Но хочу домой. Тренировки помогают отвлечься от текущего безобразия. Они с Мирио видятся так редко, что Тамаки начинает злиться. Когда он злой, манифесты получаются особо страшные. — Воа! Он еле успевает отдернуть шипастый крабий нарост от Киришиминой мордашки. И так порядком потрепал его, если увлечься и потерять контроль, можно причинить серьезный вред, а Киришиму он не хочет хертить никогда. И получить от Айзавы-сэнсэя тоже не хочет. Первогодки нынче особо ценные, все юные дарования как на подбор. Киришима медленный, трудно поворачивается в своей заквиркованной форме, но ухитряется достать его сквозь панцирь. Поцарапанная щека быстро опухает. — Давай тогда все на сегодня? — Нет, еще. Рукопашную. Без квирков. Тамаки явно перегибает, сам не знает, чего ему надо. Боли физической, наверное, усталости, занятие хоть какое-нибудь, чтоб не сидеть в общаге и не переживать за Мирио. Что с ним, где он, как он. Что там за сверхважное дело у Сэра, из-за которого его бойфренд пропал на патрулях и даже не звонит. Миллион мыслей, тревожные, гневные, деструктивные. Тамаки перебирает их на высокой скорости и ловит тычку в нос. — Сэнпай! Ну, сам же просил, хоть и отнекивался, выгонял Киришиму из своей комнаты, а теперь не в силах остановиться. Рука у Киришимы тяжелая, тон такой обеспокоенный, словно он виноват, что так вышло, а не Тамаки нарывался в припадке. Тамаки зажимает переносицу, чтоб не капало, смотрит, как Киришима переплетает хвост и наклоняется над ним в траву. Стало быть, с квирком у него что-то не то после того инцидента на рынке. Он даже не сказал Мирио, что его подстрелили тогда. Киришима вытирает кровь с рук и помогает ему встать. — Извини. Киришима округляет глаза еще больше и явно не понимает, чего он извиняется, но он сам не понимает. Лучше б Киришиме забить на него, выбрать себе другого сэнпая. Миву, например, или Кою, они тоже сильные. Не обязательно же в «Тройке» быть, чтоб слыть сильным, тем более тот факт, что их трио еле-еле держится ввиду занятости Мирио и Хадо. А Тамаки всегда изгой был, цыплячье сердечко на рукаве, детские истерики в стену лбом. А у Киришимы такой огонь за пазухой, такое рвение, словно вот он про трусость слыхом не слыхивал. Рэд Райот. Тамаки тоже постепенно заплывает красным.***
— Почему ты ко мне решил обратиться? На это Киришима поворачивается по-кошачьи, всем корпусом, изгибает бровку, чтоб шрам туже натянулся и побелел. У него сегодня день рождения, целых шестнадцать лет, вау, а он тусуется в Тамакином сраче и типа нормально ему. Минувшие две недели выдались тяжелыми не то слово. После похорон Сэра Мирио уехал домой и вообще не факт, что скоро вернется. — Сэнпай, ты о чем? Он сидит на полу и читает томик «Dorohedoro», и по идее вот эта отслойка должна безболезненно идти, надо дать время оправиться, все дела. Тамаки не помнит, когда они с Мирио в последний раз разговаривали вот так же, как с Киришимой. Наедине в темной комнате, один немтырь до крайности, второй полон словами, трус и храбрец. Киришима вызывает в нем примерно те же чувства, что и Мирио сто лет назад, та же смесь раздражения и восхищения, недоумение, где-то дежавю, где-то ностальгия. Благодарность. С чего-то Киришима решил обратиться именно к нему и никак не уходит из его серых будней, сидит на полу возле его кровати, читает его мангу. Тамаки привыкает к таратористой компании быстрее, чем хотел бы. Киришима перестает прикидываться затупаном. — Сначала потому что ты из «Большой тройки». А потом как-то само. С тобой весело. Как-то само. Девиз по жизни, весело ему. В этой-то поминальной атмосфере вкупе с Тамакиной угрюмой рожей. Тамаки поддается желанию дернуть его за хвостик и получает подушкой в лоб.***
Мирио возвращается в кампус и прыгает на него с порога. Айзава-сэнсэй тактично отворачивается, стоит им присосаться друг к другу. — Я соскучился! — Мирио трепетно выдыхает в лицо ему, гладит его по затылку, волнует его безмерно. Тамаки давится ощущением его близости, ибо отвык за месяц с лишним и тоже скучал, и да, перерыв был нужен, даже необходим, потому что Мирио теперь как новенький. Тамаки, ну. Прежненький. После разлуки рестарт самое то. Мирио остается с ним на выходные. Вообще у них дела с Эри, и Мидория ходит за Мирио по пятам, но они успевают побыть вместе и даже сексом заняться. Получается немного неловко, когда в моменте они сплетаются языками, а в дверь стучат. Никто не открывает, потому что лень и шмотки далеко, но это стопроцентно Киришима, его изящная бегемотья поступь и манера долбиться кулаками, с Мирио в здании Тамаки совершенно забыл, что обещал кохаю помочь с домашкой. Кохай вроде не обижается, что дома никого нет, не настаивает, а просто ливает, шаркая тапками. Тамаки остается прятаться под подушку и отрицать, что в такой короткий промежуток времени успел обзавестись другом.***
Киришима правда становится ему другом. Мирио на свободном посещении, прилежно учится и даже консультации у Каямы-сэнсэй не пропускает, но на геройских дисциплинах без квирка делать нечего. А Мирио теперь без квирка. Возможно, навсегда. Тамаки щупает его руками, осматривает ежедневно, но пока те самые перемены органами чувств не постичь. Приходится привыкать на ходу. Он не грустит, он никогда не грустит, Тамаки в последний раз видел его в отчаянии давным-давно, в саду на первом курсе, и это ж сколько надо смелости, сколько веры, чтоб держаться молодцом и остальных держать. Взрослым быть человеком. Тамаки бы так не смог, чуть не чокнулся от страха, когда лишился своего Манифеста на день. Потом жрал все подряд и кастовал до крови, пока кожа не треснула. И рвало его долго. От этого манифесты слабые получаются. Наступает ноябрь, и постепенно он отходит. С Мирио у них что-то вроде медового месяца, абсолютная невозможность отлипнуть друг от друга в общаге и тонны самых мерзотных любовных стикеров в «лайне», подарочки, переплетенные пальцы, совместные фотки, которые никто не смотрит, свидания, вся педовская эстетика первого курса, будто снова по пятнадцать. Третий год идет, столько всего случилось, столько планов поменялось и перспектив вылетело в трубу. Мирио по-прежнему улыбается, Тамаки все еще угрюмый лбом в стену. Как ему тоже так поменяться, чтоб остаться прежним, он без понятия. — Сэнпай, — начинает Киришима в один из обыденных перерывов. Тамаки отвлекается от сосредоточенного гоняния кукурузинки по бенто и поднимает на него взор. Редкий день, когда он проспал, и у него внезапно кончился гель для волос, поэтому сидит весь естественный мурняшный и зевает в ладонь. — Что. — Вы с Тогатой-сэнпаем, ну. Вместе? Тамаки кивает как привык — галочкой, чутка по диагонали, чтоб непонятно было, то ли мотнул, то ли подтвердил, но Киришима делает глазки смайликом ^_^ и типа все понял. Мидория тоже давно знает, но тут сразу ясно, откуда ноги растут. — Мне тоже кое-кто нравится. Киришима на него не смотрит, застенчиво колупает пуговку на рукаве пиджака, и вообще Тамаки не фанат таких аттракционов откровений, но внезапно ему становится очень интересно. Кто б мог нравиться такому как Киришима. Пару раз Тамаки видел, как он тусовался с рогатой девочкой из их класса, однако он же как Мирио, вокруг него постоянно толпа народу и хохотач до потолка. Мальчик со скотчем из локтей, Сэро, кажется, потом блондин, которого кличут Пикачу. Еще один, агрессивный такой. Они с Мидорией друзья детства. Тамаки решает ткнуть пальцем в небо. — Это тот, который у вас самый дикий? Как его. Бакуго? Киришима давится лапшой, кашляет притворно, глаза огромные, краснючие. Тамаки понимает, что попал. — Ты откуда знаешь?! Так меж ними появляется общий секретик.***
— Сэнпай, ты же никому не скажешь? — Да я могила. Ему честно хочется смеяться, но он делает морду кирпичом и сжимает губы, чтоб не растянулись в улыбке. Сегодня суббота, Киришима позвал его в кино, чтоб он не кис в комнате, он нечаянно согласился и даже зашел за ним в общежитие 1-А, пока Мирио у Айзавы-сэнсэя. Не то чтоб ему одиноко, просто с Киришимой тоже весело. Киришима так рад ему всякий раз, будто он рил чего-то стоит как сэнпай. Всего-то великодушно отстегнул ему все свои «шпоры» за два года. Киришима выдыхает с облегчением. Как он мог подумать, что Тамаки побежит всем рассказывать, науке не известно, но это даже мило. Гималайская шапка его явно слишком теплая для плюс пяти на улице, и сам он весь всклокоченный, прыгает на одной ноге, шнуруя свой красный «Vans». Его друзья играют в приставку перед теликом. С диванов за ними наблюдает что-то злое. Интуиция подсказывает Тамаки, что вот этот гремлин с внешкой будущего уголовника и есть Бакуго. Ну, чуйка велит ему бояться таких и обходить стороной, а чуйке он привык доверять. Киришима становится чутка неадекватным в присутствии этого Бакуго.***
С приближением Рождества совместные шатания где-нибудь входят в привычку. Тамаки типа мимо проходил и случайно оказался возле их общаги. Перваки бесятся из-за первого снега. — Сэнпай! — Амаджики-сэнпай! Его узнают девчонки, которые проходили практику у Рюкью вместе с Хадо. Тамаки ныкается в снуд носом, но все ж машет им в ответ. Киришима прибегает к нему через всю площадку, счастливый, глаза горят, и вызывает батлиться в снежки. Тамаки отказывается и все равно принимает бой. Чем больше времени они проводят вместе, тем отчетливее на него нисходит, что он прям любит таких людей. Таких как Мирио, как Киришима, как Хадо, как Наоко, громких, бесцеремонных, настоящих. Сам он физически не может прикинуться нормальным, но с ними и не надо, достаточно просто иногда смыкаться с ними по параллели и притрагиваться кончиком пальца, больше ничего не требуется. Ему не надо думать, что сказать и откуда брать слова, если голова пустая, а нервы не дают собраться, ему не надо держать контакт прямо и проявлять активность. Киришиму вполне устраивает его амплуа нелюдимого, Тамаки нравится его жизнерадостный треп и отросшие черные корни, нравится, как Киришиме нравится Бакуго, нравится сам Киришима почти в том же духе, как раньше нравился Мирио. Раньше это когда они дружили, не встречались и не планировали пожениться в храме по западному обычаю. Нравится что Киришиме нравится тусоваться с ним. Не только потому что он из «Большой тройки». Как-то само. — Сэнпай, можешь в меня это кинуть? — Киришима подбивает его на подозрительное предприятие, подталкивает к нему большой тяжелый ком снега. Они уже достаточно извозились и даже зацепили девчат обстрелом, организовали прям грандиозные войны в 1-А, мальчик, который сын Эндевора, явно в своей стихии, девочка с розовыми кружочками на щеках отквирковывает его ледяные снаряды в космос, шум стоит страшный. На крыльце появляется Бакуго. На него никто не обращает внимания, один Киришима. — Зачем? — Надо. Надо значит надо. Тамаки перехватывает гигантский снежок поудобнее. Киришима закатывает рукав худи. — Это он? Киришима малость спотыкается на ровном месте, но Тамаки не выдает их, не пялится в сторону крыльца. Поторопиться бы, пока снежок не развалился. — Мхм. План в том, чтоб по-подлому метнуть глыбу в него, а он чтоб эпично разрубил ее в полете и восхитил рогатую девочку. Миной ее зовут. К заквиркованной коже его липнет снег, но получается даже лучше, чем ожидалось, — брызги во все стороны, эффектный карате-выпад, Мина присвистывает, Тамаки закрывается, чтоб за шиворот не попало. Бакуго следит за ними со ступенек, аки удав. С такого пристального внимания Тамаки прям не по себе.***
На чаек в общагу Киришиме буквально приходится затаскивать его. Пока близко никто не подходит, но Тамаки в курсе, что даже за бит информации об интернатурах и реальной работе героем перваки готовы на все. Урарака и Тсую пристают к нему с расспросами о Хадо, Киришима приносит ему тапки. Он решает подождать Мирио здесь, скидывает ему сообщение. Вообще пора разъезжаться по домам в честь новогодних каникул, но эти неугомонные затеяли общеклассную уборку. Тамаки жалко ютится в уголке на диване. Чаек у Яойорозу какой-то седативный. — Я быстренько за мусором и приду, ок? — Мурчит ему Киришима. Бардак страшенный, все вверх дном, ребята стаскивают мусорные мешки из комнат в холл, девчата выдраивают кухонную зону. Бакуго ходит мимо окон с важным видом и командует парадом. Они с Киришимой тоже много времени проводят вместе, но в основном в библиотеке, либо так, под предлогом учебы где-нибудь в кафе. Тамаки на роль гуру отношений не нарывается, советов не дает из принципа. Разберутся сами поди. Киришима возвращается с двумя огромными пакетами и с разбегу швыряет их под ноги Бакуго. Рисковый парень. — Сэнпай, все норм? — Спрашивает он позже, когда буря подутихает и основная волна проходит мимо. Тамаки отсаживается от него подальше, чтоб, упаси небо, не попасть под прицел Бакугиного острого взгляда. — Ну да. Мирио вызволяет его только к вечеру.***
Потихоньку в Киришимином краше он начинает узнавать свой собственный старый, из коробки с письмами. Это до той степени, что даже выразить не можешь, много, и сильно, и щемит грудь, и пышно прорастает сквозь. Сегодня день разъездов перед праздниками, Киришима уезжает домой в Токио. Позвал его попрощаться, а сам томно залипает на Бакуго в окно. Тамаки думает, как бы вручить ему подарок из рюкзака и свалить к себе. — Палевно пялишься. — Знаю. Правда, классный? Тамаки б тут поспорил, но неохота огорчать его. Если нравится, значит, есть за что. Бакуго во дворе встречает родителей, те приехали за ним на машине и заодно предложили забрать Мидорию, соседи все ж. Бакуго кидает сумку его в багажник, убийственно зыркает, что-то там орет ему, машет кулаками, бешеный померанский шпиц. Дикий, рил из леса будто, штаны болтаются, куртка как попало застегнута. Без шапки, хотя сегодня морозец. Киришима вздыхает с видом влюбленного дракона. У него даже зрачки вытягиваются в щелки, как у ящерки. Вообще Тамаки любопытно, как так его угораздило, когда по логике это должна быть Мина, но его собственные отношения тоже странные. Мирио подсолнушек, а он дитя тьмы. По логике вместо него Мирио должен быть с Хадо. По логике отец должен быть с его матерью, Сэгакуро Цубаки, не с Наоко. Однако. Время расставляет все по местам, минуя логику и посылая ее нахер. Поэтому Тамаки стоит с ним и молча слушает его фанбойные монологи. — Он такой, знаешь. Взрывы повсюду. Киришима обводит по стеклу кружок, вслух имитирует что-то неопределенное, типа «бэм», «тыщь», «тудум», прочие fx-саунды, как в комиксе. Взрывы. Может, это история про няшного Киришиму и чудовище Бакуго, как в свое время был маленький молчаливый Тамаки и Мирио-солнце. Отправная точка. Ему тоже пора ехать. Намекнуть бы, чтоб семья Бакуго подбросила его до жд вокзала на своем минивэнчике. Его несет дальше. — Мы даже за руки держались один раз, прикинь? А потом он… — Езжай с ними до вокзала. — Чего?! — Давай быстро, они сели уже. Киришима крепко обнимает его на прощание, пулей выскакивает на улицу. Его подарок, конечно же, остается в рюкзаке.***
Обычно Тамаки отвечает на звонки лишь в трех случаях — это либо отец, либо Мирио, либо либо их классрук Ишияма-сэнсэй. Теперь ему приходится болтать еще и с Киришимой. В последнюю ночь года даже успокаивать его. — Я не знаю, что делать. — Голос у него дрожит и срывается, и это совершенно новая грань, сырое, горячее ощущение от уха до груди, потому что плачущий Киришима это почти как плачущий Мирио, только он скрывает, что плачет, давит рыдания в себе. Краш его развился куда быстрее Тамакиного и два года мариноваться явно не будет. Уже душит его. Он не знает, что делать. Тамаки наизусть знает, каково ему. Тут не сколько страх быть отвергнутым, хотя в его случае, скорее всего, так и будет, тут все хуже, ноль понимания самого себя, а Тамаки полжизни провел в контрах с собой и собаку на этом съел. Ничего сложного нет в том, чтоб пойти и признаться, даже такому отбитому чуваку, как его краш. Страшно вообще быть вкрашенным в шестнадцать лет. Такой себе период, сложный. Тамаки садится на кровати и судорожно вспоминает, что там положено говорить человеку в истерике, тут же отметает банальщину, потому что на нем она никогда не работала. Киришиме тоже нужна проза и рациональность, какой-нибудь смешной бред, инструкция вместо слов поддержки, он не падает, чтоб его держать. Стало быть, тоже сидит в комнате один и разводит сырость. — Скажи ему. Это самое простое. — Да как я скажу? Вот ты сам говорил? Признавался? — Да. Правда слегка осаживает его. Подробностей Тамаки не помнит, в состоянии аффекта был, но Киришима и не требует. Верит на слово. Смачно шмыгает носом. Снова жуть какой милый. — Вы завтра пойдете в храм все вместе? Вот там и скажешь. Сам Тамаки б помер от волнения, но Киришима-то не как он, Киришима храбрый лев. Герой, Красный бунтарь. Хватило ж духу на краш, значит, надо пробраться через него и победить. Перспектива незавидная, спору нет. История про взрывы должна как-то начаться, чтоб и «бум» и «бах». Киришима набирает воздуха, чтоб наверняка возразить, мол, стопудово безответно, какой смысл, зачем пытаться, но Тамаки его перебивает. Кое-что вспомнил. — Некоторые вещи могут остаться прежними лишь после перемен. Это Гераклит говорил. Философ такой, если что, — умничает он ни с того ни с сего. Это было сто лет назад, влияние Наоко. Когда она была еще просто Наоко, не госпожа Амаджики, когда Тамаки был просто Тамаки, не Киришимин друг. Вроде срабатывает. Киришима перестает всхлипывать. — Тамаки-сэнпай, ты сам понял хоть? По ходу сей обстоятельной беседы Тамаки сознает, что Киришима Эйджиро с ним надолго.