***
Отец возвращается счастливым и отдохнувшим, кружит Тамаки в танце с порога. Тамаки невольно хохочет над ним, быстро смолкает, потому что отец вот вернулся, переживать за него не надо, а гнетущее ощущение никуда не делось. Как перед экзаменом, только годовые экзамены нескоро, а ему уже нехорошо. Он все равно цепляет лыбу и идет готовить праздничный обед. Отец весь пропитан сладким женским парфюмом. У Фэт-сана практика всегда одинаковая: они просто шатаются по рынку Эсуха и лопают все подряд с прилавков, типа патрулируют район, а вечерами разносят фэтовских сайдкиков в агентстве. Ну по приколу потому что. И такие тренировки. Тамаки поправляется на пять килограммов и решительно воротит морду, когда уже не лезет. — Тамаки, ты такой худой! — Причитает Фэтгам, набив рот. Тамаки задирает голову, чтоб глянуть на него мельком, и тут же в лицо ему устремляют палочку с такояки. Он уже видеть не может такояки. — Да где я худой-то? — Везде! До рождественских каникул у него был пресс и прям рельеф по рукам, как у Мирио, а сейчас он откровенно нажрал прослойку и немного щеки. Мирио няшит его и щупает под туникой, но Мирио вообще не объективный в его отношении. Может, другой бойфренд и гонял бы его по стадику за лишний гребешок, может, посадил бы на дефицит с кухонными весами, как положено. Мирио шлепает его по заднице, огребает за это, жмет его к себе, уставший после своих дофига тайных трень в ноунейм агентстве. Так и не признался, к кому попал. Тамаки даже охота проследить за ним, но он быстро отметает затею, ибо некогда и незачем. В дни, когда они с Фэтгамом не только жрут в два горла, а еще и работают полухалтурно, у них даже происходят приключения. Раз Тамаки удается блеснуть, махом скрутив мужичка с украденным кошельком, другой Фэтгам-сан показывает ему класс, всосав в себя троих дебоширов сразу. Всего-то бутылки били на остановке да пели матерные песни, а хранители общественного порядка не дремлют. Вот Тамаки и отрабатывает еду. Фэтгам вроде остается им доволен. — Приходи летом! Только чтоб отъелся, а не костями гремел! Придешь? Он хохочет, и Тамаки жалуется, что его харассят, Тамаки закрывается как может, чтоб тоже не втянуться в живот ему, Тамаки рад, что не подвел его и не наскучил своей вечнокислой рожей. Тамаки канючит при всех, а наедине благодарит его за заботу, низко кланяется. Дарит ему промышленную сковороду для такояки на прощание. Все ж ненароком нарывается на обнимашки и тоже оказывается в животе его.***
На его шестнадцатый день рождения отец в шутку предлагает отвезти его в парк аттракционов, но и раньше не сработало бы, а сейчас он и подавно взрослый, и его сложно выманить на улицу к людям. Мирио приходит, озаряет день его и увлекает на свет. После школы они суперлениво зависают дома. Вот именно так Тамаки и хотел бы провести всю жизнь. Не лежа на диване поперек, ноги на спинке выше головы, а с Мирио. На Мирио, развалившись на широкой груди его, рядом с ним, просто молчать и слушать его ровное сердцебиение, рука в руке, глаза закрыты. Череп его слабо скребет то самое тревожное ощущение, ибо экзамены уже поближе, а они тренят только квирки и усиленно скидывают набранное за зиму. Он отмахивается от этого беспокойства, потому что невовремя и еще успеется поистерить по дороге на годовые тесты, например. Первый курс в UA почти закончился, вау. Тамаки оглядывается на самого себя год назад и оценивает высоту. — Давай поспим, — бубнит Мирио ему в макушку. Сам уже почти уснул под телик, языком еле ворочает. Тамаки хмыкает, чмокнув его колючий подбородок. Тяжесть в груди отступает, стоит ему расслабиться и закемарить.***
Если честно, Тамаки надеялся, что ко второму курсу Мирио переведут к нему в А-класс, но этого не происходит. Ну, их и так двадцать, мест нет, но Мирио правда прилично подтянул оценки и привез с зимней практики положительную характеристику. Наконец-то вскрылась главная тайна года. По школе разносится слух, что Мирио ухитрился попасть к самому Сэру Ночноглазу. — Тогата-кун! Какой он, какой? Расскажи! — Девчонки окружают его роем бабочек, пищат и перебивают друг друга, потому что Сэр когда-то был сайдкиком Олмайта, а значит, знаменитость еще какая. Тамаки в детстве угорал по другим героям, а Мирио хотел быть как Олмайт. Это правда большая удача, что Сэр взялся его тренировать. — Суровый, — смеется Мирио в ответ на их приставания. Тамаки верит, потому что Мирио возвращался поздно и никакущий от усталости, они долго не могли увидеться, времени оставалось только подмыться да до кровати доползти. Одновременно с тревожным чувством Тамаки грызет самоукор, ибо он-то на практике только ел да ныл, что не хочет больше есть. А Мирио всю свою жизнь оттачивает квирк, ранит себя, снова пробует. Отказывается признавать, что потрясающий и лучший в мире. Тамаки с видом ревнивой наседки отгоняет от него девчонок и получает в обратку еще больше фангерлинга. Он никому не говорит, но опять потихоньку пьет успокоительные. Полтаблетки на ночь, слабое седативное, он всегда принимал его, когда страшно ночью было, когда днем трясло от нервов. К очередной аттестации полтаблетки становятся полноценной таблеткой, потом двумя, потом он таскает с собой всю пачку и втихаря перекусывает ими в туалете. Это помогает ненадолго, хотя б дрожь в коленях нивелирует, но мозг его остается в состоянии легкой паники. Он убеждает себя, что бояться нечего, что они вроде победили годовую экзаменацию, а там куда сложнее было, нежели простые тесты, что он теперь второкурсник, желанный интерн в агентстве про-героя Фэтгама, а не какой-то малолетний невротик. Не какой-то. Самоуговоры продолжаются до поздней ночи. — Как ты? — Волнуется Мирио, цапнув его в руки после занятий. Тамаки в курсе, что сегодня у него синяки под глазами аккурат в цвет волос, благородный иссиня-черный, но это логично же от недосыпа. Он обнимает Мирио тоже, встает бочком, чтоб не зашуршать стандартом таблеток в кармане брюк. Мирио ловит его взгляд. — Да не выспался. Мирио приходит ночевать, чтоб это исправить. Тамаки послушно идет за ним в спальню, укладывается с ним в полдесятого и не смыкает глаз до утра.***
С летом в 2-A настает пора интернатуры. Тамаки по-прежнему плохо спит и больше выкладывается на тренировках. Теперь они часто тренят втроем своей конфой, Хадо против него и Мирио. Иногда получается сбить ее в полете и тут же поймать, иногда она выносит их обоих хорошим таким залпом и выходит победительницей. На общеклассных тренировках Тамаки стремится к идеальному результату, но все еще хреново работает в команде. Площадку Гамма он ненавидит больше всех. — Ну же, Амаджики-кун! Одного тебя ждем! — Восклицает Рёко, притопывая ножкой. У нее открытый геройский костюм и маска на пол-лица, и Тамаки смотрит строго в землю, не на нее. Ему опять ни с того ни с сего страшно, а надо бежать. — Извините. Они несутся парами меж развилок труб и арматурин, Тамаки с Рёко, староста Коя с Сэйнару, Сомэй остается сторожить флаг. Цель одна — захватить флаги противника и желательно кого-нибудь из их команд. Тамаки вот по зубам девчонки. Он размышляет, как бы пленить Сузумэ и выйти сухим из ее воды. — Дальше продвигаемся тихонько, не тупим, — командует Коя, а Кахагара Коя в 2-А это полтора метра авторитета и абсолютной власти. Тамаки кивает, вместе с остальными внимательно слушает план. Изи-пизи. Ближайший вражеский флаг караулит один Тоти, а уж вчетвером они точно с ним управятся. Тамаки жалеет, что не съел дополнительную таблетку, хотя хотел. Сердце колотится. Все кончается в лучших традициях сюжетов Тарантино: тщательно выверенная Коей стратегия идет наперекосяк, группа Тоти объединяется с Юкиэ и устраивает им западню. Тамаки удается вырвать флаг щупальцем, но он попадается именно Сузумэ, а мокнуть он терпеть не может, поэтому и хотел схватить ее первой. Сузумэ уворачивается от его клешней, он реагирует слишком медленно, и его сбивает с ног потоком воды. С перепугу он успевает наглотаться, долго откашливается, зачем-то манифестит крылья, но он не Хадо, чтобы летать. На бетонных плитах от него остаются куриные перья. — Амаджики-кун, сюда! — Кричит Рёко из укрытия, тем самым палит себя, и Юкиэ обгоняет Тамаки в два счета. Коя отзеркаливает его в прыжке, и он отлетает обратно, почти дотянувшись до Рёко. Тамаки сквозь шторм в башне связывает его щупальцем, запоздало сознает, что потерял флаг в воде. Сузумэ снова их атакует. — А флаг где? — Пищит облитая Коя. Тамаки ближе подтаскивает Юкиэ к клетке и вздыхает с сожалением. — Смыло. — Ладно, отыграемся. Пока счет ноль-один, потому что у них из пленников целый один Юкиэ, самый быстрый гепард в параллели. Они перетасовывают планы, вызволяют Рёко из завалов. Она тоже метаморфозится во всякую ерунду, когда напугана. Коя ругает ее за свинячьи копыта, потому что кругом вода и грязь, какие копыта, Рёко-чан. — Куда дальше? — Она выжимает воду из своей светлой косы. Сузумэ нигде не видно, а Тамаки не прочь отомстить ей за Ниагарский водопад. Босые ноги его скользят по колено в ручье. — Не будем флаг искать, новый отберем. Юна где-то недалеко, слышите? Тамаки навостряется и правда слышит тоненький звон — совсем близко, отскакивает от труб, перемежается с плеском воды в низине. Надо быть начеку, а его ебашат отходняки после успокоительного. Он как назло не может полноценно успокоиться. — Сэйнару поймали, наверное, — мямлит он в маску. Вообще никто из них не видел, куда делся Сэйнару, но вроде с ним сцепился Мива, а Миву легко обдурить, главное только не попасть в его туман. Пока видимость хорошая. Может, и правда пронесло. Они держатся втроем и обходят источник звона по периферии, петляют по площадке, доходят до края. Далеко от клетки уходить нельзя, там Сомэй с флагом, там пленный Юкиэ, и Тамаки поминутно оглядывается, слушает капель по трубам. Где самая сырость, наверняка след ведет к Сузумэ. И еще он боится встретить Руэ. Все его одноклассники жуть какие сильные один на один. Флаг номер три бдительно охраняет Хакка, и это плохо, но могло быть и хуже. Если стравить его с Сузумэ, будет бомба. Тамаки соглашается выступить приманкой. — Если что, прикрою тебя, — обещает Коя. Тамаки сглатывает, собирает трясущиеся колени в кучу и выходит на открытое пространство. Откуда ни возьмись над ним поднимается волна. — Попался! — Сузумэ выскакивает из воды, местная русалочка, обрушивает на него дождик размером с небольшие снаряды, но Тамаки не зря поел на обед рыбы и ловко кастует жабры. Плавает он не очень хорошо, и тут вот пригодились плавники. Он поддается течению, и его выносит аккурат на площадку к Хакке с флагом. Хакка у них в классе что-то вроде петарды в человеческом обличии, влага ему противопоказана. Он тут же бросается наутек, едва завидев потоп Сузумэ. — Есть. Нервы у Тамаки на пределе, натянуты туже некуда и аж скрипят, но он подбирает флаг, стоит волне его подбросить, и нежненько вырубает Сузумэ ударом клешни под дых. Сразу же контролируемое цунами становится бесконтрольным. Он выпадает из толщи воды с флагом наперевес и Сузумэ в отключке на руках, и Коя едва успевает отзеркалить от него такую тяжесть. Площадку размывает враз, поток гнет трубы и сносит перегородки, Рёко визжит, крутится в водовороте. Каким-то чудом Тамаки удается и флаг сохранить, и Сузумэ не выронить. Он перекидывает ее маленькую тушку через плечо. — Класс, Амаджики-кун! Плюс одна! — Коя дает ему пятюню, и вообще трудно одной рукой держать и девушку, и флаг, и еще как-то балансировать в луже, но на адреналине он и не такое может. Уже представляет, как девчата будут за него хвалиться его бойфренду, как бойфренд его засмеется, узнав про дикие маневры с жабрами. Почему-то от этого он начинает нервничать еще больше. Сузумэ на плече его даже не шевелится, и он боится, что сильно ее ударил. Он отдает флаг Кое и перехватывает ее как невесту. Им приходится удирать со всех ног, потому что в группе Хакки Хадо, и она парит над территорией коршуном, высматривает захватчиков с флагом и резко пикирует на них. Рёко повизгивает со страху, стучит копытцами по плитам, в итоге попадает под спиральный залп и летит в грязь кубарем. Коя не успевает отразить нападение. Они теряют Рёко враз. — Коя-чан, спаси! Коя почти останавливается, кинув на нее взгляд через плечо, и это прям драмка, ибо они лучшие подружки, и Тамаки вовсю подозревает у Рёко краш, сам болел им очень долго и ни с чем не спутает симптомы, но Коя волевая, несгибаемая, как стальной прут. Коя решительно палит щитом в Хадо с земли и забирает у Тамаки флаг. На базу они возвращаются без Рёко, зато с Сузумэ и флагом. Там творится что-то невообразимое — Мива все ж добрался до Сомэя и неплохо его запутал, Сэйнару воюет с ним из-за трубы где повыше, потому что все туманом заволокло, всюду лазерные лучи, вода, слякоть. Тамаки перебежками относит Сузумэ в клетку к Юкиэ, Коя быстренько запирает флаг. За ними следом летит Хадо в ударе. Тамакина нервная дрожь из тика скатывается в настоящий тремор. Коя замечает, как его колдоебит. — С тобой что? С ним приступ, вот что. Он отрицал с самого утра, как к глотке подступило, зажевал пустырничек, потом догнался артиллерией потяжелее. Июнь, скоро конец триместра, трени и учеба в разгаре, ему некогда ловить отъезжающую кукушку. И Мирио весь испереживается, если он сдастся прям сейчас и пойдет домой, а домой ему охота ужасно, домой в темную пустую комнату, заныкаться в одеяло и ничком на постели, один, совершенно один. А не вот это вот все. Он знает, что за страх крепко держит его за горло. Еще один косяк, и их команда провалит важное испытание по его вине. Поэтому сейчас ему надо еще раз прикинуться нормальным, не дерганым придурком с тревожностью из всех щелей, надо взять себя в руки и победить Миву, отогнать его от флага. Они молодцы сегодня, хорошо сработали, девчонки прикрывали его как могли. Поэтому он не может подвести Кою. Все должно быть идеально. — Устал. Сузумэ тяжелая просто. Коя фыркает, мол, ну естественно, потому что Сузумэ собиралась худеть вместе с Хадо, но потом случились конфетки, Белый день, на который Тамаки спецом угощал их булками, и как-то неуспех. Тамаки вот вернулся к прежнему весу, но еще неизвестно, чем его будет пичкать Фэтгам. Они с Коей прячутся от Хадо и по фасту сочиняют новый план. — Рикошет бы, — думает вслух Коя, отслеживая лазеры Сомэя и хаотичные телепортации Сэйнару по площадке. Тамаки понимает, что она затеяла. Если отзеркалить луч в Миву, это будет минус один и плюс один в клетке, если сбить Хадо с воздуха, может, они даже победят. Флаг и три пленника. Минус Рёко, все еще целый Сэйнару. Надо спешить, пока не подоспели другие. — Отзеркаль меня? — Неожиданно для самого себя предлагает он. Коя смотрит на него, расширив глазки, моргает раз, другой. Вообще идея найс, только опасно это, ей трудно будет силу рассчитать. Тамаки показывает пальцем на Хадо в небе. Голубые спирали ее скручиваются завитками. — А ты не разобьешься? — Не должен. За секунду до Тамаки стукается с ней казанками, уверенно манифестит крабий панцирь на спине и плечах. Он не должен разбиться сам и разбить Хадо, поэтому примеряется с траекторией, набирает побольше воздуха. Коя пуляет его вверх на счет два. Он тут же врезается в снизившуюся Хадо. — Извини, Хадо-сан! — Орет он, перехватывая ее поперек. Это страшно, хоть и невысоко, но под ними все как на ладони, и Мива внизу аж замирает, углядев такой коварный маневр, Сэйнару пользуется моментом, кооперируется с Сомэем. Хадо верещит от неожиданности, тут же оказывается в путах по самую шею. Они на секунду зависают в полете, а потом продолжают красиво падать, Тамаки прижимает ее к себе, разворачивается спиной к земле, где броня попрочнее. Они приземляются в густой туман, собирают все кочки и скользят по грязи, но вроде не разбились. Тамаки подминает добычу под себя и думает, что надо быть очень храброй, чтоб обитать в небе большую часть времени и не умирать от чувства высоты под собой. Сам бы он так не смог, а Хадо вот в своей тарелке. Пытается вырваться, барахтается. Тамаки садится на нее верхом. — Амадж… мммх! — Мне правда неловко, — оправдывается он, затыкая ей рот щупальцем. Чистый харассмент, адреналин на максималку, но у него есть отговорка, мол, Фэт-сан научил не церемониться с противником, даже таким миленьким, как Хадо Неджире-чан. Она пялится на него в шоке, глазищи большие, голубые, волосы мокрые и в грязи. Тамаки уворачивается от луча и волоком тащит ее Кое. — Потом сходим куда захочешь все вместе, ладно? Хадо в клетке делает такое лицо, будто ни в жизнь с ним теперь никуда не пойдет. Ну, он заслужил. С девушками так нельзя обращаться. Сузумэ вон до сих пор не очнулась, но вроде дышит. Дальше все как во сне, потому что нервная система его отказывает, а на плече все ж наливается ушиб. Они с Коей хотят окружить Миву и вместе с Сэйнару загнать его в угол, но из-за тумана они пропускают приближение звона. Юна нападает без предупреждения. Тамаки кое-как успевает отпрыгнуть в сторону. — Врассыпную! — Кричит Коя, и даже Сомэй бросает флаг и улепетывает что сил осталось, потому что с Юной Руэ, а это означает, что все Тамакины страхи сбылись. Сэйнару попадается первым, потому что они с Руэ встречаются. На тренях с классом 2-В Тамаки тоже всегда старается достать именно Мирио первым. — А? Мы где? Что происходит? — Бестолково переспрашивает Сэйнару, озираясь. Тамаки тоже однажды попал под Забвение Руэ, и это был такой себе опыт, амнезия не скоро отпустила, а теперь они на втором курсе, квирки у них еще сильнее, еще опаснее. Руэ коротко хихикает где-то близко. Тамаки аж подташнивает с этого саспенса. Его так поймают, его совершенно точно поймают, если он не выйдет из оцепенения и не начнет действовать, и Кою тоже поймают, она же такая маленькая и совсем одна теперь, Сомэй на другом конце площадки, Сэйнару списан со счетов, Тамаки в ступоре. Он лично пленил Хадо и Сузумэ, да, захватил флаг, но если затупить сейчас, все пойдет крахом. Тонкий звон раздается у него над ухом. Он не атакует, чтоб себя не выдать, отступает дальше в туман. Сэйнару вскрикивает где-то далеко. Миву тоже не видно, но он в сознании, если туман еще не рассосался. На Тамаки сваливается паника. Он собирает свои жалкие шансы в кулак и крадется вслепую, опыт прошлого года подсказывает ему, что Юна может быть как раз там, где звона почти не слышно, такая особенность обводить вокруг пальца. Руэ наверняка не вычислить, пока собственное имя внезапно не забудешь. С него хватает дезориентации, но он как-то умудряется отыскать их синий флаг в этом дурдоме. И тут его отбрасывает вбок, затылок взрывается болью. До него доходит, что это, должно быть, Тотин Магнетизм, больше в 2-А так никто не может, из рэнжовых только Тоти, сам Тамаки и Сомэй, Хадо как повезет, но Хадо в клетке. Его с силой впечатывает головой в трубу. Он отключается, будто из розетки выдернули.***
— Милый Тамаки, просыпайся! Сквозь боль в виске он чувствует, что его целуют. Он не открывает глаза, но за поцелуем тянется, сам целует Мирио в ответ. Мирио улыбается, вздыхает с облегчением, стоит ему шевельнуться. Вокруг потихоньку прибавляется шума, пахнет кровью, спиртом, лазаретом, девчонки тараторят, слышно Айзаву-сэнсэя, Шузэнжи-сан. Мирио берет его за руку на койке. — Я в раю? — В медпункте, любовь моя. От этого его яойные одноклассницы ожидаемо впадают в экстаз и все как одна ахают. Он все ж разлепляет веки, смотрит на них — расселись по периметру возле него в кружок, Юна с Руэ выглядят невероятно довольными, Сузумэ с Коей обеспокоенные, Хадо будто бы злая, Рёко тоже вся в бинтах. На подушке лежат леденцы. Он не любит сладкое, но быстро сует их в рот, чтоб вкус крови перебить. — Амаджики-кун, ты в порядке? Я так волновалась! — Говорит Рёко, придерживая раненую руку. Видать, ей тоже неслабо досталось от Хадо, но Хадо он отомстил за всех. Она фыркает, поцарапанная вся, хотя вроде Тамаки удар от падения на себя принял, может, сам ее покоцал, пока в клетку тащил. Сердце его все еще колотится, и он явно должен сказать Мирио, что с ним происходит что-то не то. У Мирио подергивается кончик брови. Тамаки решает не говорить сейчас. — Жив, цел, орел, — вяло отвечает он. Коя бросается отчитывать его, что так тупо попался, Рёко спорит с ней, что вообще-то это Тоти виноват, совершенно по-злодейски примагнитил его к обломку трубы и не рассчитал импакт, а расстояние приличное было, вот он и набрал скорость в полете. Хадо ее поддерживает, как ни странно, но Хадо в классе лучше всех знает про полеты. Тамаки помнит, как поймал ее в руки на вступительных. Сузумэ до сих пор с мокрыми волосами. — Вы второе место заняли, кстати. — Голос у нее сиплый, то ли простыла, то ли Тамаки правда сильно ей двинул. Ему интересно, кто ж тогда первое, но вариантов не сильно много. Они потеряли зеленый флаг группы Тоти, и если никто не подобрал, победили либо они, либо Кинацуру-кун. Он, кстати, сидит возле койки Мивы вполне невредимый. Тамаки садится, кряхтит немного, ощупывая повязку на голове. Приложило его норм так, но его куда больше беспокоит никуда не девшаяся тревога. Мирио говорит, что он храбрый, что он герой, защищал девочек и реально провернул финт, катапультировавшись в Хадо. Это ржака на самом деле, потому что вот живыми снарядами ее еще не сбивали, и все ее нежное лилейное тело болит, она громко жалуется, показывает Тамаки синяки, но он сам весь синий от гематом под костюмом. Пробороздил собой площадку, когда падали. Все ж он ненавидит тренировки в Гамме. Классу Мирио подобное испытание предстоит лишь на следующей неделе. — Я тобой горжусь. — Мирио гладит его по щеке, но у него и лицо все повреждено, губы почему-то треснули. Хадо возмущается, типа предатель, Тамаки извиняется на все лады, пытается сложить ладони лодочкой, как отец всегда делает. Руки у него саднят, манифестил слишком много, дрожь осталась, будто поселилась меж пальцев. Он вспоминает, что в сумке остались таблетки. По дороге домой втихаря сжирает полстандарта.***
Он шарится в инете и диагностирует у себя невроз. В медкарте из его детской поликлиники в Токио было так же написано, а после переезда в Мусутафу он резко задружил с Мирио, выучил новые слова, закомунникабелился, и отец ни разу не водил его к детскому психологу. Сейчас ему впору бы взрослый, да не психолог, а психиатр. Он переживает, не знает, как сходить тайно и как скрыть все от отца с Мирио. У героев же не бывает таких проблем, а у него беды с башкой и бак гремит. Весь июнь он проводит на таблетках посильнее и без сна, снотворное ему не продают без рецепта, экзамены в июле сдает хуже обычного, да и то потому что повезло, Каяма-сэнсэй шибко не придиралась. На семнадцатый день рождения своего парня он не приходит, потому что физически не может встать с кровати. Напоминалка от Хадо говорит, что они встречаются уже больше года, а он просрал такую дату. Мирио ждет, пишет ему в «лайн», в итоге наведывается сам. — С др, — слабо отзывается Тамаки из полумрака комнаты. Здесь срач хуже обычного и сто лет не проветривали, и Мирио, ясное дело, подозревает неладное. Тамаки с трудом переворачивается на кровати, спал час и то в одежде, худи Мирио натянуто по уши, а на улице так-то жара. Мирио присаживается к нему на край, хмурится, выцепив зажатый у него в кулаке стандарт. Это конец, Тамаки боялся серьезного разговора больше всего и все равно хотел спалиться. Но Мирио не устраивает ему разнос. Забирается к нему в гнездо из наушников и грязных футболок и крепко его обнимает. Тамаки хочется плакать с такой несправедливости. Вообще в день рождения надо тусить и веселиться, а не возиться с его загонами. Он сам запустил, да, а Мирио теперь разгребать. Мирио распутывает его немытые космы пальцами, чтоб оценить масштаб бедствия. — Что за таблетки? — Валерьянка. Мирио ему не верит. Тут же отзванивается его отцу на работу и все-все ему рассказывает. Отец приезжает через двадцать минут.***
Вообще Тамаки охота было скандала и огрести люлей по первое число, но отец винит себя, что из-за новых отношений перестал ночевать дома и проворонил сына. Мирио уточняет, что сын не проворонился, а просто партизан и до сих пор не умеет разговаривать с людьми. Разговаривать, общаться, признаваться, говорить о своих проблемах и просить помощи. По-человечески. Эти опции Тамаки не доступны, как бы он ни старался. Мирио тоже считает, что виноват, потому что пропадал с утра до ночи в агентстве у Сэра и типа был плохим бойфрендом. Они вдвоем везут полуовощного Тамаки к доктору. На приеме он тоже толком ничего не рассказывает, потому что не спрашивают. Доктор сразу принимается писать в карточку, отправляет его на анализы крови и мочи, медсестра косится на его мятые нестираные шмотки. Кажется, ему выписывают больничный, но и так же каникулы, а он даже не помнит, когда они начались, не выходил из дома давно и потерялся во времени. В рецепте у него сильные противотревожные, которые без рецепта-то и не купить, пометка «для хронических больных», у врача на двери кабинета табличка «психиатр», как он и хотел. Может, ему стоит рассказать хотя б про свои получасовые сны о матери или непрекращающийся страх невесть чего, но отец тоже здесь, говорит за него, перечисляет то, чего он не замечал до этого момента, что заикание вернулось, что рассеянный стал и куда более замкнутый, Мирио поддакивает, вспоминает, как в июне он ударился головой в Гамме. Доктор меняет в карточке «тревожное расстройство» на «невроз», Тамаки зачем-то трясется, не сразу понимает, о чем его спрашивают. Мирио берет обе руки его в свои. — В семье кто-нибудь страдал подобным? — Да, — отвечает за него отец. Тамаки вдруг дико клонит в сон. Отец тоже думает о ней, Тамаки видит по лицу, у него всегда такая печальная нота в выражении, словно она ушла вот только что, а не годы назад. Неврозы разве передаются по наследству. Тамаки предполагает, что это все от стресса, и за каникулы ему надо выздороветь во что бы то ни стало, а то не продлят лицензию. Что означает никакой практики с Фэтгамом зимой. А Тамаки по нему скучает. Хоть его и харассят там. Он вырубается прям в машине на Мирио, пропускает всю дорогу и дома послушно пьет все что ни положат перед ним на стол, большие пилюли, маленькие драже, капсулу антидепрессанта. Глотает воду на автомате, вяло ковыряет рис палочками, да и то лишь потому что отец попросил поесть. Дальше он не помнит, но Мирио совершенно точно остается с ним, суетится, уговаривает его прилечь в зале на диван. Тамаки проваливается в забытье как после квирка Руэ, левитирует не хуже Хадо по темноте. Это не сны, потому что от снов он только больше устает, это не галюны, потому что он совершенно точно не бодрствует. Он слышит сквозь этот лимб, как отец разговаривает с Мирио, как Мирио наклоняется к нему через спинку, чтоб поцеловать. В кенгурятнике у него рецепт для хронических больных, он хронически больной, невротик в матушку, психично порушенный. Это правда синдром детской психики, если он не может нормально представиться и в ответственных моментах отворачивается лбом в стену. Фэтгам говорит, что у него слабое сердце, Хадо добавляет, что цыплячье, трусливое, то есть. Мирио просто любит его трусливым и тревожным. Он все-таки плачет украдкой, потому что это несправедливо.***
От лекарств ему постепенно становится гораздо, гораздо лучше. Он просыпается в зале аж на следующий день без худи и без штанов, зато с Мирио в кухне, вовсю работает стиралка и посудомойка, что-то вкусно булькает на плите. Отца нет, но ему и не обязательно сидеть рядом, если Мирио теперь его нянчит. Голова ясная, голод зверский. Он заворачивается в плед по типу римских сенаторов, ковыляет до кухни уверенно, даже не шатается. Мирио воюет с посудой. Машет ему мыльной рукой, улыбается, стоит ему подойти ближе и обнять его со спины. — Я больной. — Это временно. Рецепт его придавлен магнитиком к холодильнику, Мирио варит что-то с морепродуктами из морозилки. Обещает вылечить его за неделю, авторская терапия профессора Тогаты. Тамаки отказывается целоваться, потому что ни помыться, ни зубы почистить не успел, Мирио не настаивает. Первый завтрак Тамаки выпивает с водой, закинувшись горстью колес, второй перетекает в обед, и в одно рыло он съедает свою дневную норму. Терапия начинается с душа вместе.***
Мирио обещал и преуспевает, приводит в порядок его тело и параллельно дом, следит, чтоб он ложился спать в девять и вовремя будит его в семь, и за неделю Тамаки привыкает к режиму и отдыху. Они пропускают поездку за город с одноклассниками. Тамаки несоизмеримо легчает в его близком присутствии. Все как раньше, когда они только сошлись, когда впервые открыли совместный сон в полдень и ленивый секс на боку, пробежки по парку, мини-соревы друг с другом на турнике. Мирио помогает ему выдраить дом и перестирать эвересты постельного. Тамаки отпускает страх, и руки вроде не дрожат, но он пьет строго все что прописали, долго гуляет и от домашних обязанностей не отлынивает, потихоньку принимается подтягивать физику. Еще четыре месяца прием таблеток, осенью повторный визит к врачу. Отец звонит по десять раз в день, просит отвечать на сообщения. Тамаки возвращается к готовке ужина по вечерам. — Ну как? — Подкалывает его Мирио, завлекая к себе в ванну с горячей водой. У Тамаки стоит столбом от его грубых рук по телу и ничего вразумительного на ум не идет, поэтому он просто брызгается на него и водружает шмат пены ему на макушку. Мирио остается доволен его ясным взором и посвежевшим лицом. Они не занимаются сексом в ванной, потому что не лягушки и это неудобно, ни присесть, ни прилечь, однако Тамаки явно выпрашивает. Каникулы напоминают отпуск, экономный и дома, только Мирио, только все приятное и полезное, никакого стресса, никакой тревоги. Мирио споласкивается по-быстрому, хватается за бортик ванны, стоит ему нырнуть и взять в рот. Сто лет у них ничего не было, а все практика и учеба. Тамаки страшно соскучился по ощущениям. Терапия Мирио и впрямь помогает на ура. Под таблетками он правда дикий, нетерпеливый, не дает Мирио обсохнуть, а сразу торопится на кровать, возится под ним, широко раздвинув ноги. Мирио уговаривает его не спешить, охолониться, а ему надо, чтоб его хватали за волосы и долбили, как мальчиков в порнофильмах. Но Мирио-то не актер. Поэтому они скучно пыхтят под одеялком и кемарят часик перед полдником. В зале нельзя, потому что Тамаки брызгает на поверхности под собой и в голос вопит от сладких судорог, а Мирио всегда кончает в него, и даже если они одни, особенно шуметь не стоит. Оргазм какой-то совсем другой, даже выматывает. Кажется, последний раз у них было весной, в мае или около того. А теперь Мирио семнадцать, совсем взрослый, как его мама говорит. Тамаки интересно, что о нем сказала бы его собственная. — Я люблю тебя, — шепчет он на ухо Мирио. Мирио поднимает голову с груди его, губы его трогает улыбка, но тут же гаснет, потому что Тамаки опять несет в ебеня, и он не знает, как это остановить. Он не боится, не нервничает, но сердце его скачет галопом, ну то есть боится, но не того чего раньше, боится облажаться вот так еще раз с Мирио, умом понимает, что никогда не сможет лажануть достаточно для того, чтоб Мирио его бросил, бросил и тоже ушел, как мама в свое время. Его мама Цубаки, на которую он так похож, от которой у него склонность к болезням кукушки и манера надумывать. Мирио говорит, что любит его в лемиллион раз сильнее, но он не слушает. — Я правда тебя очень сильно люблю, извини, что я такой неправильный вечно и болею, и что ну вообще бойфренд из меня никчемный, конечно, я опять тебе ничего не подарил на др, и что ничего не говорю, я не знаю, как это все ртом сказать, чтоб ты, ну. Чтоб не обидеть тебя. Чтоб ты меня не бросил. Я научусь когда-нибудь, честно. Не бросай меня, пожалуйста. Он за десять секунд произносит больше слов, чем за всю неделю, сам не замечает, что опять плачет, пока Мирио не тянется вытереть его пресные слезы. Таблетки действуют, и ему правда значительно лучше, и он действительно готов бороться с этим неврозом и прийти в норму как можно быстрее, но пока это все, на что он способен. На бабочковую психику его пластырь не налепить, в гипс не упаковать. Он легче заживает телом, нежели умом. Мирио молча обнимает его, и это милосердие в чистом виде, это чтоб не смущать его дальше. Он клянется себе, что однажды исцелится раз и навсегда, чисто чтоб вступить с Мирио в законный брак. Мб основать агентство вместе. Мирио будто чует, что он хочет пить, встает и уходит за водой в кухню.***
У него полностью налаживаются сон и аппетит. С либидо тоже все хорошо, Мирио ублажает его на все лады и сам не прочь поублажаться. Хикари-сан зовет их на обед, и они остаются еще и на ужин, а потом и на ночь, в итоге совсем меняют дислокацию на дом Тогат. Там в разы больше активности, надо убираться каждый день и трижды гулять с собакой. Тамаки носится за ней по саду как угорелый. Отец присылает ему в «лайн» открыточку и обещает сегодня не задерживаться. Он правда хочет познакомиться с его избранницей, но из-за болезни как-то стремно и странно будет показаться как есть. У отца явно на первом месте его здоровье, никакого стресса, полный покой и Мирио для счастливой жизни, а кроме Мирио ему надо лишь чесночные гребешки Хикари-сан да пушистые уши Химы. Он смеется впервые за лето, стоит ей запутаться, кому какие тапки нести, и притащить ему розовые на каблучке, которые Хикари-сан надевает после ванны. Мирио наблюдает за ним в открытую. — Иди ко мне, — просто предлагает он, раскрыв объятия. Хима, видимо, считает, что это относится и к ней, радостно лает, прыгает на Мирио одновременно с Тамаки. Диван быстро покрывается слюнями и шерстью. Хикари-сан нещадно лупит их полотенцем по задницам. — Не беситься в зале! — Мам, ну мы немножко же! Ай! Достается даже Химе.***
Под конец каникул Тамаки посещает психиатра один, получает заключение о прогрессе налицо и разрешение прекратить прием антидепрессанта, но противотревожное еще надо. Возвращается домой в приподнятом настроении, потому что там его ждет Мирио и свидание вечером в раменной. Настроение его дропается тут же, стоит ему застать Мирио у себя в комнате. Он читает письма из коробки под кроватью. Та самая проклятая коробка, повидавшая море слез, где послания отцу, Мирио, матери Мирио, матери Тамаки, ее круглая жестяная баночка из-под кольдкрема, ракушки, камушки. Засушенные цветы, письмо Эмико. Признания, обрывки ватмана. Тамаки сожалеет, что не выкинул ее к чертям, когда убирались на прошлой неделе. Теперь придется объясняться, там же все его секреты записаны и рассортированы по адресатам. Но Мирио либо уже прочитал любовные письма, либо не заострил на них внимания. В руках у него самое старое письмо, свернутая в рулон бумажка, покоробленная от слез. «Амаджики Цубаки». Мирио читает его внимательно. У него подрагивает кончик брови. Вообще Тамаки зол, что он туда залез, но на Мирио он злиться не может, да и стоит ли, это всего лишь письма. Да, его сокровенное, его мысли, вся его обида и боль, переходный возраст в чернилах и грамматических ошибках. Но Мирио его самый близкий человек. Кто как не Мирио должен все это знать. Мирио замечает его темный силуэт в дверях, тут же прячет письмо в коробку, закрывает ее. Тамаки подходит медленно и садится к нему на пол. — Извини! Я не должен был. — Ничего страшного. Там все равно большая часть про тебя и тебе предназначалась. Розовые рулончики, какие-то прям до поэм расписанные, какие-то лаконичные, вроде телеграммы. «Я тебя люблю и хочу встречаться с тобой тчк». Есть прям половина ватмана, полностью в иероглифах, очень старая рукопись. Есть полностью скатанный у Эмико лавлеттер, он его хотел подкинуть Мирио в сумку, но это был бы наиболее трусливый поступок в его жизни. Поэтому он рад, что год назад достал язык из жопы и сказал прямо. Мирио не понимает намеки, а Тамаки из тех, кто пишет длинные предсмертные записки, указывает там всех, кто когда-либо над ним смеялся. Мирио сам смеется заразительно, даже когда ударяется нечаянно, даже если о тумбочку мизинцем, даже если падает, теряет штаны и остается голышом. Мирио Тогата, его бывший лучший друг, его огромная первая любовь. Единственная, ферст энд онли. Тамаки открывает коробку, перетряхивает письма, чтоб разлетелись голубями по полу. Мирио отбирает те, что с адресатом «Мирио Тогата». Сквозняк относит «Амаджики Цубаки» под кровать. Тамаки высыпает сокровища из жестянки. Там еще пахнет кремом. — Расскажи про нее, — просит Мирио вечером, когда они возвращаются со свидания обожратые и донельзя влюбленные. Тамаки сглатывает ком в горле, ибо сам в последнее время больше ни о чем не может думать. Умом он спокоен, с сердцем тоже вроде справляется, таблетки все приняты. Он скажет. — Они развелись, когда мне было девять. И мы с отцом переехали в Мусутафу. И я встретил тебя. Вот. Мирио усмехается, потому что дальше сюжет ему известен. Троп про лучших друзей, которые потом раздруживаются и либо идут разными дорогами по жизни, либо женятся. Тамаки ставит на второй вариант. Они с Мирио переплетают пальцы. — Нет, не что произошло. Расскажи прям про нее. Это уже не отвертеться, Тамаки сознает. Скудные воспоминания о матери преследовали его и в новом доме, особенно остро мучили, когда ему было двенадцать, тринадцать. Сейчас он слишком занят для бессмысленных страданий и рефлексии, сейчас он почти уверен в себе, твердо стоит на ногах. Лечится, не затягивает. Говорит о проблемах, признается, не молчит. Мама молчала, но это не взрослый поступок. Он делает наоборот. — Ее зовут Цубаки. И я ей не нужен. Они как раз проходят мимо сквера на улице Каэру, и там небольшая аллея с камелиями. Тамаки не любит их не только по этой причине, а потому что они не пахнут и вдобавок безвкусные. Вот гвоздики он готов есть букетами, хоть и горькие, зато потом запах пряный и красивые узоры по рукам, лепестки, стебли. А после камелий у него не получается манифестить. Мирио бросает на него любопытный взгляд. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю и все. Он звучит так, будто обижен, хотя знает, что в обиде нет толка. Обида это лишь его ожидания, а его ожиданиям никто не должен соответствовать, и разница в отношении. Маленький ребенок сказал бы, что не просил себя рожать, и что родители по гроб жизни обязаны любить его и решать все его проблемы. А Тамаки большой, с Мирио ростом и отца почти догнал, поэтому проблемы его собственные, и обид он не таит. Ничего страшного, даже если мама решила, что не хочет быть Амаджики. Может, он не так сказал, но это бывает же. У него есть отец, у отца есть загадочная брюнетка со сладкими духами. Если он не нужен маме, мама не нужна ему, и никаких обид. — Тамаки. Мирио все же останавливается, спрыгивает с бордюра. Мирио деликатный, хорошо понимает чужие чувства и рассчитывает наперед, как Сэр учил, даже если нужно больше думать над словами. Тамаки вот не думает и часто жалеет потом. А у Мирио нет бед с речевым центром. — Давай попробуем ее найти, если хочешь, — говорит Мирио. Тамаки поднимает на него взор. Он сам понять не в силах, хочет или нет. Ну то есть, вроде надо, хотя бы представить ей Мирио, хотя бы рассказать, что она не зря родила его на свет, что он будет героем, будет помогать людям. Таким каким он сам был. А вроде и не надо, потому что у них с отцом устоявшаяся жизнь, и в ней нет места прошлому. Тамаки правда не знает, что выбрать, но ему совершенно точно трудно и грустно с этой темы, поэтому он предпочитает прикрыть свою потерянность тупняком. Мирио забрал письмо для нее вместе со своими. — Не хочу. Почему я должен хотеть? Это не гнев, он не кричит, не злится, не истерит, но Мирио тут же ловит его в руки. Он пахнет специями и кокосовым молоком после раменной, Тамаки объелся моллюсков, а потом еще осьминога бахнул. И тобико. И креветок. Он не должен хотеть, у него и так все есть, у него есть подружки в школе, мама Мирио, ему хватает женской компании. Материнская любовь это не из списка необходимого. У него есть любовь романтическая. Мирио гладит его по спине в успокаивающем жесте, но ему спокойно, что надо-то еще. — Хорошо. — Голос у него тихий, но Тамаки по тону различает, что он хотел услышать другой ответ. — Все хорошо. Последний раз такой разговор был в началке. Тамаки думает, что они вернутся к нему позже, может, через год, может, через десять лет, когда уже будут женаты и супервзрослые. Может, никогда. Они же не должны. Мирио остается на ночь.***
Прогресс скачком отбрасывает назад. Осенью ему снова снится плохой сон. Не то чтоб совсем плохой — это прошлое, далекое прошлое, с элементами его выдумок, потому что память у него избирательная. Вроде тогда ему было лет восемь, и они поехали смотреть тот самый дом в Мусутафу. Мама не хотела переезжать. Тамаки не уверен, что не выдумал лицо ее на основе своего собственного, но у нее тоже глаза серые, волосы по плечам, это все детали, что остались в мозгу его. Кажется, у нее такой же квирк, Манифест, только ей лучше удаются цветы, а ему животные. Дальше Тамаки то ли фантазирует, то ли просто спит. Отец ругался с ней громко всего раз, и это было как раз в ту поездку. У Тамаки в голове эхо его голоса, споры, визг тормозов в пол. Мама выбегает из машины на обочину, тоже вся черная и высокая, как они с отцом, лицо ее размывается по периферии, отец бросается вдогонку. Зовет ее по имени. Цубаки, Цубаки. Дальше картинка меняется на лес. Этого Тамаки уже не может помнить, это его подсознание. Он тогда ныкнулся под сиденье в машине, ждал, пока отец найдет мать. Подглядывал в окно, как они возвращаются за руку, мама с таким несчастным видом, будто предпочла бы остаться жить в лесу, нежели с ним в Мусутафу. Может, отец был неправ. Перевели же его одного по работе, а мама правда не хотела. Тамаки вспоминает все разом и вновь слышит крик. Это отец, его голос, так близко, так реально, будто это происходит сейчас, будто он был там с отцом, бежал за ней, быстрой и отчаявшейся, по лесу и пропускал ветки в лицо, и это ощущение ускользающей руки ее, темные тени меж деревьев, длинные волосы путаются и падают на лицо. Она тоже падает, в глазах испуг, Тамаки узнает это чувство, когда паника без причины и куда угодно готов бежать. Она готова была, и она его бросила, чтоб не чокнуться вконец. Тамаки занимает место отца и продолжает погоню за него. — Цубаки! Цубаки! — Кричит отец. Тамаки поскальзывается на ровном месте, летит следом за ней в черную пасть леса. У нее правда такое же лицо. Оно белеет перед взором его, когда он просыпается от собственного крика. Значит, это был не отец. Тамаки всхлипывает, садится на полу, понимает, что упал и сам кричал, наверняка разбудил отца. Отец прибегает из своей спальни, окликает его по имени, слабо трясет за плечо, чтоб он очнулся. Лицо у него опять мокрое. — Тамаки, все хорошо, — повторяет он зачем-то. Отец сидит с ним, но он не может отделаться от реальности сна, не может ее забыть, вспомнил разом, потому что письмо его триггернуло, и не может, не хочет забывать. Не должен хотеть отыскать ее, но хотел бы взглянуть хоть издали, просто убедиться, что ей лучше без него и без отца. Отец обнимает его, покачивает носом в грудь, как маленького. Точно, эта его полосатая пижама. Тамаки гладил ее утюгом столько лет, предпочел забыть, что это мамин подарок, один из последних. Столько деталей о ней, столько мелочей, которые он знал, но как-то заблокировал в голове своей и просто сказал, что не нужен ей. Диагностировал себе невроз, потому что в семье его был человек с такой же болезнью, а он решил забыть об этом. У отца та же самая печаль в морщине меж бровей, у отца другая женщина, другая жизнь. Тамаки не знает, должен ли искать себе место там, или оно полагается ему априори, и о такой ерунде не стоит даже думать. В маминой жизни же ему места нет. Он собирает бардак своих мыслей в кучу. — Пап, я успокоился, — уговаривает он отца, но отец не отстает, пока он не попьет противное теплое молоко и не уляжется обратно. Ему перебирают волосы, и вообще так только Мирио делает, но его вырубает враз от любой ласки в районе головы. Утром он храбро достает телефон из-под кровати и звонит Мирио, чтобы все рассказать. По-взрослому.***
В октябре у них с Мирио случается первая ссора, и она просто грандиозная — Мирио дурак, Тамаки трус. Мирио не нравится его дебильная привычка все взваливать на свои плечи, Тамаки тоже не устраивают новые шрамы по его телу и двенадцатичасовые тренировки с Сэром не на жизнь, а на смерть. У него еще не кончился рецепт на таблетки, но он в норме. Орет на Мирио, как заправская истеричная жена, требует, чтоб он щадил себя и не надрывался так. А сам по жизни щадит кого угодно, только не себя. Мирио впервые психует на него. Похоже на их давнишние склоки, когда они еще не встречались. — Ну и все ясно тогда! — Заявляет Тамаки, лишь бы последняя фраза осталась за ним. Мирио складывает забинтованные руки на груди. — Что тебе ясно? — Все! Это содержательно, прям взросло, ммм. Тамаки собирает сумку, поджимает губы и уходит, гордо задрав голову, и великое счастье, что Хадо этого не видела, а то в школе только и речи было б про скандал в раю. Хватает деятельности клуба. Девчата даже наделали футболки с принтом «Suneater+Lemillion». Дома Тамаки готовит ужин отцу, моет посудку, прибирает бардак в гостиной после их с Мирио вчерашнего киносеанса с чипсами. Пытается заодно помыть пол в комнате, но тупо ложится на него ничком и рыдает с полотенцем у лица, потому что обычные носовые платки не выдерживают такую плотину, потому что слез слишком много, потому что он копил их все эти годы молчанки, и теперь оно рвется наружу, и его с головой захлестывает печалью. Печаль не в том, что они с Мирио придурки и любят друг друга больше разумной для подростков дозировки, и даже не в том, что у него нет матери, не в том, что отец обзавелся спутницей. И даже не в его тревожном расстройстве. Просто ему вот шестнадцать лет, а он все еще плохо понимает самого себя, дружба с головой идет туго. Его бросили раз, и он смирился с этим, но должен жить так всю жизнь, бережно нести свое одинокое комканое прошлое в руках, чтоб не разбилось, чтобы он сам не разбился. Он лежит на ковре для йоги, и слезы его капают как-то странно. Не по щекам, а прям с глазных яблок, собираются в капли крупнее, приземляются на мат. Тамаки зачем-то считает их, сбивается, когда их становится много. Разом встает, вытирает сопли и уходит гулять. Отец должен приехать вот буквально через часик, и ему надо встретить его свежим и румяным, а не зареванным. Он срезает через дворы в парк, чтоб случайно не встретить Мирио на прогулке с собакой. На улице отекшая головешка его проясняется. Осень в этом году теплая, листья желтые, все как положено, вечер потрясный, и вообще они с Мирио планировали поужинать и тоже пойти гулять, как все парочки фоткаются на осенние сторис и покупают друг другу кофе. Но о Мирио ему сейчас нельзя думать, а то вся ссора насмарку пойдет. Он вдыхает полной грудью, пропускает на переходе даму с коляской, школьников, в парке сразу ныряет на маленькую качель, где они с Мирио часто тусовались с мешком никуманов. Опять у него на уме один Мирио. Он пишет отцу сообщение, чтоб отвлечься. Качель реально усохла, или он так вырос. Раньше ноги его не доставали до земли, потом стало можно отталкиваться, сейчас же у него колени выше головы и жопа кое-как вместилась на сиденье. Качель жалобно скрипит цепями, стоит ему попробовать оттолкнуться. Его это расстраивает. Он вытирает рукавом побежавшую слезку. — Ты куда залез-то? Это детская качель. Он резко оборачивается, и тут с ним случается дежавю. Чуткий нос его улавливает знакомый сладкий парфюм. На скамейке возле качели сидит девушка с книгой. Брюнетка. Смотрит на него, как на великовозрастного дурачка, а потом замечает его уши. Откладывает книгу. Тамаки не сказал бы наверняка, но интуиции верит, и по выражению ее понимает, что это именно пассия его отца. Она так открыто и пристально разглядывает лицо его и причесон, а они с отцом одинаково сутулые и остроухие, слишком похожие, чтоб сослаться на совпадение. И дом семьи Амаджики как раз недалеко от этого парка. Тамаки не выдает, что тоже ее узнал, потому что нельзя узнать незнакомого человека, но с качели встает. Шмыгает носом. У него текут слезы уже от ветра, а не от печали. — Что случилось? — Спрашивает она, будто они на самом деле сто лет знакомы, а не обнаружили друг друга случайно. Да и рил не обнаружили бы, если б Тамаки не попытался умостить зад на старую качель. Она, должно быть, ждет тут отца, чтоб вместе с ним прийти на приготовленный Тамаки ужин. А Тамаки все сварил вкусно и сытно, порыдал как молодец в комнате и вышел на променад. Без Мирио. Опять у него глаза на мокром месте. Он выразительно пожимает плечами. — Поругался с кем-то? С девушкой? — У меня парень, — тоже без особой причины признается он. — Ну, мы немножко. А так все нормально. Он сам хз, что на него нашло, и почему нельзя познакомиться как подобает и спросить ее прямо. Ну типа. «Это ты с моим папой встречаешься?». Как-то так. Ей на вид не больше тридцати, может, не стоит на «ты». Тамаки в жизни ни с кем не знакомился первым, до сих пор без понятия, как это делается. Был бы Мирио здесь, давно б уже все выведал и пригласил ее домой на ужин даже без отца. А Тамаки стоит на ветру как придурок и вытирается рукавами. Девушка вдруг мягко улыбается ему. У нее черные глаза, стрижка «пикси». Немножко похожа на Руэ, а Руэ невероятно добрая. Тамаки застенчиво прячет глаза за челкой. Все равно она тоже его узнала. — А чего плачешь тогда? — Продолжает она уже без наезда. Почему-то Тамаки охота продолжить аттракцион откровений и окончательно испортить ей впечатление. Ну, лучше горькая правда, чем притвориться адекватным, а потом шокировать ее дома. Отец пишет ему, что уже едет с работы, только подберет кое-кого с парка. У нее тоже вибрирует телефон в кармане. Тамаки перестает сомневаться. — Моя мама меня не любит, — просто говорит он. Это такое дурацкое и нелогичное заключение, Мирио правильно сказал, с чего он взял такое. Может, именно потому что любит, взяла и ушла. Может, думает о нем ежедневно, хочет его увидеть, а отец запрещает. Но отец не такое грозное препятствие, чтоб его нельзя было обойти при большом желании, да и где их дом в Мусутафу, ей известно. Это сложная тема, и напрасно он говорит так категорично. Девушка встает, подходит к нему, чтоб рассмотреть получше. Пухловатая, низкая, ниже него сантиметров на двадцать, отцу вообще по грудь, должно быть. А мама вровень с ним была, высоченная. Теперь в голове его пятьдесят процентов матери, пятьдесят Мирио, слезные железы реактивные. Он не может посмотреть прямо. — А ты себя любишь? Это бьет его обухом в лоб. Да, логично предположить, что она в курсе ситуации в их семье, в курсе развода, одинокого родительства отца, Тамакиных проблем с нервами. Они не знакомы, абсолютно посторонние люди, отец провел с ней отпуск, регулярно ночует с ней, Тамаки же видит ее впервые в жизни, Тамаки не должен поливать ее рандомными фактами и своими детскими выдумками. Но она относится к его трепу серьезно. Книга в руке ее тоже какая-то серьезная, философия, что ли. — Ну да. Наверное, да. Тема для размышлений. Он лезет за телефоном, чтоб рассказать Мирио и обсудить с ним такой поворот, потому что действительно никогда не думал, что можно начать с себя, и проблема может исчезнуть, если глянуть на нее по-другому. Но вовремя вспоминает, что они с Мирио в ссоре. Теперь незнакомка перед ним знает, что у него есть парень и нет матери, но не знает, чего ему все это далось. Где-то за ними уже едет отец, Тамакин шикарный ужин в виде гюдона и супа стынет на плите. Он наконец встречается с ней взглядом. — Тогда показывай дорогу. Она берет его под локоть, перехватывает свой рюкзачок на левое плечо и прячет туда книгу. Да, пора идти ставить чайник, хозяйничать. Можно что-нибудь прикупить на ужин. И позвать Мирио мириться. Это точно по-взрослому, когда первым идешь на компромисс. Тамаки уверенно разворачивается с ней в направлении дома. — Пойдем. Вечер и впрямь выдается чудесный.