Пусть будет так, как есть

Когда я очнулась, мою голову сковала пульсирующая боль. Это напомнило мне о событиях шестилетней давности, когда я сбежала из дома. Но что-то подсказывало мне, что в этот раз я не отделаюсь легко. Воздух в помещении был затхлым, с нотками гнили, как будто где-то рядом со мной лежит давно разлагающийся труп. Я попыталась приподняться, но поняла, что мои руки туго перетянуты веревкой за спиной. Она туго опоясывала запястья, не позволяя пошевелить кистью. Из-за того, что я лежала ничком на холодном полу, мой обзор был сильно ограничен. В голове мелькнула мысль о Николь. С кряхтением я повернулась и оперлась на лоб. Подтянув к себе ноги, я встала на колени и, продолжая опираться на лоб, перевела дыхание. Тело, а в особенности бок, болело при каждом движении. Наверное, у меня сломано ребро. Сделав глубокий вдох, я собралась и оттолкнулась от пола. С трудом удержав равновесие, чтобы не завалиться, я уселась на холодный шершавый бетон и зажмурилась. От резкого движения в глазах заискрило, а грудь сжало, не давая вздохнуть. Когда боль отступила, я открыла глаза. Свет в помещении был тусклым, но можно было разглядеть убранство. Помещение было скорее подвалом: у одной из стен стояла железная печка, почти ничего здесь не было кроме столика и шкафа. Мое внимание привлек шорох и я повернулась на его источник. Он смотрел на меня в упор. Его глаза были безжизненными и напоминали глаза мертвой рыбы. Хотя, наверное, даже у мертвых взгляд живее, чем у Него. Он сидел на ступеньке лестницы, ведущей вверх. Этот подвал казался смутно знакомым, но я не могла понять почему. Почувствовав мой взгляд Он вышел из прострации. Я внутренне напряглась ожидая, что произойдёт дальше. Его глаза все так же ничего не выражали, но на лице расплылась безумная улыбка, заставляя меня вздрогнуть. Она создавала жуткий образ, и полное несоответствие на его лице. Безжизненность и дикий восторг диссонировали на нем. — Ты, наконец, очнулась! — настороженное выражение не покидало меня, но он ничего не делал, продолжая смотреть на меня. Мы молча смотрели друг на друга: он безэмоционально, будто сквозь меня, я же с опаской. Я прервала контакт первой, неспособная выдержать этот взгляд. Мои глаза, наконец, привыкли к темноте. Оглядевшись, я не заметила никаких признаков малышки, что заставило мое сердце замереть. — Что потеряла? — внутри меня клокотал страх и гнев, оба чувства были подавляющими. — Где Николь? — А! Ты о девочке, не беспокойся. Он махнул рукой, на что я зарычала и попробовала освободить руки. Заметив мои потуги, он резко встал со ступеньки и, подойдя ко мне наотмашь, пнул меня. Я завалилась и, отплевывая кровь, попыталась лягнуть его ногой. Легко отскочив, он схватил меня за кофту и резко поднял. Наши лица были на одном уровне, но в этот раз я не собиралась отводить глаза, а вместо этого плюнула ему в лицо. — Сука! — он отшвырнул меня к стенке, стон чуть не вырвался из меня. Обтерев лицо рукавом, он оперся на мое плечо ногой, придавив к стене. Наклонившись к моему уху, он прошептал: — Не дергайся, животное, в отличии от тебя, я — человек. И детей не трогаю. Отчасти его слова ослабили жгучие тиски на моем сердце, но незнание продолжало пожирать меня изнутри, а злоба раскаляла и так расшатавшиеся нервы. — Что тебе нужно, Маркус? И еще раз спрашиваю: «Где Николь?». — Да ладно тебе, Макс. Мы так долго не виделись. Неужели ты не рада видеть своего старшего брата? — У меня есть только один брат — Питер! Его лицо исказила гримаса, а глаза стали безумными, будто сработал гребанный переключатель. Он схватил меня за воротник и поднял на ноги, его лицо было полно дикой злобы. — Это — твоя вина! — он впечатал меня в стенку, и я застонала. Стоило ему услышать долгожданный стон, как его глаза заблестели. Когда он отпустил меня, на мою голову обрушился очередной пинок. На краткий миг я потеряла ориентацию. Краем глаза я видела, как он подошел к печке и вытащил оттуда что-то. Когда неизвестный предмет оказался у него в руках, я поняла, что это клеймо. В несколько быстрых шагов он оказался рядом со мной. Раскаленный металл прожег кофту и футболку в одно мгновенье. Волокна одежды вплавлялись в плоть, а запах гнили был перебит запахом горелой кожи. Крик, рожденный глубоко внутри, чуть не сорвался, но я проглотила его, сжав зубы. Я не хотела доставлять ему удовольствие услышать его. Однако на моем лице пара слез прочертили свой путь. — Теперь люди будут знать, что ты — животное. Ты больше никого не одурачишь, так же, как твой долбанный папаша! Боль была невыносимой, но я цеплялась за единственную мысль: Николь где-то здесь. Почему-то мне вспомнился один факт, который я слышала то ли по радио, то ли по ТВ: боль от сгорания заживо занимает первое место по болевым ощущениям, в то время как второе отведено роженицам. Меня пока что не сжигают заживо, а вот Дженна родила Николь и испытала эту самую боль. Она переносила это часами, так что я должна была, просто обязана, выдержать это. Любая женщина, родившая ребенка несомненно героиня, раз смогла выносить подобное часами. Думая об этом, я не могла позволить себе крик или даже стон. — Почему ты не кричишь?! Почему?! Ты! Твоя! Все это твоя вина! Твоя! С каждым словом его голос становился громче, а давление раскаленного метала сильнее. Стиснув зубы, я сдерживала вопль, готовый исторгнуться из моего тела. Маркус резко остановился, и, наклонившись ко мне, с неподдельным интересом смотрел мне в глаза. Я не знаю, что он хотел увидеть, но там была только ненависть. — Почему ты молчишь? — что за долбанный переключатель в башне у этого психа. Его лицо из заинтересованного стало вновь безжизненным. — Знаешь, Макс, я долго пытался понять, почему так произошло, — он начал расхаживать по подвалу, рассуждая вслух. Я же пыталась ослабить веревку и освободить руки. — Я всегда знал, что ты — самое настоящее отродье, сама мысль, что у нас одна и та же… — он замолчал и посмотрел на меня, — давай я расскажу историю: жил был мальчик, у него была семья и все было хорошо. Пока, — его взгляд вернулся ко мне, — его мама не предала его и не оставила. В глазах Макуса полыхнули чувства, это было что угодно, только не ненависть. — Это стало неудобно. Появились ограничения, но самым главным ограничением стала ты. Из-за тебя пришлось многое менять, хотя для животных нет ничего удивительного в том, чтобы быть назойливыми. Но с тобой нельзя было играть так же, как с другими — «досада» крупными буквами было написано на его лице. Веревка немного ослабла, и я почувствовала небольшое расстояние между руками. Я с удвоенной силой начала ослаблять ее. Маркус посмотрел на меня, на его лице была высшая степень удовлетворенности. — Но теперь это не проблема, ведь ты показала настоящую себя. Ты — Животное. Он подошел к столу, на котором стояло радио. Повернув тумблер, из динамиков полилась детская песенка. Одна из тех, что используют мороженщики. В обычной ситуации такие песенки вызывают улыбку и желание купить сладость, но когда ты лежишь со связанными руками и смотришь, как какой-то психопат вытаскивает различные инструменты из шкафа и при этом насвистывает в такт мелодии, ничего положительного найти не получается. Я бы сказала, что его глаза были наполнены детским восторгом в тот момент. С каждым новым предметом, появляющимся на столе, его улыбка отражала все большее нетерпение и радость. Будто он был маленьким мальчиком, срывающим обертку с подарков в свой день рождения. Он внимательно и оценивающе смотрел на пассатижи и отложил их отдельно от всех. Что обычно делают пассатижами: вырывают гвозди. Что можно вырвать из тела человека, в моей голове всплыл только один вариант — ногти. Вспоминая как однажды чуть не сорвала ноготь, я поежилась. Это не только больно, но и еще крайне неприятно и долго заживает. Хороший способ пытки. Во второй руке он держал гаечный ключ, по-видимому, чтобы усмирять меня между делом. — С чего начнем, Макс? Что я могла ответить? Умолять я не желала, перспектива говорить с ним была не лучше того, что он мне готовил. Видя мое нежелание, он нахмурился. Он был недоволен. Замахнувшись он направил руку с ключом по направлению к моей голове. Едва успев среагировать, мне удалось увернуться. Раздался громких хруст, мою руку пронзила тысяча иголок, кроме боли я ничего не чувствовала. Меня мутило. Он хотел ударить еще раз, но замер на полпути. В ушах звенело, но я расслышала детский голосок, отдававшийся эхом сверху. Голос был спокойным и напоминал скорее бормотание спящего ребенка. Я замерла, вслушиваясь в голос, непроизвольно у меня вырвался вздох облегчения. С Николь все в порядке, и она, скорее всего, спит. Я почувствовала взгляд Маркуса. Он смотрел на меня, будто нашел что-то невероятно захватывающее. Этот взгляд заставил мое сердце сжаться. Он отложил свои инструменты в сторону и развернулся. Пока он выбирал себе игрушки, мне удалось ослабить веревку настолько, чтобы освободить руки. Превозмогая боль, на чистом адреналине и страхе от мысли, что он идет к Николь, я стряхнула верёвку. Услышав шорох, он развернулся ко мне. Подскочив, я кинулась на него, сбив его с ног, я села на него сверху и здоровой рукой сжала его горло, не заметив, что он схватил гаечный ключ, оказавшийся рядом. Последовал удар. Отлетев от него, я попыталась встать, голова гудела, тело не слушалось. Маркус подошел ко мне и, сплюнув кровь, пнул меня, когда я пыталась встать. Кувыркнувшись, я попыталась сориентироваться, мой взгляд бегал по окружению. — Чертово животное! Знаешь, я изменю своим принципам в этот раз. Как только закончу с тобой, займусь тем маленьким отродьем. Это будет даже интересно. Недавно я видел, как снимают кожу с коровы. Думаю, мне стоит попробовать на вас двоих, — эти слова привели меня в чувство. Если вы бьёте альфу, у вас есть все шансы выйти победителем или убить оппонента, но если вы вывели ее из себя, то ничто в этом мире неспособно вас спасти. Не стоит поворачиваться даже к отрубленной голове волчицы, если вы хотите навредить ее волчатам. Она перегрызет вам глотку. Страх подстрекает, гнев стирает границы. Когда Маркус подошел ближе, я схватила его за ногу и сбила. Встав на ноги и немного шатаясь, я двинулась в его сторону. Мое нутро горело, боль исчезла, было только одно желание: УБИТЬ! НЕ ПОЗВОЛИТЬ ДАЖЕ БЛИЗКО ПОДОЙТИ К НИКОЛЬ! По какой-то причине он задрожал и начал отползать к стене. Как зверь, который защищает своих детенышей, так и я не могла позволить чему-то опасному просто так уйти от меня. Мне показалось, что он заскулил. Его физиономия разжигала огонь ненависти внутри меня, а воспоминания о его действиях и о том, что он хотел сделать, подстегивали меня. Одним движением, схватив его за горло, я подняла его и прижала к стене. Мои пальцы сомкнулись на его шее, заставляя его рвано хватать ртом воздух. Он вцепился в мою руку, пытаясь остановить, но я только сильнее придавила его к стене. Он трепыхался как бабочка, приколотая иголкой. Чем больше я думала о том, что он собирался сделать с Николь, тем сильнее я сдавливала его глотку. Что могло бы произойти, если бы Николь проснулась? Его лицо приобрело нездоровый красный оттенок, а дыхание и вовсе почти прекратилось. Руки, сжимавшие мои запястья, ослабли. Когда его тело расслабилось, я отпустила руку. Тело, лишившееся поддержки, сползло вниз. Я развернулась и медленно отправилась вверх. Закрыв за собой дверь, я поняла, почему испытывала чувство де-жавю. Место, где я сейчас была — было местом, где я выросла и которое покинула шесть лет назад. Зная его, как свои пять пальцев, я зашла в ближайшую комнату. Там, на кровати, лежала Николь. Малышка свернулась клубочком. Мои губы сложились в улыбку. Я подошла к ней и погладила по голове. Ребенок что-то пробормотал, но не проснулся. Изощрившись, мне удалось поднять ее. Девочка проснулась на краткий миг и, улыбнувшись мне, обвила шею. Удерживая ее одной рукой, я пошла к выходу. Где-то вдалеке слышался звук сирены, и он приближался. Выйдя на крыльцо, я увидела, как полицейская машина на скорости залетала на газон, и оттуда выскочили офицеры. Один из них направил на меня дуло пистолета. — Опустите ребенка и поднимите руки, — видя мое бездействие, он повторил громче, — опустите ребенка, сделайте шаг назад с поднятыми руками. В это же время к дому подъехала еще одна машина. Женщина-офицер, вышедшая оттуда подошла к мужчине и положила руку на его плечо. Мужчина обернулся, она что-то сказала, и он, кивнув, убрал пистолет. Медленно, под взглядами других, она подошла ко мне. — Как тесен этот мир! Давненько не виделись, — я кивнула. Поняв, что Николь, наконец, в безопасности, мое сознание балансировало на грани. Внимательно осмотрев меня, женщина потянулась к Николь, и я передала малышку. Как только мои руки были освобождены, ничто не удерживало меня. В глазах потемнело, и я пошатнулась.