Незабудка ll Forget-Me-Not

На второй день стало казаться, что удача не просто его покинула, но ещё и прокатилась по трем лестничным пролетам и переломала себе обе ноги. Его удача провела в больнице три недели, пока ей, наконец, не позволили уйти, но только ради того, чтобы она провалилась в открытый люк, провела долгие годы будучи затерянной в канализации, питаясь исключительно крысами, и в итоге умерла из-за этого от цинги. На второй день пошел дождь. Пробуждение началось с тяжелой капли, попавшей на его лицо, и на несколько мгновений он напрягся, прежде чем болезненно застонать, с трудом выпрямившись и вытерев щеку левой рукой. К счастью, крови не было, но вызванная каплей боль всё не проходила. Он не понимал, отчего его рука была забинтована, в то время как лицо — нет. Его что, посчитали не слишком достойным внимания? Или, может, состояние его руки было намного хуже? Скривившись от этих мыслей, он осторожно взялся за правую руку и слегка сжал пальцы. И несмотря на то, что надавил он совсем не сильно, боль разошлась волнами от плеча назад, к спине, и вниз, к кончикам пальцев. Зашипев сквозь зубы, он притянул ноги к груди и откинулся к стене, возле которой спал. Было больно. Намного больнее, чем когда на его щеку попала капля, а ведь он едва дотронулся. Легчайшее прикосновение отозвалось с ужасающей силой. Безусловно, он осознавал, что ранение серьезное: на это очень явно намекали проступившие на бинтах капли крови. Его знания в медицине равнялись нулю — по крайней мере, насколько он мог об этом судить в настоящий момент — но даже этого хватало для понимания, насколько велики его шансы умереть от потери крови. Да он в этот самый момент уже мог умирать, не имея при этом никакой возможности что-либо сделать. Находясь в розыске, в больницу пойти он не мог. А без малейших воспоминаний о хоть каких-нибудь друзьях, вариантов и вовсе не оставалось. Не было никого, кто мог бы ему помочь. Сглотнув, он вздрогнул: дождь, лишь моросивший до сих пор, усиливался, быстро перерастая в настоящий ливень. Накинув на голову капюшон, он сильнее обхватил прижатые к груди ноги и сгорбился, свернувшись в комочек, в попытке скрыть от дождя израненную руку и лицо. Звук одиночных капель, падающих на асфальт, слился в грохот непрекращающегося потока, заглушающего всё прочие звуки. А веки всё тяжелели. Медленно засыпая, он уткнулся лбом в колени. Сейчас даже стремительно намокающая одежда его не тревожила. БУМ. Сорвавшийся с губ крик заглушил громкий раскат грома. Через несколько мгновений всё осветила яркая молния, а затем, спустя всего лишь секунду после первой, вспыхнула ещё одна. Он в ужасе наблюдал за этим, задрав голову и обхватив себя за плечи; всё тело сотрясала дрожь. Сердце билось отчаянно, громко и быстро, с каждым ударом угрожая вырваться из груди. Не могу дышать. Он завалился вбок, едва успев подставить левую руку, чтобы не рухнуть лицом на мокрый асфальт, и отчаянно втянул воздух в тщетной попытке заполучить хоть глоток ускользающего кислорода. Перебинтованную же руку он прижал к груди, непрерывно кашляя, дрожа и ощущая стук сердца под кожей. В вышине бушевала гроза, а щеки пылали огнем. Все тело пылало. Ничего не вижу. Ему удалось сфокусировать взгляд на левой руке, каким-то чудом всё ещё не позволяющей ему упасть. Впрочем, «сфокусировать» — не то слово: относительно четко удавалось видеть лишь тыльную сторону ладони. В уголках же глаз мелькали, появляясь на секунду и тут же пропадая, яркие вспышки. Зеленый. Красный. Фиолетовый. Красный. Синий. Красный. Белый. Красный. Белый. Белый. Белая молния вновь осветила небо, и с губ сорвался слабый, вымученный кашель. Даже пошевелиться не могу. Зажмурившись, он всхлипнул, неспособный двинуть дрожащим, обессиленным телом. Невероятным усилием получилось поднять голову, и перед глазами ещё долго всё плыло, пока взгляд не остановился на железном мусорном баке в противоположной стороне переулка. Сознание толкало его вперед, заставляя подняться и искать за большим ящиком укрытия, но этого хватило лишь для того, чтобы вытянуть вперед дрожащую руку. Остальное тело за ней не последовало, и он рухнул наземь, со всей силы ударившись подбородком об асфальт. Слезы навернулись на глаза, и, свернувшись в клубок и зажмурившись, он подтянул ладони к ушам, надеясь таким образом хоть как-то заглушить невыносимый шум. Струи всё не прекращали хлестать его, словно плетьми, а гром с молнией грохотали так, будто соревновались, кто же привлечет больше внимания спрятавшихся в своих безопасных домах людей. Что же касается фигурки в красной толстовке, одиноко сжавшейся прямо на мокром асфальте в дрожащий комочек, то он пролежал ещё долго. Он оставался неподвижным даже после того, как буря стихла, направившись пугать собак в следующем городе. — — Изо сна его буквально выдернуло приступом сильного кашля, сотрясшем лежащее посреди луже тело. Когда… когда он заснул? Невольно застонав, он всё же перенес свое тело в положение сидя, вытер с щек капли и наконец опустил взгляд, оглядывая и оценивая своё состояние. Толстовка промокла насквозь, как, впрочем, и джинсы. Бинты на руке пострадали не так сильно, но всё же водой пропитались. Подняв к небу прищуренные глаза, он медленно моргнул. Сколько времени прошло? Он перевел взгляд обратно на землю и медленно опустил левую руку, используя её как опору, чтобы подняться на ноги, а правую прижал к телу, судорожно выравнивая дыхание. Болело всё его обессиленное тело — сил не оказалось несмотря на то, что он только проснулся. Однако намного сильнее желания отдохнуть была нужда в какой-нибудь пище. Есть хотелось ужасно. Он обернулся к выходу из переулка, туда, где мелькали люди и машины, а затем опустил взгляд на себя. Весь промокший, грязный, отвратительный. Невозможно будет выйти на улицу, не привлекая к себе внимания врачей или полиции. А оба варианта несли за собой катастрофические последствия. В конце концов, если бы его поймали власти, то точно не отпустили бы только потому, что он даже имени своего не помнил. Больно уж плохое оправдание. Простите, офицер, я знаю, что совершил ужаснейшие преступления, но дело в том, что я абсолютно не помню этого! Так что вы меня лучше просто отпустите, а я попытаюсь найти себе немного еды или воды, ладно? Ага. Даже в мыслях это звучало абсолютно нелепо. Вздохнув, он повернулся к выходу спиной, опустив руку на ноющее правое плечо. Когда он только очнулся посреди поля, болело же не так сильно, да? Может, это всё из-за стресса, выброса адреналина от всего происходящего? Или поначалу ему удавалось как-то игнорировать боль? Он застыл на пару секунд, едва дернув плечом, а затем выдохнул, растянув губы в усталой улыбке. Нет, бред, полнейший бред. Скорее всего, просто незадолго до этого он принял какие-то обезболивающие, которые с тех пор перестали действовать. Он развернулся к стоящему рядом мусорному ящику, подошел к нему и замер в нерешительности. Не то что, чтобы ему хотелось это делать, но и поесть найти всё же нужно было. А люди постоянно выбрасывают еду. Может, удастся отыскать какой-нибудь недоеденный сэндвич или что-то вроде того — этого вполне хватит. Взявшись за край тяжелой крышки, он с трудом её приподнял. И тут же захлопнул, резко отвернувшись. Его горло сжалось от приступа подступившего кашля. Кашель стремительно ухудшался, и вскоре он согнулся пополам, дрожа и трясясь всем телом, пока его наконец не отпустило. Если бы за последнее время он хоть что-нибудь ел, то это бы точно сейчас оказалось на асфальте, однако желудок и без того был пуст, чтобы его опустошать. Впрочем, легче от этого не становилось; он вытер глаза тыльной стороной ладони. Слезы ещё несколько минут стекали по его щекам. Нет, рыться в мусоре — точно не вариант. Выдержать это можно было не более секунды, пока в нос не ударит резкий, отвратительный запах какого-нибудь давно скисшего молочного продукта, или что там ещё валялось. Содержимое ящика он не разглядел, но и никакого желания узнавать подробнее у него не было. Вернувшись к своей луже, он опустился на землю рядом с единственным своим имуществом, положив руку на прохладный металл пистолета. Всё в порядке. Он в порядке. Сейчас какой день, второй? Или уже третий? Люди вполне в состоянии продержаться без пищи намного дольше. Нужно просто придумать новый план и завтра его опробовать. Или, если же будет совсем плохо, то всё же поискать в мусорном баке, но только в каком-нибудь другом. В этом если и было что-нибудь съестное, оно давно уже было раздавлено всем прочим мусором, в него же и превратившись. — Ничего страшного, — прошептал он себе и опустил взгляд на пистолет, затем осторожно взял его в руки и прислонил к щеке, одновременно с этим подогнув колени и напрягая живот, таким образом уменьшая боль. — Я буду в порядке, — с твердостью сказал он, прижимаясь ближе к успокаивающему холоду устройства. — Я сам со всем смогу справиться. — — Дни проходили без особых передвижений по переулку. Вывезти мусор никто не приходил, а самого бака он избегал, будто прокаженного, пытаясь выбросить из памяти тот отвратительный запах. Вот это он уж точно не прочь позабыть. На его счастье, дождь больше не лил, хотя небо и хмурилось сильнее, чем того хотелось бы. И всё же, пусть даже без грома и молнии, но в безопасности он себя уже не ощущал. На четвертый день удалось собрать все силы и заставить себя покинуть переулок. Однако, пройдя всего лишь несколько метров, он рванул обратно, едва заслышав вой сирены скорой помощи. Это был не грохот грома и не полицейская машина, но и этого хватило, чтобы его сердце начало бешено биться в груди, а тело — дрожать, сотрясаясь от кашля. В тот день никакой еды тоже не нашлось. На пятый день он не смог пошевелиться. Скорее всего, из-за голода, но, возможно, и из-за жуткого кашля, не отпускающего его с прошедшего дождя. Ранним утром с трудом получилось продрать веки, а каждую клеточку его тела пронизывал холод. В следующий раз, когда удалось открыть глаза, солнце уже ярко сияло в вышине, но в какой-то момент, сам того не заметив, он вновь провалился в сон. К тому времени, как ему удалось, наконец, сесть ровно, солнце уже клонилось к горизонту, вынудив задуматься, сколько раз за день он так просыпался лишь затем, чтобы вновь заснуть. Сознание было замутнено, и вспомнить точно не получилось. И лишь ощущение полнейшего измождения оставалось отчетливым и неизменным. Ночь он провел в попытках заснуть, но всякий раз, как ему удавалось хоть немного задремать, очередной приступ кашля выдергивал его обратно в реальность. К боли в животе присоединилась сильная боль в груди. И, пусть ему того совсем не хотелось, но на шестой день он проснулся с восходом солнца. Наступал новый день. Предыдущий был сущим кошмаром, и очень сомнительно, что сегодня что-то изменится в лучшую сторону. Прижавшись спиной к кирпичной стене переулка, он сильнее закутался в красную толстовку. Не умрет он от какого-то кашля. Живот уже практически не болел, зато болела грудь, причем намного сильнее, да ещё и кашель ухудшился. Каждый его приступ отдавался во всём теле, сдавливая грудную клетку с такой силой, что перехватывало дыхание. И как бы отчаянно он не гнал от себя эти мысли, теперь всё становилось предельно ясно. Он заболел. Это же явно из-за дождя, да? Наверняка после этого, как он весь вымок до нитки. В этот момент в горле ощутился знакомый зуд, и он прикрыл рот рукой, вжимаясь спиной в стену, в очередной раз сотрясаясь от кашля. Когда же всё наконец прекратилось, он закрыл глаза и уткнулся лбом в колени, вцепившись пальцами в ребра и пытаясь прогнать боль — неизменного спутника каждого приступа. Плохо. Очень, очень плохо. Как ему вылечиться? О себе он всё ещё ничего не помнил, за исключением того, что он преступник. Но, если он обратится в больницу, может, перед тем, как отправить в тюрьму, его немного подлечат? Признаться в совершении каких-то там ужасный дел в надежде, что его оправдают, или попробовать продолжать, пока всё само не пройдет? Сомнительно, правда, что простуда вот так вот просто уйдет, учитывая, что он даже еду найти не может. Но какие ещё варианты у него остаются? Он застрял в бесполезном переулке с бесполезным оружием и бесполезной рукой. — Привет? Его мозг — бесполезен. — С тобой всё в порядке? Он сам — абсолютно бесполезен. Почувствовав прикосновение к плечу, он резко дернулся назад, едва не врезавшись головой в стену позади. Сквозь головокружение ему удалось разглядеть стоящего перед ним человека с целлофановым пакетом в одной руке. Другой же рукой человек потянулся к нему, хотя и быстро её одернул, когда он поднял на незнакомца глаза. Между ними повисла тишина, пока незнакомец не заговорил вновь. — Торд? Звучал человек неуверенно или, по крайней мере, очень взволнованно; его голос дрожал. Но вместо того, чтобы как-то отреагировать, он вновь уткнулся взглядом в ноги. Торд? Это имя ему неизвестно. Это же имя, да? Может, просто незнакомое слово. — Чего? — настороженно спросил он, сжимая пальцами рукоять сломанного пистолета. — Кто ты? — Он уперся спиной в стену, ощущая знакомое зарождающееся чувство в груди. Кто этот человек? Он что, видел розыскной постер? Теперь позвонит в полицию? Мысли прервал новый приступ и, прикрыв ладонью рот и отвернувшись, он громко закашлялся, трясясь всем телом. После этого он вновь положил ладонь на плечо и отвернулся обратно к незнакомцу, который теперь сидел на корточках прямо напротив него, так близко, что их лица находились буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. — Что ты делаешь? — спросил он, жмурясь, когда его лба коснулась прохладная рука. — Всё хорошо, — тихо ответил незнакомец, и в его голосе слышалась доброта. Он быстро опустил взгляд на сломанный пистолет, сжатый в слабых руках, но тут же поднял глаза. Ладонь покинула лоб, и незнакомец осторожно потянул его за левую руку, поднимая на ноги. — Ты можешь пойти ко мне домой. Вместе со мной. В вертикальном положении голова, казалось, стала весить несколько тонн, и он внезапно обнаружил, что стоит, уткнувшись в плечо парня. Если бы тот его не подхватил, он бы наверняка уже упал. — Кто ты? — вновь спросил он севшим от болезни голосом. — Почему ты мне помогаешь? — Теперь они шли вперед. Ну, по крайней мере, шел незнакомец, а он лишь совершал попытки идти. Несколько секунд парень в зеленой толстовке молчал, а затем взглянул на него с теплой улыбкой. — Я твой друг.