Отя, тебе нравится?..

Алешка, голенький по пояс, в промоченных насквозь спереди, донизу, до босых стоп, штанишках, с перемазанным шоколадом личиком, горько плакал, гладя ладошками разложенную перед ним на кровати мокрую пижамную кофточку — ведь Томас, чудесный динозаврик Томас… Короче, пятно омежонок случайно посадил прямо Томасу на мордочку, шоколадное, вестимо, когда проснулся, в одиночестве, и ел данные отей конфеты. И попытался сам застирать, но лишь развез еще больше. А успевший проводить гостей отя в это время на кухне посуду мыл и не услышал, как сын шебуршится. Увидев вошедшего отца, малыш сдавленно всхлипнул, икнул и сунул в рот большой пальчик — утешалку, всем своим видом демонстрируя полное отчаяние и безнадежность. Тощенький, чумазый, жалкий и несчастный. Потерявший едва обретенного друга. А еще у него, похоже, поднялась температура, судя по слишком яркому румянцу. Виктор присел рядом на край постели и мягко обнял мальчика за мелко вздрагивающие, ледяные, покрытые пупырышками плечики. — Алешка, — Алеша смотрел, не мигая, и из его широко распахнутых, дымчато-серых глаз по щекам катились крупные, прозрачные слезы. — Тебе не холодно? Давай оденешься? В костюмчик, который Женя подарил, желтенький? И станешь как солнечный зайчик? Алеша скорбно вздохнул. — Не могу, — прошептал он, сквозь рыдание и мешающий внятной речи, находящийся во рту, пальчик. — Это будет предательство. Томас не виноват, что я неряха. Положение требовалось срочно спасать, пока глупышка совсем не закоченел. Виктор придвинул к себе пижамку, поразглядывал изуродовавшее Томаса коричневое пятно, подумал и сказал: — У меня в ванной есть пятновыводитель, такое особое вещество. Уверен — если замочить в нем динозаврика, шоколад отстирается и Томас опять заулыбается, как новый. Ты же встретишь его возвращение больным, без сил. И вы не сможете дружить. Алеша внимательно слушал, шмыгал сопливым носом, сосал пальчик, размышлял. Пожалуй, отя прав, сидеть полуголым, в мокрых штанишках, очень противно и никак не поможет Томасу, а желтый костюмчик красивый, теплый и нарядный. Нужно переодеться. И лекарство, которое Женя оставил, выпить, две мерные ложечки — голова болит сильно. И животик прихватило. — Ой, отя, — простонал Алешка, скатываясь на пол. — Ой, ой, какать! И метнулся в туалет, по пути спуская штанишки к коленкам, сверкнул хихикнувшему от неожиданности отцу голой попенкой со здоровенным, весьма свежим синяком по центру правой ягодички. Успел… — Отя! — позвал из места уединения, в приоткрытую щелкой дверь, минуты через две. — Бумаги нету! Мне попу вытереть надо! Чистоплотный Виктор туалетных бумаг не одобрял и предпочитал опосля «посещений» более гигиеничные мыло и водичку. Он же с утра собирался искупать ребенка, с головенкой. Вот и искупает. Поставленный на дно ванной, полностью раздетый Алеша, в принципе, не возражал против душа и против того, что отя смотрит на него, голенького, аккуратно ощупывает покрывающие тело синяки и бормочет ругательства, хоть и немножко стеснялся с непривычки. Он позволил себя облить и покрыть слоем мыльной пены по спинке и животику, но с головой уперся. — Нет-нет! — заверещал протестующе тоненьким, срывающимся на визг голосочком, едва отец достал бутылочку с шампунем, и поспешно закрыл ладошками макушку. — Отя, не хочу! Глазки будет щипать! Не дамся!!! Между прочим, шампунь был специальный, детский — Даня озаботился, купил. С крупной надписью красными буквами по белой этикетке: «без слез». — Читай, — строго велел Виктор впавшему в напрасную панику мальчику. — Что здесь написано? Омежонок поводил, шевеля губами, пальчиком, прочитал надпись вслух и немного успокоился. — Ну, раз без слез, — решил он, посомневавшись. — Тогда ладно. Но ты мне клянешься, что он не щипучий! Утомленный детскими капризами мужчина поклялся, на свой страх и риск, мало ли, а вдруг все-таки щипет, и Алеша подставил головенку. — Мой, — разрешил, прекращая отпихиваться и опуская руки. — Только быстро! А я зажмурюсь крепко-крепко, и мне шампунь в глазки не попадет. Шестилетняя омежья логика в действии — сначала вытрепать родителю все нервы, а потом — «я зажмурюсь». Стоило тогда полчаса препираться? Зажмурился бы сразу, давно бы уже закончили с мытьем. Но, наверно, ребенка не переспоришь… Тщательно промыв старательно жмурящемуся Алеше волосы, Виктор сполоснул малыша еще раз, от остатков пены, завернул в полотенце и на руках отнес в спальню. Здесь мужчина вытер сына насухо, причесал его, временно запакованного, для тепла, в свой махровый халат, и как умел завязал влажные волосы в хвостик, радуясь, что стрижка не слишком длинная. Потом Алеша шустро, сам, уже без помощи оделся в выданный ему желтый спортивный костюмчик. — Отя, — спросил довольно робко, застегнув молнию, натянув носочки и шумно высморкавшись в бумажную салфетку. — А у тебя зеркало есть? Хочу посмотреться. Зеркало у Виктора имелось — большое, на внутренней части дверцы шкафа. Алеша покрутился перед ним совершенно по-взрослому, придирчиво оглядел себя со всех сторон, послал отражению воздушный поцелуй и отступил, удовлетворенный. — Отя, — позвал, ууу, снова отя, — тебе нравится? По-моему, я смазляяявый. Недетское, пошло растянутое словечко резануло слух. Наверняка, от папочки шлюхера понабрался. Так же, как и кривлялок перед зеркалом, с блядским прищуриванием искоса, прогибом в талии и томным покачиванием бедер. Вряд ли гены, копирует много раз увиденное. Значит, еще и с этим бороться. Охо. «Вик, ты что на себя взвалил? Звонить брату. Он — омега с нормальными манерами. У Алеши должен маячить перед глазами правильный пример для подражания. Или к Жене на поклон? Неудобно. Но Женя ближе, смазлявый и пахнет — прелесть. Тьфу!»…