Отя, тебе нравится?..

Утром воскресенья Алеша и Саша, на радость родителям и вполне, впрочем, ожидаемо, оказались с высокой температурой. Маленькие, промочили ножки, продрогли и переволновались. У альфенка драло горлышко и ручьем лились сопли, омежка кашлял злой охрипшей собакой и подвывал: «Стреляет в ушки». Тщательно осмотренные Женей, оба получили лекарства по симптомам и были усажены парить стопы в тазиках, с размешанным в горячей воде порошком горчицы. Горчица жгла, уши стреляли, горло болело, головы тоже, дети хором, поддерживая друг друга, скулили и нудно ныли на разные лады. Им хотелось ласки от папы и оти и на ручки. Потом, когда температура начала спадать, а ноги отпарились до яркого помидорного цвета, мальчики были водворены в постель. Тут между ними, трижды больными и слабыми, когда дело касалось сидения с ногами в горчице, и вспыхнула разборка за вчерашнее. Весьма живая и полная сил. Разнять вовремя сцепившихся драчунов родители не успели, и Алеша огреб от разъяренного — справедливо — Саши основательных, полновесных  — заслуженных, да — плюх. К чести омежонка, тот, признавая вину перед другом, не сопротивлялся, только всхлипывал и коротко, жалобно вскрикивал при особо болезненных ударах. Находящиеся в той же комнате родители даже не сразу поняли, что Саша его лупит. Когда опомнившийся от неожиданности Виктор стащил альфенка с сына, Алеша все так же тихо свернулся в гусеничку и лишь вздрагивал плечиками, давился слезами в заткнувший рот кулачок. Было ли ему стыдно перед Сашей? Безусловно, смертельно стыдно. Но он растерялся и не знал, как просить прощения, не умел — предыдущая, лишенная друзей жизнь не научила. Поэтому молчал, раздавленный угрызениями совести, прятал мордашку за угол подушки. И Саша вдруг словно что-то понял. Тоже плачущий, хлюпающий носом, мальчик вывернулся из рук удерживающего его Виктора, колобком подкатился к Алеше, прилег рядышком и коротко прижался губами к мокро-соленой щеке омежонка, запечетлевая свой первый между ними поцелуй. — Не реви, ты, дурак с косичкой,  — сказал, и чихнул. — Я не стану тебя еще бить. Мириться хочешь? Если да, давай сюда мизинец скорее. Не верящий, не соображающий, что прощен, Алеша смотрел круглыми от удивления глазами, не мигая, и продолжал грызть костяшки. Наконец, до него дошло. Вынув изо рта кулачок, мальчик неуверенно кашлянул и спросил глухим шепотом: — Ты что, на меня не сердишься? И опять засмотрел, отчаянно, умоляюще. Саша вытер сопливый нос тыльной стороной кисти и ответил с достоинством: — Почему не сержусь? Сержусь. Но я же нашелся, а тебе очень стыдно и ты больше так никогда со мной не поступишь. Друзья должны прощать друг друга вовремя, Леш, иначе они никакие не друзья. — И добавил, помявшись и засмущавшись, без видимой связи: — И вообще, я, может, тебя люблю. Алеша смотрел. Плакать он перестал, трясся мелким, нервным трясом. А потом случилось то, что отправило наблюдающих за сценой примирения ребятишек Виктора и Женю в глубокую, пораженную кому — Саша быстро приподнялся на локте и ткнулся Алеше лицом повыше ключицы. Омежонок пискнул и забился, и Саша сразу же его отпустил. На коже Алеши остался отчетливый, сочащийся крохотными капельками крови след от зубов. — Ты теперь мой, — альфенок нежно погладил хлопающего, в шоке, ресницами друга по скуле. — Целиком. Я тебя пометил. А ты меня метить будешь? Он потянул футболку за ворот и подставил обнажившееся плечо. Алеша смотрел. Поразмыслил несколько долгих секунд. Кивнул, привставая… Укушенный им Саша охнул, но сдержался, не отпрянул. Все. Отныне — пара. А дальше… Вырастут и решат, обновить метки и быть вместе или не обновлять и разбежаться каждый своим путем. Время покажет. — Иди сюда, — Саша на правах жениха подгреб вновь завсхлипывавшего Алешу вплотную и принялся заботливо промокать ему лицо краем пододеяльника, бурчал, — что же вы, омеги, такие плаксы… Гляди, какую сырость развел, заплесневеем… Впечатленный Алеша обнял альфенка в ответ, и оба зашептались о чем-то своем, тайном. Так и заснули вскоре, в обнимку.

***

В садик на следующий день Алеша и Саша, естественно, не пошли — температурили. И ладно — не придется Виктору и Жене опять слушать жалоб воспитателей. Зато между родителями и детьми состоялся с утра серьезный разговор. Мальчиков основательно отругали за побег, не делая скидок на горло, уши и сопли, пригрозили ремнем и оставили на неделю без сладкого. Странно, но, услышав, что до следующего понедельника конфет не будет, Саша с Алешей не расстроились и слез не полили. Покивали, соглашаясь и признавая родительскую правоту, взялись за руки, и Алеша по-взрослому спокойно и ровно ответил сразу за обоих, загадочно мерцая воспаленными, больными глазами: — Конфеты — мелочи, переживем как-нибудь. Главное — совсем другое. И я это понял навсегда. Клянусь.