Я бы в сон ушла танцевать, да реальность ухватила за руки...

      День тянулся мучительно долго. Стрелки никак не желали идти быстрее по циферблату и, как на зло, не спеша толкали минуты вперед.       Для Хельги всё это было форменной пыткой. Она лежала в своей кровати и не сводила глаз с проклятых всеми богами часов. Притупленные лекарствами чувства и мысли не давали собраться в одну кучу, но и провалиться в сон она тоже не могла — так и висела между двумя мирами, пытаясь заставить время течь быстрее.       Девушке очень хотелось, чтобы вновь наступила ночь. Тогда не будет раздражающего её света, не будет снующих в разные стороны врачей, а жизнь не будет так нахально играть перед ней всеми своими красками. К тому же её не оставлял в покое тот сон. Он врезался в память разноцветным стеклом, заставляя вновь и вновь вспоминать тот танец, башню и незнакомца во фраке. Девушке как никогда захотелось вновь пережить все эти моменты: закружиться в вальсе, услышать чарующую музыку. Но вот на музыке мысли свернули куда-то не туда и покатились в самые страшные и убогие закоулки памяти.       Тогда Хельга раз и навсегда поняла, что в этом мире её больше ничего не держит. В тот день она сбежала из дома ровно в шесть утра, пока все мирно досматривали свои сны. Санкт-Петербург надел свой излюбленный серый плащ с рисунком ледяного ветра. Девушка уверенно шла по улицам, а дождь и холод целовали её бледное, но такое спокойное лицо.       Некоторые люди оборачивались ей вслед и недоуменно смотрели ей в спину, другие старались обойти её стороной, пугались изуродованного едва зажившими шрамами лица. Но подавляющая часть просто не замечала её, равнодушно следуя мимо. Что им дела до какой-то девушки? У них и своих забот в этом мире хватает.       А Хельга всё шла и шла, иногда почти бежала, перескакивала через лужи, перебегая дорогу на красный цвет, срезая пути по дворам. Эту дорогу она могла бы пройти с закрытыми глазами, ни на секунду не усомнившись в её правильности. Когда-то это был путь в её будущее, но сегодня он вел исключительно к концу чьей-то жизни.       Вот девушка стоит на крыльце скромного бледно-желтого дома. На старой табличке гордо красуются буквы: «Музыкальная школа №7». Хельга уже протянула ладонь к ручке двери, но не торопилась открывать её. Вся решимость улетучилась, и захотелось немедленно вернуться к себе домой. В её голове пронеслась мысль: «А может зря я сюда пришла? Может, оно того не стоит?». Но это были лишь мысли, тем более, по мнению героини, очень малодушные.       В следующее мгновение в её душе вспыхнула неистовая злость на саму себя. Она подстегнула её, словно кнут взбунтовавшегося раба, и Хельга со всей силы рванула несчастную дверь на себя. Поврежденные мышцы и связки полыхнули приступом боли, но это ещё больше разозлило её. Она почти вбежала в холл здания, игнорируя напуганного шумом старого охранника.       Со второго этажа доносились игристые, как молодое вино, звуки виолончели. Девушка метнулась наверх, перескакивая через ступеньки, пронеслась по длинному сумрачному коридору и выскочила в малый концертный зал. Его свет больно ударил по её глазам, тем самым немного осадив её. Музыка тут же стихла и воцарилась тишина. В зале было только три человека. Все они удивленно и в некотором недоумении смотрели на неё. Это было вполне оправдано с их стороны, ибо они уже и не ждали увидеть эту особу в своей обители.       — Привет, Хельга. Что-то случилось? Куда ты так спешишь? — спросила ласковым и добрым голосом высокая женщина в канареечно-желтом свитере. Губы её улыбались, но она была совершенно потеряна и нервно перебирала в руках листок.       — Дайте мне виолончель. Я хочу сыграть для Виктора Петровича, — голос её слегка осип и вздрогнул на последних словах.       Чтобы тебе было понятно, дорогой читатель, Виктор Петрович Радзинский являлся искателем юных дарований. Он примечал самые роскошные цвета до того, как они распустят свои лепестки. Одним из таких ещё нераспустившихся бутонов была наша Хельга. Нужно ли говорить, что его признание было для молодой девушки в свое время пределом всех мечтаний?       — Я прощу прощения, но не думаю, что вы сможете продемонстрировать мне что-то стоящее, — холодным как лед голосом сказал мужчина. Он стоял почти у самой сцены, скрестив свои руки на худой и плоской груди. На его лице больше не было удивления. Оно выражало лишь спокойствие и более ничего. Он испытующе смотрел на девушку.       — Дайте мне инструмент. Я смогу сыграть… — голос её? сначала звонкий? как бьющееся стекло постепенно угас, став едва ли различимым.       — Ладно, давай сделаем по-твоему,  сжалилась на дней женщина. — Виталий, будьте добры, одолжите свою виолончель девушке.       Хельга с гордым видом поднялась на сцену, стянула с себя морящую одежду и оставила её лежать прямо на полу. Рыжеволосый мальчишка с удивительно голубыми глазами нехотя отдал ей свою драгоценность. Она взяла её аккуратно с тем трепетом, с которым это может делать только музыкант, знающий истинную цену этой диковинной вещицы. Девушка присела на стул и уже привычным движением пробежалась пальцами по струнам. К своему великому ужасу он поняла, что почти их не ощущает, как будто их там и нет. Но отступать уже было некуда, ибо тяжелый взгляд музыканта был направлен на неё, словно дуло пистолета.       И вот смычок дотронулся до струн. Музыка полилась неспешно, чисто и легко. Но за этой легкостью стояла адская боль. Мышцы изуродованных рук просто кричали мучительной болью. Каждая нота оплачивалась мучением. Но девушка играла ровно, сочные и певучие звуки словно оживали под её мастерскими движениями, а люди слушали затаив дыхание.       На лбу девушки крупными каплями выступил пот, а лицо исказила странная гримаса. Но она играла, хотя чувствовала, что руки уже начали неметь. Вот дрогнул смычок, и звук сфальшивил, и чем дальше, тем чаще. Пальцы стали совсем непослушными и уже не зажимали струны так крепко.       Напряжение нарастало с каждой следующей нотой, и вот покалеченная мышца не выдержала. Боль впилась своими когтями в её руку, словно разрывая её на части. Девушка коротко вскрикнула, из глаз полились слезы, а ладонь безвольно разжалась. Инструмент с гулким, жалобным и очень обиженным звуком смолк, а смычок упал на пол. Все запястье начало покрываться бурыми кровоподтеками, слезы уже лились ниагарскими водопадами. А до её слуха донеслись звонкие аплодисменты.       — Господи, что же я наделала! — в отчаяние крикнула дама в желтом свитере. К ней только что пришло осознание произошедшего, и она кошкой бросилась к девушке. — А вы чего хлопаете, звоните в скорую, черт вас побери!       — Не кричите на меня, уважаемая. А не наградить эту игру овациями было бы смертным грехом! В конце концов, на наших глазах только что умер великий музыкант… Что было дальше Хельга уже не помнила. Сознание благосклонно покинуло её, избавив от мучительной боли. Пришла в себя она только в городской больнице. Рядом с ней никого не было, а на улице уже была глубокая ночь. В этот момент она точно решила для себя, что не желает оставаться больше в подлунном мире. Ей дали знать, что больше не нуждаются в её персоне, и она спокойно приняла этот факт. К чему же сопротивляться, если конец всё равно предопределен?