Благие намерения

Блики ещё не догоревшего огня мерцали на его лице. Невиданная доселе — безумная, злорадная — улыбка то и дело меняла очертания под неверным светом пламени. Форма пехотинца вдруг перестала казаться простой и неказистой; Ансем расправил плечи, возвысившись над остальными. — Конечно, — голос впивался в слушателей, точно те были жертвами, — мы не близнецы. Я благодарен тебе за прекрасную игру, Икэй. Ученый продолжал стискивать винтовку; в голове царила пустота. Он смотрел на координатора, но вовсе не в глаза — слишком маняще переливалась окровавленная алая сфера. Призрачное свечение притягивало, завлекая невероятными водоворотами, творившимися внутри. Нехотя он перевел взгляд на Клауда, который теперь казался слишком потрепанным, уставшим и осунувшимся. Страйф выказывал чувство, которое Икэй объять был не в силах — но глаза! Глаза полыхали чем-то неудержимым, неистовым — и то было не удивление и даже не растерянность. Клауд готов был к тому, что сказал ученому Ансем! «Ансем…» — Икэй всё ещё отказывался верить. — Имя, Шелке, — громогласно прервал тот размышления Корнуолла. — Сколько ты хочешь держать моего друга в неведении? Девочка стояла не шелохнувшись. Её продолжало мелко трясти от ярости — странно, что так же не трясло самого ученого… — Что это значит?! — Икэй не выдержал напряженной тишины, всё ещё меча взгляд между Клаудом и Шелке. — Что это значит, черт возьми? Вместо неё ответ держал Страйф. Пересохшие губы разомкнулись, и на звенящем выдохе ему удалось произнести: — Вайсс, — Клауд сглотнул, принося покой саднящему горлу. — Предводитель Дипграунда, — их с Икэем взгляды ненадолго встретились, и у Корнуолла дух перехватило. — Странно, что ты не знаешь. Ученый нервно рассмеялся — почему-то в тот момент он нашел утверждение Страйфа удивительно смешным. — Нет, Ансем ведь сам сказал, что он… — Икэй с надеждой посмотрел на координатора, но вид его не выражал ничего, кроме мрачного веселья. Не выдержав надменного взгляда, Корнуолл опустил глаза к полу. Плечи ссутулились; на лицо упали пряди, длинными тенями исполосовав лицо. Вайсс крепче сжал в руках сферу, заставив её светить ярче прежнего. Не дожидаясь ответа от Икэя, он обратился к Клауду: — Ты третий после Винсента Валентайна и нашей девочки, — Цвет сверкнул взглядом в сторону Шелке, — кто признал меня. Это удивительно, если призадуматься. Я, конечно же, не говорю о Шалуа, — с этими словами он оживился; оживился и трофей, пульсируя неровным светом, — та знала слишком много, чтобы уйти живой. Император вдруг отвел взгляд, как-то отстраненно улыбнувшись. На лице застыло выражение задумчивости. В эту секунду к его горлу прижалось острие меча, готового вот-вот вонзиться в белоснежную кожу. Как и подобало воину, Вайсс стоял не шелохнувшись. — Тебе приятно чувствовать власть над ситуацией, Клауд Страйф? — губы едва шевелились; голос был резким контрастом к прежнему тону, и только подлетевший к Императору Клауд мог расслышать, что он говорил. Не нужно было даже смотреть, чтобы познать выражение решимости, овладевшее мечником. — Тебе приятно ощущать страх и растерянность своей жертвы? — Вайсс мучительно медленно повернул голову так, чтобы встретиться взглядом с предполагаемым палачом; лезвие чертило алую черту на белой коже. — Каково это — испытывать агонию? Как далеко ты готов зайти? Цвет внимательно наблюдал, как из раны на шее Страйфа мелкими бусинками выходит кровь. Тот даже не поморщился. Неистовство, танцевавшее в глазах Клауда, показалось Вайссу особенным — жаль, что подобные мгновения искреннего, незамутненного гнева длились у палачей слишком недолго. Но тут его противник, точно спохватившись, рассеянным жестом утёр кровь, мельком взглянув на испачканный рукав. Медленно, осторожно, не желая вовсе того делать, Клауд отвёл лезвие от шеи. Вновь сглотнул, облизнув пересохшие губы, и резким движением полоснул по руке, разрывая ткань формы и оставляя царапину. Острая боль поразила его собственную руку, и Страйф в неверии отшатнулся; на лице его отразилось страшное осознание. Вайсс молчал, продолжая насмешливо улыбаться; изящным движением он утёр кровь, выступившую на собственной шее — от раны не осталось и следа. Цвету едва удалось скрыть собственное разочарование, но что-то в нем зажгло искорку интереса к человеку по имени Клауд Страйф — возможно, теперь Вайсс начинал понимать, почему этот юнец одолел того, кого страшились на поверхности. Его несостоявшийся палач явно хотел что-то сказать; вновь высохшие губы приоткрылись, но с них только сорвался тихий выдох. Императору тоже было что поведать своему удивительному оппоненту, однако слова так и не нашли выхода. Взгляды крепко сцепились на несколько торжественных секунд. Где-то в нескольких шагах от них щелкнул затвор. До раздраженного слуха донеслось мелкое дрожание металла. — Ты убил её ради этого? — в одном только вопросе звучало столько угрозы и неразрешенных чувств, что каждый слог не походил на предыдущий — словно плохой актёр пытался высказать всё сразу. Клауд бросил опасливый взгляд в сторону Икэя, убирая меч. Тот стоял, твердо держа винтовку, и только дрожащие губы выдавали в нем что-то неумолимое и страшное. Очередная волна дурного предчувствия окатила Страйфа, и он замотал головой, призывая Корнуолла остановиться. — Опусти оружие! Вайсс тоже обратил своё внимание на ученого, но настроение его разительно отличалось от настроения Клауда. — Позволь, Икэй, — скрывая ярость под тонкой маской насмешливости, ответил Цвет. — Не я убил её. — Врёшь! — ученый крепче вцепился в спусковой крючок. — Врёшь! Он не слышал предостережения Клауда — он вообще никого не слышал и не видел, кроме коварно улыбавшегося Ансема. Тот, в свою очередь, понимал, какую власть сейчас имеет над ним, а потому дал ярости отступить. Вновь приняв выражение добродушия, Вайсс обратился к ученому ласково, словно бы заискивающе: — Какая досада, — губы искривила фальшивая участливая улыбка. — Тебе стоит винить в том Рапсодоса. «Или того, кому хватило ума не стрелять в меня», — добавил он в мыслях, украдкой вглядываясь в лица по-прежнему безмолвных гостей. — Не морочь мне голову! — взревел Икэй, оскалив зубы. — Только ты виноват, что она погибла! Снова к Вайссу вернулась привычная злость. Всякий раз, когда кто-то осмеливался винить его в чьем-то убийстве, руки сжимались в кулаки, а лицо искажала устрашающая гримаса. Пальцы добела вцепились в алую сферу, грозя разломать её на куски. — Только я?.. — Император словно бы задумался. — А как же ты? Последняя кровь отхлынула от лица ученого. — Не смей… — прошипел он, — не смей!.. — Шелке, — Вайсс не слушал Икэя; он обратился к девочке, которая всё это время внимательно на него смотрела, — хочешь узнать, почему твой подельник… — Замолчи! На лбу ученого выступила испарина; он выпучил глаза, безумно всматриваясь в координатора, не замечая ненавистных длинных прядей, выбившихся из-под косы. Когда тот ничего не говорил, из горла вырывалось хриплое дыхание. — …человек, который бок о бок работал с твоей сестрой несколько лет… — Заткнись, Ансем! — Икэй заорал так, будто его пытают калёным железом. — Я убью тебя, слышишь?! — …почему он звал её Ланой? Раздался пронзительный вой, за которым последовал оглушительный треск выстрелов. Тело Вайсса безвольно зашаталось, принимая в себя свинец; грудь вспоролась несколькими красными всполохами — и Корнуолл, одной из пуль попавший в сердце, рухнул наземь. Замертво. Под одеждой быстро расплывались алые пятна; на лице застыло отчаяние сохранить самую страшную свою тайну. — Корнуолл! — Клауд устремился к телу ученого, но остановился, как вкопанный, стоило ему приметить безжизненное выражение. Почему он не побежал раньше? Почему не остановил его? Ответ немо висел в воздухе, слишком тяжелый и очевидный — ни Клауд, ни Шелке не решились бы его озвучить. — А всё очень просто, — Вайсс вновь выпрямился, однако тут же ссутулился, сморщившись от оседавшей еще на теле боли; казалось, он вовсе не заметил, что Икэя больше нет. — Икэй был от неё без ума, настолько без ума, что без раздумий согласился работать… — вдруг он рассмеялся; смех прокатился по аудитории в той же манере, что и смех почившего Рапсодоса. Шелке молча опустилась на колени и нерешительным движением прикрыла глаза ученому. Девочка бросила отсутствующий взгляд туда, где покоилась Шалуа. Ненависть, до того мешавшая мыслить, пожиравшая всё её нутро, странным образом притупилась, уступая тянущей пустоте. Она осознала вдруг, что нет больше людей, из-за которых душа разрывалась на части: ни Винсента, ни Рива, ни сестры. Шелке, наконец, освободилась, и хоть свобода эта была для неё нежданно болезненной, ей удалось набрать полную грудь теплого воздуха — и выдохнуть. «Генезис…» Вайсс задержал своё внимание на Шелке, но вскоре потерял интерес. Страйф интересовал его куда больше — хотя и гораздо меньше, чем загадочный стрелок, довершивший жизнь Шалуа. Несмотря на полную уверенность в успехе, Цвет не мог не раздражаться всякий раз, когда сталкивался с непредвиденными обстоятельствами. «Будь ты проклят, Неро», — зубы скрипнули от злости. Расчетливый истеричный братец слишком крепко вжился в его сознание — кто теперь поймет, чьи мысли приходят в голову? чьи чувства он испытывает?.. — Ну так что, Клауд Страйф, спросишь меня про трофей — или сам расскажешь? — рука Вайсса уже по локоть была в крови от сочившейся сферы; он старательно не придавал тому значения. Клауд медленно повернулся в его сторону; синие глаза смотрели на удивление ясно и холодно. — Я должен был догадаться, — тихо проговорил он. — То же самое сказал Рив перед смертью, — с выражением искренней доброжелательности заметил Император. — Ты уж берегись: появится новый Генезис — порешит и тебя!.. Впрочем, раз уж мы здесь оказались, — он похлопал себя по изрешеченной пулевыми отверстиями форме, — позволь поинтересоваться: что случилось в церкви? Икэй был весьма немногословен — Шалуа, как ты понимаешь, тоже. Страйф неторопливым, но осторожным шагом начал свое движение в сторону Вайсса. В ставшей абсолютной тишине слышалось только шуршание подошвы о багровый бархат пола. — Не только Шалуа, — мягко поправил собеседника Клауд. — Та, кого Корнуолл звал Ланой, да?.. Кто занимал её место, когда Шалуа умирала. Генезис ранил её не за тем, чтобы избавиться — чтобы я говорил с другой! — Генезис сделал чуть меньше… и чуть больше, — Вайсс, приятно удивленный осведомленностью Страйфа, дружелюбно улыбнулся; он протянул вперед руку, в которой держал сферу, брызнув на пол несколькими багровыми каплями. — Видишь ли, то, что я держу в руках — всё благодаря Рапсодосу! Он был таким непредсказуемым — что-то мне подсказывает… — Цвет на секунду оскалился, сверкнув взглядом в сторону девочки, — что Шелке постаралась. Клауд продолжал медленно приближаться. — Почему Тифа? Вопрос прозвучал так просто, будто за ним не крылись недели переживаний, будто не Клауд вовсе дал ей сбежать, будто не с её побега начались отвратительные события, вскрывшие множество нарывов на незалеченных душах. Он, тем не менее, прекрасно знал состояние ложного спокойствия и был тому рад; разговором Страйф выигрывал время и ослаблял внимание. Вайсс, казалось, немало озадачился этим вопросом. Намерения Клауда были слишком очевидны, чтобы пытаться их предупредить — слишком легко будет увернуться в нужный момент — но безумно хотелось разбить маску хладнокровия, которую собеседник чересчур хорошо примерил. — Совпадение, может быть?.. — Цвет злорадно улыбнулся. Клауд всё ещё шел вперед, не сводя глаз с Вайсса, и тогда у него вырвалось:  — Не много ли внимания к мертвым? Страйф замедлил шаг и остановился. — Что ты сказал? Цвет молчал, наблюдая, как меняется в лице Клауд; как чуть расширяются глаза, как сходятся брови, как рот искажает кривая линия недоверия. Ещё несколько секунд до нападения — Вайссу удалось приблизить этот миг простой провокацией. Сферу в его руке вдруг охватило ослепительное сияние; стало нестерпимо тепло. Невовремя! Император отшатнулся, теряя Клауда из виду. Увернуться. Главное — увернуться!.. «Я покажу тебе, как надо мстить — как надо убивать!» — Вайсс чуть не выплюнул эти слова образу Богини, возникшему перед глазами; окружение подёрнуло алой дымкой. — Страйф! Сфера! Клауд не успел понять, кому принадлежал новый голос. В глазах стояло ярчайшее свечение трофея в руках Вайсса; тело его выгнулось в дугу, голова откинулась назад. Страйф бросился вперед; меч был занесен для стремительного удара. Цвет быстрым движением увернулся, едва не потеряв равновесие; чтобы остаться на ногах, он отставил руку, в которой держал сферу, назад, пытаясь обдумать план дальнейших действий. Мысли молниями метались в голове, и к ним примешивались всё новые, новые… Нужно было выиграть время. В третий раз аудиторию озарили вспышки выстрелов; Вайсс не сразу понял, что произошло, пока не услышал громкий хлопок рядом с собой, отчего рука инстинктивно сжалась в кулак. Сквозь тело прошла горячая волна, отчего внутри всё сжалось, и Вайсс, сраженный наповал, рухнул наземь.

***

Пальцы, скрытые под холодной кожей перчаток, немного нервно барабанили по переносной ручке устройства, и ощущение это несколько успокаивало. Причудливый прибор, укрытый словно бы наспех тонкими железными пластинами, весело потрескивал, готовясь к большому путешествию. Генезис выдохнул. Вдохнул. И вдавил нужную кнопку. Двери распахнулись, являя тьму, приглашавшую в свои объятия. В последний раз он взглянул на мир, одаренный приглушенным освещением, и шагнул во всепоглощающую черноту, не выпуская из рук драгоценного предмета. Стремительно и бесповоротно за ним захлопнулись створки к спасению. Знакомое чувство пустоты и одиночества охватило его, обвило множественными нитями, заставив на секунду взгляд померкнуть — или то была не секунда? Нутро неприятно сжалось. Решительно тряхнув головой, он двинулся вперед. Шорохи, скрип песка под подошвами, собственное тяжелое дыхание — всё это выдавало подземелье, в котором Генезис уже побывал по счастливому стечению обстоятельств. Он помнил, как рапира тогда волочилась по земле и стенам, ища поддержки, издавая противный громкий скрежет, пытаясь привлечь внимание других людей — хоть кого-нибудь. Шаги его ускорились; держа наготове оружие, Генезис осторожно, но скоро пустился в затейливый танец с непроглядной бездной. Он двигался уверенно, пытаясь укрыть от сгущавшейся тьмы собственную нерешительность — с каблука на носок, с каблука на носок. Рапира скрежещуще впилась в стену, грызя песок. Путь преодолевался все труднее; Генезису послышалась отдаленная мелодия, точно кто-то тревожно и трепетно играл на клавесине, тем быстрее, чем дальше он продвигался. Рапсодос мог предложить взамен только собственные шаги и скрежет оружия. Шаг перешел в бег: предвидя бесконечность путешествия, Генезис ускорился. Ноги несли его к заветной цели; показалось ли ему, как забрезжил где-то вдалеке призрачный свет? Дыхание сбилось; мелодия безумия становилась всё громче, всё быстрее; проклятые звуки не могла заглушить рапира, которая уже налилась алым светом, тщетно пытаясь осветить пространство вокруг — ничего не было видно, кроме далекого сиреневатого огонька. Ритм бега совпадал с ритмом мелодии, всё более врезавшейся в сознание; отчаянно и тщетно пытался Рапсодос её отогнать. Проклятый огонёк если и приближался, то на самую малость. Генезис крепко сжал другую руку — руку, в которой держал устройство. Что-то щелкнуло, и музыка в голове стихла. Пятнышко света, некогда мерцавшее вдалеке, с огромной скоростью устремилось навстречу, поглотив его. Рапсодос крепко зажмурился, и резавшая глаза яркость отступила. Лаборатория. Генезис искренне надеялся, что не вернется сюда. Те же разрушенные стены, те же очертания Мидгара в проломах — только луна была слишком большой и болезненно-желтой. Разбитая регенерационная капсула — и тишина. — Генезис? Генезис! Внезапный звук — голос! — заставил его вздрогнуть. — На месте, — хрипло откликнулся Рапсодос, переводя дыхание. — Место знакомое? — Знакомое. Повисла неловкая тишина. Для Генезиса, впрочем, она не была неловкой — но собеседник явно не решался с ответом. — Спасибо. Рапсодос коротко кивнул новой тишине — он знал, что более никто не должен его потревожить — и устремился в другой конец лаборатории. Пробравшись сквозь дебри завалов, он увидел знакомую дверь — дверь, которой здесь совсем не место. Массивная, деревянная, увешанная цепями, словно пытающаяся вернуть себе лоск постаревшая красавица, оттого только нагоняющая больше страху. Раньше не было цепей, отстраненно подметил Генезис, и эта мысль обрадовала его. Он не сошел с ума — по крайней мере, еще не совсем. Несколько точных рубящих ударов — и цепи с тяжелым звоном расступились; замки покорно опали наземь и исчезли. Заперто. Кто-то отчаянно отказывался впускать его — был ли это он сам когда-то? Или новые гости спешили отгородиться?.. На той стороне послышалось шуршание, заставив Рапсодоса замереть. Тихие скребущиеся звуки на какое-то время прекратились; Генезиса тогда посетило чувство, будто кто-то стоит за спиной, готовый продолжить едва слышный скрежет. Он чересчур резко обернулся, но никого не обнаружил. За дверью вновь началась возня, к которой примешивались приглушенные звуки голосов — едва различимые, Генезис не сразу понял даже, что это именно голоса. В голове вдруг поселилась крамольная мысль разнести преграду в щепки, чтобы задело и потусторонних обитателей — хорошо задело. Но рука, занесенная для удара, вовремя остановилась. Наваждение рассеялось, стоило ему сжать другую руку, в которой он держал устройство. С той стороны послышался лязг цепей и замков; дверь тяжело проскрипела и приоткрылась. Генезис сделал глубокий вдох — и открыл её настежь. Люди. Три человека. Вид у них был измученный; легким налетом на костюмах светлела грязь, выражения лиц носили отпечаток смертельной усталости — у Генезиса при виде Турков кольнуло что-то в груди: именно таким он был, когда сумел выбраться. Быть может, желать кому-то такой же участи, пусть и неявно — отвратительно. Ещё одна деталь не могла не привлекать внимание: оружие было решительно нацелено прямо на него. Растянув на губах подобие приветливой улыбки, Генезис заговорил: — Цон, — кивнул в сторону вутайца; тот не сказал ни слова — только глаза презрительно сощурились. — Руд, — второй Турк также настроен был недружелюбно; Рапсодос обратился, наконец, к девушке. — …Запамятовал. Совершенно неграциозно он убрал рапиру и легко потрепал себя по волосам, будто бы порицая за плохую память. — Елена, — ответствовала хрупкая девушка, державшая оружие не менее твердо, чем её коллеги. Цон, Руд и Елена. Турки, пропавшие почти две недели назад. Уголок губ сам собой дернулся вверх от предвкушения пожурить Шинру за невнимание к подчиненным. — Елена, — весело повторил Генезис, выдыхая. — Прошу прощения, юная леди. И всё было бы хорошо при таком раскладе, если бы трое гостей убрали оружие — и если бы здесь был четвертый гость. Пока он думал, как бы испросить измученных Турков на предмет еще одного человека (человека ли?), взгляд уцепился за клочки бумаги, выглядывавшие из карманов их пиджаков; помимо прочего, Цон крепко сжимал в другой руке записную книгу. …Генезис не хотел сюда возвращаться — и мотивы для возвращения были прежде совершенно не ясны. Но теперь, глядя на них — похоже, Валентайна здесь никогда не было и Рив ошибся, — он чувствовал себя неловко за прежние желания и нежелания. В тот момент — совершенно неуместно для общей картины — щеки Генезиса тронул легкий румянец. — Прочитали? — вопрос этот не требовал ответа; неудивительно, что ответа он так и не получил. — Идёмте. Рапсодос развернулся было, но в памяти всплыло очень важное обстоятельство его чудесного побега — и промедление это стоило ему положения равновесия: кто-то напал сзади. Неуловимо быстрыми и чересчур точными ударами Генезиса отбросило на землю; в самый последний момент лишь он успел увернуться, чтобы не сломать устройство, но угол падения оказался не самым безболезненным, и на секунду Рапсодос позабыл, как дышать. Он приподнялся, пытаясь не задевать ушибленный локоть — рука, державшая прибор, от удара застыла и не шевелилась, — и тогда к затылку прижалось что-то плоское и холодное. Генезис невесело усмехнулся. — Это уже чересчур, вам не кажется? — Отнюдь, — ответствовали ему спокойным голосом. Рапсодос повернулся, насколько позволяло ему положение, и увидел, наконец, четвертого гостя странного подземелья. Гость этот был, в отличие от Турков, невозмутим и экстравагантен — и взгляд его светился тем же недружелюбием, что и взгляды остальных. — Винсент, верно? — Генезис всерьез задумался, как же ему вытащить четырех несговорчивых стрелков — и нужно ли. — Рив много о вас рассказывал — правда, не до конца был уверен, что вы здесь. — Рив, — повторил Валентайн, вежливо подталкивая Рапсодоса дулом в затылок. Генезис нащупал нужную кнопку на устройстве — и в следующее мгновение был уже на ногах, за спиной Винсента. Впрочем, он чуть не потерял равновесие, поэтому грациозным перемещение можно было назвать с трудом. Валентайн, молниеносно повернувшийся в его сторону, был по меньшей мере озадачен сложившимися обстоятельствами. Рапсодос обезоруживающе улыбнулся. — Пора нам отсюда выбираться, не находите? — все четверо собеседников хранили поразительное молчание. Генезис скептически нахмурился: неужели никому из них не интересно, что происходит? Будто бы держать его на мушке — самое верное средство! — Может быть, вопросы всё-таки будут? — Рапсодос в легком раздражении дернулся вперед, заставив Турков взяться за оружие с большим тщанием. К его немалому удивлению, заговорила Елена: — Всего один, — Генезис, загоревшийся неподдельным интересом, склонил голову в её сторону. — Ты собираешься нас отсюда вытаскивать? Бывший Солдат едва устоял от искушения разозлиться. Вместо ответа он задумчиво осмотрел маленькую стальную коробку, которую держал в руке, повертел в руках, точно вспоминал, как ей пользоваться, и, выдохнув легко и непринужденно, запустил устройство. В животе, как и прежде, всё болезненно сжалось; на секунду ощущение собственного тела затмило удивительные метаморфозы окружения, и когда зрение вновь вернулось, смотреть было уже не на что. Та же непроглядная тьма, с которой он встретился ранее, опутала всё вокруг. Сзади послышалось какое-то шевеление; за ним последовал звук падения и испуганный девичий вскрик. Затем наступило несколько секунд тишины. — Елена, слезь с меня, пожалуйста, — ровным, спокойным голосом донеслось из темноты. Что-то торопливо зашуршало. Генезис в замешательстве сжал посильнее стальную коробку. Место это совсем не напоминало конференц-зал — скорее, то же самое подземелье, где ему уже довелось побывать пару раз. За месяцы, проведенные в причудливой темнице, Рапсодос научился слушать своё тело, и привычная мелкая дрожь в пальцах тревожно сообщала: они всё ещё не на свободе. Он глубоко вдохнул. Выдохнул. Ненавистный страх, который любил обступать сознание в месяцы заточения, возвращался, приветствуя Рапсодоса, как старого доброго знакомого. Предательские мысли зародились в голове: его вновь хотели здесь запереть — Турков, может быть, выведут, а его — уже нет. Теперь уже трясло всё тело. «Мы выберемся отсюда. Выберемся», — Генезис решительно замотал головой и повернулся к остальным, сориентировавшись на звуки. В памяти всплыли обрывки разговоров, бесконечные предупреждения и мимолетные сожаления. Никто кроме Вайсса не хотел его здесь запереть. Никто. — Нам нужно идти вперед, — Рапсодос прилагал большое усилие, чтобы скрыть дрожь в голосе. Он припомнил слова напутствия, которые услышал, когда впервые взял в руки причудливый прибор. — Это переходная точка. Как только дойдем до конца — всё закончится. «Надеюсь…» Шли медленно, молча. Было холодно, душно и сыро; одежда холодными наслоениями липла к телу — но Генезис знал: то лишь иллюзия, бред изголодавшегося по ощущениям сознания. Знали это и Турки, и Винсент. Возможно, именно потому между ними так и не состоялось разговора. Не нужно. Обувь скрежетала песком под ногами. Слышалось тяжелое дыхание, жутким эхом отдававшееся то сзади, то спереди. Коридор не заканчивался: ни искорки, ни огонька вдалеке — и вновь к Рапсодосу подкрались подозрения. Генезис вновь попытался завести беседу; его терзало одиночество, особенно когда люди были рядом. — Я не всё знаю о той Баноре, но не всё мне известное изложено в дневниках, — начал он витиевато и издалека, приглашая — но ни в коем случае не испрашивая — задавать вопросы. — Что за подземелье было в могиле у дома — мне неведомо… Некоторое время никто не отвечал; только ненавистные шаги отмеряли время. — Это подземелье нибельхеймского поместья, — раздалось из темноты; Генезису показалось на миг, что разговаривает он сам с собой. Рапсодос помнил зловещее строение в безрадостном городке. Почему это место оказалось под надгробием его родителей? — Что в этом подземелье? — Склеп и лаборатория, — новый голос принадлежал Цону. Склеп… Генезис вспомнил свою запись из дневника, где рассуждал о странном обитателе темницы. Другая новость произвела на Рапсодоса куда большее впечатление: возможно, именно потому он оказался в той лаборатории, откуда исчез несколько месяцев назад. Возможно, странная реальность пыталась подстроиться сразу под двоих обитателей — поэтому фрагменты соединялись в хаотичном, но оставляющем за собой крупицы логики порядке. Значит, второй узник, кому принадлежало порождение дьявола в маске — Винсент Валентайн. Рив был удивительно прав в своих предположениях. Стоило ему о том подумать, как вдалеке маленькой звездочкой забрезжил тусклый свет. По телу разлилась ни с чем не сравнимая радость; Генезис словно почувствовал новый прилив сил. Оживление коснулось и остальных. — Цон, смотри! Там что-то есть! — радостно воскликнула Елена, внушая путникам иллюзию бодрости. — Тогда поспешим, — подхватил Рапсодос; для самого незаметно по лицу расплылась глупая счастливая улыбка. — Генезис, — вдруг окликнул его Цон; бывший Солдат участливо отозвался, и Турк задал вопрос, который долго его интересовал: — Тебя не было в этой Баноре, когда тут очутились мы, так ведь? — Это долгая история, — привычным самому себе голосом пропел Генезис, чувствуя удивительную легкость. — Я до сих пор не могу понять, как выбрался — но когда мы окажемся в… Эдже, верно? — Рапсодос чуть сконфузился, — я всё вам объясню. Тусклый свет понемногу приближался. В очередной раз Рапсодос с благодарностью вспомнил об устройстве — кажется, Рив называл его «фантом». — Генезис. Винсент нагнал его и теперь шел вровень; хоть лица было не видно, тон говорил о полной серьезности Валентайна. — Тебя отправил Неро? — Нет, это был Вайсс. Рапсодос рассказал о том, как очнулся посреди мидгарских руин, как подобрал капсулу с Шалуа и как сразился с Вайссом. Он даже поделился своими наблюдениями по поводу странности в поведении Цвета, когда Винсент бесцеремонно его прервал, заставив приостановить движение. Показалось ли Генезису, или в тот миг он и правду уловил горящий алым пламенем взгляд Валентайна? Винсент говорил коротко, но содержательно. Его рассказ о брате Вайсса, о его самопожертвовании и слиянии сознания Неро с Белым Императором вполне объяснял странные вспышки гнева, которые Генезис столь короткое время наблюдал. Валентайн поведал о Тьме, которой управлял Неро, и о том, как поначалу ошибся, приняв Вайсса за его брата, а пространство, в котором был заперт — за Тьму. — Тьма разрушает человека за считанные секунды, — Винсент понизил без того спокойный голос, — но здесь мы пробыли куда больше. — Здесь время идет по-другому, — добавил Генезис, и вновь его посетило ощущение, будто он разговаривает сам с собой, и нет никаких Турков поблизости — и Винсента тоже нет. — Рив опасался, что мы можем выйти отсюда слишком поздно, поэтому нам стоит поторопиться. У Валентайна было много вопросов, но пришлось согласиться с Рапсодосом, и они поспешили за ушедшими вперед и уже кликавшими их Турками; весь оставшийся путь Винсента занимали мысли о Вайссе, о таинственном побеге Генезиса — и обо всех тех людях, которые оказались вовлечены в бессмысленную игру, устроенную падшим императором. Им действительно следовало поторопиться. — Ещё один вопрос, Генезис. Это ты напал на Тифу? Генезис долго не отвечал. Погруженный в свои мысли, он задумчиво усмехнулся. — Я действительно был в подземельях Нулевого сектора, когда это случилось. Но единственная, кого я встретил — девочка-Цвет, Шелке. Больше там никого не было. И вновь, когда Рапсодос оказался лицом к лицу с бесплотным источником света, волна яркого свечения охватила его с головой, вытянув из легких воздух. Очнувшись, он увидел таких же недоумевающих, как и Генезис при первом своем путешествии, новоявленных спутников, и массивные дубовые двери перед ними услужливо и торжественно распахнулись. «Неужели я снова на свободе?» — Рапсодос вдохнул полной грудью теплый, перегретый воздух, и картина, открывшаяся перед ним, была сродни удару молотом по голове. Возгласы возмущения, прокатившиеся волной от Цона, Елены и Руда, свидетельствовали о том, что Турки видят тот же разрушенный конференц-зал, те же окровавленные тела людей — и тот же самый осенний ветер, врывающийся из огромного пролома в потолке, пронизывает до костей немилосердным мертвенным холодом.