Разговоры под метель

      Весна уступает февралю без боя, слишком усталая, простуженная сквозняками, она покорно позволяет себе замерзнуть, бросая теперь уже пустой взгляд на отчаянно ждущих ее прохожих.       У Риты не остается сил даже бояться, пустота линий прерывается треском помех и далеким шумом ветра. От красных маячков рябит в глазах и мучительно хочется выдохнуть. Кислород отдает кислым привкусом, остается солью на губах, не помогает. Булатов в сотый раз пытается прогнать ее спать, грозясь вырубить своими руками или просто добавить в очередную кружку кофе таблетку снотворного. Он судорожно вдыхает сжимая ее руку и беспомощно закрывает глаза. Он боится за них. За нее. В воспаленных глазах командира впервые — бессилие и серый океан отчаянья. В ее — только стекло. — Рита, пожалуйста…       Она качает головой и в тысячный раз повторяет знакомые позывные. Кофе из стаканчика заливает клавиатуру, тошнотворным запахом наполняя все пространство. Пальцы беспомощно цепляются за холодно-ледовитые грани столешницы, позволяя каким-то чудом удержаться на ногах.       Страх сжимает горло, перед глазами цветные блики, ей хватает сил пройти по коридору в сторону уборной. Холодная вода на несколько секунд возвращает в реальность. Из зеркала размытое отражение боли. В коридоре неожиданный шум, слишком много голосов и нервы натягиваются звенящей струной, готовой вот-вот разорваться. — Вызовите врача, адмиралу плохо..       Кто-то отталкивает ее, спеша на помощь, плечо запоздало отдает болью, а она сама уже сидит рядом с ним, пристально вглядываясь в измученные глаза. Пугающая бледность и от того еще черней круги под глазами. — Ваня, держись…       Он отказывается от госпитализации, а сделанная на скорую руку кардиограмма летит мимо мусорной корзины. У нее нет сил, чтобы упрекнуть или заставить. Закрывая лицо руками, она мечтает спрятаться от всего мира. Он же вновь до боли стискивает ее руки. У успокоительного горький вкус, в уголках глаз выступают слезы от кашля, а стакан брызгами разлетается в стороны. На ее запястьях синяки, на его шее глубокие царапины. Одна на двоих безграничная боль. Двое суток почти безумия прерываются одним коротким. — Все живы… Этого достаточно, чтобы вновь найти в себе сделать вдох. Все живы, и они тоже, и пусть где-то в сердце очередной рубец. Февраль не может длиться вечно…