Ты, пидор

Олег проснулся и некоторое время ничего не соображал: что происходит и где он. Во рту было сухо, голова противно ныла, да ещё общее ощущение какой-то несвежести… И рядом кто-то лежал, наваливаясь горячей тушей ему на плечо. Не Санёка, это точно: Санёка легче, прохладней и пахнет не так… Ойёптыжблядь! Это Гарик! Ну конечно, Гарик вчера приехал! Они посидели, выпили и… Тут взгляд Олега упал на часы и он, выбросив из головы всё ненужное, принялся тормошить сладко спящего друга — Гарик, бля, вставай, у тебя поезд через час! — Как через час! Ой, ебать… — Гарик рванулся с постели и схватил себя за голову. — Мы что вчера, пиво с водкой мешали? — Мы, бля, вчера что только не делали, — Олег на секунду уткнул лицо в ладони. Картина ночных безумств, как он её ни отгонял, вырисовывалась всё отчётливее и отчётливее. Санёка, прижатый к кровати, с полными слёз глазами. Обнаженный Гарик. Бутылка в его руках. Они с Гариком, страстно целующиеся… На этом моменте Олег застонал, но память-предательница, вместо того чтоб милосердно спрятать всё в пучину алкогольного беспамятства, воспроизводила всё в подробностях — шершавые, горячие губы, жесткая, хоть и чисто выбритая кожа, чуть горьковатый привкус табака и водки… Поцелуй, напоминающий борьбу, поцелуй, в который оба вкладывали всю свою силу и возбуждение, грязное, запретное возбуждение от того, что занимаются сексом с парнем… Судя по жалобному стону и приглушенному мату, Гарик тоже начал припоминать. — Давай, поторопись, а то не уедешь ни хрена, — бросил Олег, вставая. И наткнулся на Санёку. Тот так и не смог встать, просто лежал на животе, обнаженный, в странной позе — похоже, свести ноги ему было больно. На внутренней стороне бедра явно виднелись засохшие следы крови. — Блядь, — только и смог сказать Олег. — Твою же мать, — согласился Гарик. Друг на друга парни упорно старались не смотреть. — Он жив? — Гарик протянул руку к неподвижному телу, но отдёрнул, так и не коснувшись. — Вроде да, — Олег подхватил лёгкое, совсем холодное тельце и положил в согретую ими постель. Накинул сверху одеяло, словно пытаясь скрыть от самого себя всё произошедшее. Санёка так и не пошевелился, только чуть слышно вздохнул — то ли от боли, то ли от тепла. — Слушай, а это, — Гарик всё никак не мог отвести взгляд от скрытого одеялом тела, — а ему, ну… хоть восемнадцать-то есть? — Вроде да, — буркнул Олег, — давай собирайся, опоздаешь. Следующие двадцать минут были до отказа забиты делами: Гарик ополаскивался под холодной водой, Олег наливал чай, потом они вместе смотрели, не забыли ли где чего, глотали чай и аспирин… Оба упорно обходили тему ночного происшествия молчанием. Олег решил проводить Гарика до поезда. Ему необходимо было выйти, подышать, привести мысли в порядок. Санёка… Санёка, лежащий на полу, с кровавыми следами на ногах, и пустая бутылка из-под пива, откатившаяся в угол… На поезд они успели. — Ну давай, передавай своим привет, — быстро пробормотал Олег, хлопая Гарика по плечу. Раньше они всегда обнимались на прощание и при встрече. Ещё вчера, когда Гарик выпрыгнул из вагона, Олег обнял его и прижал к себе, с силой хлопнув по спине, — ничего такого. Люди никогда такому не удивлялись: здороваются после долгой разлуки, друзья или братья. И сейчас бы никто ничего не подумал, да только вот… …Кожа у Гарика влажная и ровная, сильные плечи напряжены, одна ладонь скользит по спине, другая гладит коротко стриженный затылок, его губы сами тянутся к нему, язык раздвигает зубы, не столько лаская, сколько пытаясь подавить… …вот теперь как после этого всего? — Ага, передам. Ты это, береги себя, и это… Санёка… — Что? — Бросай его нахер. А то затянет, я тебе говорю. Потом уже не отпустит, не сможешь нормально. — Ёбнулся, что ли? — Олег впервые за всё утро взглянул Гарику в глаза. Серые с желтыми прожилочками, так похожие на его собственные — не показалось ночью. — Серьёзно говорю. «Провожающие, просьба освободить вагоны». — Ладно, давай, спишемся ещё, — Олег торопливо приобнял Гарика, на секунду прикоснувшись щекой к его щеке, и почти выбежал из вагона. Гарик вздохнул и сел на сиденье, глядя, как тот идёт по перрону, засунув руки в карманы и низко опустив голову — знакомый жест, Олег так ещё из школы шел, когда очередную двойку тащил. Голова всё-таки побаливала, да и не выспался он нихрена. Ничего, ему ещё двое суток в поезде… Вдруг захотелось упасть, заснуть и никогда больше не просыпаться. Или просто не приезжать в город детства, не останавливаться ночевать у лучшего друга. Поморщившись, Гарик взял оставленную кем-то на столике бутылку с водой и начал пить, глядя, как поплыл перрон за окошком. «Ничего, — пронеслась в голове бессвязная мысль, — вот я и уехал… Теперь ничего». Олег поймал такси, лишь немного отойдя от вокзала. Нахрен автобус! Похмелье отступало, в голове прояснялось, и теперь паника накатывала волнами. Санёка. Как он там? Что с ним? Что он, Олег, с ним сделал? «Олежа, миленький, не надо…» Как же он докатился до такого? На ум пришла первая встреча с Санёкой — тогда, в декабре, Санёка, лежащий в снегу и неловко пытающийся увернуться от пинков. Ему сначала показалось, что девушку бьют, и он озверел, но даже когда понял, что это мальчик, злость на придурков всё равно не утихла — нашли на кого напасть, герои, блин! Санёка, бестолково пытающийся стереть кровь с лица леденеющими на морозе влажными салфетками, вызвал у него острый приступ жалости. И он позвал его домой. Домой. Он привёл педика домой. Скажи ему кто об этом раньше — Олег бы только посмеялся, а то и пиздюлей прописал бы рассказчику. Но это случилось. «Чай будешь? А пожрать у меня нихрена нет, я готовить так и не научился, вот. Один живу уже сто лет, так даже яичница пригорает постоянно». «Ааа... А я хорошо готовлю! Хочешь, я тебе приготовлю чего-нибудь вкусненького?» «Плов можешь? Обожаю плов. Я со своей бывшей только из-за плова и встречался: такая дура и блядь была, но плов готовила классно». «Конечно. А у тебя ингредиенты есть? Специи и всё такое?» «Да кажется от Ленки остались — глянь по шкафам, а я пока почту проверю». Плов был вкусный. Ещё вкуснее, чем Ленка готовила, хоть и пришлось ему сбегать за мясом и морковкой. С водочкой — ах, самое оно! Санёка тоже выпил и быстро опьянел, начал улыбаться и застенчиво так поглядывать. Хорошенький… «Меня из дома выгнали. Просто так вот сказали: иди куда хочешь и не возвращайся. Да потому что… Потому что узнали, что я в институте с парнем встречался! Вот прикинь, да, мало мне того, что я педик, так ещё и жить негде…» Санёка жаловался на жизнь, а Олег, слегка опьяневший, вдруг посмотрел на него совсем под другим углом. Вот оно что. Педик, значит. С парнем, значит. Мысль была интересная и после следующей рюмки оформилась окончательно. Значит, педик — парень, которого можно трахнуть. Нормального парня, конечно, нельзя. А педика — можно. Один раз не это самое, кстати. И Санёка хорошенький, кстати. Ещё рюмка укрепила его решительность, недотрах вставил своё веское слово — и вот, Санёка уже голенький под ним в кровати: «Олег, ты смажь чем… Ой, медленней, пожалуйста, ой, осторожней!» У них в постели потом долго ещё были сплошные «Ой» и «Медленней», ну, то есть у Санёки, конечно, потому что Олег не знал что, куда и как. Ему самому хорошо всегда было. Потом уже он, конечно, научился поосторожнее и ласкать Санёку привык так, чтоб тот тоже кончал. Он такой всегда был после секса — тёпленький, спокойный, ласковый. Олегу стоило большого труда иногда в минуты послеоргазменной нежности не поцеловать его прямо в губы. Но нет. Это он ещё с детства помнил: поцелуешься с пидором в губы — сам пидором станешь. А он, Олег, пидором стать не планировал. Он вообще думал, что это всё ненадолго, что поторчит Санёка тут неделю или две и свалит. Ага, как же. Свалит… А что если он захочет уйти сейчас? Такси попало в пробку, и Олег нервно барабанил пальцами по коленке. Ему представлялось, как Санёка встаёт, прихрамывая, натягивает джинсы, достаёт из шкафа большую спортивную сумку и начинает быстро, смахивая слёзы, кидать туда свои немногочисленные вещички… Нет! Куда он пойдёт, в таком-то состоянии? А если… Следующая мысль заставила покрыться холодным потом и скрутила кишки в тошнотворный узел. Вот Санёка встаёт, не одеваясь, идёт в ванную, наполняет её. Берёт из шкафчика лезвие, ложится в воду… «Нахрен выброшу все лезвия и куплю электробритву», — бессмысленно думал Олег, забывая взять у таксиста сдачу и взбегая на третий этаж, роняя ключи и почти выбивая дверь. Фу-ух… Сердце как будто прыгнуло на тарзанке и вернулось на место. Санёка никуда не делся. Хотя, похоже, в ванную всё-таки сходил. Он сидел на диване, совершенно мокрый, лишь слегка завернувшись в одеяло, на котором от волос уже начало расплываться тёмное пятно. И смотрел, не отрываясь, в телевизор. В выключенный телевизор. — Санёка, — шепотом почему-то, словно боясь напугать, робко позвал Олег. — Эй, Санёка ты… ты как? И замолчал, понимая, что спрашивать бесполезно. Как может быть человек после такого? Нормальный человек, не какой-нибудь извращенец-фетишист? А тем более Санёка. Санёка — нежный, ласковый и застенчивый. Олег присел рядом на диван и тяжко вздохнул. На правой щеке у Санёки красовался маленький, но отчётливый синяк — это там, где он нажал, заставляя его открыть рот. На тонких запястьях тоже виделись отметины, и по всему телу, наверное, — у Санёки кожа тонкая. Олег дотронулся до стискивающих край одеяла пальцев, но Санёка даже не вздрогнул — просто разжал и уронил руку. Одеяло сползло, открывая белое плечо и шею, тоже всю в синяках. — Санёка, — ещё раз позвал Олег, — может тебе это… Прилечь? Ноль реакции. Не слышит. Не видит. Не ответит. Чувство вины, горьковато-кислое, нахлынуло волной откуда-то из солнечного сплетения и застряло комом в горле. Что же он натворил — он, взрослый сильный мужик? Что же он натворил, что он сделал с живым человеком? …В шесть лет у Олега была такая игрушка — зайчик с барабаном. Заведёшь его ключиком — и он начинал колотить лапками в барабан. Смешная такая игрушка. Ну кто покупает такое маленькому пацану? Они с Гариком (ну конечно же!) захотели посмотреть, как игрушка устроена. И сломали. На вид заяц остался прежним, только вот лапками колотить перестал — без толку было крутить ключик. Ну подумаешь, им и так играть было не интересно: это не машинка и не пистолет. И всё-таки Олег держал его на полке долго-долго. Глядя на зайчика, он чувствовал смутную вину, которую едва ли осознавал полностью: у этой игрушки была какая-то жизнь, какое-то предназначение, а он всё отобрал. Теперь это просто кусок железа, обклеенный искусственным мехом. «Ты прости меня, зайчик, — иногда, когда точно никто не видел, тихонечко шептал маленький Олег, осторожно беря игрушку в руки, и слёзы наворачивались на глаза, — прости меня, пожалуйста». Но время шло, а зайчик оставался всё таким же холодным и недвижимым. Олег подрос — пистолеты, машинки, роботы окончательно вытеснили из его комнаты другие игрушки, а потом в свою очередь их потеснили футбольный мяч, видеокассеты, приставка и порножурналы. Кто в детстве не ломал игрушек? Сломанные игрушки просто выкидываются. «Бросай его нахер». Только вот Санёка — не игрушка. Он жил с ним всё это время, ждал его с работы, готовил ему еду, терпел его выходки и показное равнодушие и ничего не просил взамен. Никогда его ни в чём не упрекал — ни в том, что он называет его пидором, ни в том, что они скрываются ото всех, ни в том, что Олег отказывается его поцеловать по-настоящему. И сейчас не упрекнёт, просто будет сидеть вот так вот молча… Что же он наделал?! Это всё Гарик, ну конечно. Стоило ему приехать, и старое желание быть крутым перед ним вернулось. Он же старше на два месяца и всегда это старался подчеркнуть. А ещё ему всегда хотелось, чтобы Гарик им восхищался — тем, какой он умный, сильный, смелый. Олег всю жизнь выпендривался для этого. Он и пиво-то в первый раз попробовал один, тайком, и долго отплёвывался, но приучал себя пить, чтоб потом при Гарике небрежно так глотнуть и краем глаза поймать его восхищенный и слегка завистливый взгляд. И протянуть ему бутылку, снисходительно глядя, как тот морщится от неприятного вкуса. И так всегда: курить, пить, хулиганить, тёлок клеить — лишь бы Гарик смотрел. И вот, пожалуйста, довыпендривался… Санёка всё так же сидел, не меняя позы. Он даже не плакал. Олег не любил, когда Санёка начинал плакать — это его жутко стопорило. Но сейчас он был бы рад, начни тот рыдать, истерить, да хоть тарелки бить — пофиг! Тарелки новые купим. Нет. Сил глядеть на это безмолвие не было, и Олег пошел в ванную, откуда доносилось громкое «кап-кап-кап»: видимо, Санёка не до конца закрутил кран. …Санёке не было холодно. Даже больно уже почти не было — он съел несколько таблеток обезболивающего. Было… Было просто плохо. Тоскливо. А ведь он знал. Знал, что именно так всё и будет. Об этом ещё отец ему говорил. «Ёбанный пидор, и что ты думаешь? Да ты просто подстилкой станешь, будут тебя ебать все подряд, и загнёшься ты от СПИДа». Да… А он мечтал… Дурак. Ещё после Руслана надо было догадаться, что так и будет. И теперь вот и Олег его прогонит. Зачем ему педик, в два смычка попользованный? Санёке вновь вспомнилось, как он встретился с Олегом. И зачем он тогда вступился, зачем не прошел мимо? Санёка бы остался в сугробе и тихонечко бы замёрз всем на радость. Зачем он живой кому-то? Зачем он дышит, чувствует, любит?.. В ванной Олег уставился на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел парень лет двадцати трёх, коротко стриженный, небритый, с такой рожей, что гопники сами за мусорку спрячутся. Как ему вдруг захотелось, чтоб этот парень вышел из зеркала и как следует уебал ему по роже! — А ты, пидор, — тихо сказал своему отражению Олег, — ах ты сука, ах ты ж блядь подзаборная… Ёбаный пидорас, вот кто ты! Но отражение осталось там же, за зеркальной кромкой. Захотелось въебать себе, как в том фильме, где парень дрался сам с собой. Но Олег просто закрутил кран, ещё раз бросил на себя презрительный взгляд и вышел из ванной. Санёка сидел в той же позе, в какой он его оставил. Подходить отчего-то было страшно. «А ему, ну… хоть восемнадцать-то есть?» — всплыло в голове. А ведь и впрямь. Олег подошел к шкафу, где на полке лежали их общие документы. Достал паспорт Санёки, открыл и застонал от жуткого желания разбежаться и удариться головой об стену. Санёке было восемнадцать. Уже два дня как было. Бля.