Аромат лилий

      С глухо захлопнувшейся дверью промелькнула и исчезла полоска тусклого света, озарявшего помещение. Кэссиди ещё несколько секунд слышал лишь размеренные удаляющиеся шаги Шервуда прежде, чем его с головой накрыла паника. Этот жуткий мрачный дом, как аттракцион ужасов, которым заправляет чокнутый садист! — Выпусти меня отсюда! Выпусти! Выпусти!        Никто не придёт и не услышит. Как в ту, первую, ночь. Но, если тогда он едва соображал от препарата, которым пичкал его Натаниэль, то сейчас осознание оставалось острым и отчётливым. Шервуд запер его здесь надолго. Неделя?! От одной этой мысли он кричал, колотя в дверь и срывая голос. Снова. Все его попытки выбраться из этого ада оборачиваются ещё большим кошмаром. Супруг лишил его всякого пути к отступлению, всякого права на собственную жизнь. — Ненавижу тебя, тварь! Чтоб ты сдох! Ненавижу!        Он сполз по двери на пол, закрыв лицо ладонями. От слёз в голос била крупная дрожь. Всё, что представляла собой привычная жизнь, рухнуло в один миг. Всё, во что он верил, оказалось пустым и ничего не значащим. Любовь, преданность, дружба, человечность, в конце концов! Всё это пустые громкие слова. И как итог — пыльный пол холодной пустой комнаты. Неделя! Да здесь и несколько минут находиться невыносимо!        Кэссиди медленно огляделся: нет, темнота не скрывала ничего, кроме голых стен. Здесь явно не делали ремонт уже несколько десятилетий, и отопление сюда доходит паршиво, а изо всех щелей дует. Как же холодно! Он отодвинулся в угол, вжавшись в него спиной, так хотя бы есть иллюзия, что менее зябко. Отсюда нужно выбираться, и никто не сделает это за него. Но как, когда Шервуд отобрал у него даже одежду, когда в комнате нет ничего, кроме заколоченного окна? Некоторое время он смотрел на этот скудный источник преломлённого света, а затем подошёл, выглядывая в небольшие просветы. Конечно, внизу обрыв и по-прежнему завывает метель. Если бы ему даже каким-то образом удалось выбраться, на той стороне это мгновенная смерть. Такая мысль заставила отшатнуться, вновь вернуться на пару шагов назад, в «тёплый» угол.       Он до наступления темноты пытался придумать выход. Но накатывало только ещё большее отчаянье, осознание тупика. Никто не приходил, ни когда он кричал до хрипоты, ни когда упал в изнеможении, свернувшись на грязном полу. Бессильные слёзы раздражали, а беспрерывно вертящиеся в голове мысли о предательстве Энди хотелось вырвать с мясом. Его искусственная улыбка, его развязность, его попытка заменить собой Кэссиди. — Хочешь быть мной, так замени меня здесь! Так ведь, по-твоему, лучше!        Позади скрипнула дверь, но Кэссиди не осилил поднять голову и обернуться. К тому же, за эти бесконечные часы в разрастающейся холодной темноте движение рядом чудилось уже не единожды. И столько раз оказывалось лишь плодом воспалённого воображения. — Встань.        Кэссиди вздрогнул, не ожидая услышать голос, и от его интонаций ощущая, что стало ещё холоднее. Он поспешно сел, подняв взгляд на Шервуда, тёмного в освещённом дверном проёме. — У тебя, наконец-то, проснулась совесть, ублюдок? — Ты выглядишь грязно. Тебя нужно помыть.        Встать оказалось не так легко, как казалось. Он едва окреп, и день, проведённый на полу этого страшного карцера, едва ли пошёл на пользу. Но, видя, как Шервуд освободил проход, он двинулся вперёд. Секунду Кэссиди задержался на пороге, глядя в светло-серые глаза снизу вверх. А затем рванулся в сторону. Куда, зачем и как — неважно. Это был панический бесконтрольный порыв, и, прежде, чем он успел осознать, что делает, сильная горячая рука припечатала его к стене, стиснув шею. — Стоять. — В голосе Шервуда, раздавшемся над самым ухом, слышалась холодная злость, и от неё ещё страшнее. — Пусти! Пусти меня, чокнутая мразь! — Кэссиди изо всех сил вцепился в запястье супруга, отталкивая и царапая, но тот лишь сильнее стиснул пальцы. — Закрой свой рот, щенок. Пора бы усвоить одно простое правило: я говорю, ты выполняешь. Иначе пеняй на себя. Я достаточно доступно объяснил?        Он продолжал упираться, но воздуха категорически не хватало. Шервуд не отпускал, и перед глазами начинало темнеть. — Задуши меня, — одними губами прошептал Кэссиди, со злостью глядя на мужа. — Не подавай мне интересных идей. Пошли, — Джеральд рывком отстранил его от стены, оттаскивая вглубь коридора, где обнаружилась небольшая ванная.        Здесь оказалось значительно теплее, хотя озноб не уходил ни на минуту. Уже наполненная горячей водой ванная вызывала стремление забраться в неё сию же секунду. Кэссиди было гадко от собственной наготы, от того жалкого вида, в каком он находился из-за этого ублюдка. Дыхание ещё не успело восстановиться, и он шумно хватал воздух сквозь приоткрытые губы, всё ещё ощущая сжимающиеся на шее пальцы. — Можешь сходить по нужде. — Мужчина кивнул на сомнительную перегородку, не обращая внимания на возмущённое лицо супруга и явно не собираясь никуда выходить. — Я тебе, что, животное?! Оставь меня! — Если я захочу, ты станешь моим дрессированным питомцем на цепи. Давай, у меня нет времени с тобой возиться. — Так и проваливай! И ни за что, слышишь, говнюк, ни за что, я не стану прогибаться под тобой!        Реакция последовала незамедлительно: он обхватил шею мальчика сзади, резким движением пригибая к ванной, лицом в воду. Кэссиди тут же рванулся в сторону, отчаянно пытаясь подняться. Дыхание ещё не до конца выровнялось после того, как Шервуд душил в коридоре, и сейчас он в миг наглотался слишком горячей воды. Да, он сам прошептал это: «задуши», но ведь до последнего верил, что он отпустит. А сейчас — не закричать, не вырваться, не попросить.        «Я не хочу умирать! Нет, пожалуйста! Хватит! Я больше не могу…»        Реальность начала стремительно уплывать, и тут рывок назад. Кэссиди зашёлся в безостановочном кашле, выплёвывая воду, мерзко булькающую в лёгких. — Ненавижу. Как же я тебя ненавижу. — хрипло прошептал он, поднимая глаза на невозмутимо стоящего рядом Шервуда. — Приступай. И не вынуждай меня повторять. У тебя минута.        Это было… мерзко. Стыдно и унизительно поддаваться, пусть и не видно иного варианта. Шервуд приказал забираться в ванную. И, пожалуй, этот приказ Кэссиди выполнил с наибольшей охотой. Вода согревала, хоть и не сразу. А Шервуд стоял рядом, наблюдая. — Мойся, чего сидишь?        От внезапного тепла не хотелось двигаться вовсе, только закрыть глаза и отключиться. Кэссиди готов был проигнорировать очередной приказ Джеральда, но тот сам склонился, выдавливая в ладонь шампунь и запуская пальцы в влажные светлые волосы. Кэссиди дёрнулся, не ожидая этого прикосновения, и недоумённо поднял глаза. — Не прикасайся ко мне, — тихо, но отчётливо произнёс он, поймав взгляд супруга. — Тогда сделай это сам и поживее. — В голосе Шервуда прозвучало раздражение, и он отступил назад, пристально наблюдая.        Вылезать из тёплой воды не было никакого желания, и, если бы муж не двинулся в его сторону, Кэссиди не заставил бы себя подняться сам. В руки прилетело полотенце, и, когда он вытерся, кутаясь в мягкую ткань, Шервуд задрал его лицо за подбородок. — Не… — Замолчи. — пальцы настойчиво удержали, и во второй руке супруга показался стакан воды. — Пей до дна.        Пахло лекарством и на вкус омерзительно горько. Кэссиди поморщился, пытаясь отвернуться, но Джеральд разжал пальцы, лишь влив пойло в его рот. — Что это за дрянь? — вытирая губы тыльной стороной ладони, выдохнул мальчик. — Одна из лучших наших разработок. А то ты слишком часто валяешься в постели с болезным видом. Пошли. — Куда?..        Шервуд молча подтолкнул Кэссиди из ванной, и только у старой двери он понял, что супруг привёл его обратно. — Нет! Только не туда! Я не хочу! Не надо! — У тебя проблемы с памятью? Ты наказан. И ты останешься здесь на две недели, если не исправишься раньше. В чём я сильно сомневаюсь.        Толчок вперёд, захлопнувшаяся дверь и темнота. Больше никто не приходил. Ни ночью, ни утром. Только, когда он разлепил глаза, рядом обнаружилась тарелка с весьма скромной едой и стакан воды. Голоса кричать не оставалось, но до наступления темноты Кэссиди пытался. А с ней захватывали образы: Энди и Алан. С того злосчастного дня рождения и до вчерашнего дня.        Вечером Шервуд снова появился на пороге этой страшной комнаты, критически окинув взглядом почти не тронутую тарелку и кутающегося в испачкавшееся полотенце мальчишку. — Почему ты ничего не съел? — Я не хочу есть. — Тогда ты умрёшь здесь медленной и мучительной смертью. — Мне холодно. — Если ты хорошо попросишь, я дам тебе одеяло. — Я не стану выполнять твои извращенские прихоти, сволочь! — Как скажешь. — Шервуд коротко кивнул и двинулся к двери, почти уже закрывая ее с обратной стороны. — Стой! Пожалуйста! Я сдохну здесь от холода!        Джеральд развернулся, неспешно подходя и смотря сверху вниз. — Просишь? — Прошу…        Шервуд снова отвёл его в ванную, повторяя вчерашнюю процедуру. Правда, на этот раз Кэссиди не сопротивлялся, не пытался убежать по пути и вымылся прежде, чем муж решил бы прикоснуться к нему. А по возвращению в ненавистную комнату, в ней обнаружился матрац и одеяло.        Дни тянулись бесконечно долго, и Кэссиди казалось, он сходит с ума, или вовсе давно уже тронулся. Приступы истерики и попытки выломать эту чёртову дверь сменялись полной апатией, а затем снова. А где-то в середине недели Шервуд застал супруга у разбитого вдребезги окна с окровавленной от осколков рукой и одним из них у шеи. — Ещё шаг, и я воткну это себе в горло. — Ты не осмелишься. — Спорим? А что будет, если выиграю я?        Кэссиди зажмурился, нажимая куском острого стекла на свою шею. Больно и до слёз страшно ощущать, как по коже потекла горячая кровь. Джеральд оказался рядом в одну секунду, выбивая из руки осколок и вжимая его в стену. — Не трогай! Нет! Я не хочу так больше! Я ненавижу тебя! Твой грёбаный дом! Отпусти меня!..        Шервуд не слушал, стиснув его в своих руках и не давая дёрнуться. Кэссиди затих, обессилено уткнувшись лбом в плечо супруга. — Ну что за глупости ты творишь? Неужели думаешь, я позволил бы тебе это сделать?        Джеральд опустился на матрас, увлекая Кэссиди за собой и беря его пораненную руку в свою. Тот не шевелился, отсутствующим взглядом смотря перед собой. За резким всплеском пришёл полный упадок, и он, словно со стороны, наблюдал, как Шервуд вынимает из кровавых порезов куски стекла, как Августин принёс резко пахнущие спиртом лекарства, как поверх ран плотно и аккуратно легли бинты.        Слуги, движение вокруг. Он не успел осознать, как оказался в ванной, согреваясь в тёплой воде. Отключало, нещадно и стремительно, настолько, что он не успел воспротивиться тому, как Джеральд сам принялся мыть его, скользя пенными ладонями по его телу. Но затем — снова эта комната, и, оказавшись на уже привычном матрасе, Кэссиди не сдержал слёз. Что бы он ни делал, как бы ни рвался отсюда, как бы ни кричал и не бился, всё заканчивалось этими опостылевшими холодными стенами. Кажется, прошла уже вечность, и кошмар стал абсолютным. То, что Шервуд называл наказанием, просто стирало его самого, и отчаянные попытки цепляться за себя прежнего, оканчивались ещё большим ощущением бессилия и безысходности.        И как они так оперативно поставили в раму новое стекло? Судя по виду, новое и непробиваемое. Эта мысль ползла смазано и абстрактно. Кэссиди задержал взгляд на окне, а затем встрепенулся, ощутив, как по его волосам и щеке прошлись горячие пальцы Шервуда, стирая влажную дорожку. Он зажмурился на несколько мгновений, а затем заставил себя открыть глаза и повернуть голову. Взгляд светло-серых глаз, неотрывно сверху вниз. — Убирайся, — едва слышно, но со всей злостью, на которую он был сейчас способен.        Джеральд задержался на бледном лице Кэссиди, на пару секунд прищурившись, губы сжались в полоску, а затем он порывисто встал, молча закрыв дверь с обратной стороны.        На следующий день муж не приходил. И на последующий тоже, и ещё через один. Вместо него заявлялся Августин или какой-то тучный молчаливый слуга, чье имя оставалось неизвестно.        Кэссиди много спал. Наверное, от того, что сон — единственное спасение из реальности, в которой нет ни тепла, ни надежды. Хотя и в сновидения гадкие картинки проникали, навязчиво и преувеличенно ярко, так, что он, то и дело, просыпался с криками, а после снова засыпал, надеясь, что без сновидений. Энди и Алан, снова и снова, то обнимаясь, то смеясь над ним, то вовсе трахаясь на его глазах. И на фоне этого Шервуд, чьё поблескивающее красным камнем кольцо он безуспешно пытался стянуть с пальца, но оно оставляло кровавые царапины и возвращалось на место.        В эту ночь сон был странный. Сквозь него пробивались ощущения тепла и лёгких мурашек по обнажённой коже. Слишком откровенно и, в то же время, так дразняще, что Кэссиди, ещё не проснувшись, подался навстречу источнику ласки. Чужая ладонь прошлась по его груди, вниз, к животу, и мягко, но, вместе с тем, настойчиво, к члену. Он вздрогнул, нервно облизнув губы, и попытался открыть глаза, но увидел лишь темноту. Что-то мешало, и он потянулся к своему лицу, успев коснуться гладкой ткани кончиками пальцев, прежде, чем его запястье аккуратно перехватили сильные пальцы, укладывая на матрас. — Какого…        Слова прервались ощущением горячих губ по шее, от которых он замер, отворачиваясь. Приятно до мелкой дрожи, и с тем, как ладонь начала двигаться по его члену, умело и жарко, он не сдержал тихого стона. Стало стыдно, и бледных щёк слегка коснулась краска, но, будучи измученным морально и физически, Кэссиди едва мог сопротивляться тому, что доставляло такое чувственное удовольствие.        Эти губы скользили по коже, горячо, страстно, лишая контроля. А внизу живота становилось нестерпимо жарко, настолько, что он уже стонал в голос, двигая бёдрами навстречу. Так нельзя, так не должно быть! И он наверняка знал, кто делает это с ним, кто заставляет реагировать так развратно. Повязка на глазах лишала возможности увидеть, и, может, оно к лучшему. Ведь темнота словно снимала ответственность, позволяя воспринимать только прикосновения, и от них по распалённому изогнутому телу шла дрожь. Горячие ладони, ласкающие его везде, поощряли каждый стон, доводя до предела, и Кэссиди не смог сдерживаться долго, с коротким возбуждённым вскриком кончая в ладонь своего мучителя.        На несколько мгновений оказалось нечем дышать, и он едва чувствовал собственное тело, а затем одним рассеянным движением стянул с глаз повязку и поспешно отвернулся к стене, чтобы не видеть того, кто всё ещё находился здесь. — Доволен собой? — тихо произнёс он, отодвинувшись дальше от ладони Шервуда. — Вполне. Теперь я вижу, как ты развратен на самом деле.        Он снова встал и вышел. А Кэссиди безумно хотелось отмыться. Как он мог поддаться?! Как мог поддаться этому жуткому ублюдку, стонать в его руках, едва ли не прося ещё?! Даже, если нет сил, если эти прикосновения стали единственным приятным ощущением за проведённые здесь бесчисленные дни! Хочется содрать с себя кожу, как нечто грязное, хотя едва ли и это поможет. Отвращение к собственному телу подступило сильнее, чем когда-либо, и он до крови закусил губу, чтобы не расплакаться в довершение собственного падения.        И снова дни. Молчаливые, тягучие, полные собственных мыслей и кошмаров. Два или уже три, он давно сбился со счёта, сколько времени провёл здесь. А затем на пороге снова появился супруг. Одет, как с обложки делового журнала, идеально собран и уверен в себе. Себя же Кэссиди чувствовал испачканным и разбитым. Все эти дни жгучее чувство стыда никуда не девалось. А отсутствие всякой одежды лишь подогревало это ощущение. Видеть своё обнажённое тело было мерзко, хотелось скрыть его, раз уж отмыть не получится.        Шервуд стоял напротив, окидывая закутавшегося в одеяло мальчишку долгим взглядом. — Чего уставился? Когда ты выпустишь меня отсюда? Сколько можно издеваться?! — Сколько потребуется. Но я даю тебе шанс выйти отсюда раньше. И только от тебя зависит, останешься ли ты здесь, или вернёшься к нормальной жизни. — Джеральд сделал паузу, глядя в настороженные бирюзовые глаза. — После той ночи… я думаю, тебе это будет нетрудно. Встань на колени и обслужи меня своим грязным ртом.        Кэссиди поморщился, подавшись ещё дальше к стене, хотя и так практически вжимался в неё. — Я доставил тебе удовольствие, теперь твоя очередь. Или же ещё неделя здесь? Выбирай.        Кэссиди медлил, лихорадочно ища третий вариант. Но его не находилось. Сделать то, чего требует Джеральд, омерзительно. Оставаться здесь — невыносимо. Ещё день, и он сойдёт с ума, и тогда уже ничего не будет важно. Он поднялся, на пару секунд задерживаясь напротив Шервуда, а затем медленно опустился на колени. Дальше падать некуда. Кэссиди зажмурился, не желая смотреть. Последняя попытка спрятаться. — Открой глаза. — требовательный голос сверху. Кэссиди отрицательно мотнул головой, а затем, чувствуя слишком затянувшуюся паузу, заставил себя это сделать.        Этот псих может выкинуть что угодно. Оставить его так, захлопнув дверь ещё на неделю за это маленькое неповиновение. При этой мысли по телу прошлась ощутимая дрожь. Шервуд зарылся пальцами в его волосы, придерживая, а вторую опустил к ширинке дорогих брюк. Секунда, две, три. Кэссиди казалось, время издевательски остановилось на том моменте, где больше всего хотелось вырваться, закричать, ударить, но он стоял перед этим выродком на коленях, ожидая, пока он вставит свой отвратительный отросток между его губ. — Не здесь. — коротко произнёс альфа и резко убрал руки, как от своего паха, так и от волос Кэссиди.        От этого неожиданного избавления мальчик едва удержал равновесие, опускаясь на пол и тяжело дыша. Не верилось. Как и в то, что его подняли на ноги, накидывая на плечи тяжелый тёплый халат, подавая тапки и уводя прочь отсюда.        Всё вокруг казалось другим, почти незнакомым, слишком ярким. Цвета, формы, звуки, запахи — от этого разнообразия кружилась голова. А он сам виделся себе бесцветным и едва ли живым. Сколько прошло времени? Кажется, будто он пропустил пол жизни, и на переходе у большого окна, выходящего в сад, Кэссиди несдержанно подошёл к нему, опираясь ладонями о стекло и стараясь уловить каждую мелочь. Хотелось туда. Нестерпимо. Вдохнуть свежий морозный воздух, почувствовать, что ещё жив. — Тринадцать дней. Ты сократил своё наказание на один, — раздался позади голос Шервуда, и Кэссиди обернулся, глядя на него, но будто не сразу понимая смысл сказанного.        Тринадцать дней? Почти две недели, за которые он едва не повредился рассудком, чтобы унизиться перед этой сволочью! Две недели, которые он по праву мог назвать самыми страшными в своей жизни. Но вручить эту жизнь ублюдку, который посмел лишить его свободы, он был категорически не готов.