Сказание об Альтерне

Сатиго с треском продирался сквозь густые заросли ланэрского леса в поисках добычи. Он внимательно озирался по сторонам, стараясь не упустить ничего; ведь даже умиротворенные на первый взгляд пейзажи могли таить в себе опасность. Его органы чувств воспринимали куда больше, чем мог бы воспринять обычный человек, и в том была заслуга варравианской крови. Его команда находилась в Нордлене уже четвертый день, и починка «Левиафана» шла полным ходом. Крюйс-стеньгу и грот-мачту уже удалось восстановить, и теперь матросы штопали паруса и заготавливали древесину, чтобы залатать борта и форштевень. Всё складывалось как нельзя лучше; повреждения судна оказались не такими ужасными, как на первый взгляд, и Пантера прикидывал, что такими темпами они смогут отчалить уже через две недели. Внезапно он заметил в нескольких ярдах одинокую темную фигуру, идущую среди деревьев. Капитан инстинктивно вздрогнул, но, вглядевшись в очертания его лица, вздохнул с облегчением. Это был слуга Хиамори — тот самый, что привел Одри в Ланэр. Капитан не помнил его имени. Он помнил, что оно было коротким и странным, как и все имена нагов. Человек не видел его. Он нес в руках высокий фарфоровый кувшин и смотрел под ноги, осторожно переступая через переплетения корней и ветвей, торчащих из-под земли. На левом его плече висела сложенная в несколько раз ярко-алая шелковая тряпица. Его взгляд был сосредоточенным, и в то же время расслабленным и отрешенным. Недолго думая, Сатиго спрятался за ближайшей кочкой, поросшей густой и высокой травой. Сейчас ему почему-то совсем не хотелось попадаться на глаза слуге правителя змеиной расы. Дождавшись, пока человек пройдет мимо него, Сатиго уже собирался спокойно следовать по своим делам, но что-то остановило его. Ему внезапно захотелось понаблюдать за этим существом. Дождавшись, пока прислужник господина Хиамори отойдет на достаточное расстояние, капитан двинулся за ним, прячась за деревьями и камнями и стараясь быть как можно незаметней. Муни тем временем спустился в низину и вышел на опушку леса. Здесь было небольшое озеро, окруженное острыми скалами и камнями, по которым стекали быстрые ручьи, образовывая нечто вроде крошечного водопада. Солнце едва блистало над горизонтом, невидимое из-за высоких деревьев. Над лесом занимался рассвет. Муни поставил кувшин на землю, снял свои плетеные черные сандалии и, снова подхватив кувшин, вошел в озеро, набирая чистой и холодной воды из ручейков, бегущих по скалам. Как только сосуд заполнился до краев, Муни вернулся на берег и осторожно поставил его на каменистую твердую землю. Полукровка совершенно не замечал, что из тени за ним наблюдают два внимательных глаза; Сатиго укрылся за ближайшим выступом, и сверху ему открывался отличный обзор. Он молча продолжал следить за происходящим. Тем временем Муни сбросил на траву свою красную тряпицу и начал медленно снимать с себя одежду. Вероятно, полукровка хотел искупаться. Он стоял спиной к капитану, и Сатиго не видел его полностью: с такого ракурса обзор частично закрывал растущий рядом кустарник. Движения полукровки были грациозными, плавными и змеиными, будто бы он соблазнял кого-то, но это не выглядело наигранно; точно так же естественно ведут себя животные в дикой среде. Муни скинул с себя расшитую золотом бирюзовую накидку, расшнуровал ремешки стеганных наручей с нашитыми металлическими пластинками. Затем небрежно сбросил темную робу и такого же цвета штаны. И наконец, развязал черные бинты, которыми была стянута его грудь. Когда он повернулся и сделал несколько шагов влево, открывшееся зрелище просто поразило Пантеру. По телосложению Муни больше напоминал девочку-подростка. Белая, мраморная кожа с выступающими синими жилками казалась прозрачной в неверном предутреннем свете. Выступающие, по-мальчишески острые ребра и ключицы. Довольно внушительный кадык, видный невооруженным глазом. Маленькую, не развитую до полноценного размера грудь с торчащими темными сосками нельзя было даже назвать женской. Ни единого волоса — ни под мышками, ни в паху. Сильно выступающие косточки над бедрами — узкими, но слегка округлыми. И мужское достоинство меж ними. Капитан, затаив дыхание, продолжал наблюдать за разворачивающейся сценой, не издавая ни звука. Всё, что он видел и всё, что он слышал о нагах до этого, теперь заиграло совершенно в ином свете. Да, он безусловно знал, что чистокровные змееподобные являлись гермафродитами. Однако насчет половой принадлежности полукровок он предпочитал и не задумываться вовсе. И видеть совершенно обоеполого человека прямо перед собой, да ещё и так близко… это было настолько странно, что уже попросту переставало быть странным. Муни приблизился к берегу, наклонился, набирая прохладной воды, и плеснул ею себе в лицо. Затем растер руки. Его волосы шелковой лентой скользнули с плеч, закрывая лицо. Он вошёл в воду, неспешно погружаясь, зарываясь ногами в озёрные водоросли. Все наги, независимо от происхождения, были холоднокровными, и поэтому Муни совершенно не ежился и не дрожал от холода, несмотря на то, что вода была почти ледяной. Озеро было мелким, и вода в самой глубокой его части едва доходила ему до груди. Муни с наслаждением окунулся с головой. Тщательно растер свои плечи, шею, провел руками по груди. Постояв так немного, он снова подошел ближе к берегу и лёг на гладкие отполированные камни озёрного дна так, чтобы вода скрывала всё его тело, кроме лица. Течение колебало водную гладь, а из-за ветра поверхность озера шла рябью, и поэтому волосы Муни казались длинными черными змеями, извивающимися вокруг его лица и плеч. И в этом была доля эстетики. Теперь Сатиго мог очень хорошо рассмотреть его. Капитана терзали противоречивые чувства. С одной стороны, то, что он видел, было диким, странным, отталкивающим…и все же, Пантера соврал бы себе, если бы сказал, что открывшееся перед ним зрелище ему совсем не нравилось. И, словно бы в подтверждение этого, его тело как будто бы последовало за разумом. Во рту пересохло, кровь прилила к лицу, в паху он почувствовал тяжесть и жар. Капитан помотал головой, пытаясь сбросить с себя наваждение. Да, при желании это можно было списать на долгое отсутствие плотских утех, но в борделе он со всей командой был не далее как неделю назад, так что оправдание выходило неубедительным. Возбудиться, глядя на купающегося в озере обнажённого гермафродита… Руки уже было потянулись к поясу штанов, но тут он резко отдернул их, чертыхнувшись про себя. Нет. Это было неправильно. Слуга Хиамори — не женщина. Но ведь и не мужчина… Он чертов плод любви человека и нага, чудовище, рожденное от семени проклятых. Капитан уже вконец запутался в реакциях и желаниях своего тела. Это явно было ниже его достоинства. Он отвел взгляд в сторону, нервно сглотнув и стараясь не думать об этом. А затем, сочтя вуайеризм недостойным для себя делом, всё так же тихо спустился со скалы и поспешил удалиться восвояси. И уже совершенно не видел того, как полукровка вылез из воды, обтерся красным шелком, снова натянул на себя одежду и, аккуратно подхватив кувшин с водой, скрылся среди деревьев. Все оставшееся время по дороге к поселению нагов Сатиго не мог выкинуть из головы утреннее происшествие. И поэтому совершенно не заметил, как уже у самых ворот его окликнул Мэтью. — Эй! Кэп, ты меня вообще слышишь? — старпом подбежал к нему и потряс его за плечо. — Да…да. — рассеянно ответил Сатиго. — Ты сегодня сам не свой. Молчаливый какой-то... Может, случилось что? — Нет. Просто задумался. Мэтью внимательно посмотрел ему в глаза, но было видно, что он не очень-то поверил. — Ладно, а где Одри с Дианой? — спросил капитан. — Тут где-то. На прогулку ушли, я их видел недавно. — Может, тоже пройдёмся? Развеешься хоть чуток. А то видок твой меня беспокоит. — Пошли. Следующие полчаса старпом и кэп неспешно прогуливались по извилистым и узким улочкам Нордлена, то и дело перебрасываясь ничего не значащими фразами. И сами они не заметили, как оказались возле храма Хиамори. В тени больших кипарисов, обмахиваясь веером из рисовой бумаги, восседала на каменной скамье Нэррисэ. Заметив людей, она тут же устремила свой взгляд на них. — Гос-с-сподин Хиамори желает тебя видеть, — недобро прошипела она, обращаясь к Сатиго. — Он хочет тебе что-то с-с-сказать. Капитан вздрогнул от неожиданности — он всё еще не мог привыкнуть к голосам змей. Даже когда наги говорили на ксианском, их интонации и тембр голоса всё равно оставались такими же свистящими и жуткими. Однако Сатиго уже успел подметить, что подобным выговором обладали не все наги, а характерное шипение их речь приобретала лишь тогда, когда они были чем-то взволнованы или рассержены. — Ну что ж, пусть скажет. Идём, Мэтт. — Нет, твой помощник ос-с-станется з-зсдесь! — ее голос стал еще более злым. — Гос-с-сподин ж-ж-желает видеть лично тебя. — Эй, но я же… — старпом растерялся и хотел что-то возразить, но воинственный вид этой женщины-змеи сразу отбил у него всякое желание спорить. Нэррисэ поднялась со своего места, отстранив старпома в сторону, и проследовала в храм. Сатиго поднялся вслед за ней, оставив Мэтью изнывать от ожидания под дверями. За то короткое время, пока Пантера шёл по коридору к покоям Хиамори, в его голове крутились сотни вопросов, зачем змеиному правителю понадобилось его видеть. Может быть, его слуга всё-таки заметил, что капитан подсматривал за ним, и успел доложить своему господину, и теперь Пантеру ждет знатная головомойка? Тем более самого Муни нигде не было видно. А может, у нагов действительно подглядывание за кем-то является преступлением, почем ему было знать их законы? Да, эта мысль была абсурдной, но тем не менее она имела место быть. Куро, как и всегда, сидел на своем привычном месте. Вторая его прислужница, Нэрэн, тоже была здесь. Нэррисэ заняла свое привычное место справа от господина. — Рад видеть тебя снова в своем храме, Сатиго. Но боюсь, мои известия тебя огорчат. — Что такое? — напрягся капитан, приготовившись к самому худшему. — Моя дорогая, моя верная Нэрэн владеет даром предвидения. И сегодня она поведала мне о своем дурном сне. И этот сон был о вас. О тебе и твоих людях. У капитана немного отлегло от сердца. По крайней мере, об утреннем инциденте никто не узнал…пока что. А в предсказания Сатиго не очень-то верил. — Нэрэн, поведай капитану о том, что ты видела. Нагиня уже собиралась с мыслями, чтобы произнести свою речь, но тут из-за двери послышался довольно громкий шорох, а затем звук падения и отборные ругательства. Кто бы ни был тот, кто решил подслушать чужие разговоры, шпион из него был никудышный. — Смит! — Сатиго безошибочно догадался по голосу о том, кто стоял за дверью. — Тебе же запретили входить! — раздражённо прикрикнул он. — Да как он с-с-смеет! — возмущенно шикнула Нэррисэ. — Как с-с-смеет этот человек входить сюда без дозволения! — Не стоит этого, Нэррисэ. — урезонил ее Хиамори и обратился уже к старпому. — Раз уж ты здесь, то негоже стоять за дверью и подслушивать. Пройди сюда. То, что предстоит услышать Сатиго, в равной степени касается и тебя, и вас всех. Старпом неуклюже прошествовал на середину комнаты и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, встал рядом с капитаном. Куро кивнул головой Нэрэн, чтобы та продолжала. — Это был древний город, громадный, весь из золота, и вы бродили там, среди прекрасных оазисов и зелёных, цветущих садов… Я отчетливо видела тебя… ты забирал себе всё, опоенный радостью победы. А затем всё заволокла тьма… Я видела страшные разрушения, всюду пожары, смерть. Будто бы наступил конец всему живому. И многие из ваших погибли. Это было таким реальным…я долго не могла проснуться. Пантера молчал, почесывая затылок и думая, что ему теперь делать с услышанной информацией. Три пары глаз с вертикальными зрачками пристально смотрели на него, ожидая какого-то ответа. Перспектива, конечно, была пугающей и совсем не радужной, но в конце концов, это был всего лишь сон, пусть и увиденный существом высшего порядка. — Хммм… Вот незадача. — неопределенно протянул наконец Сатиго. — Даже и не знаю, что сказать на это. Пусть его и слегка встревожила эта новость, он старался не подавать виду. Чего нельзя было сказать о Смите — на его лице было написано выражение неподдельной паники. — И что мы будем делать, кэп? — Чёрт его разберет. — Послушайте, я заклинаю вас обоих, не нужно плыть в Сингаллу! Ты храбрый человек, Сатиго, ты очень целеустремлен и в тебе есть благородство, но ты одержим своей целью. Тобою движет алчность и жажда наживы. Она погубит всех вас. — взгляд Нэрэн сделался умоляющим. — Нэрэн никогда не ошибалась в своих предсказаниях, — грустно добавил Куро. — Сновидения, что она рассказывала мне, сбылись все до единого. То же самое было, когда на нас напал Культ Демиургов… Нэрэн чувствовала что-то плохое, а я тогда был еще слишком молод и наивен и не поверил ей. Я до сих пор не могу простить себя за эту ошибку. И пытаюсь предостеречь вас. — И что же теперь, на полпути отказаться от своей цели и повернуть назад? — разочарованно бросил Сатиго. — Нет, мы не для этого преодолели столько миль и прошли через столько опасностей. Все эти предсказания, тайные культы, дурные сны и Демиурги, насылающие на людей проклятия и видения… по мне так бред собачий. Мы продолжим идти ради цели. Меня многие пытались убить, многие предсказывали мне конец, но как видите, я еще жив, как и мы все. И если до этого времени удача шла за нами следом — значит, мы можем лелеять надежду, что и дальше все пройдет гладко. — Поступай как знаешь, человек, я не вправе удержать тебя от твоих решений, пусть и губительных. Только прошу тебя, будь осторожен. Ведь ты в ответе за своих людей, ты повел за собой тех, кто тебе доверяет — так не дай же им умереть. Вы ищете наследие древней цивилизации, но вместо серебра и злата рискуете обрести запретное знание. То знание, что опасно. Слова Нэрэн заронили неприятную червоточину сомнения в сердце капитана, но он решил не придавать этому значения. А Мэтью всё это время во все глаза пялился на змеиных женщин, будто на самое совершенное в мире произведение искусства. И Нэррисэ, конечно же, не могла не заметить этот взгляд. — Остерегись, человек. Ты смотришь на нас, полагая, что мы божественно красивы, но не обманывайся, иначе твоя красота обернется для тебя уродством. — О чем вы? Что может быть не так? — Что не так? Полагаю, тебе стоит узнать правду. Когда-то мы были очень слабы и практически бесплодны, и нам пришлось смешать свою кровь с кровью человеческой, чтобы выжить. Муни — как раз один из таких полукровок, и в чём-то он даже лучше и совершеннее нас. Мы хотели заключить союз с людьми, договориться миром. Мы хотели помочь им, видя, как они страдают, будучи разделёнными, видя унижение и насилие сильного пола над слабым. Мы пытались подтолкнуть их на путь к развитию и просветлению. Люди покупались на нашу красоту, прямо как ты сейчас, однако видя наш истинный пол, называли нас демонами, проклятыми чудовищами и пытались убить! Они убили нескольких наших братьев и сестер ни за что, просто так, только потому, что мы другие, что мы обоеполые! Они объявили на нас охоту. Я помню среди людей двух или трех, кто пытались отговорить остальных, но им приказали замолчать и тоже грозили смертной казнью за «связь с демонами». Жаль, что безмозглое стадо оказалось сильнее нескольких разумных человек! Нам пришлось уйти в непроходимые леса, куда они не могли добраться, и скрывать, кто мы есть на самом деле. Однако мы были слишком слабы, чтобы вынашивать дитя, и поэтому заманивали человеческих женщин, притворяясь для них мужчинами. Мы позволяли им жить с нами лишь до тех пор, пока не рождалось дитя. — И что потом? — Мэтью похолодел. — Ну, что… — Нэррисэ выразительно провела рукой по горлу. — Нам не нужны были лишние свидетели, которые могли проболтаться. — Убийство — грех, — суеверный старпом перекрестился, его с головы до ног прошиб холодный пот от ее слов. — Странно слышать такое от пирата, — ядовито улыбнулась Нэррисэ. — Убийство будет лежать лишь на совести самого убийцы, а тот, кого он убил, получит успокоение и вечный сон. Страдать будут только родные и близкие убитого, но это уже будут их личные чувства, которые больше никого не касаются. Ведь твой приятель, Сатиго, тоже убивал, мстя за себя? — на этой фразе капитан старательно сделал вид, что сказанное его никак не касается. — Грехом можно назвать лишь бесцельное убийство ради убийства — такими были наши предки. И если отнимать жизнь — грех, то и давать её — грех не меньший. К примеру, решив завести ребенка, подарить ему жизнь, уверен ли ты, что он захочет рождаться в этом теле, с этой внешностью, этого пола, при этих обстоятельствах и захочет ли он рождаться вообще? Даже если ты приложишь к его воспитанию все усилия, где гарантия, что он будет счастливым? Где гарантия, что он не возненавидит тебя или свою жизнь? Ты уверен с точностью, что ты не допустишь никаких ошибок в его воспитании? Ты так уверен в своей правоте? Ребенок — это такой же человек, как ты сам. Дав ему жизнь, ты берёшь на себя роль Бога. «Не возомни себя Богом» — ведь так, кажется, говорилось в ваших религиозных книгах? — К тому же те, кого мы похищали, были лишь самками человека, не годными ни на что, кроме размножения, — вмешалась Нэррэн. — Все, что ими управляло — это желание родить. В такой любви к ребенку нет ничего от самой любви. Больше того, могу с уверенностью сказать, что такой образ жизни поощрялся в людском клане. Произвести на свет как можно больше потомства, мужчин, которые впоследствии пойдут на войну и станут убивать, и женщин, которые будут и дальше рождать потомство... такое же пушечное мясо, расходный материал без разума и души. Это отвратительно. Это бесконечный порочный круг. Сомневаюсь, что они были бы для своих детей хорошими родителями. Так что мы исполнили их мечту, а они, в свою очередь, дали жизнь новому, более совершенному виду. Они принесли нам гораздо больше пользы, чем могли принести своим сородичам-людям. Разве это не благо? Нам даже не пришлось убивать их всех: некоторые умерли ещё при родах. Мэтью не знал, что ответить. Всего несколькими фразами эти женщины-змеи сломали его привычную картину мира за минуту. — Чему же тогда верить? — с тяжелым вздохом произнес он наконец. — Ничто не истинно, ничто и не ложно. Нет никакого Бога. Нет никакого греха и добродетели. Каждый сам себе судья. Есть лишь то, что определяет тебя тем, кто ты есть. И не дрожи как осиновый лист, человек: тебя-то я уж точно убивать не собираюсь, — Нэррисэ снова ехидно усмехнулась. «Человек». Нэррисэ выплевывала это слово с такой ненавистью и презрением, будто бы обращалась не к самому Мэтью, а ко всему человеческому роду. Она высмеивала и искажала все самые страшные пороки людей, однако, если задуматься, не они ли являлись их сутью?.. Змеелюди не причиняли им ни малейшего вреда, но уста их сочились ядом, а слова ранили больнее острых кинжалов. Мэтью уже подумывал, что если бы наги просто напали на них, это было бы куда привычней. А Сатиго тем временем молча слушал Нэррисэ, и с каждой секундой его осеняло все больше и больше. Змеелюди были такими красивыми, потому что были совершенными: существа с андрогинными лицами и органами от обоих полов. «Нельзя быть красивым и добрым одновременно…» — эта где-то и кем-то оброненная фраза настойчиво крутилась у него в голове. Нэрэн и Нэррисэ были похожи на женщин — прекрасных, бесполых женщин, неземных ангелоподобных существ, но Сатиго отчетливо осознавал, что под юбкой у них скрывается то же, что и у Муни — совсем не женское начало. И ему делалось жутко от этого осознания. И в то же время он краем сознания понимал, что змеи, возможно, были в чем-то правы. Существо, которое являлось одновременно и мужчиной, и женщиной, могло примирить и понять и тех, и других. Не потому ли, что правая половина их мозга была мужской, а левая — женской; и один их глаз видел чистые цвета, возведенные в абсолют, а другой — всё многообразие тысяч и тысяч оттенков. Тот самый гермафродит, которого, пусть и совсем непохоже, далеко от правды, символично и смешно, но всё же изображали люди на своих религиозных фресках, на самом деле был их народом. Единым в своём совершенстве — и потому неделимым. Как только Сатиго и его помощник покинули храм, Нэррисэ недовольно спросила: — Зачем, Хиамори? Зачем ты помогаешь этим людям? Кто знает, что у них на уме. Им нельзя верить. — Ты не права, хани,* — вмешалась Нэрэн. — Посмотри на них, они же совсем безобидные. Да, когда-то их раса предала нас, но те были совсем другими. Я всегда чувствую любые намерения, будь то добро или зло. И эти люди вовсе не хотят причинять нам вред. — Нэрэн говорит мудрые вещи. Тебе лучше послушать ее и смирить свою гордыню, если не хочешь уподобиться людям, — строго произнес Куро. *** Спустя еще несколько дней Хиамори вызвал Муни к себе. Слуга вошел в его покои и склонился перед правителем в привычном поклоне. — Что вам угодно, господин? — Послушай, Муни, — вкрадчиво и ласково начал Куро, — ты один из моих самых верных приближенных, и я могу всецело доверять тебе. И то, что я скажу сейчас, будет не приказом, а просьбой. Я прошу, потому что это важно не только для меня, но и для процветания всего нашего клана. — Я вас внимательно слушаю. — Муни, я хочу, чтобы ты подарил мне наследника. Куро склонил голову набок, внимательно пытаясь прочесть хоть что-то на бесстрастном лице слуги. Но тот не дернул даже бровью. — Но господин, зачать ребенка от аэнруку — это против правил. Правящей Триадой всегда были цинхильду. — Я знаю это, Муни. Но дело в том, что наша кровь уже слишком слаба. Цинхильду осталось немного. А ты единственный, кто прошёл ритуал. Ты — нечто большее. Именно поэтому я выбрал тебя. — Что ж вам тогда Нэрэн и Нэррисэ наследника не подарят? — Муни говорил не боясь, язвительно и остро, глядя прямо на своего господина. — У них ведь от рождения есть способности, за которые полукровкам приходится страдать и умирать в жертвенном храме. — Нэррэн и Нэррисэ больше женщины, чем я, — невозмутимо ответил Куро, — ты сильнее их. Их слабое семя неспособно зачать дитя! Мне нужен ты. — Вот как. Значит, хотите теперь использовать меня в своих целях? Для этого нужен был ритуал? — Что ты говоришь, Муни. Вовсе нет. Я предложил это потому, что ты избранный. Твои способности превосходят даже чистокровных нагов, не говоря уже о полукровках. Может быть, именно с помощью таких как ты, мы сможем вернуть силу и величие наших предков. — Вот как… — его голос стал угрожающе тихим и твердым. — И где вы были, когда я корчился на каменном алтаре в предсмертной агонии, истекая кровью? Где были ваши благочестивые намерения, когда мне ломали ребра и сдирали кожу живьем?! Хиамори склонил голову набок, глядя на него по-отечески и слегка виновато. — К тому же, вы слабы и больны, — продолжал Муни. — Как вы можете быть уверены в том, что не умрёте, вынашивая ребенка? — О, поверь мне, у меня есть способ, как это исправить. — И как же? — Когда-то мы опоили людей нашей кровью — и создали подобных тебе. Лучший, новый вид. Но как оказалось, совершенству не бывает предела. Ланэрны совершили чудовищные преступления, и теперь природа берет своё. Я предлагаю тебе построить новый союз, на крови. — Я правильно понял, вы хотите провести кровосмешение для того, чтобы излечить свою болезнь? — Ты очень догадлив. Я рад, что у меня такой сообразительный слуга. Муни выхватил из-за пояса кинжал, обнажил руку до локтя и глубоко надрезал кожу прямо вдоль вены. Затем взял с низкого столика инкрустированный драгоценными камнями серебряный кубок и занес над ним порезанную руку. Кровь стекала по гладким стенкам кубка, быстро заполняя его. Когда сосуд наполнился до краев, Муни отдал его господину, и тот начал медленно, со вкусом смаковать его кровь. — Восхитительно… — протянул Куро. — Она такая... живая, сильная, терпкая. Твоя кровь совсем не похожа на нашу, Муни. Муни вытер вытер алую жидкость с кинжала и снова убрал его в ножны. Его рана уже начала заживать — кровь остановилась, порез на руке начал стремительно затягиваться, покрываться коркой, и через несколько минут от него остался лишь бледный, едва заметный шрам. — Вот в чем ваше отличие от нас… когда-то такой способностью к восстановлению обладали лишь ланэрны. — В голосе Хиамори отчетиво читались нотки сожаления. — Ну что ж, довольно разговоров. Приступим к делу. Хиамори поймал взгляд своего слуги — долгий, пронизывающий, и от этого взгляда по его телу словно бы прошла горячая волна. Муни тоже почувствовал вожделение и желание своего господина. Полукровки, несомненно, были сильны, и одной из их способностей была чудовищная ментальная воля. Способность читать других, как открытую книгу, и менять их сознание, вливая свою волю. Именно поэтому он заставил Одри подчиниться, не сказав почти ни слова. Именно поэтому он был другим. Именно поэтому Хиамори избрал его. И то, что сейчас происходило — было не просто плотской близостью, а единением на ментальном уровне. Куро расправил черные кольца своего хвоста, поднялся с трона и молниеносным движением скользнул к своему слуге. Муни, в свою очередь, тоже сделал несколько шагов к нему. Они переплели пальцы рук в странном жесте, покачиваясь, стоя напротив друг друга и глядя глаза в глаза — угольно-черные и кроваво-рубиновые. Они тонули друг в друге. Прелюдия змей напоминала странный, причудливый танец. Танец без музыки, вместо которой они оба слышали в своей голове один и тот же синхронный ритм и подчинялись ему, постепенно избавляясь от одежды, как от второй кожи. И в этом было их громадное отличие от людей — никаких поцелуев, ласк, объятий. Будучи холодными и по крови, и по натуре, змеи совершенно не переносили нежностей. Лишь духовная связь, постепенно переходящая в физическую. Куро расстелил на полу хаори из плотного шелка, которое еще минуту назад сбросил с плеч, и уложил на него Муни. Свое кимоно он сбросил до пояса, обнажая довольно большую грудь с темными торчащими сосками. Он склонился над своим слугой и провел кончиками пальцев по его щекам, очертил чуть припухшие губы. Его руки спустились к шее Муни и несильно сжали ее. Длинные черные когти, украшенные древними ланэрскими письменами, довольно ощутимо царапнули кадык. Но для Муни это было не больнее щекотки. Впрочем, даже реши он вспороть своему слуге горло, тот бы не издал ни звука. Но Хиамори не хотел причинять ему боль. Не здесь, не сейчас. Хиамори сжал в ладонях его лицо, огладил щеки. Затем ввел в рот несколько пальцев и облизал их, стараясь распробовать вкус чужой слюны. Не выдержав, он припал к губам своего слуги и втиснул язык в его рот, кусая и терзая губы, подбородок, внутреннюю сторону щек. Их языки переплелись, Куро неистово терзал его рот, проталкиваясь все глубже и глубже, и Муни жадно втягивал носом воздух, чтобы не задохнуться от этого поцелуя. Руки господина спускались все ниже и ниже, ощупывая каждый миллиметр худого и костлявого тела слуги. Длинный, заостренный змеиный язык скользил по коже, исследуя каждую впадинку, каждую ложбинку его тела. Муни извивался, тяжело дышал, но не издавал ни звука, а лишь утробное, едва различимое шипение. Он выгнулся в пояснице, когда господин коснулся языком его сосков. Хиамори чувствовал всё то же, что и Муни, но не Куро приказывал ему, а Муни управлял его движениями своей ментальной волей. Сегодня они поменялись ролями. Куро развел в стороны его сильные, стройные ноги. Огладил внутреннюю сторону бедер, накрыл ладонью пах. Член слуги стоял во всю длину, обнажившаяся из-под крайней плоти головка блестела от смазки. Небольшие, аккуратные яички поджались к пенису. А под ними непристойно темнели два соблазнительных отверстия: верхнее, чуть более растянутое и влажное, открывало вход во влагалище, и нижнее, плотно сжатое анальное кольцо. Хиамори обхватил его достоинство рукой и начал оглаживать его. Губами он обхватил головку, слизывая выступившую на ней каплю предсемени. Пальцами другой руки он надавливал и массировал ему внизу, меж нежных лепестков половых губ, стараясь не поранить и не причинить боли. Затем припал губами прямо к дырочке и вошел на всю глубину длинным и гибким языком. Муни начал подаваться ему навстречу, приподнимая бедра, стараясь найти то положение, в котором язык Хиамори входил бы как можно глубже. Они двигались синхронно, как единый организм. Куро усердно работал ртом, при этом пальцами другой руки продолжая ласкать его член. Киноварь, которой были окрашены его губы, смазалась, смешиваясь с текущей по подбородку слюной. Черные с серебристыми полосками кольца его хвоста обвились вокруг тела слуги, грозя переломить его пополам. Муни сжимал пальцами темный шелк хаори, на котором лежал, закатив глаза от удовольствия. Куро то обвивал языком его пенис, а руками разрабатывал и растягивал вагину, то ласкал ртом поочередно обе дырочки, при этом надрачивая ему. Муни уже чувствовал приближение разрядки и знакомую дрожь и судороги в бедрах, но Куро отстранил лицо от его гениталий и отполз немного назад, так и не дав ему кончить. Затем развязал пояс и окончательно сбросил с себя кимоно, являя взору слуги свой первозданный вид. Кожа на верхней половине его тела, казалось, сияла в приглушенном сумраке комнаты — настолько она была белой. Плечи и спину покрывали витиеватые клановые татуировки, которые носили лишь представители правящей династии. Поблескивали продетые в соски серебряные кольца, соединенные несколькими тоненькими цепочками, и вниз от них шла еще одна, которая крепилась к украшению, продетому в пупок. Ниже живота, там, где кожа переходила в плотную темную чешую, виднелось длинное и широкое, полностью раскрытое половое отверстие. Кожа вокруг него собралась складками, и наружу торчали два возбужденных органа — верхний более изогнутый и длинный, а нижний — короткий и массивный. По строению они почти не отличались от человеческих, за исключением того, что отсутствовали яички. Под членами темнела кораллово-красная, мягкая и мокрая дырка влагалища. Природа одарила парными мужскими достоинствами всех чистокровных. Хиамори спружинил на хвосте, подался назад назад и лег на подстилку, призывно раскинувшись и свернув хвост кольцами. Его длинные черные пряди разметались по постели. Муни подошел к нему, опустился на ложе и перекинул одну ногу через его бедро, садясь верхом. Промежностью он потерся об его пенисы, затем аккуратно ввел себе во влагалище верхний член. Сначала осторожно, не до конца, затем насаживаясь все смелее и смелее, пока плоть нага не заполнила его внутренности до конца. Куро подхватил его под бедра, поддевая чуть вверх, и, раскрыв пальцами ягодицы, попытался ввести второй член в анальное отверстие. Проникновение было тугим, но невыносимо и болезненно приятным для обоих; Муни постарался максимально расслабиться, впуская его член в себя, желая принять до конца. И вот уже через несколько резких движений оба органа змея были полностью в нем. Полукровка замер на несколько минут, привыкая и распирающему и тянущему изнутри, но такому сладкому чувству заполненности. Сам не заметив, он рефлекторно начал покачиваться, насаженный на половые орудия змея, как на вертелы, сперва плавно и с чувством, а затем все сильнее и сильнее, с каждым толчком ускоряя темп. Куро перевернул его на живот, вдавливая в постель и прижав сверху своим телом; когтями он сжал ягодицы и бедра слуги, оставляя на них глубокие порезы. Верхний орган у змей превосходил по размерам даже самые большие человеческие, и Муни казалось, что он сейчас умрет, что его разорвет изнутри. Куро продолжал неистово втрахивать его в кровать. Эти несколько минут, а может быть, даже часов показались Муни одной большой вечностью. Пока наконец Хиамори не излился в него, до краев заполняя обе дырки полупрозрачным семенем. Ненасытный наг перевернулся на спину, выпуская Муни из своих объятий, и раскрыл пальцами свое влагалище, готовое к соитию. Муни снова сел на него верхом, приняв исходную позу. Немного поерзал, пристраиваясь, и ввел член в отверстие. Сначала только головкой, медленно и аккуратно, потом до середины. С каждым разом он погружал орган все глубже в его плоть. Хиамори закатил глаза от похоти; его низкое, гортанное шипение перешло в рык. Он чувствовал его, он чувствовал его в себе, не только его плоть, но и рассудок, который с каждым движением заливало что-то гипнотическое и чужое, но в то же время такое знакомое. Этой силе хотелось подчиняться, сегодня Муни был его господином. Муни, что вбивался в него всё сильнее и сильнее, уже по самые яички, Муни, что заставлял его сейчас испытывать неземное наслаждение, такое же, что Хиамори дарил ему сам несколько минут назад. Куро снова обвил хвостом его талию, прижимаясь к нему. Со стороны могло показаться, что это человек совокупляется со змеиной женщиной. Худенькое и бледное андрогинное тело, будто пойманное громадным питоном, блестело от пота. В любви наги были так же молчаливы, как в жизни. Ни стонов, ни вздохов, ни слов признаний. Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга, как людям. Их вакханалия продолжалась долго, бесконечно долго. И когда член Муни выскользнул из растянутого отверстия, оно до краев было залито его семенем. Половая щель медленно закрывалась, оба органа втянулись, прячась внутри отверстия. — Благодарю тебя, Муни, — хрипло произнес Хиамори, приподнимаясь на локте. — Можешь идти, на сегодня я отпускаю тебя. Слуга тихо подобрал свои вещи, оделся и с поклоном покинул комнату, так, будто бы между ними ничего не произошло. Уже поздним вечером того же дня Хиамори, уже успевший привести себя в порядок, как обычно восседал на своем троне и о чем-то размышлял. Нэрэн и Нэррисэ давно спали в своих покоях, капитана-чужака и его людей тоже не было слышно, так что никто не мешал правителю наслаждаться покоем и одиночеством. Близость для нагов была духовной, ментальной и телесной взаимосвязью, взаимодействием на высшем уровне. Люди считали это чем-то постыдным, неправильным или тем, что должно использоваться только для продолжения рода. Куро печалило это. Ему было обидно от того, что разумная раса, которую он считал равной себе, уподобляется животным и грязно опошляет столь чистую и прекрасную вещь. Ведь они могли бы достичь гармонии и просветления, если бы воспользовались его советами. Но им было проще поддаться инстинктам и пойти на нагов войной. Хиамори нахмурился. Неприятные, давние воспоминания вынырнули вновь, воспоминания куда более печальные, чем война с людьми… Правитель устремил взгляд куда-то вдаль, в пустоту, и заговорил вслух. Он изредка говорил сам с собой, но только лишь когда его никто не слышал, и когда он желал побыть наедине со своими мыслями. — У человеческой расы есть легенда, согласно которой Всевышний сотворил первого человека гермафродитом, а затем разделил его на мужчину и женщину.** Гермафродит был совершенен и бессмертен; он мог оплодотворить самого себя, и это был настоящий, незыблемый рай — в вечности. Рождать самого себя сколько угодно раз, быть для себя самого сыном, дочерью, матерью и отцом. Но разделенные на мужчин и женщин люди вынуждены всю жизнь искать свою вторую половинку; став раздельнополыми, они стали несовершенными, а став несовершенными, вынуждены были размножаться, дабы избежать смерти. И они возвели размножение в какой-то культ, которому якобы все обязаны следовать. Они с самого детства внушают друг другу, что стать хорошей матерью или отцом — это единственная цель и счастье. Ты можешь быть мужчиной или женщиной, ты можешь стремиться к науке или искусству, ты можешь искать смысл жизни или вовсе не иметь его, но до тех пор, пока ты не воспользуешься своей репродуктивной системой и не воспроизведешь себе подобных, ты — никто и ничто. Так они думают. По их логике, наличие половых органов обязывает каждого к размножению. Это же равносильно утверждению, что наличие голосовых связок обязывает каждого стать певцом! Они сделали из физиологической функции, такой же, как потребление пищи, или сон, или дыхание, какой-то фетиш, и при этом презирают и ненавидят тех, кто отказывается размножаться, кто отказывается их религии следовать. Размножайся, убивай, плоди себе подобных, уничтожай тех, кто на тебя не похож — такими они были всегда. В этом вся суть человечества! Совсем как наши предки, ланэрны… Однако они поплатились за это. Жестоко поплатились. Их раса перестала существовать, они вымерли все до последнего — точнее, мутировали в нас, в более совершенный вид. Снова обоеполый. Совершенное существо, которое может удовлетворить само себя и не нуждается ни в ком… Ментальный и телесный гермафродитизм, единство и гармония души и тела, разума и плоти — это ли не есть счастье? Чего еще можно желать? Общество, в котором нет ни мужчин, ни женщин, нет неравноправия и ненависти, а значит, раздоров и войн — идеально само по себе. Однако став такими, теперь мы вынуждены скрываться и жить в уединении — ведь люди ужаснулись, узнав о нашем существовании, назвали нас проклятыми, но я говорю, что это не проклятие, а дар. Люди превозносят размножение, как долг и обязанность, как закон, как что-то, чего нельзя избежать. Но как же они ошибаются, как же они глупы в своем тщеславии! Смерть — вот что неизбежно. Рано или поздно она поглотит нас всех. Никто не вечен; цветы расцветают и увядают, животные и люди рождаются и умирают, даже звёзды и планеты заканчивают свой цикл, превращаясь в сверхновые. Рождается и умирает всё — от атомов и кварков до миров и вселенных. И что же такое жизнь одного человека в Вечности? После того, как у него родятся дети, он состарится и умрет, его сознание покинет тело, которое, в свою очередь, распадется на частицы, и он перестанет существовать. Те, кто будут после — это будут уже не он. Несколько миллиардов человек… И если не все из них станут продолжать свой род, то их раса не вымрет и ничего не потеряет от этого. Душа бессмертна. Разум бессмертен. Люди уже давно перевыполнили свою норму, когда-то конкуренция помогла им выжить, но теперь тянет их на дно. Так чего же они боятся? Неужели того, что их численность может стать меньше на ничтожные единицы? Или того, что в их расе появятся те, кто отличается от них? Каждый человек убежден: то, что будет хорошо для него, будет хорошо и для всего человечества. В мире нет большей ошибки. Люди всегда презирали и боялись тех, кто хоть сколько-нибудь отличался от них по расовому, половому или какому-либо еще признаку, называя их проклятыми, противоестественными и омерзительными природе, но откуда им знать, что природно, а что нет? Они, не сумевшие постигнуть тайны мироздания, кичатся и делают поспешные выводы. И им даже не приходит в голову, что «другие» существа чувствуют себя абсолютно нормально и естественно в своих телах. Ты должен быть либо мужского, либо женского пола, ты должен обязательно принять свою гендерную роль, предписанную обществом, и неуклонно следовать ей. Несовершенство и разделенность порождает дискриминацию и насилие одного пола над другим. Мужчины обязаны тяжело трудиться, а женщины — быть объектом их удовлетворения, воспитывать детей и ужасно страдать при родах; подвергаясь насилию сильного пола, слабые и беззащитные женщины пытаются хоть как-то избежать этого, и не найдя другого выхода, становятся сами мужчинами, начинают уничтожать в мужчинах силу и подавлять их, чтобы почувствовать себя ими. И если цель всей жизни женщины — стать матерью, то ее тело становится лишь инкубатором для вынашивания потомства, средством для достижения цели. Точно так же, если смысл всей жизни мужчины — быть воином, защитником и кормильцем, если ты не соответствуешь этой роли, то ты — человек второго сорта. Я мог бы сказать, что ненавижу человечество, но я слишком милосерден для этого. Противоположности, разделенные и несовершенные, отчаянно страдают друг без друга и любыми возможными способами пытаются воссоединиться, найти гармонию и единство, но вместо этого получают лишь боль, падение и войну. И это они считают счастьем? И это они возвели в культ? И это они называют наивысшим проявлением своей человечности? — на этих словах голос его надломился, исказившись страданием. — Мне больно за них… мне больно… каждый раз, когда я вспоминаю это. Та же ошибка, что привела наших предков к падению, теперь ведет людей в пропасть. Они тщеславные и глупые, не понимают, что их век на исходе, что если они продолжат идти той же тропой, то их просто не станет. Они исчезнут с лица земли, или уступят место более совершенному виду. Как можно делить мир только на черное и белое, только на свет и тьму, только на мужчин и женщин? Они всегда преследовали тех, кто был не мужского и не женского пола, или же тех, кто не испытывал влечения только к противоположному полу. Они называют таких людей больными, противоестественными и омерзительными природе, но на самом деле омерзительны лишь они сами. Они оправдывают себя религией и верой, прикрываясь какими-то выдуманными догмами, которые абсолютно ничего не значат. Семь смертных грехов — похоть, жадность, обжорство, уныние… разве это грехи? По мне, так самым чудовищным грехом является то, что люди отбирают право на существование и свободу у непохожих на них существ, при этом требуя свободы для себя. Ужасное прегрешение, которому нет оправдания! Именно оно и погубило наших прародителей-ланэрн… Если бы все человечество было раздельнополым и гетеросексуальным, если бы у каждой пары рождались дети, то они бы заполонили планету в десятки, в сотни раз быстрее, уничтожили бы все ресурсы и вымерли бы сами за их отсутствием. Гомосексуальность нужна человечеству как никому другому — она единственное, что сдерживает бесконтрольное размножение, не давая людской расе уничтожить самой себя. У животных существует естественный отбор — слабые и больные детеныши просто умирают, но люди с помощью своей науки, инструментов и машин научились возвращать с того света действительно больных, тех, кому действительно суждено погибнуть. Они обманули саму Смерть! Больной человек может дать больное потомство, но они продолжают множить свою расу, следя за количеством, а не за качеством. Не это делает человека человеком… не гениталии и хромосомы определяют тебя тем, кто ты есть. Но они отказались от своей человечности, почти полностью променяв ее на инстинкты! — Куро закрыл лицо руками; сквозь пальцы по его щекам стекали прозрачные слезы, смешиваясь с сурьмой и киноварью. — Это желание заполонить все территории, подобно вирусу — единственное, что ими движет. Мне так жаль… этот жалкий гетеро-мир… Пусть мы и единственная обоеполая раса на планете, но мы лучше, красивее, совершеннее их. Нельзя быть одновременно красивым и добрым — так утверждают люди. Но мы на это способны. И вместо того, чтобы вмешаться в войны людей, я буду оберегать свой клан, оберегать вас. Ведь я одновременно красивый и добрый… красивый и добрый…