Подменыш

Квета проснулась от острого чувства утраты — словно оборвалась тонкая нить, от натяжения которая до того едва слышно, но неизменно нежно гудела, успокаивая и обещая грядущую радость. А посреди ночи звук оборвался. Раз — и всё. И нет этого звука, и нет того, о чем молила Квета эту землю, этот новый мир, куда сбежала от распрей Благих и Неблагих. Мир принял, позволил спрятаться в Лесах, вырубить-вырыть не Холм, конечно, но и на нору это было не похоже — достойная обитель для знатной сидхе со своими слугами и примкнувшими такими же беженцами, как она сама. Земля так же отвечала охотно, привечая юную — всего полтора века — силу из Старого Света, соглашалась, но до определенного предела, подталкивала, помогала зачать, а дальше всё зависело от Кветы, от её тела, что, оказывается, не было способно познать радость материнства и выносить здоровый плод. А ей нужно было дитя. Не только потому, что рожденный на этой земле ребенок окончательно сроднил бы её с этой самой землёй — и оба Двора бы не смогли вернуть в Старый Свет ни ее, ни тех, кто присягнул и поклялся ей служить. Нет, дитя дало бы ей не только силу… не столько силу даже, сколько понимание, что закончились скитания, что ныне место это — её дом, что можно вздохнуть спокойно… и жить. Жить не получалось. Как и дарить жизнь. Квета, закрыв глаза, выдохнула с силой и выскользнула из-под одеяла. По подолу белой ночной рубашки расплылось алое пятно. Плод ещё не покинул тела Кветы, но был уже отторгнут им — чрезмерно рано, прожив в колыбели её бедер всего три месяца. Она слышала, что люди спасают недоношенных младенцев, и была готова обратиться за помощью даже к ним… но рано, слишком рано. Горечь сжала когтисто горло, но плакать сейчас, когда должна была прийти повитуха, чтобы выгнать мертвый плод, и слуги, чтобы убрать беспорядок и перестелить постель… Нет, нельзя. Ей не пристало ронять слёзы из-за подобной малости. Она, Квета, была самой молодой дуэлянткой Неблагого — в пылу юношеского максимализма сражалась за свою жизнь, за жизни тех, кто после присягнул ей на верность, и победы давались ей через боль и кровь. Только тогда боль и кровь были иными, не доходили горечью до самого сердца, не рвали осознанием свершившегося разум. Квета взялась за колокольчик и позвонила — вызвала слуг, а сама скользнула в ванную, мысленно подбирая слова для повитухи, но не находя их. Дитя всё еще лежало в ложе ее утробы, было мертво. И она должна была об этом сказать… как-то. Как? Квета посмотрела на свой живот… Кровавое пятно на рубашке… Она содрала одежду и бросила ее куда-то в угол, оставшись обнаженной в неверном свете магических огней, обернулась, увидев кого-то и… облегченно вздохнула — лишь зеркало, лишь отражение, ну и что, что мелькнуло в нем чужое лицо, чуждое, человеческое, со светлой розоватой кожей, с простыми карими глазами и удивлением во взоре… но нет, показалось. И вот она — Квета, Неблагая, что покинула Двор, прихватив с собой присягнувших ей и отправившись в Новый Свет, высокая, тонкая, с острыми чертами, правильно-длинными, а не человечески-округлыми ушами, янтарными глазами, тонкой талией, маленькой грудью, узкими бедрами, с такой правильной матово-серой кожей и волной каштановых волос до самого пола. Она шагает к зеркалу, кладет по обе стороны от амальгамной поверхности на раму ладони с тонкими длинными пальцами, вцепляется в нее, хмурится… Человек… От человека зачать она еще не пробовала. Низ живота свело судорогой, напоминая, что ее лоно не покинуло еще одно дитя. Не время думать о другом. Не сейчас, позже, оплакав, позволив сердцу погоревать, а телу набрать сил для следующей попытки. Квета кивнула себе, отвернувшись от зеркала, и не заметила, как в нем на миг снова мелькнуло чужое лицо.        Тест на беременность снова был отрицательным. Джон опять был на вызове. Сегодня опять наорал начальник. Клаудия выдохнула, выбросила все улики в мусорное ведро и снова выдохнула — с силой, чтобы выбросить мысли из головы. Но те, насмешницы, всё никак не желали покидать ее. С тех пор, как они решили, что неплохо бы родить ребенка, прошел год. Конечно, да, бывает, что получается не сразу, но получается же… Не у них. Советуют не зацикливаться на этом, советуют заняться чем-то, что отвлечет, расслабиться, и тогда, мол, ребеночек и получится. Легко сказать. Клаудия покачала головой, выдохнула, подошла к зеркалу, чтобы умыться и охнула, когда начало дрожать освещение. Чертова проводка! Нужно будет сказать Джону… или самой вызвать электрика — в эти провода Клаудия лезть не собиралась. Свет дрожал и мигал, а в отражении мелькнуло что-то совсем уж психоделическое — она и не она, у нее точно не было звериных янтарных глаз да тех клыков, что сверкнули белоснежным в всполохах света. Клаудия вздрогнула и поспешно пощелкала выключателем — и свет наладился, и больше не видела она ни янтарных глаз, ни острых клыков, ни серой кожи, обтянувшей острое лицо. В отражении была только она — всё еще желающая познать радость материнства, но понимающая, что пора, кажется, обратиться к врачу или подумать об усыновлении. Свет опять мигнул, и Клаудия посмеялась — отвлеклась, что уж. Нет, точно нужно будет вызвать электрика. Она вышла из ванной, и прежде, чем щелкнул выключатель, в отражении мелькнула другая шатенка, которую ласково гладила по худой серой спине с остро проступающими позвонками старая женщина. Свет погас.        До осеннего равноденствия оставалось три месяца.