…
— Если вы признаете свою вину, вы отказываетесь от права на апелляцию.…
— Суд приговаривает вас к ста сорока часам общественных работ. За вашим поведением будут наблюдать в течение одного года. А также вы должны выплатить штраф в размере десяти тысяч долларов. Судья не умолкал, задав мне множество вопросов, точно не меньше пятидесяти, прежде чем я признал свою вину. И на все был один мой ответ — «да». Но формальности в суде всегда обязательны. Конечно, можно было оплатить штраф в полиции и выйти под залог сразу, но сержант решил поиздеваться и продержал меня в участке двое суток, а потом еще и передал дело суду, чтобы все было, по его словам, «официально». Впереди, около старой красной машины, показался знакомый силуэт. Невысокий парень с короткими каштановыми, почти черными, волосами, в коричневом бомбере поверх белой майки, спортивной куртке и серых армейских штанах, заправленных в берцы. Издалека казалось, что он носит перчатки, но на самом деле это были татуировки. Он предпочитал цветные. Забил воротник, рукава, сделал несколько на животе, бедрах, пояснице, икрах и даже на висках. Рисунки были разные: от незамысловатых узоров до маленьких произведений искусства. Мне всегда нравилось, как татуировки смотрятся на его смуглом теле, но себе я бы никогда столько не сделал. Мне хватило нескольких на руках и груди. А Дрейк гордился тем, что у него их больше семидесяти. — Привет, — сказал я, подойдя ближе. Мы, как обычно, стукнулись плечами, одновременно пожимая друг другу руки, и сели в машину. — Ну, как прошло? — Друг завел мотор и сдал назад. — Хреново. Десять косарей штрафа отдал, плюс работы назначили. В дом лезли все, значит, и платить нужно вместе. Вы мне должны. — Две штуки с каждого, получается, — подсчитал Дрейк. — Лучше бы деньги взяли, — усмехнулся он. — Тот парнишка все равно чокнутый. Ему и там неплохо жилось. Я неодобрительно глянул на друга. — Да ладно-ладно, шучу я. Но насчет чокнутого — правда. Совсем двинутый. — В плане? — Кэтрин сказала, он даже разговаривать не умеет! — Подожди. — Я повернулся к другу всем корпусом. — То есть как это «не умеет»? Не понимает английский? — В том-то и дело. Понимает он все прекрасно. Но не говорит. Тут принцип как с маленькими детьми. Тебя они понимают, а сами только бессвязную бредятину несут. Нет, ну, он, конечно, не немой. Десяток базовых слов все-таки говорит. Но не полноценными предложениями, а односложными ответами. Я полминуты переваривал сказанное, ошарашенно глядя перед собой. — А сколько ему лет? — спросил я наконец. — Восемнадцать. Тот ненормальный похитил пацана, когда ему было семь, и держал у себя. Видимо, толком с ним не занимался. Учитывая еще, что он только раз в неделю его навещал, парень деградировал. Он помнит только, что его зовут Марк. Больше ничего не рассказывает о прошлой жизни. Похититель тоже ничего не знает о нем. Он увел его с площадки, когда мать отвлеклась. — Копы еще не нашли его родителей? — Нет. Йен говорит, что они поднимают архивы, ищут. Возможно, еще через пару дней. Чувак, это Мемфис! Ты же знаешь, что подобных случаев за один день как минимум пятьдесят происходит! — Дрейк резко свернул вправо, раздался противный скрежет колес. — Эй, полегче! — Меня впечатало в сиденье. — Больше всего бесит, что этому уроду предложили сделку! — проигнорировал меня друг. — Ну, как всегда, — мрачно сказал я. — И сколько ему светит? — Двадцать пять общего режима вместо пожизненного! — Дрейк закусил губу, тяжело дыша. — За всякую херню вроде крека дают десятку, а за такое — всего двадцать пять! Он смотрел на дорогу стеклянными глазами, стараясь сдерживать эмоции, но у него это плохо получалось. И я прекрасно знал почему. Его отцу дали десять лет тюрьмы за то, что он держал наркотики у себя дома, а потом толкал их в клубах и барах. — Деньги решают все, — честно сказал я. — У Ханса хороший частный адвокат. Он выторговал выгодную сделку. А твоему отцу достался государственный неумеха. — Гребаная система! Мы несколько минут молчали. Дрейк первым нарушил тишину. — Тебя сразу на работу? — Да. — Тогда мы приехали. — Он снова резко влетел в поворот и так же резко припарковался напротив больничного здания. Меня снова впечатало в сиденье, а потом отбросило вперед. — Ненавижу, как ты водишь! — За столько лет можно было привыкнуть, — спокойно ответил Дрейк. — За столько лет можно было научиться нормально водить, — сказал я по-дружески язвительно и вышел из машины. — Радуйся тому, что есть! — крикнул мне вслед друг. На самом деле водил он отлично. С тех пор как в шестнадцать первый раз сел за руль, ни разу не попал в аварию. Хотя и вел себя слишком агрессивно на дорогах: превышал скорость, не уступал, пролетал на знаки «стоп», парковался в неположенных местах, а иногда вообще начинал ругаться, показывал неприличные жесты и подрезал других водителей. Пару раз его чуть не лишили прав за вождение в нетрезвом состоянии. Даже если бы и сделали это, он бы не перестал ездить. Скорость — его стихия. Она всегда помогала ему бороться со стрессом. Дрейк садился за руль, врубал на всю громкость любимый латино-рэп и просто гонял по улицам — это его расслабляло. К своей машине друг относился особо трепетно. BMW E32 восемьдесят восьмого года — его первая машина. Он долго копил на нее, правда, хватило только на подержанную. И, хоть изначально автомобиль был не в лучшем состоянии, спустя пару месяцев уже гонял по улицам с завидным ревом мотора. Дрейк сам полностью восстановил кузов, установил новый кожаный салон, радио и полированные колеса. Своей работой он всегда гордился и никогда не забывал упомянуть, как только разговор хоть мельком касался машин.***
Я поднялся по ступеням здания больницы и зашел внутрь. Поскольку на работе меня не было два дня, теперь я должен был отработать полные сутки. До обеда я просто расхаживал со шваброй, как попало проходясь только по видным местам и создавая иллюзию занятости. А потом поспешил в столовую. Вдруг перед моим носом кто-то поставил большую тарелку с ароматной лазаньей. Я удивленно поднял глаза. Это была Кэтрин. — Угощаю, — улыбнулась подруга, сев напротив. — А то, наверное, с утра голодным ходишь. — Наконец-то нормальная еда! — обрадовался я, отодвинув в сторону недоеденный круассан. — В участке отвратительно кормят. — Ты прямиком из суда? Ужасно выглядишь. — Из участка в суд, из суда в больницу. Дрейк привез. Как там ребята? И тот парень? Марк, кажется. — Да. Марк. Ужасно. Он долго не давал себя осмотреть, кидался на всех, вырывался и пытался спрятаться. Потом ему вкололи успокоительное. Это немного усмирило бедолагу. В итоге общими усилиями его подстригли, переодели и осмотрели. У него уйма болезней из-за неправильного развития: анемия, дистрофия, авитаминоз, фотофобия, эритропения, слабая иммунная система. И это еще не говоря о всех психологических травмах. — Ну, все это можно вылечить при должном уходе, я думал, будет хуже. — Это — да. Но психику лечить будет сложно. — Дрейк сказал, что он все понимает. Значит, не все так запущено? — Он нормально реагирует, когда с ним тихо и спокойно разговариваешь, отвечает на вопросы, но боится. В этом вся проблема. Он боится людей. Постоянно зовет этого Ханса и хочет домой. А еще… У него рубцы на спине, шрамы по всему телу, синяки… Мне на него смотреть больно. Мы ненадолго замолчали и продолжили есть. Мне хотелось прямо сейчас встать и пойти проведать Марка. Кэтрин внимательно на меня посмотрела и, словно прочитав мои мысли, строго сказала: — Даже не думай. Это запрещено. — Знаю. Просто стало интересно. Ладно, все, что произошло, не наше дело. Давай о другом. Как там твои дела с опекой Кристофера? — Пока что все нормально. Если я пройду испытательный срок, он останется со мной. Но они такие назойливые и доставучие! Каждую неделю приходят проверять, как мы живем, контролируют буквально все. Это уже бесит. — Потерпи чуть-чуть. Осталось же всего полгода. — Я так устала! На мне Крис, дом, счета, работа, эта возня с документами. Как же мне их не хватает! — Кэтрин рухнула на стол, закрыв голову руками. — Все наладится. — Я накрыл ее ладонь своей. Несколько месяцев назад Кэтрин и ее девятилетний брат Кристофер потеряли родителей. Теперь от них не отставали органы опеки, чтобы забрать мальчика в приют, но Кэтрин подала на опекунство. Все шансы при ней: наличие образования, отсутствие судимостей, дом, постоянная работа. — Ладно. Идем. Перерыв заканчивается, — сказал я, встав из-за стола и взяв наши подносы. Кэтрин еще пару секунд собиралась с мыслями, а потом, сделав привычный невозмутимый вид, пошла за мной. — Придешь завтра к нам? — спросила девушка по пути на второй этаж. — Накормишь? — ехидно улыбнулся я. — Посмотрим на твое поведение. — Кэтрин сделала то же самое. — Не обольщайся. Я тебя зову, потому что ты нравишься Крису. — Дети меня любят. Я и тебе мог нравиться. Мы бы проводили вечера вместе, смотрели сериалы и готовили… — Я говорил это шутливо. — О, да не начинай! Это давно в прошлом, мы же все решили. — Но именно ты стала инициатором разрыва изначально. — А ты особо и не протестовал! — Может быть, — пожал плечами я. — Знаешь, — вздохнул, — все-таки мы хорошие друзья, но хреновые любовники. Двери лифта открылись. Кэтрин вышла на нужном этаже и обернулась ко мне. — Ты хреновый любовник. — Эй! В смысле?! — крикнул я, но лифт уже закрылся и поехал наверх.***
Весь день я мыл палаты, туалеты и выносил утки за больными. Всегда ненавидел эту работу, но на другие попросту не брали. Когда начальство ушло домой и можно было не бояться выговора, я решил отдохнуть. Кэтрин оставила мне контейнер с едой и бутылку колы. Я удобно устроился на скамейке в коридоре. Бояться, что мое бездельничество в камеры наблюдения заметит охрана, не стоило, потому что они сами то спали, то играли в карты. Через два месяца должны были состояться экзамены на поступление в премедицинскую школу. Их устраивали спонсоры, чтобы привлечь талантливых студентов из неблагополучных семей. Я хотел попробовать сдать, чтобы продолжить обучение. Поэтому усиленно готовился к ним. Но сегодня позаниматься не удалось, потому что не получалось собраться с мыслями. Я отложил книги в сторону и просто сидел, глядя на самую последнюю дверь в коридоре. Палата Марка. Меня как будто магнитом тянуло туда. Я попытался забыть о нем. Сложив все вещи в рюкзак, встал и пошел в уборную. Переоделся из униформы в черную футболку и джинсы, умылся, расчесал светло-каштановые волосы, но они, как всегда, не укладывались, а взъерошенно торчали в разные стороны. Еще минут семь я просто стоял, смотря в зеркало. Оттуда на меня глядело уставшее, измученное отражение. Опухшие зеленые глаза и огромные мешки из-за недосыпа, светлая кожа странного полупрозрачного оттенка, из-под которой просвечивались вены, по всему лицу мелкие шрамы от угрей, а на подбородке и скулах — оставленные в драках. Я все никак не мог решить, стоит ли идти к нему. Вдруг он испугается и поднимет шум? Тогда меня точно выгонят с работы. Опершись руками о раковину, устало простонал. Нет. Не пойду. Еще раз брызнул на себя водой и отправился обратно, чтобы все-таки попробовать позаниматься. Взгляд сразу же устремился к той самой двери. Любопытство взяло верх, и я решительным шагом последовал к палате, сделав вид, что отношу униформу в подсобку. Там я взял чистый медицинский халат и маску, чтобы не заразить чем-нибудь слабый организм Марка. Как только камера наблюдения повернулась в другую сторону, я глубоко вдохнул и медленно открыл дверь. Марк растерянно сидел на кровати. Он шуганулся, подскочив, когда увидел меня, но, внимательно рассмотрев, успокоился. — Привет, — мягко улыбнулся я. — Помнишь меня? — Марк кивнул. Я пристально смотрел на него, хотел отвести глаза, но не получалось. То, что я увидел, было ужасно. Неаккуратно подстриженные тусклые волосы какого-то грязно-мышиного оттенка. Мертвенно-бледный болезненный цвет кожи, огромные синяки под опухшими заплаканными глазами, потрескавшиеся сухие губы. В уголке над правой бровью большой шрам, который, по-видимому, зашивали, причем грубо и непрофессионально. На руках от худобы сильно выступали вены и кости. А шею покрывали синяки, оставленные то ли веревкой, то ли тонким ремнем. Меня он слегка побаивался, но почему-то не убегал, не пытался спрятаться и не паниковал. — Я Артур. Парень все еще пристально изучал меня взглядом. — А тебя как зовут? — спросил я, уже зная ответ. — Марк. — Можно присесть? — Я указал на койку. Он утвердительно кивнул. Прежде чем приблизиться к Марку, я надел маску. — Ханс, — внезапно сказал парень. — Ругать. Я закусил губу. Мне стало тошно от того, что этот урод сделал с бедолагой. — Послушай, Ханс не будет ругать тебя. Ты больше его никогда не увидишь. Марк отвел взгляд. Он был в смятении. На его лице одновременно читались и тревога, и облегчение. Пару минут мы сидели молча, но я нарушил тишину: — Хочешь шоколадку? — спросил я, вытаскивая из кармана маленькую плитку. Парень недоверчиво нахмурился, смотря на мои руки, но принял угощение. Было видно, как у него загорелись глаза, когда он откусил кусочек. Марк заметил, что я притих, и протянул половину плитки. В груди что-то екнуло. Он заботился! Человек, переживший столько издевательств. Я улыбнулся, но отказался. Вдруг я поймал на себе взгляд потускневших светло-карих глаз, полный неподдельного интереса. — Работаю в больнице, — сглотнул я. — Живу один. Увлекаюсь биологией. Знаешь, что это такое? Марк отрицательно мотнул головой. — Это такая наука о жизни растений, животных и людей. Она изучает и объясняет, из чего они состоят, как живут и дышат, чем питаются и как умирают. — Я старался объяснить максимально доходчиво. — А что любишь ты? Марк задумался на секунду, а потом встал, подошел к тумбочке около кровати, достал блокнот с логотипом больницы и протянул мне. На первом листе был красивый рисунок города: дорога, небоскребы вдалеке, деревья и припаркованные около зданий машины. Я удивленно посмотрел на Марка, он указал рукой в окно — такой же пейзаж, как на картинке. — Так ты рисуешь! Очень красиво! — восхитился я. Марк оживился, искренне обрадовавшись, когда я его похвалил. Нарисовано действительно хорошо. Видимо, это было одним из немногих развлечений в плену. — Ханс? — внезапно сказал Марк. Его слегка хриплый, но в то же время мягкий голос заставил вздрогнуть от неожиданности. Словно ребенок, он не понимал, что происходит, куда делся мучитель и где он сейчас. Плен, подвал, насилие и издевательства — это его обыденная жизнь. Другой он не знает. Я сел на кровать, жестом приглашая Марка сделать то же самое. Когда тебя полностью сломали, как палку от дерева, хотя нет, даже не дали вырасти, а потом резко изменили твою жизнь — это чертовски нелегко. Непонятно, страшно, странно. — Марк, — начал я, — Ханс обижал, бил тебя, наказывал, ругал, да? — Парень кивнул. — Ты боялся его? — Секунды размышлений и снова слабый кивок. — Те, кто любит, так не делают. Они заботятся, обнимают, целуют, беспокоятся и берегут любимых. — Ничего более путного в голову не пришло. Марк задумался, осмысливая сказанное. — Ханс целовал, — тихо сказал он, мельком посмотрев на меня. Я нервно сглотнул. Он не понимает. И вряд ли поймет. — Знаешь, Марк, есть такое место, куда сажают плохих и злых людей. Тюрьма. — Я вспомнил, как мне объясняла это мама, когда я был маленьким. — Плохие люди сидят там долго. Ханс тоже сейчас там. Марк резко вскинул голову, испуганно посмотрев на меня, а потом отпрянул на противоположный угол кровати. — Ханс?! — почти вскрикнул он. — Домой! Я попытался его успокоить, взяв за руку, но он вырвался, отбежав в угол комнаты. — Домой! Домой! Домой! — тараторил он. — Марк, Марк, тише! Я хотел его утихомирить, схватив за руки, но он стал вырываться. Тогда я просто резко встряхнул его за плечи. Он испуганно замер. Я отпустил его и нежно приобнял, поглаживая по спине. — Тише, не бойся, — прошептал я. Это все напомнило мне маму. Тот период, когда она уже стала забывать нас с отцом. Сейчас я как будто вернулся в прошлое. В те ужасные минуты в больнице, когда она билась в истерике, а санитары вкалывали ей успокоительное. Тогда я был ребенком — ничего не мог сделать. Только в ужасе наблюдал с порога палаты. Я знал, что сейчас испытывает Марк. Одиночество, беззащитность и дикий страх неведения. Один маленький мальчик посреди большого мира, в котором никому не нужен. — Марк, — я заглянул в его опухшие от слез глаза, — ты меня боишься? — Мы сидели на корточках друг напротив друга, я мягко держал его за руку. — Нет, — тихо шепнул он, шмыгнув носом. — Ханса нет, но ты не бойся. Ты не один. Никто тебя не обидит. Я буду рядом, — словно гипнотизируя, сказал я, все еще глядя ему в глаза. Марк секунду смотрел на меня, словно проверяя, а потом слабо кивнул. Такой пугливый и робкий. Я обнял его, успокаивая, как маленького ребенка. Он лишь молча сидел, уткнувшись лбом в мое плечо. Когда Марк окончательно успокоился, мы еще немного посидели. Я рассказывал ему о разных вещах, о природе, людях, мире. Половину он, скорее всего, не понимал, но слушал с интересом, разглядывая улицу за окном. — Марк, уже поздно. Тебе нужно поспать, — сказал я. Он мрачно опустил взгляд и мотнул головой. — Страшно. — Кошмары снятся? — догадался я. Марк слабо кивнул. Тогда я взял его блокнот и выдернул оттуда листочек. — Нарисуй то, что тебе снится, чего ты боишься. Марк удивленно посмотрел на меня. — Давай, попробуй. Он неуверенно взял карандаш и стал что-то старательно рисовать. Я вглядывался в рисунок и через несколько минут понял, что это. Плети, наручники, странные крючки, кнуты и мрачная темная комната. Не тот подвал, в котором мы нашли его. Это была другая. Я сглотнул, а по спине пробежали мурашки. Он был ребенком. Маленьким ребенком, пережившим такое. В голове не укладывалось, было даже сложно представить, как он там выживал, как терпел, как в нем осталась эта доброта и хоть капелька сознания. Ледяными руками я взял листок, стараясь не показывать собственную дрожь, когда он закончил. — Иди сюда. — Я открыл окно. Марк послушно подошел. Достав из кармана зажигалку, которая всегда была с собой на всякий случай, я поднес ее к концу бумаги. Яркий огонек медленно распространялся по всему листу и уничтожал эту ужасную картину. Марк завороженно смотрел на пламя, а потом удивленно взглянул на меня. Когда бумага догорела, я собрал пепел в ладонь и сдул в окно. Черные крошки медленно закружили в воздухе и унеслись куда-то в сторону. — Видишь, все, чего ты боишься, только что испарилось. Все твои страхи превратились в маленькие песчинки. Теперь они не смогут до тебя добраться. Они улетели и больше никогда не придут вновь. Марк высунулся в окно, смотря в ту сторону, куда полетел пепел. А потом взглянул на меня такими глазами, словно я только что совершил какой-то подвиг. — Ты же не боишься маленьких крошек? — спросил я. Марк отрицательно мотнул головой. — Правильно, не стоит бояться. Теперь тебе не будут сниться кошмары, потому что мы их только что прогнали. А если они хоть раз придут, ты все равно их победишь, ведь ты сильнее. — Я улыбнулся, отряхивая руки. Мама научила меня этому трюку. Когда был маленьким, я часто просыпался по ночам и плакал, потому что боялся монстра под кроватью. Тогда мама сказала мне его нарисовать. Помню, как думал, что он вот-вот выскочит с бумаги. А потом мама повела меня к камину и бросила туда мой рисунок. Она сказала мне то же самое. И больше монстр ко мне не приходил. Тогда я смотрел на нее точно такими же глазами. Восхищенно, словно на самого сильного человека в мире. Ведь в тот момент она правда была им для меня. Этот взгляд говорит о том, что без тебя человек уже не сможет. И это, пожалуй, самое ужасное и одновременно самое прекрасное, что может произойти. — Пойдем, тебе нужно поспать. — Я мягко взял Марка за руку и усадил на кровать. Он не хотел отпускать, крепко держа, тем самым упрашивая остаться. — Не могу. Мне нужно идти. Такие правила. Но я еще приду. Обещаю. Я уложил Марка, накрыв его одеялом, и выключил свет, выходя из палаты.***
В зале ожидания было шумно. Я сидел за пуленепробиваемым стеклом. Через минуту подошел невысокий латиноамериканец. Он опустился на стул напротив и склонил голову набок, ожидая моей реплики. — Привет, Кейс, — сказал я в телефонную трубку, прикрепленную к стене. — У тебя дело? — небрежно ответил он. — Передай всем ребятам, что скоро к вам подкинут новенького… Кейси намек понял сразу же. Он хищно оскалился, хрустнув костяшками пальцев.***
На улице стояла теплая погода. Дождливые дни с минусовой температурой прошли, и наконец-то наступили привычные теплые будни. Я полной грудью вдохнул свежий осенний воздух. — Посмотрим, как ты сам хоть неделю потерпишь то, что делал с мальчиком долгие годы. Я улыбнулся уголком губ и отправился в сторону дома. Настроение было просто отличным.