Мне нужно, чтобы ты сказал мне, что все будет хорошо, Чтобы ты прогнал голоса ночи, Зовущие меня по имени…
Дома мы были одни. Я предупредил Гвен, что Марк плохо себя чувствует и пришлось поехать домой, не дожидаясь других. Дверь нам открыла уже уходившая со смены домработница. Коротко объяснив, где аптечка и продукты, она оставила мне ключи. Марк категорически отказывался от вызова врача и не выходил из своей комнаты весь вечер, а я проверял, все ли с ним в порядке, каждые пятнадцать минут. Через час после нашего приезда снова позвонила Гвен. — Артур, — ее голос был взволнованным, — я спешила проскочить на светофоре и ударила встречный автомобиль. — С тобой все в порядке?! — Да-да, не беспокойся. Только фары задело. Но придется разбираться со вторым водителем. Кажется, это надолго. Можешь, пожалуйста, присмотреть за Марком? Я приеду, как только освобожусь. — Конечно, без проблем, — кивнул я самому себе. — Если что, вызову вашего врача. — Спасибо. Раздались прерывистые гудки, и я устало бросил телефон на столешницу, пытаясь собраться с мыслями. Налив полный стакан воды, достал из аптечки таблетку от головной боли и поднялся к Марку. Он сидел по-турецки, опираясь об изголовье кровати, и прижимал к себе большую подушку. А мне бросился в глаза отпугивающий порядок. Все вещи были расставлены по цветам, размерам и формам. Такой точности не соблюдали даже в больнице при сортировке медикаментов. И я знал, что он прибирал сам, потому что Гвен со своим бурным характером не могла даже нормально разложить посуду. — Ты как? — Я протянул ему лекарство. — Выпей таблетку, пройдет быстрее. Марк нехотя отстранился от изголовья, залпом осушил стакан. — Не холодно? — спросил я, чуть прикрыв открытое настежь окно. — Кружится? — потрогал его лоб. — Или что? Пульсирует? Марк нервно смял рукава кофты, опустив взгляд. Было видно: его что-то беспокоит. — Можешь мне сказать, мы вместе попробуем разобраться. — Я сел на край кровати. Он отрицательно качнул головой: — Ты скажешь, что я сумасшедший. — Не скажу. Может, я знаю ответ и помогу? Не держи в себе, вдруг это важно? Что тебя беспокоит? Марк молчал, не решаясь ответить, еще несколько минут, он то перебирал простынь, то царапал кожу на пальцах. Я мягко накрыл их своими ладонями, доверительно заглянул в глаза и улыбнулся. — Обещаешь, что не будешь смеяться? — прошептал Марк, смотря на меня жалобным взглядом. — Обещаю. Он еще с минуту молчал, а потом глубоко вздохнул и выпалил на одном дыхании: — Голоса. — Его щеки покраснели. — Не понимаю, как это, — всхлипнул он, а во взгляде читалось такое отчаяние, что у меня сжалось сердце. Он желал услышать разумное объяснение, что так бывает у всех, но мое удивленное выражение лица разрушило надежду. — Какие голоса? — настороженно спросил я, а у самого по спине пробежали мурашки. Марк тяжело вздохнул, опустив голову на колени и спрятав лицо. — Видишь! Это ненормально! — всхлипнул он. — Марк, все хорошо. Такое бывает. Просто… опиши мне их. Что за голоса? — Не знаю! Я их слышу, и все! — Так, не паникуй. — Я сам, как мог, пытался сохранять спокойствие. — Посмотри на меня. — Он отрицательно замотал головой, но я твердо повторил: — Посмотри. Марк медленно поднял затравленный взгляд. — Сейчас сделай несколько глубоких вздохов. Он послушался. — Теперь расслабься. Попытайся прислушаться к ним. Давай узнаем, что они говорят, хорошо? — Я сказал это очень мягким тоном, и Марк кивнул, поняв, что я не брошу и проблему мы будем решать вместе. Он нахмурился, закрыл глаза и попытался сосредоточиться на своих ощущениях. — Проговаривай то, что слышишь. Несколько минут мы сидели в тишине. Я внимательно наблюдал за поведением Марка, а в голове метались мысли, что если я сейчас не дам рациональный ответ, то он окончательно в себе замкнется. — Микки… — вдруг прошептал Марк, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. — Мышонок Микки… — Он шмыгнул носом, а голос слегка надломился. Что за бред? — Не рисовальщик, а художник… — продолжил Марк, горько усмехнувшись, а из глаз потекли слезы. Он обхватил себя за плечи и замолчал. Я хотел дотронуться до него, но побоялся спугнуть и отдернул руку. — Когда наш Микки вырастет, у него будет большая галерея, как у… — Марк прервался, начав шумно дышать, а я напрягся и все-таки взял его за руку. Он со всей силы впился ногтями в мою кожу. — Мамы… Точно ли не ослышался? Сердце бешено заколотилось, руки заледенели от волнения, и я осторожно его позвал, не веря собственным ушам. Марк открыл глаза, посмотрел на меня, словно я тоже был в его сознании и мог дать ответ. — Мы там были! — взволнованно воскликнул Марк. — В парке были! Артур, мы с ними были там! — Марк, успокойся, отдышись. Кто «мы»? Он зажмурился, отчаянно замотал головой, словно пытаясь переключить картинки в голове. — Мама… — Марк начал ловить воздух ртом. — Мама и папа… — Его взгляд метался, а руки тряслись. — Они были со мной… Я окончательно растерялся, не зная, что делать, самого брала дрожь от волнения, и оставалось просто удивленно смотреть, хлопая ресницами. — Они… они ушли! Они бросили! Бросили! Почему бросили?! — Он сильно запаниковал, словно не замечая происходящего вокруг и до сих пор пребывая в прострации. Я медленно подобрался к нему, резко прижал к себе, пытаясь успокоить, но он оттолкнул меня, вскочил с кровати, попятился и остановился у стены. Тогда я подошел и обнял его, не обращая внимания на удары и толчки. — Приди в себя, Марк, слышишь? — прошептал я ему на ухо. — Слышишь меня? Марк всхлипнул, сделал еще пару попыток оттолкнуть, но потом просто разрыдался и обхватил меня обеими руками. — Тише. Я с тобой. Ты в безопасности. — Не понимаю… — Он уткнулся носом в мое плечо, жалобно вздрагивая. На самом деле я и сам плохо понимал.***
Мы сидели в тишине и оба медленно приходили в себя. Свет был выключен, а с улицы доносился редкий шум проезжающих машин. Мне удалось немного успокоить Марка, внушив ему, что это всего лишь воспоминания, которых не нужно бояться. Он понял, но не хотел больше со мной разговаривать и молча смотрел в одну точку, снова царапая шрамы на руках. — Ты не нужен им, ты нужен только Хансу! — вдруг зашептал Марк. — Нужен только Хансу! Только Хансу! Они бросили! Отдали Хансу, потому что только ему нужен! — Словно одержимый, он повторял это, как мантру, сжавшись и начав еще сильнее раздирать свою кожу. Я схватил его за плечи, пытаясь вырвать из прострации и не дать себя покалечить. — Марк, родители очень любили тебя и никогда бы не бросили! Он отрицательно мотнул головой, выкручивая руки из моей хватки. — Почему, если любили, отдали?! — Ханс украл тебя и спрятал от них. Потом тебя очень долго искали. Могу даже показать сводки новостей и объявления в газетах, если не веришь. Ты самое драгоценное, что у них было! Не зная, чему верить — правде или той лжи, которую ему внушили с детства, Марк нахмурился, перестав дергаться. Тогда я медленно отпустил его, все еще оставаясь настороже. Он смахнул слезы и набрал побольше воздуха, пытаясь выровнять дыхание. — Тебе нужно успокоиться. Давай выйдем на балкон, — предложил я. Но Марк не согласился, громко всхлипнул и снова обнял свою подушку. Слезы потекли ручьем, а сам он задрожал. — Они не любили, — буркнул он и закусил губу, чтобы не разреветься в голос. — Я же знаю! Ты просто не видел! — Что я должен был видеть? — мягко спросил я. Марк оценивающе взглянул на меня, размышляя, стоит ли доверять; решив, что можно, подошел к своему шкафу и закопошился в ящиках с многочисленной одеждой. Он достал оттуда блокнот, но еще несколько минут не решался показать. На бумаге пестрели краски самых ярких оттенков. Ни одного темного пятнышка, только светлые цвета. Голубоволосая девушка с улыбкой как у самого Марка, мужчина, кожа которого почему-то была розового цвета, а посередине малыш с фиолетовыми глазами. Вокруг них блики, кляксы, линии, и все пестрое-пестрое… Рисунок был красивым, броским, но почему-то… очень пугал. На лекциях по психологии, которые я выбрал в колледже как дополнительные, нам рассказывали, что восприятие мира ребенком напрямую отражается в его рисунках. А неестественные цвета покраски самых простых повседневных объектов — признак искаженности реалий. — Когда ты это нарисовал? — поинтересовался я, стараясь не показывать, что мне абсолютно не нравятся эти картинки, но, кажется, дрогнувший голос выдал меня. — Ужасно? — усмехнулся Марк, видимо заметив мою реакцию. — Это добрый рисунок, не бойся. Он всегда снится, когда хорошие сны. Но… Марк перелистнул. Здесь рисунок был точно таким же, как предыдущий, однако теперь за спинами у семьи стояла черная фигура. Она была размыта и словно отдалена от основных персонажей. — Дальше, — сказал Марк, кивком указав на альбом. С каждым новым листом фигура становилась все ближе и ближе, а в конце родителей уже не было, только черный человек и малыш. — А это страшный сон, — объяснил Марк. Я замер от неожиданного осознания того, насколько его мир глубок и мрачен. Все видят Марка несмышленым ребенком, но его терзает уйма совсем не детских мыслей, которые он не может выразить словами и интерпретирует в пугающие рисунки. — Что это? — спросил Марк. — Почему всегда снится? Там тоже слышу голоса. Они зовут, они добрые, но я не понимаю, что они хотят. Нервно сглотнув, я отложил альбом в сторону и повернулся к нему всем корпусом. — Эти люди — твои мама и папа, а черный человек — Ханс. Тебе это снится, потому что так было на самом деле. Давно, когда ты был вот таким, — я опустил руку и вытянул ладонь, показывая примерный рост семилетки, — ты жил с мамой и папой. Вы играли, веселились, гуляли вместе, и они очень любили тебя, но потом пришел Ханс. Я снова взял блокнот и открыл на самой последней странице. — Мама и папа больше не приходили, потому что он спрятал тебя от них. Но они никогда бы не бросили. — Нет! Ханс говорил, что любит меня! — Марк, — я серьезно взглянул на него, — смотри, ты рисуешь родителей яркими и светлыми, потому что во снах они такие, да? Ты помнишь их такими. — В ответ последовал кивок. — И раннее детство у тебя было прекрасное. А вот Ханса ты рисуешь черным, потому что он плохой, он тебя мучил, бил, наси… — Я смолк на полуслове, потому что не хотелось это произносить. — Он говорил, что я его любимый мальчик. К горлу подступил ком, а желудок мерзко скрутило от одной лишь фразы. — Скажи, как ты относишься к Хансу, только честно, — попросил я. Меня пронзили наполненные страхом глаза. — Хорошо отношусь, — прошептал он. — Правду, Марк. Я же вижу, что ты до сих пор боишься его. — Нет. — Марк, обещаю, он не узнает. Не бойся ничего! Мы с Гвен тебя защитим. Звенящая тишина напрягала и бесила, а я ждал, боясь спугнуть. Марк мялся и метался взглядом по комнате, не зная, за что ухватиться. — Честно-честно? — робко спросил он. — Конечно. Наконец решившись, он глубоко вздохнул и едва слышно проговорил: — Страшно… когда делал больно. И еще водил в комнату… — В ту, которую ты рисовал в больнице? Перед глазами всплыло темное изображение со множеством атрибутов, предназначения которых я даже не знал, но они безумно пугали даже в виде просто неточных рисунков. — Не хочу туда больше! — всхлипнул Марк. — Не вернешься, не бойся. Теперь все будет хорошо, теперь всегда будем мы с Гвен. — Я встал и улыбнулся, слегка дотронувшись до его плеча. — Без Ханса было плохо… То есть… когда один был долго, то плохо. — А с ним? Марк молчал полминуты, а потом полушепотом ответил: — Было неприятно, когда он трогал… — Марк поежился, обхватив себя руками. — Но он говорил, так надо, потому что любит. А если не слушаешься, будет больно. Потому что надо слушаться. Но было всегда больно! Даже если слушался! Почему ему не нравилось?! Я же был хорошим! — Он снова громко всхлипнул, а я быстро притянул его к себе и нежно обнял, целуя в макушку. — Тише. Все закончилось. Боли больше не будет, — прошептал я ему на ухо. Марк прижался сильнее, сжав мои ребра с такой силой, что стало трудно дышать. Я погладил его по волосам, а у самого заслезились глаза. — Ты в безопасности. Марк немного успокоился, медленно отстранившись, а потом взглянул на меня и сказал низким, очень серьезным тоном, не свойственным ему: — То есть Ханс врал. — Да… Пару минут он выравнивал дыхание и думал о своем. Пальцы снова начали нервно ковырять старые шрамы, а плечи напряглись и стали шире. — Я много раз просил, чтобы он дал мне с ними поговорить… — Голос все еще звучал низко и холодно, словно зверь зарычал изнутри. — Думал, что уговорю забрать обратно. И думал, что виноват в чем-то. А он… врал мне. — Знаю, что тяжело принять новую реальность, но все, что было с тобой у Ханса, — ложь. Все, что он делал, все, что говорил, — это обман. Невозможно вмиг забыть столько лет, но ты должен верить нам с Гвен. Кулаки Марка сжались, костяшки пальцев побелели от напряжения. — Он меня сильно наказывал за просьбы пойти к маме и папе. Его челюсть напряглась, ноздри раздулись, взгляд стал острым, и, казалось, черные глаза пронизывали насквозь. — У меня могли быть мама и папа все это время. Я мог ходить в школу, поступить в университет, гулять с друзьями. Мог жить… как все? Я молчал несколько секунд, а потом тихо ответил на выдохе: — Да. Резко сорвавшись с места, Марк схватил светильник с тумбочки и швырнул его в стену! Я испуганно поежился от звонкого грохота и осколков, разлетевшихся по всей комнате. — Почему я?! — крикнул Марк, и остальные вещи тоже полетели с тумбочки, разбиваясь вдребезги. — Что я сделал?! За что?! Я схватил его за руки, пытаясь успокоить, но он вырвался и толкнул меня в грудь. — Ответь! Почему он выбрал меня?! — Не знаю! Марк резко ударил стену, случайно задев рамку с фотографией. Осколки посыпались на пол, а из раны потекла кровь. — Успокойся, пожалуйста! — Я не знал, что делать, в этот момент он был непредсказуем. Грудь Марка тяжело вздымалась, все тело было похоже на натянутый провод от взрывного механизма, и малейшее неправильное действие могло привести к мощному взрыву. Он буравил меня взглядом, словно пытаясь просверлить дырку в голове и найти там ответы, но у меня их не было. — Марк, пожалуйста, успокойся! Это невероятно сложно, понимаю, но теперь у тебя есть шанс начать все с чистого листа! — Ничего не получится! — крикнул он. — Потому что все уже сломано! Он снова схватил настольную лампу и собирался зашвырнуть ею в окно, но я резко подлетел к нему и дернул руку на себя. — Угомонись! — крикнул я, вырывая лампу. — Марк, прекрати! Он толкался, пытаясь освободиться, но я был сильнее. — Ненавижу! Все ненавижу! В нем словно пробудился бешеный зверь, который не отступится ни перед чем и загрызет насмерть. Когда он в очередной раз сильно ударил меня в грудь, я не выдержал и резко повалил его, прижав руки к полу, но он брыкался изо всех сил. — Пусти! Отпусти меня! — Перестань! Грохот мебели, звон битого стекла, крики — все в голове перемешалось в сплошной оглушительный ультразвук. И тогда я со всей силы нанес удар. В воздухе повисла звенящая тишина. Кулак остановился в паре сантиметров от его лица, а Марк пораженно уставился на меня, больше не делая попыток вырваться. Хватка ослабла, он напоминал загнанную в тупик добычу. Медленно отстранившись, я встал, все же забрал из его рук злосчастную лампу и положил ее на кровать. Марк был напуган, но зато наконец-то утихомирился и глубоко задышал, а я все еще ожидал подвоха. Он больше не плакал, только с ненавистью смотрел перед собой, и казалось, его молчание длится целую вечность. Но стоило только подумать об этом, как вдруг он вскинул голову, и прозвучал вопрос, которого я боялся больше всего: — Где мои родители?***
Ночной город освещало множество огней. Они переливались яркими бликами и уходили далеко за горизонт. Легкий ветерок приятно ерошил волосы и забирался под футболку, щекоча кожу. Мы стояли на балконе в тишине. Здесь пахло растениями, которые окружали двор, и немного — мокрой пылью, не успевшей высохнуть после недавнего дождя. Я отложил аптечку в сторону, закончив перевязывать руку Марка. — Прости, что чуть не ударил тебя. — Мой голос прозвучал хрипло. — Ты тоже прости, — ответил Марк, глядя вдаль и теребя кончик бинта на руке. Больше не хотелось вести себя с ним словно с ребенком, потому что сейчас на меня смотрел не тот Марк, который совсем недавно наивно гонялся за снежинками. Взор того, кто теперь стоял передо мной, был острый и проникал глубоко в душу, задавая миллионы вопросов, на которые у меня не было правильных ответов. Он стал осознанным. — Голова болит? — Нет. — Если рука заболит, скажи, дам таблетку… — Лучше ответь на вопрос. — Марк с вызовом посмотрел на меня, скрестив руки на груди. А я глубоко вздохнул, откинувшись на стену и обдумывая, с чего начать. — Ты знаешь, что такое авиакатастрофа? — Авария в воздухе. — Да… Это когда самолет падает или взрывается, а люди… — Умирают. Я внимательно посмотрел на него, но он в мою сторону не поворачивался, упорно разглядывая билборд напротив дома. — Семь лет назад с самолетом, на котором летели твои родители, произошла авиакатастрофа. Там было очень много людей, но… никто не выжил. Марк не двигался и ничего не отвечал. Его руки сжались на перилах так сильно, что мне казалось, он может вырвать их с корнем. Ожидая очередной истерики, я напрягся всем телом, готовясь снова сдерживать его, но напрасно. Через минуту Марк ослабил хватку и шумно выдохнул, повернувшись ко мне. Глаза, затуманенные слезами, блестели еще больше. — Значит, они умерли, — надрывно сказал он, и я слабо кивнул. По его щекам покатились слезы, и он прикусил губу, видимо сдерживая себя. — Лучше бы я тоже… был с ними. — Не говори так. — Почему нет? Столько лет ужасов. И теперь ничего не могу, ничего не умею и не знаю! — Он раздраженно вытер слезы, сделав глубокий вздох. — Когда я там был, я часто думал о том, чтобы ничего больше не чувствовать. Хотелось, чтобы все закончилось, чтобы было не больно и чтобы были только хорошие сны. Он толком не осознал, что такое жизнь, но уже думал о смерти. Я вдруг представил эту жуткую картину: испуганный ребенок в четырех бетонных стенах наедине с монстром, от которого нигде не спрятаться и ничего не сделать. Один. Маленький и хрупкий. А вокруг только стены, ни окон, ни проблеска свободы. Хотелось подойти и обнять его, успокоить, не пытаться что-либо объяснить, а просто посидеть рядом. Как же ему страшно. Одиноко. Несмотря на то что мы рядом, он все равно один, потому что никто не может понять, каково это — чувствовать себя выброшенным из системы, из жизни, из общества. Разве могут другие знать, как это — быть беззащитным среди хищников, готовых наброситься в любую минуту? — Ты сказал, что тебе было плохо жить с монстром, — вновь заговорил Марк, поежившись от ночного холодного ветра. — Тебе тоже некому было сказать про боль? Никто не защищал? — Было страшно, — кивнул я. — Я постоянно старался угодить, но… ему всегда что-то не нравилось. И да, никто не жалел. Я был один на один с болью. — Почему? Ты же мог сказать, и тебе бы помогли. Ты мог ходить гулять и общаться с людьми. Сказал бы им. Я горько усмехнулся. — Меня называли бродяжкой, сыном алкаша, оборванцем. И зачастую не то что помогать, даже общаться своим детям со мной не разрешали. Так что… нет, не хотелось никому ничего говорить. Да и… уезжать от папы тоже не хотелось. Лучше с родным, чем непонятно где и с кем. — Не понимаю… Тебе было плохо, никто не заставлял, но ты терпел? — Ты просто не знаешь ужасов, которые творятся в детских домах. Да и, когда папа был трезвый, у нас все было хорошо. Он даже заботился. — А ты любишь папу? Я замолчал, сглатывая ком в горле, а потом утвердительно кивнул. — Да, люблю. Люблю, но злюсь. Марк молчал, разглядывая бегущих из магазина детей. Они весело прыгали и хвастались новыми игрушками, а за ними мирно шли улыбающиеся взрослые, обсуждая что-то свое. — Когда он бил тебя, ты не думал, что сам виноват? — вдруг спросил Марк, искоса взглянув на меня. Я растерялся, не зная, как ответить, и сглотнул, нервно прикусив губу. Руки заледенели, а внутри что-то сжалось, и стало так неприятно, как будто он уколол в самое больное место. — Ну… когда меня ругал Ханс, то я часто был виноват сам, — пожал он плечами. — Если хорошо себя вел, то получал подарки, а если плохо, он наказывал. Я хотел было ответить, но голос надломился, а на глаза навернулись слезы. Марк непонимающе нахмурился, но мне не хотелось ничего объяснять. Я старался не шмыгать носом и не всхлипывать, боясь признаться в своей слабости. — Артур… — виновато позвал Марк. — Прости. — Я вытер лицо. — Знаю, что не имею права вот так раскисать рядом с тобой, учитывая, как ты сам настрадался, но просто… — Не делай свое горе неважным, — перебил Марк. — Ты же тоже чувствуешь… Тоже был ребенком. Я наконец позволил себе громко всхлипнуть, вдохнул побольше воздуха, снова вытер слезы и кивнул, благодарно улыбнувшись, а Марк подошел ближе и положил голову мне на плечо. Мы стояли так несколько минут. Становилось прохладно, но никто не хотел заходить. Я было подумал, что на этом наш откровенный диалог закончится, но Марк задал вопрос, который словно нож рассек тишину. — А ты не думал умереть? Я замер, на минуту почувствовав, как в легкие перестал поступать кислород, и попытался взять себя в руки, снова сделав глубокий вздох. По спине пробежали мурашки, а перед глазами молниеносно одна за другой проносились картины того вечера, когда я чуть не совершил глупость ценою в жизнь, и пришлось сильно зажмуриться, чтобы избавиться от них. Но даже заметив мою странную реакцию, Марк не отступил и, требовательно заглядывая в глаза, ждал ответа. — Думал? — надавил он. В горле пересохло. — Знаешь, когда каждый день сталкиваешься с дерьмом, а на кухне лежит огромный острый нож, — я сделал паузу, все еще не желая признаваться, — такие мысли возникают сами по себе. — Почему не сделал? — Снова так резко и прямолинейно. От неожиданности я растерялся, хмуро глядя в ответ. — Всякий раз останавливал себя, просто думая о том, что у каждого в жизни рано или поздно наступает момент, когда все налаживается. Сейчас я чувствовал себя намного слабее Марка, когда так нагло врал ему в глаза. Ведь даже пережив столько трудностей, он не попытался. А я повел себя как слабак, неспособный справиться с проблемами. — Нужно просто подождать. А когда дождешься, ухватиться за него покрепче и не проморгать. Взять в руки и постараться сделать все возможное, чтобы улучшить свою жизнь. — Тебе легче. А у меня не получится, — прошептал Марк, опустив взгляд, и стало еще хреновее от того, что я продолжал казаться ему сильным, но на деле вовсе не был таким. — Твой этап уже наступил в ту ночь, когда мы тебя нашли. И длится до сих пор. — Я слегка улыбнулся, взяв его за подбородок и легонько повернув к себе. — Взгляни на это поглубже: ты живешь в любящей семье, у тебя появились друзья, достаточно финансовых возможностей, чтобы восстановить здоровье… У тебя есть весь стартовый пакет. — Я слегка усмехнулся, чтобы разрядить обстановку. — Лестница протянута, Марк, нужно лишь постараться подняться по ней. Он молчал несколько минут, глядя то в пол, то в сторону, но меня избегал. — Если бы я ему надоел, — вдруг прошептал Марк, — он бы просто убил меня? Ледяной страх пронзил словно копье, и я вдруг представил, что было бы, если бы мы тогда все же выбрали деньги. Ведь столько сомнений глодали в последний момент, мы даже собирались бросить это дело. Сердце забилось с бешеной скоростью, дыхание перехватило, а с плеч будто свалился тяжелый груз при осознании того, что Марк здесь, со мной, в безопасности. — Ты молчишь — значит, да? — спросил Марк. — Я не могу наверняка ответить на этот вопрос. Никто не знает, что было у него на уме. А ведь действительно, молодость и красота с годами бы прошли. И держать его у себя дальше не осталось бы никакого смысла. Ханс бы нашел новую игрушку, а с Марком бы просто распрощался, как с надоевшей вещью. Марк усмехнулся, заметив мою реакцию, и все понял. — Спасибо, что помог, — улыбнулся Марк. — И что рядом. Он прильнул ко мне, а я сильно обнял его, словно драгоценное сокровище, и на душе разлилось тепло. — У тебя все получится, Марк, потому что ты очень сильный, — прошептал я ему в макушку. — Арти, — задумчиво позвал тот. — М? — Ты говорил, тебе тоже страшно за то, что будет впереди. Если страшно, тогда… давай вместе туда идти? Я мягко отстранил его на секунду и усмехнулся; снова нежно прижав, прошептал на ухо: — Давай.***
Марк давно спал, мирно обнимая подушку, а мне было очень душно, несмотря на открытые настежь окна. Я встал с кровати, налил себе немного воды, но в горле словно застряло что-то твердое. Перед глазами все поплыло, и я резко опустился на пол, не в силах сделать вздох. Словно рыба, выброшенная на берег, я стал судорожно открывать рот, царапая себе горло, но воздуха не хватало, а ребра болели, словно их зажали в тиски. Силы как будто покидали меня с каждой новой попыткой сделать вдох, и я зажмурился, уже собираясь сдаться, но вдруг в глаза ударил яркий свет, меня будто вытащили из воды, и поток кислорода резко поступил в легкие. — Артур! — Передо мной стоял испуганный Марк. Мы были в его комнате, так же, как и минуту назад, когда я задыхался, но я не сидел на полу, а спокойно лежал на кровати. Ничего не понимая, я поднял вопросительный взгляд, все еще пытаясь отдышаться и сильно кашляя. — Кошмар? — спросил Марк, протягивая мне стакан воды. Я кивнул, чувствуя слезы на щеках; резко рванул в ванную и заперся изнутри. — Арти?! — обеспокоенно позвал Марк, легонько постучавшись. — Все хорошо! — хрипло ответил я, все еще держась за горло и жадно глотая воздух. Лекарства же помогли. Кошмаров уже не было… Паника охватывала от одной лишь мысли, что снова нужно будет терпеть весь этот ужас. Они должны были помочь! Слезы бежали по лицу, я невольно и предательски громко шмыгнул носом — и сполз по стене. Ненавижу! Кулак со всей силы ударился о кафель, и пришлось закусить губы то ли от физической, то ли от душевной боли, острыми когтями раздирающей изнутри и пытающейся вырваться наружу. Ты дышишь. Все нормально. Ты дышишь. Я еще раз глубже набрал воздуха, успокоился и понял, что я наяву и тот кошмар не страшен, а дыхание ничто не перекроет. Это закончилось в ту ночь. Закончилось. Я буду сильным, ничто больше не заставит меня сделать это, никогда больше так не сглуплю. — Артур?! — крикнул Марк, сильно ударив по двери. Взяв себя в руки, я медленно поднялся. — Со мной все нормально, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Горло сильно болело; не унимались параноидальные мысли о том, что сейчас все повторится. Я умылся и еще минут десять стоял в ванной, приходя в себя. — Ты как? — встретил меня за дверью испуганный Марк. — В порядке, — соврал я, проходя в комнату. — Арти, у меня есть таблетки. Их надо пить, когда кошмары и волнение. Хочешь, дам? — А у тебя тоже до сих пор кошмары? — грустно спросил я. — Иногда. Марк подошел к тумбочке и достал оттуда бутылек с транквилизаторами. Я узнал их по этикетке. Такие же пила мама во время обострения. Мне был хорошо известен ужасный эффект, убивающий все живое и оставляющий только безэмоциональную оболочку. — Убери! — Я резко отстранился. От одного лишь их вида меня начала снова охватывать паника, и теперь пришла очередь Марка меня успокаивать. Он мягко взял мои руки, заглядывая в глаза. — Арти? Все хорошо. Если не хочешь, не пей. Я уберу. Марк наконец собрался положить таблетку обратно, но тут я внимательнее ее разглядел и, резко выхватив бутылек, высыпал пару штук в ладонь. — Они всегда были такими или ты переложил сюда какие-то другие? Марк нервно сглотнул, осмотрев упаковку. — Эдди всегда дает такие… Я секунд двадцать рассматривал непонятный препарат. — Но они должны быть синими… — Белые. Всегда белые. Достав телефон, я набрал в поисковике название, подумав, что, может, их стали выпускать в другой оболочке, но нет. На сайте аптеки они по-прежнему были изображены как синие капсулы, а не белые таблетки. Я сунул пару штук в карман джинсовки. — Не пей их, ладно? — сказал я Марку. — Почему? — Просто доверься мне, хорошо? Не принимай их! — Но Эдди проверяет, сколько было… — Тогда смывай в унитаз каждый раз, когда должен пить. Я, наверное, выглядел как сумасшедший, но Марк все же растерянно кивнул. — А что не так? — спросил он. — Не уверен, но, кажется, это не те таблетки. Я хочу проверить кое-что. И если все будет нормально, продолжишь их употреблять. — Может, спросим Гвен? — Нет, не нужно. Никому не говори. Вообще никому. Хорошо? Марк неуверенно кивнул. А я попытался вернуть себе привычное для него спокойное состояние. Самого трясло от волнения и страха, в голове проносились обрывки темных воспоминаний, которые я тщетно старался гнать от себя, но они, словно надоедливый молоточек, били по самым больным местам. Ты дышишь, Артур. Ты дышишь. Всю ночь я разглядывал потолок, боясь снова уснуть и увидеть того слабого и несчастного себя, почувствовать боль и страх, которыми был окружен раньше. Лучше вообще не спать, чем возвращаться в тот кошмар. Я закусил губу и больно сжал пальцами волосы на затылке. Внутри словно открылась воронка, поглощающая все светлое. Она съедала изнутри, потихоньку откусывая плоть, смакуя, чтобы сделать еще больнее. Ему нужна была поддержка, а я вел себя как последний эгоист, не замечая ничего, кроме себя. Боль, страх, печаль. Как будто только я страдал. А папа ведь чувствовал то же самое. Ему тоже нужен был любящий человек рядом. Но этот любящий человек первым разрушил все, что мог. Громкая вибрация резко вырвала из воспоминаний, возвращая в реальность. Я достал телефон, быстро пробежался глазами по входящим сообщениям, двести из которых были в общем чате, где в основном Дрейк кидал дурацкие приколы. Отвечать совершенно никому не хотелось, и я отложил телефон в сторону, устремляя взгляд на иссиня-черное небо за окном. В голове крутилось много мыслей. Особенно о Марке… Кошмары с обрывками воспоминаний, боль в голове, резкие вспышки прояснений, его недетские переживания и странные рисунки… Я лежал, анализируя это, почти до утра, но все же не выдержал и провалился в сон.