Этой весной

Мы пришли почти к самому началу игры, так что долго ждать главного действа вечера нам, к счастью, не грозило. Трибуны стремительно заполнялись возбужденными людьми, жаждущими крови и зрелищ. Арену то и дело озаряли лучи многочисленных прожекторов, превращая неказистую белоснежную коробку в настоящий театр света и тени. Гул на самом стадионе стоял страшный: бесконечные крики заглушали даже мои собственные мысли, но создавали волшебную атмосферу единства и вовлеченности в происходящее тысяч людей. Наши места оказались прямо у лестницы, так что обзор на площадку был действительно хорош. Над нами, немного в отдалении, расположились немногочисленные VIP-места, уже почти полностью заполненные зрителями. Через проход от нас с Шурой, уместилось несколько особо ярых болельщиков СКА, полностью экипированных в сине-белые цвета любимой команды. Среди этих в большинстве своём парней, я с удивлением узнала Ромку. Его светлую кожу украсил румянец, а глаза непривычно горели азартом. Конечно, не на паре по философии же сидим. Наверное, мне стоило бы с ним поздороваться, но перекричать весь этот гам на стадионе не представлялось возможным, а вставать с насиженного места было откровенно лень. Вероятно, вежливость и дружелюбие просто не мой конёк. Я перевела взгляд на Шуру, которая совсем притихла, зависая в Инстаграме. — Слушай, а ты не хочешь как-нибудь сходить на каток, покататься? Тряхнуть стариной там, например…- я многозначительно улыбнулась, кивая в сторону глыбы льда посередине дворца спорта. Насколько я помню, Шура в глубоком детстве занималась фигурным катанием, не самое продолжительное время, конечно, но всё же. Оторвавшись от экрана, Шура немного растерянно посмотрела на меня, словно забыла, где мы и что тут вообще делаем. — Нам всего по девятнадцать, какая старость! — подруга всплеснула рука, чуть не выронив из пальцев телефон. — А вообще можно, у меня на следующей неделе полно времени будет, так что любой день, кроме разве что понедельника и среды, я вся в твоем распоряжении, — практически пропела Шура, весело стреляя глазами. Арену к тому времени уже почти полностью заполнили хоккеисты: огромные дядьки в нелепой форме и с клюшками наперевес. Нет, серьёзно, почему шорты? Кому вообще могла прийти в голову идея обрядить здоровых мужиков, катающихся по льду в несуразные шорты, гетры и легкие футболки? Самим хоккеистам же все равно приходится надевать под это все термобелье, если оно, конечно, так называется. — Вся в моем распоряжении? Звучит весьма привлекательно! — хмыкнула я, игриво подмигивая. Шура показательно закатывает глаза. — Начинают, — подруга кивнула на площадку, где игроки выстроились в две ровные шеренги. Первый период прошёл довольно быстро. Счёт на табло не предполагал радости для болельщиков нашей команды: трибуны недовольно гудели о пропущенных шайбах и многочисленных безрезультатных атаках. Нам же с Шурой было откровенно скучно. Всё-таки на стадионе место увлечённым людям, а не таким, мимо проходящим, как мы. Когда мы с подругой уже спускалась по ступеням после недолгого перерыва, в глазах неожиданно потемнело. Совсем не к месту, я поняла, что теряюсь в пространстве, из-под ног стремительно исчезает твёрдая земля, а предметы вокруг перестают иметь четкие очертания. Я невольно покачнулась, рефлекторно стараясь схватиться руками за любую опору. Как на зло, перилы на стадионе были не предусмотрены, и от полета с приличной высоты меня отделяли разве что доли секунды. Сердце громко стукнуло где-то в груди, предчувствуя не самую позитивную развязку. Секунды тянулись, позволяя сознанию всё глубже погрузиться в беспросветную панику. Я уже ощутила невесомость и почти успела попрощаться с жизнью, скатившись с бетонной лестници в высоту пятиэтажного дома, как что-то резко и до боли дернула меня в верх, возвращая в относительно вертикальное положение. То ли шок так сказался, то ли предчувствие скорой гибели, но встрепенувшееся сознание мгновенно вернуло мне ясность: темнота растворилась, а лица испуганных и любопытствующих людей вокруг обрели резкость. Чья-то тяжелая рука на моём загривке ненавязчиво встряхнула меня, словно нерадивого щенка, нагадившего в хозяйские тапки, и отпустила, позволяя развернуться. Спасителем оказался неприметный мужчина чуть младше средних лет в легком, несмотря на жуткий холод и пронизывающий ветер, пальто и сером шерстяном бодлоне, плотно облегающем шею. Неизвестный спаситель уже успел убрать руки в карманы и незаметно отодвинуться на позволительное в приличном обществе расстояние. — Спасибо! — голос не слушался, противно хрипя, как давно не смазанные петли. В груди всё еще гулко билось сердце, яростно гоня горячую кровь по телу. На небритом лице мужчины появилась легкая, очевидно вежливая улыбка, которая совсем не затронула глаза, в уголках которых уже появились первые заметные морщины. Темно-русые волосы случайного спасителя забавно топорщились, мешая точно определить возраст мужчины, падая на лоб короткой, но густой чёлкой. Впрочем, это ли было важно в данный момент? — Пожалуйста, — голос незнакомца был тихим, почти неразличимым, и ужасно хриплым, словно он заядлый курильщик или серьёзно болен. С его непримечательного лица исчезла вялая улыбка, оставляя расслабленно-спокойное выражение. Мне было неловко и как-то неспокойно, видно организм еще не успел отойти от недавней эмоциональной встряски. Не находя смысла продолжать диалог, я очень аккуратно спустилась вниз, где уже ждала меня перепуганная Шура. — Ты как? — Живее всех живых, — я натянуто улыбнулась. Жуткий страх накрыл с опозданием; перед глазами замельтешили воображаемые события, которые были бы неминуемы, не окажись тот незнакомец возле меня вовремя или не успей он среагировать. Я потерянно опустилась на сидение, сложив руки на коленях. Только сейчас я полностью поняла весь ужас ситуации, произошедшей меньше минуты назад. Я неосознанно повернулась, чтобы ещё раз взглянуть на место самого происшествия. Мужчины там ожидаемо уже не наблюдалось. Мы ушли с арены на исходе второго тайма, буквально отдавая концы от скуки и холода. Поездка в метро не ознаменовалась ничем примечательным, так что добравшись до нашей станции, мы с чистой совестью разошлись по домамам. Погода в Петербурге сегодня оправдывала все самые скверные стереотипы о себе: шел мокрый снег с дождем, застилая глаза, и норовя пробраться за шиворот теплого пуховика. От шквального ветра руки и лицо неприятно пощипывало, а кожа стала слишком чувствительной уже спустя пару минут произвольной пешей прогулки. По-хорошему, надо было зайти в магазин, погреться и прикупить хоть что-то съестное, но ни лишних денег, ни особого рвения я у себя не обнаружила. Последнее время, как я заметила, моё голодание медленно, но верно перебиралась из разряда желанного в разряд сугубо вынужденного, что не могло меня не огорчать. Возможно, так на меня действовала общая умертвлённость природы зимой или слишком воодушевляющие результаты скоротечной «диеты». Цифры на весах уменьшались, приятно лаская моё самолюбие, обещая несметные радости и неземную красоту. Глупость, конечно, но это не те мысли, которым хочется сопротивляться, приводя рациональные аргументы и доводы. Пусть это и ещё один способ исказить картину мира и восприятие самой себя. Плевать, даже если убегать от реальности — показатель слабости или трусости. Кто меня осудит, если большинство людей и так этим грешат? В подъезде воняло мочой и плесенью. Запах, что почти успел стать мне родным. Внутри дома все заледеневшее и сырое: многие жильцы уже давно не платят за отопление и электричество, поэтому стены тут и там покрыты душащим грибком. Дома вокруг моего уже давно расселили и теперь они стоят, как безжизненные памятники ушедшей эпохи, навевая смутную тоску и хворь. Они теперь пристанище для людей, лишенных жилплощади, и если я не найду денег на оплату квартиры до конца месяца, то смело могу отправляться к ним бронировать гнилой матрас. Сил, правда, что-то делать нет. Разве что сдохнуть, но, боюсь, мне и на это решимости не хватит. В холодной квартире было темно и пусто: лампочка в коридоре так некстати перегорела позавчера. Я сбросила пуховик и не разуваясь прошла на кухню. Щелкнул выключатель, и над газовой плитой замигала посеревшая от пыли лампочка, освещая мутным жёлтым светом небольшую кухню. В единственном окне отразился стол с погрызанной кем-то табуреткой и холодильник всесоюзно известной марки «ЗИЛ». За стеклом, в черном непроглядном сумраке, был виден лишь одинокий фонарь, тоскливо покоившийся на противоположном конце двора. В темном закутке сегодня никого не было. Видно, плохая погода — единственное, что может разогнать местную шпану.