***
За несколько недель пребывания во Внутренних землях была переделана огромная работа: во-первых, уничтожены все важнейшие форпосты повстанцев — как магов, так и храмовников. В итоге первые, как уже говорилось выше, бежали в Редклиф и там затаились, а вторые, понеся огромные потери, рассеялись по дальним лесам и холмам и тоже как будто исчезли. Теперь наибольшую опасность представляли лишь всякого рода разбойники: дезертиры, мародеры, бандиты и прочая мелочь, но с ними справляться было намного легче. Лагеря Инквизиции рассредоточились теперь уже по всей территории Внутренних земель, и солдаты, охраняя мирных жителей, уверенно давали отпор негодяям, желающим поживиться на чужом горе. Таким образом, обстановка в округе вскоре нормализовалась: местные разрывы в Завесе, образовавшиеся после страшного взрыва на Конклаве, были ликвидированы, демоны убиты, беженцы накормлены и снабжены всем необходимым, в том числе снадобьями и лекарствами. Вокруг уцелевших фермерских хозяйств были выстроены сторожевые вышки во избежание внезапных нападений, и введён круглосуточный дозор. Так же была организована расчистка территорий от трупов и других последствий войны, и в районах Внутренних земель запылали погребальные костры. Зрелище, конечно, было печальным, но всё же оно говорило о том, что война закончилась, и жизнь вокруг стала более менее налаживаться. Вестник и члены его отряда практически не спали все эти дни. Бойцы сражались и наводили порядок в округах, целители помогали беженцам и раненым солдатам, так же были организованы охотничьи рейды, строительство новых домов, поставка оружия и провианта. Вестник уже с ног валился от усталости под конец всех этих дел, и однажды, во время обычного вечернего разговора с Быком в его палатке, прямо на середине фразы вдруг уронил голову на его мощное плечо и уснул. Бык сразу понял, что разбудить парня в ближайшие часы будет совершенно невозможно, поэтому осторожно переместил его на своё ложе, освободил от одежды — насколько это было возможно, уложил, сам улёгся рядом и проспал с ним вместе всю ночь, охраняя его покой. Адаар спал беспокойно, особенно утром: вздрагивал, вздыхал, что-то шептал о любви прямо во сне и в конце концов чуть не заплакал. Чтобы этого не допустить, Бык аккуратно повернул его к себе, крепко обнял и начал поглаживать по спине. Только так парень и успокоился. А если вновь начинал дёргаться, то Бык снова прижимал его к себе и опять гладил, и в итоге Вестник уснул таким глубочайшим сном, что провалялся так до самого полудня. И никто их не беспокоил. Только леди Кассандра один раз заглянула в шатёр, но Бык показал ей «тсс», и она сразу вышла, отогнав всех от палатки. Она, действительно, оберегала парня, проявляя слишком много заботы, но это было понятно — ведь по сути, на Вестнике всё и держалось. Люди верили в его предназначение, шли за ним, надеялись на избавление от всех бед, и это уже не говоря о том, что только он один и умел заделывать страшные прорехи в небе, изрыгающие демонов, избавляя таким образом народ от новой, ещё более тяжкой напасти, чем война. Сам Адаар, правда, так до сих пор и не понял, насколько важен для всех, и ужасно переживал по этому поводу, особенно когда ему поклонялись, поэтому предпочитал проводить время в боях или важных делах, только бы не среди людей. Ведь некоторые особо чувствительные умудрялись падать перед ним на колени и целовать ему руки, и в таких случаях он начинал беспомощно оглядываться по сторонам в поисках леди Кассандры, надеясь, что она спасет его. И она спасала. Но с каждым днем людей, желающих самолично потрогать Вестника и получить таким образом небесное благословение самой Пророчицы, становилось всё больше.***
А позже в основной стан Инквизиции, расположившийся во Внутренних землях в районе Перекрестка, стали прибывать храмовники. Как правило это были раскаявшиеся и желающие искупить свою вину солдаты, оставшиеся без своих командиров. Идти им было некуда и они искали в Инквизиции то ли спасения, то ли прощения, но в любом случае, действительно, были готовы честно служить ордену и отдать свою жизнь за правое дело. Леди Кассандра беседовала с ними лично и, как правило, принимала в строй всех, разве что за редким исключением. Но к сожалению, подобных раскаявшихся было не так уж и много, и все же их вполне хватило для того, чтобы выбор Вестника и его советников в деле залатывания основной небесной Бреши, которая до сих пор так и зияла над разрушенным Храмом Священного Праха, пал на храмовников. Ни один маг за эти недели не появился в лагере Инквизиции, конечно, не считая тех, кто уже давно был там и оказывал помощь движению. Повстанцы же скрылись бесследно, и это окончательно решило исход дела. К тому же Каллен — главнокомандующий армией Инквизиции, сразу предупредил Вестника, что силы магов при попытке закрытия основной Бреши могут только больше расширить ее и, наоборот, сделать еще более неуправляемой, а вот храмовники сумеют сдержать магию, и поэтому их участие в этом процессе будет наименее рискованным. Да и сам Адаар, даже будучи магом, ничего не имел против храмовников. Для него они были такие же люди, как все. Вестник ведь никогда не был в Круге, он и знать не знал, что такое давление и притеснение Церкви. Мало того, он всегда считал, что людям и эльфам, живущим в андрастианских Кругах и жаловаться-то особо не на что. Вот пожили бы они в Сегероне, походили бы в цепях и с зашитыми на живую губами. Вот это поводок так поводок. И при этом тебе еще активно внушают, что ты нечисть, недостойная жить, выродок, представляющий опасность для всех и для общества в целом, и ты начинаешь в это верить и ненавидеть себя, и безропотно отдаешься в рабское услужение, как какая-то вещь, только бы уровень всеобщего презрения не поднялся еще выше. И умираешь счастливым, в надежде переродиться в более достойное существо в следующих инкарнациях. Вот это вот страшно. А с храмовниками всегда можно договориться, потому что они люди. Люди со свободной душой. Но это уже лирическое отступление. Кстати сказать, у Вестника была еще одна причина не связываться с магами, а точнее — не посещать Редкиф, где те попрятались. Дело в том, что на тот момент Адаар получил одно очень странное письмо от своего бывшего командира из отряда Вало-кас, где он до событий на Конклаве служил наемником. Странное, потому что после его прочтения Вестник вдруг очень переменился: стал нервным, раздражительным и теперь ни в какую не желал приближаться даже к дороге, ведущей в Редклиф. Леди Кассандра тогда очень пожалела, что не прочла письмо, прежде чем передать его Адаару. Но на нем было нацарапано «лично» и «касательно сердечных дел», и поэтому она не решилась вмешиваться, и теперь раскаивалась в этом. И хорошо еще, что выбор Вестника взять с собой в помощь силы храмовников, а не магов, вполне согласовывался с мнением большинства людей, иначе бы ситуация могла зайти в тупик. Вот здесь-то юношеская неразумность избранника Андрасте могла сыграть с ним злую шутку, и хорошо, что этого не случилось. Ведь Адаар и слушать не хотел, когда его пытались спросить, что же с ним творится и почему он так боится приближаться к замку. Даже Бык не смог ничего от него добиться. А Лелиане пришлось направить в Редклиф своих тайных шпионов, чтобы разведать обстановку, но даже ее посланцы ничем не смогли помочь и никак не прояснили ситуацию. Единственное, что им удалось узнать, что все сбежавшие маги наглухо заперлись в замке и никого к нему не подпускали. И только. Но когда все дела во Внутренних землях были завершены, и отряд засобирался обратно в Убежище, вот здесь Вестник сразу испытал явное облегчение и даже выдвинулся в дорогу первым, взяв с собой лишь немногочисленное сопровождение. Только тогда напряжение и рассеялось, но никто так и не понял, что же с ним все-таки было. А в обратный путь отправились уже на собственных лошадях. Объездчик Деннет был завербован и присягнул Инквизиции. Кавалерия теперь была надежно снабжена отменными ездовыми животными и прекрасным конюхом, и даже для Вестника и Быка нашлись мощные боевые тяжеловесы. Этим мускулистым здоровякам ничего не стоило взвались на свои спины таких богатырей-воинов, как кунари, и они даже не уставали, пускаясь вскачь, если это было необходимо, причем делали все настолько легко и непринужденно, будто на них вовсе никто не сидел. Вестник и правда оказался отличным наездником. В который уже раз он вновь удивил Быка своими талантами, особенно во время очередного привала по дороге в Убежище, когда оба они отдыхали на мягкой травке в широком поле неподалеку от лагеря. Трава была еще невысокая, то тут то там ярко разукрашенная разноцветными островками цветов. Кое-где виднелись остатки невысоких, полуразрушенных деревянных ограждений, видимо оставшиеся от давнего раздела угодий на участки. Вот на этой площадке Адаар и устроил для Быка самые настоящие показательные выступления. И как же все это красиво смотрелось среди цветов! Особенно когда добротный белый конь с прекрасным наездником на спине пританцовывал или исполнял изящные аллюры, а потом вдруг резко срывался в галоп и одним махом с легкостью брал препятствия, и земля при этом вздрагивала, а конь вставал на дыбы и с воинственным ржанием бил ее копытами. Бык смотрел на все это, и глаза его увлажнялись. Сердце сжималось от какого-то странного, теплого переживания, приятно покалывающего грудь. А Вестник улыбался ему, по-мальчишески забавно хвастая своим мастерством, и жадно улавливал каждую каплю этого нежного обожания. И тут Бык, наконец, понял свои чувства. Он вдруг осознал, что видит сейчас не этого озорного, разбушевавшегося мальчишку, а свою первую любовь — того самого саирабаза, который лечил его от ранений много лет назад, и которого наверняка лишили рассудка, а то и жизни, из-за его — Быка, юношеской несдержанности. И вот сейчас те времена будто вернулись, и он видит его вновь: живого, невредимого, да еще и свободного от всяких оков. Такого, каким всегда и хотел видеть, но за что едва не поплатился собственной душой и свободой, а потому предпочел задавить свои чувства и никому их не показывать. Но Вестник вновь пробудил эту любовь. Пробудил одним взглядом. Ведь он был как две капли воды похож на того мага. Особенно глаза — удивительно светлые, бездонные, зовущие куда-то в самые глубины сердца. Потрясающее сходство. Просто невероятно. И сейчас он скакал на своем красивом белом коне, радовался, как ребенок, глядя в освещенное солнцем небо, срывал на скаку цветы и бросался ими в Быка, и ему было так весело от собственной шалости, что он заливался веселым, безудержным хохотом. А Бык все смотрел и смотрел на него, и видел своего саирабаза: молодого, красивого, счастливого, и чувство вины и невосполнимой потери, которые так долго и больно глодали его сердце все эти годы, вдруг начали рассеиваться. Бык и сам не понял почему. Даже дышать стало легче. Болезненные сожаления ушли, душа освободилась, и по испещренной боевыми шрамами щеке все-таки скатилась скупая слеза. Но это были слезы радости. Долгожданной радости, пришедшей так внезапно и принесшей с собой такое славное чувство блаженного облегчения.