***
Бык так и остался стоять на дороге. Мимо тащились другие повозки, но все они направлялись в другую сторону — к разрушенной деревне, а Бык стоял и смотрел вслед удаляющимся саням, в которых остался Адаар, и у него в глазах темнело от усталости и ран. Солас напрочь забыл про него, стало так обидно, хоть плачь. Да еще сердце сжималось до крови за состояние друга. Тогда Бык собрался с силами и хотел уже идти дальше, но тут к нему подошла одна из солдаток с обозов, которая видела эту сцену. — Сэр, возьмите его коня, — сказала она. — На нем и доберетесь. И вот вам еще кое-что… — она вложила ему в руку какую-то склянку. — Выпейте. Это целебный эликсир. Он прибавит вам сил на какое-то время. Поспешите… — девушка даже сама подвела ему лошадь, и Бык, наконец, опомнился, а от ее добродушной улыбки сразу стало полегче. Он поблагодарил солдатку, хлебнул из горлышка лекарства, потом залез на коня и пришпорил его, быстро поскакав вдоль дороги. А уже через пару минут нагнал Соласа. Бык поехал с ним рядом и не на миг не отрывал внимательного взгляда от лица эльфа, освещенного сейчас лишь светом магических фонарей. И чем мрачнее тот становился, тем тягостней делалось на сердце у Быка. Лошадь, похоже, поняв состояние своего наездника, бежала вперед сама, а Бык все следил за лекарем. Солас тоже поил Адаара какими-то настойками и эликсирами, накачивал его целительной энергией, но кажется, это не давало эффекта, потому что лекарь все больше мрачнел и хмурился и то и дело прикрикивал на возницу, чтоб тот шевелился, а потом снова склонялся над своим подопечным и опять качал головой. А спустя некоторое время повозка прибыла в лагерь. Люди тут же собрались вокруг, обступили сани и горестно запричитали, а кто-то даже начал стонать и плакать. И это было понятно — ведь их предводитель выглядел сейчас ужасающим образом: грудь его была проломлена и в крови, алая жидкость так и сочилась на меховую подстилку, на которой он лежал, и та уже была вся пропитана кровью. Изо рта у него тоже струилась кровь, лицо было бледным, худым и абсолютно безжизненным, и как он еще дышал — это было загадкой. Народ заволновался, толпа становилась плотнее, и в итоге Бык прикрикнул на них и отогнал. Но мать Жизель немедленно вмешалась в процесс и заставила всех молиться о спасении Вестника, и только этим отвлекла людей и прекратила эти скорбные причитания. Адаара тем временем перенесли в шатер, и Солас, собрав еще несколько сильных целителей, скрылся там вместе с ними, а вокруг палатки расположилась охрана. Дориан, конечно, тоже услышал этот переполох. Он выбежал из своего убежища, а увидев сани, в которых привезли раненого, сразу кинулся к ним. Но Бык преградил ему путь. Мало того — он едва его не прикончил. Схватив за грудки и яростно опалив имперца взглядом, Бык отшвырнул его от себя и сказал, чтоб тот и на километр не смел приближаться к Вестнику. Иначе он его просто придушит. Бык все не мог забыть ту гадкую выходку Дориана в церкви, и теперь, наконец, дорвался до него, чтобы хоть как-то поквитаться. А напоследок посоветовал ему вообще проваливать из лагеря, если он хочет ходить на своих двоих оставшиеся дни. Маг, конечно, здорово перепугался. Этот рогатый громила, злой и окровавленный, да еще с таким огромным топором за спиной, мог легко внушить ужас кому угодно — даже самым смелым врагам, так что уж говорить о чувствительном Дориане, который хоть и не был трусом, но прекрасно понимал, что здесь сила явно не на его стороне. К тому же плачевный вид возлюбленного — полумертвого и всего в крови, окончательно сломил его волю. Дориан просто сбежал, чтобы не стало хуже, залез в палатку, где так и лежал бессознательный канцлер, и там уже дал волю слезам. Он испугался, а еще был унижен при всех, растоптан, поэтому сейчас почувствовал себя совсем одиноким среди всей этой толпы. А его возлюбленный был где-то в центре злой массы, но подобраться к нему не было никакой возможности. Как в страшном сне. А ведь вполне возможно, что с ним придется прощаться — вид Адаара очень красноречиво об этом говорил. Но, похоже, Дориану не собирались предоставить даже этой возможности. И он опять уткнулся в ладони и обреченно замотал головой.***
А Солас тем временем прилагал все усилия, чтобы спасти Вестника. Он и еще несколько магов просто наизнанку выворачивались и делали все, на что были способны, но увы — Адаар хоть и принимал целительные волны всем телом, но они никак на него не действовали. Что-то мешало этому — возможно скверна, с которой Адаар соприкоснулся, общаясь со Старшим, а может быть еще какое-то препятствие, но в любом случае между светом и душой Адаара стоял какой-то мощный, непробиваемый барьер, и все усилия лекарей были напрасны. Они лишь поддерживали его жизнь, но лечения не происходило, и Вестник только больше страдал, потому что никак не мог умереть. Иногда из палатки раздавались его стоны, надрывный кашель и даже приглушенные крики. Дориан все это слышал и болезненно зажимал уши, всхлипывая еще отчаяннее. А однажды не выдержал и побежал к шатру. Там он снова нарвался на Быка и едва не сцепился с ним, уже ничего не боясь: «Пусти же меня к нему, сволочь! Или я сам тебя прикончу!» — он уже схватился за посох, но в ссору быстро вмешалась мать Жизель и развела враждующих по сторонам. После этого Бык уперся еще сильнее и уже рыл землю копытом, да и солдаты посматривали на Дориана с явным неодобрением, и тому снова пришлось отступить. В итоге он опять не смог попасть в палатку, и это бесило уже до тошноты. Он просто волосы рвал на голове и даже подумывал убить Быка исподтишка, но тот выставил вокруг шатра весь свой отряд, и теперь шансов проникнуть туда уже не было никаких. Дориан отчаянно страдал. Он кинулся за помощью к матери Жизель, но та тоже не пожелала внять его мольбам, потому что лично видела, как он вел себя в церкви, и бедному магу оставалось только одно — поражаться, насколько люди могут быть предвзяты, жестоки и немилосердны. Даже церковники. Но утром пришло спасение. Вместе с золотыми лучами зари, весело играющими искорками на белом снегу, в лагере появился Феликс. Дориан чуть не умер от счастья, когда увидел его. Он кинулся ему на шею прямо при всех и опять разрыдался. А потом рассказал ему все, что произошло с ним за эти сутки и к чему это привело, но тут даже Феликс укоризненно покачал головой: «Дориан… Ну что ж ты творишь?.. О чем ты думал?» — и после этих слов пошел к шатру Адаара и поговорил там с Быком. Вот так вот сразу. Что он ему сказал, осталось секретом, но рогатый страж в итоге смягчился и позволил Дориану пройти. И пусть он все еще смотрел на него тяжелым взглядом — злобно и исподлобья, но уже не перечил и старался сдерживать свою ярость. Как Феликс сотворил такое чудо — было неясно, но вообще он умел производить впечатление на людей. Наверное, всему виной была его искренняя и честная открытость. Ведь жизнь здорово потрепала его — из-за своей болезни Феликс мог умереть буквально в любой день, да что там — в любой момент, но именно это печальное обстоятельство и сделало его таким. Очень отличающимся от других людей. Он никогда не лгал, всегда относился с уважением даже к врагам, был терпимым, непредвзятым, справедливым и даже можно сказать — праведным, и в этом отношении вполне мог заткнуть за пояс любого андрастианского проповедника. И хоть Феликс никогда не был истово верующим, но его вполне можно было отнести к святым. Во всяком случае, Дориан видел его таким. А сейчас так особенно — после того, как он за несколько минут усмирил этого рогатого головореза, Дориан уверовал в него не меньше, чем в Андрасте. Причем Феликс никогда не был сильным магом, но похоже, основная его мощь заключалась именно в магии влияния. И это наверняка был тот самый дар, которым наделил его Создатель. Поэтому Бык лишь раздраженно вздохнул вслед Дориану, когда тот появился, но дал ему пройти. И маг, наконец, оказался в шатре, где практически умирал его возлюбленный.***
Там он, конечно, застал довольно трагичную картину. Во-первых, в палатке пугающе пахло смертью, и даже запах магических благовоний не перебивал этот жуткий аромат. Адаар все еще истекал кровью, тяжко и хрипло дыша, тело его сотрясалось в мелких судорогах, и он импульсивно постанывал, но был полностью без сознания. Солас так и колдовал над ним, но теперь один, потому что другие маги, отчаявшись, отправились помогать другим раненым, которых уже начали свозить из разрушенного Убежища. Но Солас не сдавался. Мать Жизель тоже была рядом и беспрестанно молилась, а Адаар все хрипел и хлюпал кровью, и дыхание его с каждым разом становилось все прерывистей. А иной раз и вовсе останавливалось. Тогда Солас снова окружал его магическим ореолом, но похоже, это только продлевало агонию. Дориан изо всех сил старался не плакать, хотя слезы так и душили, а еще хотелось закричать и броситься на грудь к возлюбленному. Но он лишь осторожно подошел к нему и опустился на колени рядом. Солас наконец-то заметил нового посетителя и внимательно присмотрелся к нему. — Ты маг? — спросил он. — Почему не пришел раньше? Я вижу силу в тебе. Или тебе наплевать? Ты разве не видел, что мне нужна была помощь?! Дориан даже опешил от этой нападки. — Но… я… — но Солас и слушать не стал. Он взял его руки и положил на грудь Адаару. — Включайся! Немедленно! — а через пару мгновений вдруг замер, прислушался и после этого медленно поднял на Дориана глаза. — Я чувствую, как дух Любви прорывается сквозь Завесу. Вы что, настолько близко знакомы с Вестником? Дориан немного поколебался. — Да… — честно признался он. — Я… люблю его… И Солас весь подобрался. — Прекрасно… — глаза его хищно вспыхнули магическими огоньками. Он обернулся к священнице. — Покиньте нас, преподобная мать. Очень прошу вас. Это до крайности важно. Мать Жизель встала с колен и вышла, не сказав ни слова. Перечить было не в ее характере, тем более сейчас, когда Солас держал в руках нить последней надежды на спасение Адаара. А ведь это значило, что он пытался вернуть к жизни веру и надежду всех людей Тедаса. Поэтому святая мать ушла, но как только она скрылась за полой шатра, Солас быстро ухватил Дориана за руку и достал свой острый нож. — Мне нужна твоя кровь, — сказал он без всяких предисловий. — Немедленно! Иначе мы его потеряем. Решайся, или этим же вечером нам придется его хоронить…