Саирабаз

      Дориан вышел из палатки, бледный и ослабленный, старательно пряча под рукавами перебинтованные запястья. А вокруг уже собрался народ. Все смотрели на шатер, потому что несколькими минутами раньше он вдруг полыхнул мощной магической вспышкой, и люди, увидев это, сбежались поглядеть, что же произошло. Но зайти никто не решался. А когда Дориан вышел, все уставились теперь на него и замерли в немом ожидании. Маг слабо улыбнулся им.       — Вестнику стало лучше… — он покачнулся. — Его жизнь вне опасности… — и с этими словами начал медленно сползать по стойке, к которой прислонился. И надо же было такому случиться, что именно Бык первым подбежал к нему и быстро подхватил под руки.       — Эй. Эй! Погоди. А что вы сделали?       Дориан из последних сил приоткрыл глаза.       — Вот если б не Феликс… — он с укоризной покачал головой. — Если б ты меня не впустил… Он бы умер!.. И тогда я сам бы тебя убил. Лично! — и исчерпав этим выпадом последний запас энергии, Дориан упал в обморок.       Бык, конечно, обиженно засопел, сдвинул брови, но не выпустил мага, а поднял его на руки и, чтоб не терять времени, вместе с ним вошел в шатер Адаара. А спустя пару минут вышел, но уже с таким счастливым лицом, что народ вокруг возликовал. Настроение в лагере моментально поднялось до небес. Вестник жив! Какое же это счастье! Вы видели, как вспыхнул шатер? Это сама Андрасте спустилась на землю, чтобы снова его воскресить! Мы все спасены! Да здравствует Инквизиция! — и под такие возгласы в лагере начался настоящий праздник.       Бык едва не плакал от счастья. Да что там — многие утирали слезы, даже некоторые матерые воины. И только Дориан ничего не воспринимал, потому что был полностью без сознания. Он даже не чувствовал, как крепко прижимал его к себе рогатый громила, как радостно целовал в лоб, уже простив ему все на свете, и как говорил теплые слова благодарности. Он не видел, как улыбается Феликс, как плачет преподобная мать, как сияют счастливые лица солдат и всех, кто был рядом с палаткой в этот момент. В лагере произошел такой взрыв надежды, будто война закончилась. Даже несмотря на то, что боль и смерть были еще так близко. Но Дориан все это пропустил.       Да это было и не страшно. На самом деле он очень устал. Бык отнес его в шатер, где все еще лежал умирающий канцлер Родерик, и устроил там на соломенных лежанках, оставив под опекой Феликса. Дориан не пришел в себя, но вскоре стал дышать ровнее и глубже, и похоже, уснул — причем глубоко и безмятежно, что было неудивительно, если учесть, сколько переживаний выпало на его долю в последние сутки. Но поскольку Солас полностью заверил его, что с Адааром теперь все будет в порядке и можно больше не волноваться за его здоровье, то Дориан еще тогда — в палатке едва не рухнул в обморок от облегчения. А уж теперь тем более мог позволить себе расслабиться. К тому же он потерял много крови, но об этом никто не знал. Правда, Феликс заметил повязки под его рукавами, но не стал ничего говорить, а лишь прикрыл бинты получше и глубоко вздохнул. Он никогда не лез ни в свое дело. Надо будет — Дориан сам все расскажет. И пусть Феликсу не очень понравилось то, что он увидел, но он не стал ни о чем рассуждать раньше времени. Мало ли что. Он просто остался около друга и, пока тот отдыхал, всё поглядывал в прорезь шатра и наблюдал за тем, как веселится народ. А вскоре и сам уже начал улыбаться, глядя на них.       Канцлер Родерик тоже лежал рядом, но, увы, его сон хоть и был мирным, но все же предсмертным. Ему уже ничем нельзя было помочь. Хотя сейчас казалось, что даже на его застывшем лице вдруг появилась едва заметная, легкая улыбка. Он будто бы обрел покой, завершив, наконец, все свои земные деяния, и теперь готов был перейти в мир иной с облегченной душой и совестью. А ночью ушел. Как раз под тихий хор песни Света, которую затянули обитатели лагеря, провожая ушедший день и призывая новый, готовясь встретить его с надеждой и верой в спасение. Канцлер будто ждал этого момента, чтобы красиво вознестись. И тогда Феликс распорядился, чтобы его тело перенесли в специально отведенный для этого шатер и подготовили к похоронному ритуалу. А сам, наконец, прилег, устроившись рядом с Дорианом, уткнулся ему под бок, чтоб получше согреться, и тоже уснул.

***

      А Бык улегся спать рядом с Адааром. Он пришел в его шатер прямо посреди ночи, совершенно пьяный и счастливый, завалился на пол и ни в какую не хотел уходить. И как Солас не пытался его прогнать, сетуя на то, что от него несет перегаром за километры, Бык даже слушать не стал, а просто растянулся на лежанке, раскинув руки в стороны, и вскоре блаженно захрапел. Солас долго терпел эти громовые раскаты, но потом растолкал громилу и опять попробовал его выгнать, но Бык начал к нему приставать и даже хотел завалить его рядом с собой, сказав, что сегодня он добрый и готов на все, даже на любовь с эльфом. И Солас в конце концов разозлился и ушел из палатки.       Но на самом деле он уже все там закончил и теперь ему хотелось только одного — выспаться, потому что Адаар был вне опасности — магия наконец подействовала, ткани начали срастаться, ребра — выравниваться, раны заживали, и Вестник уже дышал глубоко и ровно и даже посапывал во сне. Еще пару дней, и он будет полностью на ногах. Солас так же привел в порядок его тело — убрав следы крови с кожи и одежды с помощью специальных очищающих заклинаний, потом укрыл его одеялом и уже хотел было немного подремать, как вдруг заявился Бык. И бедному магу пришлось покинуть свое убежище, потому что под такой раскатистый храп мог спать разве что полубесчувственный Адаар. И то Солас переживал, не проснется ли он раньше времени.       Но Вестник не проснулся. Он лишь глубже завздыхал, почувствовав, что ему что-то мешает, а Бык, опомнившись и в какой-то момент увидев, как он зашевелился, подлез к нему ближе, подсунул руку ему под плечи, обнял и покрепче прижал к себе.       — Ах ты мой милый мальчишка, — он мягко поцеловал Адаара в висок. — Как же ты напугал-то меня. Никогда так больше не делай, — и, устроившись рядом с ним поудобней, закрыл глаза. И опять вспомнил своего саирабаза. И вновь поразился, насколько они с Вестником были похожи. Просто удивительно… Адаар даже спал точно так же: слегка подрагивая во сне и выражая на лице какую-то чудную, страдальческую мимику.       Бык однажды вот так же застал своего целителя спящим, когда пришел к нему в шатер после тренировки — со сломанным плечом. А саирабаз тем временем прикорнул, пока ему было нечего делать. Но Бык не стал его будить, а просто тихо уселся рядом и долго любовался на него, забыв про свою боль. Это случилось уже после того случая, когда Бык впервые извергся от его рук, и теперь начал потихоньку влюбляться в своего врача. А потом у них много чего было.       Ведь Бык теперь не мог спокойно лежать во время лечения — он ужасно возбуждался от первых же прикосновений и все постанывал, хватая саирабаза за руки и перекладывая их туда, где ему было приятней. И все время просил его ласкать, при этом жутко обижаясь, если маг пытался ему отказать. И тот в конце концов уступал, потому что спокойно смотреть на то, как насупленно дуется этот страстный юнец, было совершенно невозможно. Саирабаз сдавался и начинал его гладить, делая ему нежный массаж всего тела, и хоть старался держаться в рамках, но Быку и этого хватало. Он все равно добивался очередного оргазма, причем такого бурного и продолжительного, что ему изо всех сил приходилось сдерживать крики — только бы их не услышали с улицы.       Ведь они с целителем были в палатке одни, и видеть их уж точно никто не мог. Арварад саирабаза вечно где-то шлялся, потому что его подопечный был всего лишь врачом да к тому же отличался спокойным нравом, поэтому надсмотрщик частенько оставлял его одного, не переживая за то, что он причинит кому-то вред. А больше в шатер никто не входил. И Бык этим пользовался. И все было чудесно. Они с магом даже целовались иногда, а точнее — Бык умолял саирабаза дать ему возможность хоть немного себя поласкать. Тот, конечно, поначалу сопротивлялся, но постепенно и здесь стал уступать и в конце концов опять сдался, потому что Бык уже в юности умел прекрасно чувствовать другую душу и всегда подбирал нужные слова для достижения своей цели. К тому же саирабаз был ненамного старше его и, конечно, ему тоже хотелось и нежности, и любви, поэтому Бык легко ломал его волю и в итоге доставлял ему удовольствие, хоть и довольно невинное на первых порах. Ведь сначала он лишь мягко касался губами и пальцами его кожи там, где это было возможно и где она не была закрыта панцирями и магической броней, целовал его красивые глаза и зашитые губы, но позже, осмелев и став настойчивей, зажимал его в мощных тисках и бессовестно исследовал, что же у него там под полами его магического антаар-саама. Маг, конечно, пробовал воспротивится, но Бык был сильнее и не давал ему вырваться из своих уже тогда крепких объятий. В итоге доводил его до извержения, заласкивая до полусмерти, и саирабаз испытывал такой глубокий оргазм, что даже плакал от чувств.       В итоге нежность и привязанность между ними стремительно нарастали, причем с обеих сторон. Маг становился уступчивее и иной раз уже сам шел на контакт, но при этом все больше страдал, потому что ему стало хотеться свободы и настоящей близости. Его прекрасные глаза становились все печальнее, он все чаще грустил в объятьях своего юного друга, и Бык тогда делал все возможное, чтобы утешить его любовью и лаской. Но этим лишь больше сводил с ума. И в конце концов уже начал сомневаться, а не зря ли он все это начал. Но отступаться было поздно — они слишком далеко зашли, и однажды Бык, окончательно потеряв голову от страсти, завалил своего целителя на ложе и чуть было его не взял. Но тут их застукали. Бык был абсолютно в этом уверен, потому что отчетливо слышал тихое шевеление снаружи шатра, а после — спешные, удаляющиеся шаги. А потом их разлучили. Видимо, одна из тамаззран все же выследила их и без лишнего шума доложила об этом, кому следует.       Быка допрашивали, но он упрямо твердил, что сам спровоцировал мага, а тот не мог устоять, поэтому вины его нет, — и это на самом деле было правдой. Бык смело брал вину на себя, защищая любовника и оправдывая себя тем, что слишком уж рано созрел, и касания других рук, да еще таких мягких, начисто лишили его рассудка. Он искренне раскаялся и просил не наказывать саирабаза, клятвенно заверяя тамаззран, что это только его вина, но теперь он полностью осознал свою ошибку и больше ее не повторит. Но целитель все равно пропал, причем бесследно.       Бык потом ужасно по нему скучал. Причем это было настолько заметно, что в конце концов его забрали с очередной тренировки и привели к перевоспитателям. И вот тогда он уже невероятным усилием воли подавил в себе все нежные чувства, потому что видел, какими безвольными и опустошенными становились его перевоспитанные на камеке сородичи, и ни за что не хотел себе такой участи. Он крепко зажал свое сердце в стальной кулак и сделал это настолько правдоподобно, что его отпустили, поверив в исцеление одними лишь словами и не стали поить убийственным для души эликсиром.       А Бык впоследствии запретил себе даже вспоминать об этой любви, боясь, что броня снова треснет, и это продолжалось ровно до тех пор, пока он не увидел Адаара. Судьба как будто посмеялась над ним, прислав Вестника настолько похожим на давнюю любовь. Даже не верилось. И сердце Быка мигом оттаяло, но теперь-то он этого не боялся. Единственное, что его смущало, так это большая разница в возрасте — Адаар и правда годился ему в сыновья, поэтому Бык хоть и обожал его всей душой, но заметное превосходство в годах мешало ему преступить черту. Он считал это излишним и неуместным и поэтому только платонически любовался своим молодым приятелем, видя в нем отражение далекой нежности и глубокой привязанности к любимому существу. Бык будто снова чувствовал рядом своего саирабаза, но уже без цепей и оков, живого и невредимого. И был счастлив одним уже этим.       Подумав о прошлой истории, громила опять ласково поцеловал Адаара в еще влажный, но уже остывший от жара лоб.       — Мальчик мой дорогой, — он поправил ему одеяло. — Может именно ты и позволишь мне искупить вину. Ведь я так подвел этого парня тогда. Сгубил и без того несчастную душу, считаясь только со своими желаниями. Но тебе я не дам погибнуть. Ни за что на свете. Я лучше сам умру… — и обнял Вестника крепче, по-отцовски его приласкав, а после снова уснул, так и не выпустив мальчишку из рук. Но на этот раз уже не храпел.       Тогда Солас, услышав тишину, все-таки вернулся в шатер. И хоть он все еще хмурился, но тем не менее пришел и улегся на свою подстилку, расположив ее поближе к подопечному, а потом, окружив себя магическими благовониями и еще раз кинув в сторону Быка презрительный взгляд, укрылся одеялом и тоже отправился в мирное царство снов.