Фантомы

      Наступило время для тихой, молчаливой паники. Чувства напоминали натянутую струну, которая при неосторожном прикосновении либо оставит красный болезненный след на коже, либо надсадно оборвется.       Вот только среди смятения и страха робким огоньком тлела иррациональная по сути радость от нашей встречи. У каждого на сердце есть своеобразная червоточина, надрывная боль, которую ревностно скрываешь от чужих глаз и которая зачастую требует своего искупления. И постоянно что-то тому мешает: от банальной трусости признать ошибки прошлого до фатальной невозможности их исправить.       Моей болью на протяжении последних лет и был брат.       Эмиль, как ни странно, ждал ответа, хотя мой вопрос он проигнорировал, но я находилась не в той ситуации, чтобы чего-то требовать.       Складывалось впечатление, точно я стояла у клетки с хищником, хлипкие прутья которой не способны были его удержать, решись он напасть. В данном случае ими выступали наши родственные узы, потертые временем и определенными обстоятельствами.       О да, крайне сомнительный аргумент для воззвания к совести, мол, я же твоя родная сестра и ты не причинишь мне зла, может, выпьем чая с козинаками и вспомним детство?       — Мне жаль. Тот факт, что ты мне не веришь, этого не изменит, — осторожно произнесла я, продолжая наблюдать за Эмилем.       Совершенно точно, я мало, что смогу предпринять против него, но если окончательно не растерять бдительность, то у меня хотя бы оставался шанс сбежать. Пусть и мизерный.       — Малышка выросла, да? — брат усмехнулся. Я бы даже сказала, что с неким подобием одобрения, но вряд ли в тот момент могла быть хоть в чем-то уверена.       — Пять лет прошло, было бы странно, окажись иначе.       Наверное, я балансировала по самому краю, что тревожно осыпался под ногами, но таким был Эмиль: он не переносил чужую слабость. Для брата она всегда являлась катализатором едкой злобы.       Я никогда не замечала за собой особого стержня, силы, способной противостоять окружающему миру, но сейчас, видимо, под действием адреналина, мне немного удавалась играть роль той, кем, наверное, не являлась. В противном случае не позволяла бы принимать важные решения за себя. Однако не самый подходящий момент, чтобы сокрушаться на тему личностной никчемности.       Брат не являлся положительным героем ни в своей, ни в чужой истории, да и не пытался им стать. Зато всегда считался отрицательным примером для подражания. Многочисленные претензии в различных формах родителям поступали регулярно.       Меня Эмиль в принципе никогда не воспринимал всерьез: разница в возрасте между нами составляла шесть лет, что авторитета мне априори не прибавляло. Впрочем, авторитетов для брата никогда не существовало, чужого мнения, отличного от его, он априори не признавал. Когда десятилетняя я, разозленная слезами мамы, причина которых вновь крылась в Эмиле, попыталась сделать брату внушение, то он только рассмеялся моей наглости. Ну, а после вполне доходчиво объяснил, что больше не потерпит от меня подобных вывертов. И пусть тогда он и пальцем меня не тронул, но урок я усвоила, и до последнего момента слепо следовала его, мягко говоря, совету.       — Родители знают? — спросила я. Трудно было представить, что они испытают, узнав, что Эмиль жив и¸ судя по всему, неплохо себя чувствует.       Эмиль удивленно вскинул вверх бровь, давая понять, что его младшая сестра только что сморозила несусветную глупость.       — Если бы знали, то, наверное, мне бы пришлось сделать так, чтобы они никому о том не рассказали.       По спине пробежал неприятный холодок, когда я поняла весь вложенный в эти слова смысл       — Не говори так… — прошептала я, медленно мотая головой.       Страшно было представить, что могло произойти. Сама фраза, брошенная братом, казалась ужасной. Как вообще подобное можно было облечь в слова? В такой поворот событий трудно было поверить, но в случае с Эмилем невозможно исключать и столь жуткий вариант.       Насколько же сильна его ненависть к нам? Инстинкт самосохранения робко напомнил о себе уколом в сердце. А если Эмиль все же пришел свести старые счеты? И наш разговор не что иное, как самодовольная игра охотника со своей жертвой?       Странно, но тот пробирающий до костей холодный страх отступил перед мыслью, что рядом нет родителей и что они могут избежать возмездия Эмиля. Стоит ему только заявить о себе, как он сам превратиться в добычу.       — Но ведь они меня не пощадили, — брат пожал плечами. Со стороны он мог показаться на удивление спокойным, но я буквально кожей чувствовала клокочущую в нем ярость.       — Они ничего не сделали… — вырвалось у меня.       — Вот именно, что ничего, — Эмиль прищурился, опустил ноги на пол и подался вперед, положив руки на подлокотники кресла. Напрягся, точно подобравшийся для прыжка хищник.       Я закусила губу, чтобы ненароком не напомнить брату, что его неоднократно предупреждали, пытаясь вразумить. Однако Эмиль, считая себя неприкосновенным, с высоты своего юношеского максимализма и гордыни верил в собственную исключительность и что если против него что-то предпримут, то он запросто избежит последствий. Воистину благими намерениями выстлана дорога в ад, ведь мы, его окружение, долгое время собственноручно взращивали в Эмиле столь роковое заблуждение, а после не смогли его вытравить. Слишком глубоко оно пустило корни.       В течение последних пяти лет я считала, что именно эта ненормальная во всех отношениях самоуверенность брата и сгубила.       Бесполезно было сейчас пытаться переубеждать Эмиля. Он не видел, как потух взгляд матери, как резко постарел отец. Несмотря ни на что он не перестал быть их сыном. Невозможно бесследно стереть связь между родителями и детьми. Я не могла в полной мере того прочувствовать и осознать, но понять у меня получилось: не было ничего страшнее не уберечь и потерять своего ребенка. Не беря во внимание противоречащие самой природе исключения из правил, эта любовь была возведена в Абсолют, и тем горче на вкус становилось чувство беспомощности перед судьбой.       Эмиль встал, ну, а мне стоило больших усилий, чтобы не отступить назад, наблюдая, как брат сокращал расстояние между нами.       Он остановился довольно близко ко мне, заставляя испытать чувство вящего дискомфорта и поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза, а не упираться взглядом в его грудь.       Теперь я могла разглядеть знакомые золотистые искорки.       — Ты спрашивала, зачем я вернулся, сестренка, — Эмиль улыбался, но доброй его улыбку я бы назвать не рискнула. — Хочу вернуть должок, и ты мне в этом поможешь.