Stahlstadt meine Seele, mein Lied und mein Herz

      Что же, начать, пожалуй, можно со Штальштадта… Как с общепризнанного кандидата в предтечи Метрополиса, Либрии и тому подобного монструозного и левиафанистого социума — Штальштадта с его молчаливой стражей, зарешёченными концентрическими улицами, упирающимися в стены и насыпи, строго отделяющими один сектор от другого, трубами, изрыгающими в небо клубы чёрного дыма. 1. Родовая травма.       С родовой травмой, как будто, здесь всё отлично. Штальштадт был создан по замыслу германского профессора Шульце, которому Жюль Верн словно забывает дать имя, когда он получил свою половину из 500 миллионов индийской принцессы. Он вполне может считаться предтечей Фредерсена.       Однако, Шульце жаждет не только удовлетворения амбиций и тщеславия — утереть нос доктору Франсуа Саразену (интересно, что при естественном имени «Франсуа» — так в средние века звучало слово «француз», и также произносится по-французски имя «Франциск» — его фамилия переводится как «иноверец» — «сарацин», а также так называют во Франции гречневую крупу… Фамилия явно говорящая: Верн намекает, что в родной послевоенной побеждённой, подавленной и расхристанной Франции целеустремлённый и яркий учёный выглядит белой вороной). Немец вкладывает деньги в эффективное и прибыльное предприятие — на нём производят лучший в мире чёрный металл и лучшие в мире изделия из металла. Не только пушки, кстати, но и паровые машины. Шульце принимает заказы со всего мира, в который он вписан, а не противопоставляет себя ему. И то, что он делает оружие, не превращает его в большее чудовище, чем Круппа или Демидовых. 2. «Идеократия»       Идея есть только у Шульце. Это идея разрушить Франсевилль доктора Сарразена. Но он не делает никакой попытки распространить свою идею среди персонала своего предприятия. Более того, он старается как можно дольше сохранить её в тайне. Никаких политзанятий в Штальштадте нет. И гражданских церемоний тоже нет. И предписанного образа мыслей и действий нет, как нет. Единственное, что требуется от рабочего — вовремя являться на работу и выполнять обязанности. По окончании рабочего дня он уходит из Штальштадта — лишнее доказательство, что это, по большому счёту, завод, и делает, что хочет. Хочет — пьёт пиво с товарищами и играет с ними в карты, хочет — учится в вечерней школе. Главное — быть в назначенное время на проходной. Не находите, что для антиутопии — это какая-то фантастическая степень личной свободы? Просто бидермайер какой-то…       Сверхзадача, если попытаться её вычленить — доказать превосходство германцев над всем остальным миром. Решается, главным образом, тем, что продукция Шульце — лучшая в мире по своей отрасли, а работают на заводе в основном немцы. Никаких ссылок на надмирные сущности, предопределения и прочие духовные основания немецкого превосходства в тексте не видно. Вопрос решается исключительно в рамках трудового соревнования с другими нациями… Да. Рабочий не приговорён к своей работе.       Во-первых, если начальство видит, что Иоганн Шварц не тянет быть пудлинговщиком, его переводят в литейный цех, вместо того, чтобы загнать его насмерть… Или просто выгнать с волчьим билетом? Нет. У него появляется новый шанс. Не выглядит ли для антиутопии слишком гуманно?       Во-вторых, когда Шварц показывает успехи в учении, он из рабочих переходит в конструкторы… С вертикальной мобильностью в Штальштадте неплохо. Вновь для антиутопии, с ее отрицательной селекцией, очень недурственно. 3. Жёсткая репрессивная система.       По поводу репрессивной системы говорить нечего. Её, фактически, в Штальштадте нет. Собственно, за проступки и опоздания там выгоняют с работы, и человек лишается заработка (лучшего по всей отрасли). Ни про что иное не известно. Кроме одного случая, когда ассистент профессора по фамилии Зоне («солнце» — нем.) проник в тайные замыслы и планы Профессора. Он погиб в результате неправильного обращения с динамитом... Естественно, несчастный случай подстроили. Но чтобы там кого-то пороли за невыработку нормы, такого нет.        Против всех правил антиутопии, высшие — сотрудники КБ — или бухгалтерии — находятся в большем стеснении, чем низшие. Они живут, едят и развлекаются на территории завода во внутренних секторах. (Понятно — для предотвращения промышленного шпионажа — секрет качества стали Шульце стремится сохранить от любопытных) Для высокопоставленных никаких поблажек. В отличие от того, как это дело поставлено в том же Метрополисе… 4. Индоктринация.       Никаких признаков. В том числе никаких признаков подобия «новой морали», «нового человека» и т.п. Напротив, мораль вполне традиционная для того общества, да и общечеловеческих черт не лишённая. Так карьера Иоганна Шмидта (под его личиной скрывается эльзасский француз и ветеран войны Марсель Брукман) начинается с того, что он отправился в шахту на поиски Карла Бауэра, сына своей квартирной хозяйки. Мальчик-заслонщик погиб, надышавшись газов, но искавший его Марсель был замечен и приглашен на конкурс-экзамен на должность конструктора. Надо сказать, все жители посёлка и начальство шахты сопереживают в поисках, вместо того, чтобы придерживаться ницшеанского принципа: «Если кто оступился — подтолкни его». Муж фрау Бауэр погиб за четыре года до начала канона, но Шульце платит ей по 30 долларов в год пенсии. Она не шикует, конечно, но на голодную жизнь обитателей Шлака её жизнь не похожа ну никак…       Вот пример антиутопического чистогана! Если не это называется «восстание мозга», тогда что? Сложно сказать, каким хотел изобразить профессора Шульце Жюль Верн. Получилось же так, что немец выходит из-под пера французского автора совершеннейшим филантропом. (для того времени, конечно).       Иными словами, Штальштадт оказывается не очень-то подходит на роль прототипа Либрии. И, в целом, он не так уж и плох. Вот после этого и посмотрим, так ли уж хорош сияющий Франсевилль…