Будь ты проклят, Чон Чонгук!

Солнце уже давно закатилось за горизонт, провалившись в землю до самого утра. Ночь вступила в свои права, и туман стал бродить по холодной траве. Тягучая темнота господствовала сейчас, выглядывала из-за каждого превратившегося в тень дерева, тянулась тощими пальцами, извиваясь, пытаясь ухватить каждый угол, каждую частицу леса. Казалось, что бесчисленные деревья уходили ввысь и не было там их конца. Небо будто слилось с ними. Превратилось в бесконечность. А чернота ползла вперед, всё дальше и дальше. Окутывала всё на своем пути, заглатывая в себя бегущего волка, и ветер усиливался, заглушая его шаги шелестом листьев, что судорожно покачивались на ветвях деревьев. Животное перепрыгивало через поваленные деревья, бесшумно приземляясь на крупные лапы с острыми когтями. Желтые глаза улавливали любое движение в темноте, как и отточенный слух. Всё было спокойно. Но волнение все равно присутствовало в его теле, отдавая пульсацией где-то в голове. И тихий, едва уловимый свист проникал в уши, подзывая к себе. Бежал к нему. Прислушивался. И бежал. Бежал. Когда до главной поляны оставалось несколько метров, оборотень с густой черной шерстью замедлил шаг и притормозил у ближайшего куста, незамедлительно перевоплощаясь. Хруст костей оглушил округу, заставив птиц проснуться и вспорхнуть с деревьев в небо. С силой сжав челюсть, Чонгук не издал ни звука, только тяжело выдохнул. Он успел привыкнуть к боли при обращении и почти не ощущал ее. Скоро он совсем перестанет обращать на нее внимание: всё дело в практике. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в облик человека, раньше ему было необходимо не меньше минуты. Либо сильный эмоциональный всплеск, при котором внутреннего волка было сдержать просто невозможно. Ступая босыми ногами по твердой земле, запорошенной опавшими листьями, Чон вышел на поляну, пахнувшую осенью, унылостью и холодом. Он был обнажен и совершенно не пытался прикрыться, гордо вышагивая, на ходу разминая конечности. После пробежки ему было жарковато, да и неловкости никакой не было. Не чужие же люди. Чонгук только усмехнулся, видя, как повернувшийся к нему человек закатил глаза. Луна белым светом освещала местность исказившемся лучом, поэтому бледное лицо его друга хорошо выделялось на темном фоне. Также хорошо можно было разглядеть все меняющиеся эмоции на лице. И грустная улыбка напротив впечаталась Гуку в глаза. Парень был рад, что его брат в порядке, на сердце мигом отлегло. Он решил тотчас же разрядить обстановку. — Прости, я так спешил к тебе, что не успел побеспокоиться об одежде, — сказал Чонгук, подходя ближе. — Пожалуйста, без подробностей, — отмахнулся Хосок. Он приподнялся, стягивая с себя кофту на замке и бросил ее в голого парня. — Прикройся, я не хочу видеть твои гениталии, разговаривая с тобой. — Как будто ты их раньше не видел, хён, — протянул Гук, но все-таки накинул на себя черную кофту, что едва прикрывала его зад, точнее все же не прикрывала. Фыркнув, он снял ее и повязал на поясе. Хосок сидел прямо на земле в сером спортивном костюме, часть которого сейчас была на Гуке. Больше не взглянув на Чонгука, он почесал живот сквозь футболку и лег на землю, подложив под голову руки. Начал насвистывать тихо какую-то незамысловатую мелодию, которую напевал до прихода Гука. Они молчали. И Чонгук расстроено выдохнул. Неужели Хосок позвал его, чтобы просто помолчать. Его старший брат выглядел для своего состояния очень хорошо. Даже лучше, чем обычно. Ничего страшного не произошло, так? Ему не нужно было сломя голову мчаться сюда? Нет, нужно. Конечно, нужно. В любом случае необходимо было убедиться, что выл Чон-старший не просто так. Но почему тогда на зов пришел только он? Оглянулся. Кроме них никого не было. Это точно. Вот же… Ведь Гук только начал налаживать отношения с этой зубрилкой… Но сейчас уже не важно. Просто не важно. Гук отчего-то сам себе кивнул и сел рядом с двоюродным братом, прижав к себе ноги. Он медленно провел рукой по влажной траве и тоже уставился на почерневшее небо. И только сейчас заметил, что оно было усыпано звездами. Такими яркими. Горящими. Как потолок в доме Ми… Плохие ассоциации. Парень недовольно встряхнулся, и рядом раздался звук. То ли смешок, то ли тихий кашель. Непонятно. Настороженно повернулся, жопой чувствуя неладное. И еще маленький камень. — Ты провалил задание, Чонгук, — поправив темные волосы, осведомил его Хосок, отчего брови Гука удивленно поползли вверх. Что еще за задание? — Не понял, хён. — Ты выбрал неправильный вариант, Гукки, — приторно-сладко пропел Чон-старший и зло посмотрел на парня, нахмурившись. Когда Хосок так смотрел, Чонгуку всегда становилось не по себе. Таким взглядом точно можно было убивать. Получше любого огнестрельного оружия. Что-то тонкой нитью передавило его горло, и Гук закашлялся, растирая шею ладонью. Сознание подсказывало, к чему клонил Хосок, но озвучивать эти мысли вслух совсем не хотелось. — Тебе разрешили выйти одному? — Тебя сейчас не это должно волновать, — устало ответил Хосок и резко сел, повернувшись к Чонгуку. Теперь они сидели напротив друг друга. Лунный свет освещал половину их лиц, разделяя на черное и белое. Черного волка и белого. — Почему ты не можешь нормально ответить? — А почему ты ведешь себя, как мудак? — Хосок! — угрюмо воскликнул Гук, прикусив изнутри щеку. Он бросил все дела, потому что волновался за брата, а тот решил наставить его на путь истинный. Больно надо! Ну и пусть идет к черту! — Больше нечего добавить? — ухмыльнулся мужчина. Он выглядел не так болезненно. В его глазах не было туманной дымки, они не были пропитаны болью, и губы не были искусаны до крови. Хосок и говорил много, не проваливаясь в себя. Был в сознании. Не спорил и не ругался с собой. Это значит, что ему лучше. И Чонгуку тоже автоматически лучше. Хорошо. Точнее. Просто пиздецки хорошо. Других слов парню не подобрать. — Просто ответь, как ты себя чувствуешь и разрешено ли тебе находиться здесь одному, — с расстановкой проговорил Чонгук, — и я уйду, раз тебе так хочется. — Не важно, что хочется или не хочется мне, — прошипел Хосок, вскакивая. Он зарычал и резко впился пальцами в густые волосы, оттягивая их. Согнулся, казалось, задыхаясь, и Чонгук не знал, как ему помочь. Блядство! Гук до головокружения испугался, поднимаясь следом. Вытянул руки вперед, вертя ладонями перед хёном. — Пожалуйста, прекрати, успокойся! Что я сделал не так? — тараторил он. — Что я сделал не так? — Ты должен всегда выбирать свою семью, — рычал Чон, упершись руками в колени. Он шумно дышал, и его грудь тяжело вздымалась. — Всегда должен выбирать ее! — Но ты моя семья! Я пришел к тебе… — Я — не твоя семья! — Что за бред ты несешь, хён? — недоуменно зашептал Чонгук. Он подошел к брату и положил руку тому на плечо, но он отдернул ее, отодвигаясь. Отмахнулся, как от надоедливой мухи. Брезгливо скривился и побледнел. Они сверлили друг друга взглядом потемневших глаз. Долго. Очень долго. И Гуку хотелось взвыть от непонимания происходящего. — Не строй из себя дурака, Чонгук. У тебя сейчас новая семья, которую ты должен защищать, — Гук молчал, и это молчание его убивало, но губы будто прилипли, и невозможно было разлепить их. — Снова скажешь, что не понимаешь, о чем я? И он понял. Твою мать. Как же он понял. Что дыхание перехватило. А сердце сделало кульбит. — Как ты можешь сравнивать ее с собой? Она — никто. Просто блядская заноза, что впилась мне в зад! Слышишь, Хосок?! — пнул землю, рыкнув. Как же его раздражала сложившееся ситуация. — Зачем ты позвал меня? К чему этот цирк? — Какой же ты, — Хосок запнулся, прикрыв глаза. Его трясло. Очень ощутимо. И он убрал вспотевшую челку со лба, зачесав ее. Чонгук хотел спросить, какой он. Какой, блять?! Только вот. Взмах. Удар. Кулак Хосока смачно впечатался в скулу парня, и голова по-инерции повернулась в сторону. Чонгук мигом вспомнил, что у него болела голова, и вообще он ранен. Его покусали собаки. А еще ему делала перевязку Ким Миен, которую он просрал, когда перевоплощался в оборотня около своего дома. И теперь порванные бинты валялись где-то под деревом. Сейчас ночь. А еще было утро. И день. Целые сутки пролетели перед глазами. Всё закружилось. И казалось не реальным. Таким фантастическим. Больно как-то. К горлу подтянулся противный комок безысходности, что клеймом проступил на шее. — Наградила же судьба братцем-идиотом, — бубнил Хосок, растирая и разминая руку, которой врезал Чонгуку. Потряс ей на весу и еще несколько секунд потрогал, убедившись, что ничего не сломал. И Гуку вдруг стало смешно. Его собственный брат ударил его. И не просто так, а за… Ким Миен? Он правильно всё понял? Просто супер, блять. Приехали, называется. Господи. Это сон, да? Чонгук засмеялся в голос. Громко и противно. И этот смех был больше похож на истерический. Ничего веселого не было. — Что, мозг наконец встал на место? — поинтересовался Хосок, глядя на помятого и потрепанного Чонгука, и тот закивал, придерживая кофту одной рукой на уровне паха. Откуда-то из темноты угукнула сова, будто подтверждая ответ парня. Гук загнанно коснулся подушечками пальцем разодранной щеки и зашипел. Скулу саднило, и она слегка опухла. Врожденное упрямство точно сведет его в могилу. Нужно уметь уступать и принимать реальность. Но самое важное — не врать самому себе. И это так сложно. Просто до невозможности. — Сейчас она — твоя семья, — спустя несколько секунд заговорил Хосок, снова опускаясь на землю. Он устроил подбородок на острых коленках и похлопал ладонью рядом, подзывая младшего брата. — Забыл, что я сказал тебе вечером? Ты должен всегда находиться рядом с ней, пока не будешь уверенным в ее согласии, а ты топчешься на месте, хотя должен вести ее за собой, держа за руку. Чонгук-и, ты ведешь себя слишком опрометчиво. Хочешь закончить еще хуже, чем я? К сожалению, у тебя нет в запасе ста лет. Цени каждую минуту. Не оборачивайся назад. Забудь всё, что ты раннее напридумывал. Живи здесь и сейчас, слышишь? — В матушки мне записался? — съязвил Чонгук. Он прикрыл рукой раненый бок. Острая боль уже не ощущалась, но рана еще не затянулась до конца, хотя кровь и перестала сочиться, засохнув по основанию, покрылась плотной корочкой. Кольнула, снова дав о себе знать. Чонгук осмотрел живот и бока, некоторые ранки были почти не видны, синяки пропали, да и припухлость спала. Ему было лучше физически. Посильнее завязав кофту на бедрах, Чон плюхнулся на землю, вдыхая ночную свежесть. Она слегка пощекотала ноздри и проникла в лёгкие через нос. Глаза давно привыкли к темноте. Уши с усладой прислушивались к звукам насекомых, создавая умиротворенную фоновую музыку. И дышать… Дышать становилось легче. Только думать до сих пор было тяжеловато. — Я сейчас серьезно, — рядом раздавалось шуршание, видимо, Хосок ложился. Он провозился еще некоторое время, после чего снова заговорил: — Открой глаза, Чонгук, и разберись в себе раз и навсегда. Та девушка хорошая, прекрати ее недооценивать. Не нужно играть, ходить вокруг да около, присматриваться. Она — твоя. Прими это, как факт, — чихнул, ругнувшись. — А твоя ненависть к ней просто беспочвенна. — Ошибаешься, — вымученно сказал Чонгук, смотря на брата, устроив голову на сгибе локтя. Он ощущал, как по коже ползла букашка, но силы внезапно покинули его, чтобы прихлопнуть ее или просто скинуть. Она медленно поднималась по его ноге, щекоча. Сантиметр за сантиметром. Выше и выше по бедру. Такой же букашкой сейчас были его мысли. — Нельзя ненавидеть человека за то, что он в чем-то умнее тебя. Это просто-напросто глупо. — Ты прекрасно знаешь, что ее занудство — это не единственная причина моей ненависти, — сглотнув, добавил Гук и резко замолчал, увидев падающую звезду, хотя ему было, что еще сказать. Он считал глупостями разного рода вещи, при которых нужно было загадывать желание. Твоя мечта никогда не исполнится, если ты не приложишь максимум усилий. Но… Падающие звезды — это потрясающее явление. И Чонгук вдруг подумал, что это очень романтично. И рядом захотелось совсем не Чон Хосока. А кого-нибудь миниатюрного и хрупкого. Чтобы прижать к себе и… Боже, сущность точно не умела думать? — Когда уже закончится твой юношеский максимализм, — негодовал Хосок, говоря громче, заметив задумавшегося брата, который невесомо передвигал губами, не произнося при этом ни звука. — Кажется, ты должен был понять всё и сразу, как только узнал о проклятии. То, что ты выдумал тогда, никак не могло быть правдой. — Наоборот, как только я узнал о проклятии, я понял, что всё, что предполагал, является правдой. — Чонгук, это не так… — Так, и не спорь со мной, — пылко зашептал Чон, приподнимаясь, чтобы лучше было видно старшего брата. — После того как сущность находит пару, ты остаешься в уме и памяти. Твое отношение к человеку не меняется, если вы были знакомы ранее. Воспоминания, чувства и эмоции… они все в тебе. Они не уходят. Не забываются. Просто ты становишься похожим на шизофреника, путая желания сущности с собственными. Меня уже записали в их ряды, круто, правда? Он встал. Спина заныла после долгого лежания, и шея затекла из-за неудобной позы. Гук стал разминать конечности, потягиваясь, ходя вокруг Хосока, который продолжал сидеть на траве, обхватив ноги руками. С такого ракурса лунный свет придавал ему болезненный вид. С впалыми щеками и темными кругами под глазами. Такой прозрачный и невесомый, как привидение. Жутко становилось. Чонгук замычал, с заметной грустью сказав ночи: — Я ненавижу ее, но ее хочет сущность. Господи, и меня это так бесит. — Ты изначально врал себе. — Я не хочу разговаривать на эту тему, — заторможенно отрезает Гук, отмахиваясь. Он разозлился, и кровь по венам побежала быстрее. Кожа будто загорелась, и лёгкие стянуло в тугой узел так, что получалось делать только рваные вдохи и выдохи. Как будто сущность ему шептала: «врешь, врешь, врешь». Так хотелось заткнуть ее. Ничего она не знала! — Твой отец не виноват в случившемся, — интонация Хосока вновь стала мягкой, будто он осторожничал в выборе слов. — Теперь ты и сам понимаешь, как сложно противиться проклятию. Да-а, ты пошел упрямством в него. — Но на его месте я бы не допустил подобного. Чон-старший засмеялся, откинув голову назад, обнажая белые зубы, будто Чонгук тут шутки травил без продыху три часа. Схватился за живот и повалился на спину. Чонгук недоуменно смотрел на него, всё никак не привыкнув к внезапным вспышкам брата. — Ты бы наломал еще больше дров, и не отрицай этого, — сквозь смех говорил Хосок, затихая. — В любом случае, твой отец сделал правильный выбор. И ты не тормози, иначе всё счастье профукаешь. Бедная девчонка, и достался же ей такой тугодум. Чонгук проигнорировал почти всю речь брата, сложив руки на груди. Сейчас в полумраке он выглядел словно Аполлон. Мужественно и красиво. Мышцы аккуратно перекатывались под кожей, что переливалась при свете, очерчивая изгибы. И ничего она не бедная девчонка. Сама должна бегать за ним. А не наоборот. С самооценкой у Чонгука всегда всё было в порядке. С этим не поспоришь. — Как ты все-таки оказался на этой поляне? — вдруг произнес Гук, насторожившись. — Сегодня ровно год, как я не пытался покончить с собой, забыл? Та авария все же не подкосила меня, — удрученно добавил Хосок. — И вот мои родители сделали подарок: разрешили побыть в одиночестве без присмотра. Не очень предусмотрительно с их стороны, к слову. — Значит, ты не звал меня? Я думал… — Звал, я не хотел быть один. Спасибо, что пришел, Чонгукки, — мягко улыбнулся. Совсем по-детски. И Гук не смог сдержаться от ответной улыбки. Он сел рядом. Небо начало светлеть. Как и душа Чонгука. Ему стало легче. Они уже очень давно не говорили вот так. Просто. Сидя рядом друг с другом. Ему не хватало этого. Ему не хватало старшего брата. Его поддержки. И Чон поставил галочку навещать Хосока как можно чаще. И в больнице, и дома. Везде. Всегда и везде. Ведь они братья. И хотелось так многое еще обсудить. Так многое спросить. Что Чонгук не знал, с чего начать. Наверное, он слишком долго рассматривал профиль Хосока, что даже не сразу заметил, что тот повернулся к нему с приподнятыми краешками губ. — Говори, — Чонгук вскинул брови, мол «так заметно?», и старший брат кивнул в подтверждение, будто читая мысли. — Да, я вижу, что тебя что-то беспокоит. Валяй. Закусив губу, Гук уставился на свои ногти, проводя по ним большим пальцем. Он не мог поднять глаз. Смелости не хватало. Тема была слишком личной. Болезненной. Запретной. Для их семьи она была особенной. — Каково это — потерять пару? — Каково это — перестать дышать? Сглотнул. Понял. Сегодня Чонгук больно понятливый. И смиренный. Может, сущность все же на него влияла. Пока он не мог ответить. — Мне кажется, что родители не одобрят ее. Особенно мама. Хотя я думаю, что она уже обо всем догадывается. — Опять выдумываешь, балбес, — дал подзатыльник, отчего Чонгук зашипел, спрашивая, за что его так. — Не устал раздувать из мухи слона? Они не смогут не принять ее, это же очевидно. И, конечно, твоя мама всё знает. — Откуда такая уверенность? Хосок ухмыльнулся уголком губ, притягивая брата за плечо к себе. Приобнял, потрепав его по голове свободной рукой, и шепнул в самое ухо, не скрывая тайную веселость в голосе: — Чувак, всё дело в женской интуиции. Чонгук хмыкнул. — Соглашусь. И, кстати, спасибо, что проводил Ким Миен до дома. Она думала, что это был я. — Хорошо, что она в порядке, — хрипло. Прочистил горло, откашлявшись, и понимающе кивнул. У Гука сердце замерло. Ему вдруг страшно стало только от одной мысли, что с ней могло что-то случиться. И волнение захлестнуло с головой, разрывая всё внутри. Беспокоится. Боже. Беспокоится за нее. И сейчас. Именно сейчас это показалось так правильно. Что руки задрожали. И бок закололо. — А ты как? Тебя сильно задели. — Пустяки, — отмахнулся. — Жить буду. И снова пауза. — Скоро будет рассвет, — сказал очевидное Хосок, указывая рукой на небо, что успело раскраситься первыми лучами восходящего солнца. — Я устал, да и успокоительное перестает действовать. Может, по домам? Волки бежали по лесу на перегонки, толкали и пихали друг друга. Черный и белый. Отталкивались от деревьев, вздымали пыль и траву. Они мчались. Сменялись деревья, сливаясь воедино. Шептали как будто что-то. И жизнь едва поспевала за ними. Стало легко. И свободно. Чонгук был благодарен Хосоку. Как и Хосок Чонгуку. Они были нужны друг другу. Сейчас они это понимали как никогда. — Разберись в себе, Чонгук. Ты уверен, что дело в ненависти? Есть ли она в тебе? — голос Хосока эхом растекался в сознании Чонгука. Повторялся то там, то здесь. Тихо. И громко. И голова загудела. Сердце заколотилось под ребрами. Ему так и не удалось уснуть. А был уже рассвет.

***

Пятьдесят девять. Шестьдесят. Ровно девять. Щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге появилась лохматая голова Ким Миен. Она неловко улыбнулась и поспешила пригладить распущенные волосы ладонями, плечом поправляя спадающую сумку. Потуже затянула пояс на плаще и вышла на крыльцо. Девушка выглядела как обычно, но что-то было не так. Чуть бледноватое лицо. Проникновенные глаза. Пухловатые губы с прозрачным блеском на них. Что же... Чонгук позже выяснит. А сейчас... Она все-таки вышла. И Гук не смог сдержать победную улыбку, немного наклонив голову. Миен отвернулась от него, стушевавшись, пыталась закрыть дверь на ключ. Пальцы не слушались. И она долго ковырялась в замке. — Привет, — коротко бросил Чонгук. — Привет, — так же в ответ. Он протянул ей руку раскрытой ладонью вверх, когда она развернулась к нему лицом, и сам до конца не понимал, что делал. Но отступать было поздно. Миен долго вглядывалась в нее, пытаясь уловить подвох, а потом нахмурилась, одарив парня недовольным взглядом. И пошла вперед, закрыв наконец за собой дверь. Гук сжал руку в кулак и убрал в карман, насупившись. Ему потребовалось больших усилий, чтобы промолчать и не наговорить глупостей. Их перемирие и так было слишком шатким. Нельзя было рисковать. — Не нужно делать вид, что ты заботишься обо мне, — строго заговорила она, заставив Чонгука вздрогнуть от голоса, когда они вышли на пешеходную дорожку. — К чему эта наигранная забота? Ведь мы прекрасно знаем, что ненавидим друг друга. — Это не так. — Что? — Я тебя не ненавижу.