Случайное воспроизведение

Ближе к вечеру Витя выходит на крыльцо. Предположительно курить, но сигареты отобрал доктор, ещё вчера, перед отбоем. Придётся грызть зубочистку и смотреть в небеса. Чем ещё заняться перед смертью, в самом-то деле? Доктор, впрочем, уже там. Затаптывает бычок, поспешно, как школьник, которого спалили за гаражами где-нибудь. Чёрт, ну как же хочется курить, сил нет! — А, Чернов, — ухмыляется доктор. — Дышим свежим воздухом? Доктор небрит и красноглаз, поверх халата накинута косуха, мотаются проводки наушников, тоже красные — вот что он там себе такое врубил, интересно знать? — Ага, в отсутствие никотина, — Витя вертит в пальцах зубочистку. — Док, ну дайте курить? Резко бросать нельзя, ну. — Не дам, — доктор отворачивается, опирается о перила, складываясь чуть ли не вдвое. Витя встаёт рядом. Подумав, дёргает за проводок: — Что слушаете? — Арию, — миролюбиво отвечает доктор. Блин, как его зовут? Имя басурманское какое-то. — Хочешь? Витя кивает, замирая от собственной наглости. Господи, да он сдохнет скоро, а его волнует, тупые у него подкаты или сойдёт! Зачем вообще, блин, подкатывать к кому-то, когда от разложения тебя отделяет меньше времени, чем любого человека за этим забором? Сколько его там, этого времени, Витя даже знать не хочет. Всё равно сдохнет, несмотря на докторов и розовые браслетики, от рака все сдыхают, а истории про раннее обнаружение просто сказки, им профессор на БЖ рассказывал в универе. Блин, ведь было это, было! Ты брошен вниз силой судьбы, Ты унижен и раздавлен, Время забыть то, кем ты был, Но помнить, кем ты стал! Ну и вопли! Не иначе как родом из тёмных времён, когда Витя в интернате кашку кушал. Стрёмная была, с комками, и хлеб серый какой-то. Думал, в больнице тоже так, а тут на тебе — цивилизация, бутеры с колбасой по утрам дают, с ума посходили. Брошен на дно — где все равно, За что тебя любила слава. Подлость огнем ставит клеймо, Душа твоя пуста… — А вас как зовут, не напомните? — Витя двигается ближе, поплотнее вставляет наушник. Истерзанная гитара взвывает в два раза громче. Витя задерживает дыхание. — Марек Брониславич, — живо отзывается доктор. — Можно просто Марек. — А Марек — это полное, выходит? — Да. По-вашему будет Марк. Витя вскидывает бровь, ухмыляется: — Всего лишь писатель?* Марек пожимает плечами: — Почему? Просто врач. Люди на дне рыщут во тьме, Они готовы жрать друг друга, Чтобы продлить дикую жизнь, Урвать себе кусок… Витя замолкает, рассматривая его профиль. Резко опущенный уголок рта, жёсткая рыжая щетина, явно некогда сломанный нос. А глаза под густыми нахмуренными бровями синие-синие, Витя даже не знает, с чем их сравнить. Хей, жители неба! Кто на дне еще не был? Не пройдя преисподней, Вам не выстроить рай! Он не сразу замечает, что Марек тоже смотрит на него. Хей, жители дна! Гром смеется над вами: Чтобы быть с ним на равных, Есть один путь — наверх! Вечером Витя выходит в коридор — в палате Интернет почти не ловит — и скачивает сразу весь альбом. Вы посмотрите на него, врач он! Не удержавшись, Витя разматывает наушники и включает первый трек — словно кусок торта ворует с кухни. В ожидании первого слова жмурится под знакомую мелодию, нарастающую, приближающуюся… В следующий раз наушниками будет делиться он.