– Здравствуй, Джеремайя.
– Доктор Лайтвуд, какая неожиданность. Ах нет... Вы же приходите ко мне каждый день.
– Как сегодня провёл ночь? Мне сказали, что ты опять не спал. Добавил очередной рисунок на свою стену?
– Вы всегда задаёте слишком много глупых вопросов. Сами же всё видите.
Алек делает пометки в блокноте и поднимает серьёзный взгляд. Между ними – прозрачная стена, смирительная рубашка и отголоски усмешки. Джеремайя не такой, как его брат: сумасшедший смех не ходит с ним под руку, но от одного холодного смешка по спине пробегает холодок.
Между ними – два сильных санитара, камеры, постоянно транслирующие на мониторы охранников происходящее в палате, и десять лет опыта работы психиатром у Алека.
Это не значит, что ему не страшно.
От нахождения в комнате с этим психом становится не по себе, и это нормально. Алек больше бы напрягся, если бы вдруг почувствовал себя комфортно. Его задача – не найти здесь душевное спокойствие, а исследовать природу сумасшествия Джеремайи Валеска. Так же, как когда-то он исследовал Джерома.
Ну и семейка, подарок Готэму...
– Долго молчите, доктор... Что за мысли бегают в вашей голове? О чём вы думаете, когда сидите здесь? Отчитываете минуты до завершения сеанса? Представляете, как придёте домой, к своему милому мальчику, к Магнусу?
Алека передёргивает. Он в сотый раз проклинает свою беспечность и вопиющий непрофессионализм, который позволил ему потерять бдительность. Он и сам не понял, в какой момент Джеремайя заболтал его настолько, что он расслабился и рассказал о многом из своей жизни.
Проклинает себя всякий раз, когда с сухих губ напротив срывается имя Магнуса, и сразу после – белые зубы в сумасшедшей улыбке.
Но время нельзя повернуть вспять.
– Джеремайя, если ты не хочешь говорить о своём сне, то расскажи мне о стене. Может, наконец поделишься тайной, где ты берёшь эти мелки для рисования?
– Любопытный-любопытный-любопытный доктор. Птичку, которую лезла клювом не в своё дело, привязали к бомбе и подорвали... Вместе со всем птичьим городом, – растягивает слова и почти переходит на шипение. – Не стоит вам этого знать, чтобы не оказаться привязанным к бомбе.
Алек сглатывает, но быстро берёт себя в руки.
– А вообще, доктор. Мне не интересно говорить о себе, давайте лучше о вас. Как и всегда. Что вы видите?
Алек бросает взгляд вглубь палаты-камеры, где все стены испещрены какими-то формулами и устрашающими рисунками. Чёрно-красные разводы складываются в черты лиц. Одно, два, тридцать – большинство из них принадлежит одному человеку.
– Это Брюс Уэйн, верно?
– Брюсси-Брюсси... Это не удивляет вас. Это не удивляет меня, за время нашего общения вы должны были изучить Брюса и моё отношение к нему, что вы и сделали. Вы ведь хороший солдатик... Ой, простите... Доктор. Но что вы видите ещё?
Алек вглядывается в новый рисунок в углу. Сколько бы санитары не стирали их и все эти непонятные обычному человеку формулы, они появляются снова. Со временем.
Он вглядывается... И втягивает носом воздух. Резко, быстро, так, что начинает щипать ноздри. На рисунке он. И на рисунке...
– Это Магнус?
– Я не видел его, но, по всем сведениям, что есть у меня, кажется, получилось неплохо.
– Почему у него зашит рот?
– Это моя находка. Я ведь художник. Так смотрится... Живее? Да, живее, – он подаётся вперёд и руки в наручниках, напряжённые до предела, становятся похожими на паучьи лапки. – Никогда не задумывались, что я рисую здесь? Мои фантазии? Прошлое? Будущее? Как думаете, Магнусу пойдёт такой аксессуар?
Ручка в руках Алека разламывается пополам. Он делает глубокий вдох и выдох, но не может совладать с собой и кусает губу. В какой раз Джеремайя выбивает его из колеи, и это непростительно.
Он уже ходил и к главному врачу, и в участок к Джиму Гордону, пытался объяснить ситуацию и попросить перевода, но ничего не вышло. Везде был один ответ: «Только вы смогли продержаться с ним так долго. У нас не осталось психиатров, согласных на работу с ним».
А Алек был не из тех, кто избегает сложных поручений.
Но сейчас он готов попробовать снова.
– Ну как вам мой рисунок, доктор? Впечатляет, правда?
– Откуда ты узнал, как он выглядит? Например, цвет его глаз...
– Тут много заключённых, и за хорошее поведение мне разрешают общаться с ними. А ещё есть персонал... Столько источников информации, – склоняет голову на бок и смотрит, не мигая. Заглядывает прямо в душу.
Алеку даже не стыдно, что он не выдерживает взгляд. Сердце в груди бухает с удвоенной скоростью и утроенной силой. Он быстро закрывает блокнот и встаёт.
– Джеремайя, сегодня мы закончим раньше.
– Какая жалость, доктор. Какая жалость, – его губы растягиваются в широкой улыбке, и он снова тянется вперёд.
Полный ярости взгляд – последнее, что видит Алек перед выходом.
Он не замечает, как переглядываются за его спиной Джеремайя и два сильных санитара.
***
Алек домой не заходит, он туда почти залетает. Быстро скидывает с плеч пальто и поднимает голову. Встречается с обеспокоенным взглядом Магнуса.
– Александр? Ты сегодня намного раньше.
Алек облегчённо выдыхает и в два шага оказывается рядом с Магнусом. Обхватывает его за плечи и сжимает в объятиях, не может надышаться запахом его волос и шелковистой кожи.
– Решил провести с тобой время. Ты разве против?
– Нет, конечно же, нет, – Магнус улыбается, чуть неуверенно, но так нежно, что Алек начинает оттаивать. Начинает чувствовать себя счастливо.
Уже ночью, когда солнце опустилось за горизонт и погрузило город во тьму, когда Магнус мирно заснул, когда Председатель улизнул на ночную охоту, Алек выскальзывает из постели и идёт в прихожую. Босые ноги шлёпают по длинному коридору, пальцы шевелятся, как будто перебирают тьму.
Он достаёт из внутреннего кармана пальто блокнот с ручкой и садится прямо на пол, открывает последние страницы, пролистывает предыдущие рисунки и начинает новый набросок.
Рядом с Брюсом Уэйном в крови появляется Магнус с зашитым ртом.
Рука, в которой не зажата ручка, тянется к волосам, и он впивается в голову, царапает ногтями почти до крови, но не может перестать.
Штрих – стежок, штрих – слёзы в глазах, штрих-штрих-штрих – и он сам рядом. Алек Лайтвуд, стоящий с ниткой и иголкой в руках.
Ручка падает на пол, и с губ срывается...
Смех.
***
– Я вот принёс, – большие руки санитара трясутся, когда он протягивает ещё одну дозу порошка и пару мелков.
– Славься, Джеремайя, – шепчет второй.
Джеремайя отмечает это каким-то уголком сознания, потому что не собирается отрываться от дела. Ручка скользит по бумаге мягко, оставляет слова угловатым, резким почерком.
«Здравствуй, дорогой Брюс!
Не стоит отвечать мне на это письмо, как и на предыдущие. Я ведь знаю, что они доходят до тебя, и это самое важное. Я даже знаю, где ты их хранишь.
Я почти закончил. Не собирался делиться этим планом, пока всё не сработает, но не удержался. Прости.
Впрочем, не сомневайся. Доктор Лайтвуд забавный и умнее предыдущих, но это его не спасёт. Никто не может спастись от ядовитого газа, даже если он поступает в его организм такими маленькими порциями. Всего пара граммов при каждой встрече... Доктор пока не показывает, но я уверен, что это сводит его с ума.
Совсем скоро я выйду. Не думаю, что ты постараешься сбежать, ведь я отплачу за каждый день, проведённый в заточении, и Готэм снова захлебнётся в крови. Но даже если и постараешься – я найду тебя.
Это наша судьба, Брюс, править Готэмом и этим миром.
Вместе».
