Стать чем-то большим

Колин — эдакое совершенство: от начищенных до ослепляющего блеска туфель до белоснежных манжет рубашек. Рубашек, делающих его преступно опасным. Рубашек, которые Тэрону хочется с него снять. Он говорит сейчас о чём-то с репортёром. Очаровывает улыбкой, подмигивает, шутит. Великолепный-замечательный-идеальный Колин Фёрт. А Тэрон только и успевает, что вязкую слюну насильно в горло проталкивать, чтобы не захлебнуться восхищением. Колин похлопывает его по плечу, и Эджертон словно оживает. Выныривает из прострации, из мечт в реальность, ударяющую по самообладанию куда сильнее, чем фантазии. Журналист уходит, и у Тэрона невольно вырывается вздох облегчения. — Идём со мной, — безапелляционно заявляет Колин. И Тэрон следует, душа на корню назойливое, не уместное «Я пошёл бы за тобой, куда угодно». Он молчит, когда они едут в такси, боясь ляпнуть что-то не то. Он молчит, когда Колин невзначай кладёт руку ему на колено, продолжая невозмутимо смотреть в окно. Он молчит, когда заходит в квартиру — не номер отеля, что заставляет насторожиться, а многочисленные вопросы один за другим появляются в голове. Скачут там без разбору, мешаются, и остановить этот безумный ворох не по силам даже Колину. — Ну что ты замер? Тэрон ошарашенно смотрит, оцепеневший и не к месту беспомощный. Наблюдает, будто под наркозом, словивший глюки, накурившийся какой-то дряни — как Колин снимает с него пиджак, как вешает его на крючок. Притягивает ближе к себе. Цепляет рубашку. Это всё не с ним. Это настолько хорошо, что за гранью фантастики. А потом — губами в губы, до умопомрачения сильно, грубо, так, как от джентльмена Фёрта и не ждалось. И этого хватает, чтобы мысли, сдерживаемые, запираемые им, выползали из подсознания, как подснежники в оттепель. Тэрон отвечает на поцелуй, теряясь, нахрен пропадая во всём этом, и даже если после он не сможет смотреть Колину в глаза, это того стоит. «Интересно, а он такой же мягко направляющий, как Гарри Харт?» Нет. Тэрон уже знает, что нет. Колин — не Гарри, в нём и на грамм нет этой обходительности и уступчивости. Он за волосы тянет до боли, он талию сжимает крепко-крепко, он целует, не позволяя вести. Они идут, спотыкаясь, целуясь, господибожемилостивый, в комнату. «А он позволил бы мне зайти дальше?» И ответ ирреальный, но такой правильный. Да. Колин отрывается от него, чтобы начать новую пытку, не иначе. Начинает расстёгивать пуговицы на своей рубашке, и Тэрон не успевает себе сказать «не смей». Он просто, блять, поехал крышей, и ему плевать. Он ударяет Колина по руке. — Я хочу сам. И вдруг получается не мямлить, как обычно, не заикаться, не запинаться на вылете каждой буквы, каждого слова. В самом деле выходит жёстко и настойчиво. Откуда только это бунтарство? Колин улыбается. Он одобряет? Пальцы почти не дрожат, и он справляется со злосчастной рубашкой относительно быстро. — А теперь ты. Колин не церемонится, он едва не рвёт одежду, а Тэрон мысленно прощается с остатками здравого смысла, когда прозревает. Фёрт — не божество и не тот, кому стоит поклоняться. Фёрт — это грёбаный предвестник апокалипсиса. Без рубашки — и вовсе порождение ада. Он тот, от кого нужно бежать сломя голову. У него морщины, у него седина серебрится в волосах, и взгляд мудрый, зрелый по сравнению с ним, сопляком. Но Тэрон не соврёт, если скажет, что ничего идеальнее он за свои двадцать восемь так и не видел. «А что если?» — мелькает в сознании, когда замечает на прикроватной тумбочке бокал вина. — Ты хочешь? — интересуется Колин, замечая его взгляд. — Молчи, просто молчи. Молчи, потому что это будет конец. Дай осуществить то, что так хочется. От чего крутит, ломает, перетирает в пыль. Они избавляются от одежды в полной тишине. Так тихо, что слышно свистящее дыхание обоих, прерывистое, загнанное. Сердце у Тэрона бьётся где-то в горле, сжимается от предвкушения и страха. Колин сидит на кровати, на которой светлые простыни — цвет не определить наверняка в полумраке. Интересный контраст к полному затмению рассудка. Тэрон берёт бокал, в котором жидкости осталось на донышке. Глядит на Колина, с любопытством уставившегося на него. Подходит ближе, пальцами давит на грудь. Колин ложится, ухмыляясь. А Тэрон садится ему на бёдра, льёт немножко на грудь, наблюдая, как алая капля растекается ниже, к пупку. Секунда — и он уже слизывает её, умирая. Наслаждается, кайфует, самозабвенно проходясь языком по животу, и на языке от вина терпко и сладко. Тэрон очнётся только, когда Колин дёрнет его на себя — бокал из руки вылетит и окропит ковёр, расползаясь в бесформенное пятно. Когда поцелует, заставляя рассыпаться и таять в его руках. Будет тереться, выбивать стоны, касаться так, что забыть невозможно. А ещё по крайней мере на одну ночь сделает его самым счастливым на свете.

***

Проснувшись рядом с Колином, Тэрон обнаружит, что вопросов у него на порядок меньше, а ответов — всё больше. Он уже не спрашивает себя, как бы Колин его трахал. Ему известно, что ничуть не нежно. Жёстко, порывисто, до звёздочек перед глазами охренительно. И даже если им больше ничего не светит, он будет упиваться воспоминаниями о короткой ночи, значащей для него непростительно много.