Капитанские будни

      Корв, склонившись над плечом Лекса, проглядывает распоряжения страже. Капитан усмехается, но чуть сдвигается влево, чтобы графу виднее было.       — Особое внимание уделить гражданам босмерского и каджитского происхождения, — вслух читает Корв. — Еро, да ты у нас расист, оказывается.       — Что? — ошарашенно переспрашивает Лекс. — С чего ты взял? Для меня представители всех народов одинаковые граждане Империи…       — Я вижу, капитан, — усмехается граф. — У всех в Анвиле уже это твоё безлико-нейтральное «гражданин» в печёнках сидит. А на деле-то, Еро, что выходит: граждане вроде все, но некоторым — особое внимание…       Лекс, сердито сопя, накрывает недописанные распоряжения чистым листом, пряча следующие пункты от глаз что-то особенно язвительного сегодня Корва.       — Твоя светлость должен понимать, что если мы ловим эльсвейрских скумоторговцев, то естественно обращать внимание именно на кош… граждан каджитского происхождения, — сухо говорит он.       Корв хмыкает, но молчит. Еро, чувствуя, что сам себя загоняет в ловушку, всё равно продолжает оправдываться неведомо зачем.       — Я одинаково отношусь к представителям всех рас, — твёрдо заявляет он. — И никогда никого не обвиню только из-за меха на теле или острых ушей. Но стереотипы… они возникают не на пустом месте.       — Как интере-есно, — тянет Корв.       Он смотрит на Лекса насмешливо, и под этим взглядом капитану неуютно. Что, если граф в самом деле прав? Что, если закон не так уж и беспристрастен? В памяти капитана переворачиваются, шелестя, страницы дел — бесчисленных дел за много-много лет. И лица, лица, в которые Еро старался не всматриваться тогда и не особо хочет сейчас.       А что, если и правда не всё так просто? Босмеры не дураки прихватить то, что плохо лежит — это знает каждый стражник, не раз отводивший в тюрьму мелких пакостников; но вдруг стражник просто заранее настроен обвинить в краже именно лесного эльфа? Нечаянно, без всякого умысла — но видеть то, что увидеть готов?.. Или, например, данмеры…              …Судя по бюсту из гробницы, графиня Ллатаса была на редкость красивой женщиной — по крайней мере, по стандартам тёмных эльфов. Брови вразлёт, высокие скулы, узкое породистое лицо. Лекс мысленно накладывал на белый камень живые цвета: серая, как грозовое небо, кожа, рубиново-алые рассветные глаза. Моделью для воображения служила Миврина Арано, говорящая о графине с ревнивой завистью. Лексу тогда было стыдно, с той ловушкой, из которой проклятая Гильдия всё равно вывернулась — но стыдно не перед живой серокожей воровкой, а перед каменной, красивой и бесстрастной Ллатасой Индарис. Настолько стыдно — почти святотатством казалось использовать её посмертие в своих играх, — что после капитан сам отправился в Чейдинхол вернуть бюст графини в усыпальницу.       Ульрих Леланд, тамошний капитан стражи, со столичным гостем общаться не пожелал, а вот его помощник, молодой Гаррус, напротив, очень обрадовался. Лексу парень понравился куда больше неприветливого Ульриха; засиделись они с Гаррусом до глубокой ночи. Говорили под бутылку какого-то данмерского пойла о вещах, любому стражнику понятных, а каменная графиня, с чьим бюстом Лексу так и не хватило воли расстаться, взирала на них белыми слепыми глазами. А после, уже под утро, Гаррус взял да и выпалил, как в омут с головой прыгнул: дескать, не всё так просто со смертью графини. И что её скорбящий супруг, дескать, не так уж и скорбит. Два стражника поняли друг друга с полуслова — злое, обжигающее обидой бессилие сроднило их. Ты знаешь, всем нутром, всеми охотничьими инстинктами чуешь, что вот он, преступник, ухмыляется, уверенный в собственной безнаказанности — и ничего не можешь сделать. Нутро — не доказательство; инстинкты — не повод для ареста. А доказательств у Гарруса — по крайней мере таких, с какими и против графа выступить можно — не было.       Никто, конечно, не стоит выше закона, даже граф, даже сам император… Вот только для того, чтобы дотянуться до некоторых граждан, закону нужны очень, очень длинные руки.       Гаррус — Лекс видел по его цепким, совершенно трезвым даже после изрядной дозы крепкого мацта глазам — отступать не собирался. Еро вообще на него как в зеркало смотрел: чейдинхольский стражник моложе, и цель иная — но тот же взгляд взявшего след терьера. Тогда у Гарруса ничего — кроме чутья, кроме неясных слухов, кроме смутных подозрений — на графа не было. И среди этих смутных подозрений…       — Ну и вообще — он же данмер, наш граф.       И Гаррус сказал это, между делом, будто очевидный факт констатируя, а Лекс кивнул, ничего странного не заметив: да, небо синее, да, Нибен впадает в Топальское море, да, тёмные эльфы убивают своих супругов.       И только сейчас, под насмешливым взглядом Корва, Еро становится мучительно, отчаянно стыдно.              — Эй, ты что, всерьёз задумался? — тихо спрашивает Корв. — Еро, да не бери ты в голову, я же шучу. Если уж тебя в расизме обвинять — тогда я не знаю, кто из нас, простых смертных…       — Проклятье, Корв, — резко обрывает его Лекс. — Похоже, в глубине души я и в самом деле могу быть предвзят. А я не имею права, понимаешь? Я не только на словах должен относиться ко всем гражданам Империи одинаково. Мне нельзя даже мысли допускать такой.       Выстраданное, болезненное признание, похоже, на графа никакого впечатления не производит.       — Ну подумаешь, ты расист, Еро, — легко соглашается он, невозмутимо потягивая чай из большой кружки. — Как имперец имперца — понимаю и одобряю. Хотя вы, нибенейцы, конечно, не совсем имперцы, в отличие от нас, коловианцев… Но лучше уж всяких ушастых, мохнатых или чешуйчатых.       — Ты же шутишь сейчас, да, Корв? — настороженно говорит Лекс. — Ты же так не думаешь на самом деле?       — Как знать… — граф издевательски вскидывает бровь. — А давай проверим, расист ли ты, капитан. Самым надёжным способом.       — Это как? — Лекс, конечно, чувствует ловушку, но любопытство пересиливает.       — О, проще простого, Еро. Вот возьмём, например, меня и… и, пожалуй, ту аргонианку-писательницу, Куилл-Вив. Кого из нас ты выберешь?       — В каком смысле выберу? — подозрительно переспрашивает Лекс.       — Да что ж с тобой сложно-то как, капитан, — вздыхает граф. — В том самом смысле. С кем бы из нас ты… ну, скажем, поцеловался? Выбрать надо обязательно.       Лекс против воли представляет знаменитую писательницу: узор блестящих чешуек на мор… на лице, язык наверняка раздвоенный по-змеиному, мелкие острые зубки.       — Корв, сукин ты сын, — говорит Еро, вздрогнув. — И вопросы у тебя дурацкие. Если я не хочу целоваться с Куилл-Вив — это ещё не значит, что я расист.       — Конечно-конечно, — легко соглашается граф с самым серьёзным видом. — Конечно, ты меня выбрал не потому, что я имперец, а она — ящерица. Просто признай, что я обаятельный сам по себе, а не из-за происхождения.       — При чём здесь твоё происхождение? — возмущается Лекс; граф, глядя на него, уже неприкрыто ухмыляется. И, проклятье, на эти мягкие губы хочется смотреть, хоть он и наглый, высокомерный зас… коловианец. Еро трясёт головой, прогоняя наваждение, и быстро поправляется: — И вообще, я тебя не выбирал!       Граф издевательски салютует ему кружкой.       Еро тяжело вздыхает и прикрывает глаза.       Босмеры не упустят возможности что-нибудь стащить; каджиты чаще других торгуют скумой и сахаром; данмеры без ума от интриг и не гнушаются убийством.       А имперцы, особенно потомственные коловианские аристократы, действительно обаятельные засранцы.