Капитанские будни

      — Я, кажется, умер, — говорит Еро, отворачиваясь. — Девять, я точно умер.       — Вы преувеличиваете, капитан, — тягуче, бархатно тянет Корв.       Невыносимо чуткие пальцы скользят по затылку, теребя влажные от пота волосы, спускаются ниже по позвоночнику, выписывая затейливые вензеля, от которых снова становится жарко, а дыхание сбивается…       Еро отодвигается и мучительно, стыдно краснеет. Потому что — ну ладно, можно понять: да, один раз, в запале поддаться порыву, яростно, отчаянно впиваясь в губы, не думая ни о чём и растворившись в грохоте собственной раскалённой крови… Но сейчас, когда способность мыслить вернулась, а эту тихую, интимную ласку уже никак не списать на внезапный порыв страсти…       «Девять, пусть бы я и в самом деле умер сейчас», — с тоской думает Еро. Ночь закончится, а надо как-то жить дальше, смотреть в глаза Корву, графине, стражникам… И пусть слухи ходили давно, но сейчас, сегодня всё будет иначе.       Потому что теперь самые подлые, нелепые, грязные слухи стали правдой.       А пальцы на спине сменяются губами.       — М-м, Еро, а что тебе понравилось больше всего? — спрашивает Корв в самое ухо, обдавая и без того пылающую щёку горячим дыханием.       Лекс стонет, выворачивается из объятий и накрывает лицо подушкой.       — Корв, — почти жалобно просит он. — Пожалуйста… Я поверить не могу, что всё это делал, а ты хочешь, чтобы я ещё и говорил… Может, притворимся, что ничего не было?       Подушку у него бесцеремонно отбирают.       — Ты краснеешь, — в голосе Корва такой восторг, будто он увидел самое настоящее чудо. — Еро, ты так восхитительно краснеешь, что я собираюсь смотреть на это каждую ночь.       Кажется, притвориться, что ничего не было, не выйдет.       — Может, твоя светлость всё-таки уберётся из моей комнаты? — решительно говорит Еро, укрываясь одеялом до самых ушей и старательно игнорируя чужие руки в весьма неожиданных местах.       Его светлость действительно встаёт с постели и потягивается. Лексу хочется умереть со стыда, но он всё равно косится, разглядывая гибкое смуглое тело, словно специально подставляемое его глазам.       И, если честно, немного обидно, что Корв и в самом деле собирается уходить.       — Неа, — бурчит граф, по-хозяйски распахивая капитанский шкаф. — Мне и тут неплохо. А сейчас станет совсем хорошо.       Лекс смотрит на его бледные, светлее спины, ягодицы, отчётливо видные в полумраке комнаты, и сглатывает слюну.       Корв находит початую бутылку вина — которую сам же и принёс пару недель назад, — зубами вытаскивает пробку и возвращается со своей добычей в постель.       — Такое дело не грех и отметить, — объявляет он, делая большой глоток прямо из горлышка. — Давай, Еро. Надо собрать как можно больше пороков за одну ночь.       Всё ещё отчаянно красный Лекс, кутаясь в одеяло, берёт у него бутылку, стараясь не коснуться пальцев.       От вина и в самом деле становится легче. По крайней мере, он уже может смотреть в глаза графу… в глаза своему любовнику.       — Ну вот, Корв, ты доволен? — едко спрашивает он, возвращая бутылку. — Теперь всё-таки уйдёшь к себе?       — Я слишком хорошо тебя знаю, капитан, — щурится Корв. — Стоит мне уйти, и ты начнёшь выдумывать всякую чушь. Не сомневаюсь, что ты в уме уже составляешь рапорт об увольнении, который принесёшь мне на подпись.       Лекс отводит взгляд. Корв ошибся… рапорт он собирался нести не ему, а графине. А если Миллона вдруг не подпишет — придётся каяться. Во всём.       — Ты же понимаешь, — тоскливо говорит капитан, — что ничего не изменится. Если не сегодня — то завтра я всё равно принесу этот злосчастный рапорт. Потому что это неправильно, Корв, так нельзя…       — Завтра ты хоть горячку пороть не будешь, — граф пожимает плечами. — И, может быть, согласишься слушать разумные аргументы. Так что сегодня, извини, я тебя наедине с твоими мыслями не оставлю. Не хочешь говорить об этом — давай о чём-нибудь другом. Как раньше, помнишь? Честный ответ за честный ответ. О чём угодно.       Лекс, прикусив губу, смотрит на него.       Ему казалось, что Корв, добившись своего, не станет скрывать торжества. Что в его глазах появится сытое удовлетворение хищника, загнавшего свою добычу. Что граф, избалованный высокомерный анвильский граф, утратит интерес, снова победив.       Собственно, Лекс был готов оказаться одним из наверняка многочисленных трофеев. Не то чтобы такое положение капитана радовало — но он предпочитал не строить иллюзий.       А вот к какой-то отчаянной беззащитности в серых глазах Корва он готов не был.       Граф всегда играл честно; предлагая спросить о чём угодно, он не врёт. Он ответит.       — Где ты был эти десять лет? — быстро говорит Еро. Правда, почти сразу поправляется: — Не так: я помню, что обещал не спрашивать, где. Тогда вот: что ты чувствовал в эти десять лет, Корв?       Граф запускает пальцы в волосы, сильно тянет, морщится.       — Ладно, Еро, — тихо говорит он. — Хочешь знать, что я чувствовал? Это была смерть. Это было хуже смерти. В какой-то момент я мечтал умереть и прекратить это всё. Я был жив, я был среди людей — но меня для них не было. Я не существовал, понимаешь? Десять лет никто не звал меня по имени. Десять лет самые близкие, самые дорогие люди смотрели мимо меня, не замечая. Я кричал своё имя, но меня не слышали. Я считал людей друзьями — и был для них незнакомцем. Всегда, Еро. Я был пустым местом. Никто, ни одна живая душа не кивала мне, узнавая. Я был всё равно что мёртв, я был хуже чем мёртв: о мёртвых хотя бы помнят. О, сначала это было почти весело, да. А после… После ты скатываешься в бездну, безымянный, никому не нужный. Самый последний нищий — богач по сравнению со мной тогдашним, Еро: у него есть немыслимая роскошь собственного имени, у него есть приятели, знакомые, друзья… А я — я жалкий бесплотный призрак, чужая тень, эхо древней клички…       Лекс смотрит, как у невозмутимого графа, любой вызов встречавшего насмешливо вскинутой бровью, дрожат побелевшие губы. Уставившись в стену невидящим взглядом, Корв словно во сне, в кошмаре.       Еро больше не сжигает стыд, ему не страшно и не хочется провалиться сквозь землю. Он притягивает к себе застывшего графа, обнимая за плечи так крепко, как только может. Вспоминает, как удивлялся поначалу: его светлость в первый же день знакомства настоял на обращении по имени; и только теперь понятно, почему он вздрагивал, почему так странно смотрел, когда Лекс сперва несмело, но потом так просто и естественно говорил…       — Корв, — говорит он и сейчас, вкладывая в имя, в эти давно ставшие привычными звуки всё, что не может сказать словами. — Корв, извини, я не знал.       — Извиняю, — легко соглашается граф, снова взявший себя в руки, уже не беззащитно-открытый, а привычный, насмешливо-колючий. — Знаешь, я прошёл смерть насквозь. Я был больше чем мёртв — но вернулся. Я — Корвус Умбранокс, и у меня есть всё, о чём я только мог мечтать. Мой вопрос, Еро.       Лекс, не ожидавший столь стремительной метаморфозы, разжимает объятья и ждёт подвоха.       Естественно, дожидается.       — Так что тебе понравилось в сегодняшней ночи, Еро? — спрашивает граф.       И приходится отвечать честно, конечно.