Теперь и навсегда

      Кагами вспомнил не сразу, далеко не сразу. Но после Зимнего Кубка ему начали сниться сны.       Обычно его сновидения не отличались особым разнообразием; если ему что-то и снилось, то как правило, это было что-то про баскетбол. Уже по одной только этой причине он начинает догадываться, что эти сны — не просто сны. ***       В снах он всегда был женщиной. Это не ощущалось как-то необычно, пока он спал, и честно говоря, не казалось чем-то странным, когда он просыпался. Даже в женском теле, он все равно оставался очень высоким и с внушительной мускулатурой, он все так же много ел и, по большей части, никакой существенной разницы не замечал. Кроме, разве что, откровенной неприязни к мужчинам. ***       — Это мое сокровище, — сказал мужчина. — Мое самое драгоценное приобретение. Ты должна проследить, чтобы ни единый волос не упал с ее головы.       Он говорил это с улыбкой на лице, но все, что отмечало ее сознание в тот момент, это «сокровище» и «приобретение», а еще «мое», и то, как просто он низвел женщину, на которой женился, до положения принадлежащей ему вещи.       — Я буду защищать тебя ценой собственной жизни, — поклялась она, и слова ее были обращены прямо к женщине, раз уж именно ее она должна была охранять, и если разобраться, именно ей она теперь будет служить, и неважно, из чьего кармана оплачивались счета.       — Надеюсь, этого не потребуется, — ответила женщина, ее голос был тих и учтив. ***       Когда Кагами просыпается, то думает о том, что его всегда восхищали утонченные женщины. Женщины с нежными голосами и вежливой речью, обладающие естественной грацией, окруженные флером изысканного совершенства — как те, которых можно увидеть в старых исторических фильмах.       И еще он думает о том, что каждая женщина, сумевшая вызвать в нем восхищение, на самом деле была лишь бледной тенью той, что теперь появляется в его снах. ***       Она всегда была воином; женские штучки вроде платьев, цветочков и чаепитий никогда не были частью ее жизни. Иногда она чувствовала себя неловко среди других женщин — с их непринужденной грациозностью и врожденным изяществом. Она чувствовала себя кряжистым дубом среди нежных лилий.       — Но ведь ты грациозна, — сказала ей однажды та женщина в своей мягкой манере. — Я видела тебя в бою, и твои движения были совершенны, словно в танце.       Она смутилась, потому что никто и никогда не говорил ей ничего подобного.       — Вот дуреха, бой совсем не похож на танец, — пробурчала она, потому что не знала, что ей делать с обуревающими ее чувствами, но уже смекнула, что госпожа не против неформального общения.       Женщина протянула руку и дотронулась до ее пальцев; прикосновение было нежным, словно цветочный лепесток, и она почувствовала, как ее собственная кожа начинает гореть под этим прикосновением. ***       Если что Кагами и знает о себе наверняка, так это то, что он совершенно точно не страдает от избытка фантазии. Он вообще нехитро устроен и предпочитает иметь дело с реальными вещами, чувствуя твердую почву под ногами.       Так что, когда он неожиданно понимает, что умеет обращаться с глефой и начинает видеть реалистичные сны с невероятно детальными костюмами и ландшафтами, достоверными настолько, что даже по пробуждении его преследует запах травы, он ничего не может поделать с ощущением, что все это не просто его воображение.       Он никого еще не целовал, ни разу. И уж тем более у него не было ничего из того, что следует за поцелуями. И возможно, это самая обычная для подростка фантазия, когда ему начинает сниться, что он влюблен и все прочее… Но поцелуи во сне кажутся такими настоящими.       Он помнит вкус, прикосновения губ, запах и тепло соприкасающейся кожи, помнит, как они были вместе, и он чувствует, что это не фантазия, это — память. ***       — Кагами-кун в последнее время был очень рассеян.       Кагами в последнее время едва мог встречаться с ним взглядом — вот, о чем говорит Куроко, и это правда. Кагами тратит слишком много времени, пялясь на Куроко, пока тот не видит, и старательно не пялится, когда Куроко смотрит в ответ. И учитывая, что почти все время они проводят вместе, это все весьма… отвлекает.       Потому что он уже понял, ладно? Не такой уж он недогадливый. ***       — Бежим со мной, — позвала она, сама едва веря в то, что осмелилась это сказать.       Это словно самая чудовищная форма эгоизма — даже просто предлагать такое. Потому что, ну, что она могла ей предложить? Идем со мной, оставь свой богатый дом, брось свою обеспеченную жизнь, чтобы жить в скитаниях, бродяжничая с места на место, по колено в грязи со мною вместе. И она бы не предложила, просто не посмела бы предложить, и не важно, как сильно она ее любила, будь все иначе.       Но…       Синяки и порезы, и сломанные кости — раны становились все страшнее день ото дня. Она поклялась, что будет защищать эту женщину ценой собственной жизни — она только никак не ожидала, что мужчина, нанявший ее для защиты, окажется самой главной угрозой.       — Это прекрасная мечта, — с тоской в голосе ответила ее госпожа. — Но он никогда меня не отпустит. Он никогда не прекратит охоту за нами.       Не такого возражения она ждала. Но такой ответ давал ей надежду.       — Это неважно! Я сумею тебя защитить! Прошу тебя, любовь моя. Давай покинем это место, уйдем вместе. ***       Кагами кажется, что он сходит с ума. Потому что хоть он и познакомился с Куроко раньше, чем все вспомнил, теперь он видит только ее. И это здорово сбивает с толку — он совсем не уверен, в кого именно влюблен на самом деле.       В них обоих, думает он, я люблю их обоих. ***       — Правда думала, что сможешь сбежать от меня, потаскуха?       Она умирала. Она знала, что умирает. Слишком много стрел попало в нее, и она была окружена со всех сторон, но она все еще стояла, закрывая собой женщину, которую любила.       — Мы сбежали от тебя, — сказала ее возлюбленная спокойно и твердо. — Ты никогда не получишь меня снова.       И видит Бог, не так она хотела, чтобы это закончилось.       Но так все и заканчивается. ***       Кагами просыпается, задыхаясь от ощущения такой невыносимой, разрывающей сердце потери, какой он никогда прежде не чувствовал. И он ненавидит это чувство. ***       В этот день после тренировки остаются только они двое. И это просто слишком, он не может больше молчать.       — Ты мне снишься.       Это вообще не то, что он собирался сказать. Звучит стремно даже для него самого.       Вот только Куроко кивает в ответ.       — Да, ты тоже мне снишься, Кагами-кун.       И сначала Кагами думает — но, не так, а потом Куроко встречает его взгляд, серьезно и немного печально, и тогда Кагами думает — ох, именно так, да. ***       Позже, когда солнце уже село и оба они, по идее, должны быть дома, но никто из них на самом деле не готов пока расстаться даже ненадолго, Кагами говорит:       — Знаешь, что забавно? Думаю, в этой жизни я родился мужчиной, чтобы суметь лучше тебя защитить.       Куроко только улыбается.       — Это действительно забавно. Потому что я думаю, на этот раз моя очередь тебя защищать.       И когда Кагами его целует, на вкус это в точности так, как он помнит.