Никогда не будем прежними

Это началось на второй день его визитов в больницу. Началось неожиданно. Настолько неожиданно, что ещё вчера, в первый день, здесь всё говорило совсем об обратном. Это новое предчувствие или, правильнее будет сказать, ощущение будто сбило Армина с ног своей взрывной волной. Это если выражаться образно. Но если говорить буквально, Армина в тот день сбило с ног не чувство, а велосипед. Незадачливый велосипедист явно и сам не был готов к столкновению, так что теперь беспомощно оглядывался по сторонам и выплясывал зигзаги вокруг растянувшегося на тротуаре Армина, всё не решаясь подойти. «Вы в порядке?» – только и сумел осведомиться парнишка, но увидев, что Армин смог самостоятельно подняться на ноги, мигом запрыгнул на своего двухколёсного друга и умчался в темноту. Не то, чтобы Армин очень жаждал его помощи, но всё-таки это было неприятно. Однако стоит ли удивляться? Не все умеют брать на себя ответственность за свои поступки. Армин тщательно отряхнулся, осмотрел свои руки и ноги, заметил пару ссадин, которые нужно было продезинфицировать. К счастью, он как раз направлялся в больницу, а потому с этим проблем возникнуть было не должно. Боли Армин не чувствовал, но он знал: как только организм оправится от шока, она придёт. Хотя бы потому, что колесо злосчастного велосипеда хорошенько прокатилось по его правой руке. Такое без последствий не обходится, но, судя по всему, последствия будут не слишком серьёзными. Значит, беспокоиться не о чем. «Может быть, всё-таки стоило попросить Эрена подвезти меня», – мелькнуло у Армина в голове, когда он шёл по аллее вдоль автомобильной дороги. Дорога была вся в асфальтовых заплатках, будто старая куртка, которую очень не хотелось выбрасывать. Может быть, как раз из-за бесконечных заплаток и выбоин и случилась с ним эта маленькая велосипедная авария. А может, из-за районной администрации, считавшей, что череды фонарей по одной стороне дороги вполне достаточно и вторую освещать нет необходимости. А может, из-за того, что у паренька верхом на велосипеде гулял ветер в голове. Прямо перед больничным забором аллея сужалась и сворачивала к калитке рядом с автомобильным шлагбаумом. Здесь было уже не так темно. Полутени деревьев наслаивались друг на друга, составляя причудливые узоры и очертания в рыжем свете фонарей. Армин шагал по этим узорам и внимательно смотрел под ноги, параллельно прислушиваясь к ощущениям во всём теле. Боль в ушибленных местах, как он и предсказывал, начинала проявлять себя. Вот только Армин уже давно не боялся боли. Ему с младших классов прилично доставалось от местной шпаны, а уж в средней школе хулиганы мигом сделали из него излюбленный объект своих издевательств, а всё потому, что Армин не имел привычки бить в ответ. Не то, чтобы он не мог. Мог, наверное. Только не хотел становиться таким же, как и его обидчики. Приходилось терпеть побои и периодически наведываться в медпункт. По крайней мере, так было, пока он не познакомился с Эреном. Друзей у Эрена было немного, так что большую часть времени ему было чертовски скучно. Видимо, достаточно скучно, чтобы влезть в очередную драку и отбить Армина у шпаны. С тех пор, хоть Армин об этом и не просил, Эрен постоянно защищал его. Но теперь, когда они выросли, всё иначе, и Эрен, ставший его мужем, зарабатывает на хлеб тем, что защищает других. Наверное, так даже лучше. Не все привыкли переносить боль, как Армин. А зря. Боль может быть полезной. Например, сегодня во время ночной смены она точно не даст Армину заснуть. Больница, куда его определили, была изнутри на удивление приличной для их небольшого городка: никаких загаженных туалетов и свисающих с потолка проводов. Но даже эта внешняя прибранность не избавляла здание от едва заметного чувства безысходности. Проходя мимо крыльца к служебному входу, Армин подавил тяжелый вздох. Он и забыл, что постояльцам этого места сейчас куда хуже и больнее, чем ему. Совесть неприятно кольнула Армина куда-то между рёбер, и он отбросил все мысли о возможной перевязке своих смехотворных ран. Над служебным входом горела длинная зеленая лампа с неразборчивым текстом вдоль неё. Только по ней можно было в темноте угадать служебный вход в здание. По ней и по бесконечному запаху курева, который, очевидно, стоял здесь всегда. – Эй, опаздываешь сегодня. Или не всегда, а только когда здесь курит Жан Кирштейн из местной интернатуры. В темноте Армин не видит его лица, но узнаёт по голосу и наблюдает, как краснеющий огонёк сигареты понемногу приближается к нему. – Прошу прощения, – без особой искренности извиняется Армин. – Ничего страшного, я не успел соскучиться, – отвечают ему. – А теперь идём. Больница и правда приличная. Здесь даже есть лифт с двумя кабинами. Несмотря на это, они с Жаном забиваются вдвоём в одну, и Армин тут же жалеет об этом, когда Жан начинает неприкрыто разглядывать его лицо. – Подрался с кем-нибудь? – вдруг спрашивает Жан, и до Армина доходит, в чём дело. – Нет, всего лишь попал под колёса велика, – нехотя отвечает Армин и облегченно выдыхает, когда двери открываются на восьмом этаже. Он не горит желанием делиться с Жаном подробностями своих злоключений. Может быть, потому что знает его второй день. Точнее, знает-то он Жана пару месяцев, а именно – с тех пор, как они с Эреном сняли вторую половину двухэтажного таунхауса, в котором живет Кирштейн. Вот только все эти два месяца общение между соседями было на нуле: Жан уходил из дома с раздражённым лицом и приходил каждый раз с таким же, иногда нехотя здоровался, иногда и вовсе опускал всякие приветствия, игнорируя обоих своих соседей. Эрен считал это личной неприязнью и часто хмурился при виде соседа, но Армин чувствовал: дело не в этом. Просто Жан не из тех, кто старается сдружиться со всем районом, а потому и раздражаться на него бесполезно. Проще играть по его правилам и делать вид, что вы не знакомы. Так Армин и делал до вчерашнего дня, пока заведующий кардиологическим отделением не подвёл его к высокому молодому человеку со знакомым лицом и не представил того: «Жан Кирштейн». – Очень приятно, – кивнул тогда Армин. И пожалел об этих словах уже через пару минут. Нет, ему совершенно не было приятно общество Жана Кирштейна. Жан Кирштейн не понравился ему сразу. Придирчивый и заносчивый, он ухитрялся дерзить не только больным, но и коллегам-медикам, что, однако, не мешало Жану применять на женской половине коллег подкаты до того самонадеянные и неуклюжие, что Армину хотелось провалиться со стыда на все восемь этажей вниз. При всём при этом Жан был далеко не глуп, что не забывал время от времени демонстрировать, и от этого Армину начало казаться, будто Кирштейн нарочно так неловко заигрывает с девушками, чтобы те держались от него подальше. Может, так оно и было, но какое Армину до этого дело? – Значит, диссер по генетике? И что же наш учёный забыл в кардиологическом отделении? – с этих двух вопросов началось их официальное общение. – Для получения степени нужны публикации, – пояснил Армин. – Покопаюсь здесь, раз сюда распределили. Есть парочка тем для статей... – Смотри не обмочи здесь штаны. Это тебе не уютная чистенькая лаборатория. – Я в курсе. Дарвин тоже не сидел в стенах лаборатории, знаешь? – И в ужасе сбежал из медицинского, поприсутствовав на парочке операций. – Справедливо, – признал Армин, и Жан, всё это время шагавший впереди него по больничному коридору, обернулся к нему с надменной, но почти дружелюбной ухмылкой. Армина тогда передёрнуло. Он не хотел признавать, но ухмылку эту он знал гораздо дольше, чем Жана и даже Эрена. Она красовалась на лице каждого задиры, когда-либо поднимавшего на Армина руку. Жан, конечно же, не мог этого знать и, наверное, пытался быть дружелюбным, а Армин не любил навешивать на людей ярлыки. И всё-таки в тот момент Армин взял с себя слово держаться от Жана Кирштейна подальше и общаться с ним только по делу. Это обещание Армин повторяет себе, когда во вторую совместную смену они выходят из лифта на восьмом этаже. И ещё раз повторяет, пока они идут по коридору. Хочет повторить ещё раз, но сбивается, когда Кирштейн неожиданно открывает перед ним дверь перевязочной и кивает внутрь, приглашая зайти. Армину отчего-то становится не по себе, будто его заманивают в ловушку, которая захлопнется, стоит двери закрыться за его спиной. Ему невольно вспоминается, как в девятом классе его так заперли в учительском туалете и выпустили лишь на следующий день. Армин отдаёт себе отчёт в том, что сейчас такое вряд ли случится. К тому же, тогда у него не было ни мужа-полицейского, ни мобильника в кармане. Но тревога всё равно не отстаёт. Переступая через неё, будто через некую точку невозврата, Армин заходит внутрь. И… ничего не происходит. Дверь за его спиной остается приоткрытой. Она даже замка на себе не имеет, как Армин узнаёт при более близком её изучении, пока Жан копается в стеклянных шкафах и лотках. – Садись, – наконец приказывает Жан, и Армин повинуется раньше, чем осознаёт это. – Что ты делаешь? – спрашивает он Жана, когда тот тянется пинцетом с влажным ватным тампоном к его больной руке. – Обрабатываю твои ссадины. У тебя вся рука разбита, посмотри сам. Больно? – Терпимо, – отвечает Армин, но всё равно жмурится, когда тампон с антисептиком касается ободранной кожи. – Я могу и сам. – Одной левой? Удачи, – Жан недоверчиво усмехается, но не перестаёт обрабатывать рану. – Откуда ты знаешь, что я не левша? – подлавливает его Армин. Жан на пару секунд зависает с сосредоточенным взглядом, но потом улыбается: – Ты вчера в журнале расписывался правой рукой. – А вдруг я амбидекстр? – не отступает Армин, про себя всё-таки отмечая наблюдательность собеседника. – Вот скоро мы это и узнаем, – Жан откладывает пинцет на металлический лоток и разматывает бинт. Армин инстинктивно протягивает ему больную руку. Следующие две минуты проходят в абсолютной тишине. Армин хочет что-то ещё спросить, но вместо этого, словно под гипнозом, смотрит, как бинты крест-накрест ложатся на его руку. Надо признать, он ожидал, что Кирштейн всё сделает быстро и кое-как, не захотев долго возиться с аспирантом, однако Жан никуда не спешил. В его действиях угадывалась сосредоточенность, аккуратность и... забота? Это слово совершенно, абсолютно не соотносилось с Жаном или, по крайней мере, с тем его образом, который успел поспешно набросать для себя Армин. Значит, что-то в этот раз он сделал неправильно, что-то не так прочитал, увидел или, наоборот, не захотел видеть в своём соседе. Например, то, что на самом деле скрывается за резкостью и насмешливостью, которые так оттолкнули Армина изначально. Может быть, если дать Жану шанс, они с Армином могли бы даже подружиться. – Ну вот, похоже, перелома нет, – Жан осторожно ощупывает перебинтованную руку, проверяя каждую косточку, каждый сустав на подвижность. – Ты и в травматологии неплох? – Армин легонько морщится, когда его указательный палец двигают вверх-вниз. – Да нет, просто в детстве занимался конным спортом, – поясняет Кирштейн. – Часто падал с лошади. – Поэтому и бросил? – Бросил не поэтому, а потому что в школе и так то конём, то лошадью обзывали из-за внешки. Армин на секунду теряет дар речи. Нет, всё-таки этот парень точно ещё может его удивить. Вот так просто обсуждать то, как тебя дразнили в подростковом возрасте? Армин бы на его месте, может, и смог бы, но совершенно точно бы не захотел. А для Жана такое, похоже, не было даже проблемой. Хотя о чём ему волноваться? Армин пристально осматривает лицо Жана, водит взглядом по линиям, почти раздражающим своей идеальностью, не находит ни единого изъяна даже в действительно вытянутом лице с довольно узким, но не заострённым подбородком. – Видимо, у твоих одноклассников было неважное зрение, – замечает Армин. – Зато фантазия отличная, – Жан вновь берётся за пинцет. – Где ещё обработать? – Нет-нет, больше нигде не нужно, – Армин на всякий случай благодарно улыбается, скрывая неловкость от мысли, что ему пришлось бы снимать брюки, чтобы дать обработать свои разбитые колени. Пожалуй, он обойдётся и так. – Отлично, тогда идём переоденемся, – Жан встаёт сам и жестом просит Армина последовать его примеру. – Дежурный опять сейчас свалит на нас... на меня кучу работы. Дешевая рабочая сила, блин. Выходя из перевязочной вслед за Жаном, Армин думает, что ему ещё всю ночь слушать подобные ворчания. И, наверное, это отличный способ не заснуть, потому что боли в руке, на которую он изначально надеялся, Армин почти не чувствует. То ли дело в правильной перевязке, то ли в руках Кирштейна действительно есть что-то особенное. Может быть, поэтому Жан и решил стать врачом? Как знать, но сегодня благодаря ему Армин забывает на всю ночь не только о боли, но и о том, что его рука забинтована. Вспоминает он об этом только утром, дома. И то не сам. – Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Эрен и, видя непонимание на лице супруга, указывает на бинты. – Под велик попал по дороге в больницу. Ничего криминального, – миролюбиво улыбается Армин и демонстративно машет Эрену больной рукой, показывая, что она вполне ещё на месте. – К тому же, Жан любезно помог мне с перевязкой. Эрен сам не знает, почему вскакивает с кровати, бросается к мужу и неосторожно хватает того за перевязанное запястье. Долго смотрит на зигзаги бинтов. – Тот Жан, который сосед наш? – наконец, спрашивает он. – Да, он, – Армин кивает. – Я же говорил, что он не такой уж и плохой. – Ладно. Может, сменить бинты? Я перевяжу тебя, нас на сборах учили, как... – Нет! – внезапно для самого себя восклицает Армин и прижимает больную руку к груди, а потом добавляет уже гораздо спокойнее: – Не нужно пока. – Как скажешь, – соглашается Эрен и привлекает мужа к себе, обнимая как можно бережнее, чтобы не сделать больно, – самое главное, что ты в порядке. И он, чёрт возьми, не врёт. Самое главное, что Армин, его Армин, цел и невредим. А уж кто там ему помог, сосед Жан или кто-то другой, волнует Йегера в последнюю очередь.