***
Марта бегает туда-сюда в прихожей, дергает хвостом и настороженно мяукает. Иногда она, будто увидев кого-то в окне, запрыгивает на подоконник, и Жан с надеждой приподнимается с дивана, хотя и знает, что Армин не придёт. Или просто убеждает себя в этом, чтобы не мучиться напрасными ожиданиями. Он пьёт пустырник, в десятый раз вслух клянётся себе, что проломит стену чёртова дома и разобьёт-таки блядскому мудиле Эрену его блядское ебало. Вот только сначала Армин включит телефон, ответит ему на сообщение или хоть как-нибудь ещё даст знать, что он жив и в порядке. Потом уж будь что будет. Марта громко мяукает и начинает драть дверь когтями. — Ну ты-то чего? Успокойся, а? — Жан только успевает взять кошку на руки, как слышится звонок в дверь. Жан сглатывает и поспешно хватает ключи нервно дрожащими пальцами. Он миллион раз за последний час прокручивал в голове этот сценарий. Вот только в нём по сюжету на пороге должен был стоять Армин Арлерт, а не его ублюдочный благоверный. — Что, полицай, мало было больницы? — Жан моментально вспыхивает, — Ещё захотел? — Школу имени Святой Марии знаешь? — пропуская мимо ушей все грубости, спрашивает Йегер. — Заброшку-то? — Да. Там рядом старая стеклянная оранжерея. Езжай туда и без него не возвращайся, понял? Жан пристально всматривается в обычно раздражающее его лицо в попытках найти там хоть каплю злости или презрения. Но — пусто. Пусто так же, как и в голосе Эрена. Ничего, кроме апатичной усталости. У Жана остается только один вопрос. — Зачем? — Потому что он мой друг, — бросает Эрен через плечо, уже разворачиваясь. Точку в его словах ставит громко хлопнувшая дверь.***
Когда Армин был здесь в последний раз, это место было другим. Некогда прозрачные стены из зелёного стекла сейчас покрылись налипшей снаружи грязью и пылью. Растения умеренной зоны разрослись во все стороны, растения тропиков — засыхали. Остролистый плющ душил в своих объятиях скелеты пальм. Над суккулентами качались степные колосья. Почерневшие лианы гнили на земле, съедаемые густым ковром мха. Под островерхой крышей светила единственная неоновая лампа, заставляя невольно задаваться вопросом, откуда здесь ещё есть электричество. И лишь одно осталось неизменным: это место всё так же хорошо настраивало на размышления. Когда школу ещё не закрыли, в оранжерее часто проводились кружки рисования и садоводства. Сразу после них маленький Армин проскальзывал сюда и подолгу сидел в раздумьях у небольшого каменного водопада. Он мечтал о том, как поступит в хороший университет, будет изучать генетику и селекцию, как убедит научный журнал опубликовать его первую статью, несмотря на конкуренцию. Потом в его жизни появился Эрен. Армин привёл его в оранжерею не сразу — лишь через месяц после знакомства, будто бы боялся так сразу доверить чужаку своё святилище. С тех пор они приходили сюда вдвоём. Садовник сначала косился на них, опасаясь, что двое парней затопчут доставшиеся школе с таким трудом растения, но Эрен с Армином старались вести себя тихо, поэтому их никто не выгонял. Порой они пробирались сюда даже ночью, научившись открывать замок без ключа. Армин до сих пор помнит, как это сделать. Воздух внутри стеклянного павильона сильно отличается от уличного: густой, влажный и тёплый. Армин сворачивает с дорожки и стелет свою куртку на мох рядом с зарослями котовника. Наверное, неправильно было прийти сюда сейчас. Армин знает, что его, должно быть, будут искать или уже ищут. Но он и сам себя ищет. Ищет там, где оставил часть себя в школьные годы, чтобы спросить себя: «Что я сделал не так?». И правда, как так вышло, что он, всегда оперировавший логикой, опытом и фактами, наделал столько ошибок? Если так хотелось остаться с Эреном, не проще ли было не признаваться Жану в собственных чувствах? Почему было не избавиться от соблазна, попросив декана Смита перевести его в другое место на практику? Эти решения сейчас кажутся такими очевидными! Так почему, почему он их не принял? Почему заставил страдать и Эрена, и Жана, и себя? Терять Эрена страшно. Но ещё страшнее оставаться бесконечно запертым с тем же самым Эреном в искусственной теплице отношений, не видя внешнего мира за зелёными стенами и не впуская внутрь никого другого. Теперь Армин видит: его решение не было неверным, отнюдь. Но оно было абсолютно бессмысленным, и вся боль, что он вытерпел и заставил вытерпеть других — зря. Что признайся он Эрену сразу, что продолжи он молчать — Эрен всё равно бы всё узнал. Вот только может быть, если бы Армин сказал обо всём сразу, его челюсть сейчас не ныла бы тупой болью. Впервые в жизни Армину хочется разучиться думать. Да и что толку в мыслях, если его логические умозаключения просто не работают, когда дело касается любви? Армин не знает, как ему вернуться домой, не знает, где теперь его дом. Он снимает очки, опирается спиной о стекло и сидит с полузакрытыми глазами, глядя, как расплывается овальным лиловым пятном неоновая лампа над головой. Ему кажется, он почти уже спит, когда дверь в оранжерею со скрипом открывается. Армин не двигается, даже не моргает. Кто бы ни нарушил его уединение, он хочет насладиться его последними каплями. — Эй! Ночевать здесь собираешься? Жан. Как всегда очарователен в своей смешной грубости. — У меня есть выбор? — спрашивает Армин, зевая. — У тебя есть, а у меня нет. Мне сказали без тебя не возвращаться. — Эрен сказал? Хочет мне ещё тумаков надавать? — Скорее он их от меня огребёт, — Жан подходит к Армину и садится перед ним на корточки, — А если серьёзно, я думаю, ему жаль. Это ведь он сказал мне, где тебя искать. — Жан. — Что? — Я знаю, что он, — даже сквозь остатки своего горького настроения Армин не может сдержать улыбки, — никто другой не знает об этом месте. — А… ну да. — Выходит, он не злится? — Если бы злился, думаю, не назвал бы тебя своим другом час назад. Глаза Армина распахиваются, и он поворачивается к Жану в каком-то счастливом неверии. После всех глупостей, что они наделали, всё-таки… Всё-таки… Армин, может быть, и ошибся в выборе мужа, но друга он выбрал правильно. — Надеюсь, он сможет простить меня. И ты, Жан. Прости. — Давно простил. Только больше не убегай от меня. — Извини. Мне просто нужно было подумать. — А может, хватит думать, Армин? Пора уже делать что-нибудь. — Я уже делал сегодня в больнице. И вот, к чему это привело. — Сделай ещё раз. Мне понравилось. И Армин целует Жана снова. Целует так же жадно и голодно, как в больнице, только гораздо медленнее — теперь им некуда спешить и не от кого бежать. Теперь им всё разрешено. — Может… поедем домой? — предлагает Армин, пока ещё не поздно. Но Жан не хочет. Жан слишком долго ждал. И Жан исцеловывает Армину всю шею, лезет под свитер замерзшими руками. Под одеждой тело Армина всё потное: в оранжерейной теплице жарко, и от этого ещё больше хочется раздеться. Армин стягивает с себя свитер и, пока Жан не двигается, заворожённый этим зрелищем, Армин встаёт перед ним на колени. Ему самому уже совсем не хочется ждать до дома. Его дурацкие попытки самоконтроля ни к чему хорошему не привели, так зачем же они теперь? К чёрту! Щека отзывается болью, когда головка члена Жана упирается в неё изнутри, но от этого происходящее ощущается ещё более настоящим. — Погоди, — просит Жан, когда чувствует, что всё идёт к логическому завершению. Но Армин не жалеет его. Совсем. У Армина другой план. Он наращивает темп, сжимает пенис Жана губами и ласкает языком отверстие уретры. Армин никогда не думал, что сосать можно с таким желанием, а не просто чтобы порадовать партнёра. Армин никогда не думал, что можно так дрожать от нетерпения. От вкуса смазки у него темнеет в глазах, а рука гладит собственный пах сквозь штаны. И только когда дыхание Жана становится прерывистым, Армин останавливается, чтобы приспустить брюки. Жан расстёгивает рубашку одной рукой, глядя сверху вниз, как пальцы Армина аккуратно забирают тёплую обильную смазку с его головки, чтобы потом нанести её на анальное кольцо мышц. Пока Армин растягивает себя, Жан поднимается и обходит его сзади, словно хищник, выбирающий, откуда лучше напасть. Армин видит искаженное отражение силуэта Жана в стекле, потом чувствует на своих плечах его зубы. Чувствует, как его надкусывают, словно запретный плод, пробуя перед тем, как проглотить без остатка. Армин тянется рукой назад, нащупывая влажную головку, но Жан бьёт его по руке и шепчет на ухо: — Расслабься. Доверься мне, ладно? Армин образцово-показательным жестом кладёт обе ладони на стену перед собой, отдаваясь на милость Жана, демонстрируя абсолютное доверие. Без магазинной смазки член входит внутрь непривычно туго, заставляя Армина бояться вдохнуть от распирающей боли. Но чем меньше эта боль становится, тем больше Армину хочется, чтобы она продлилась. Он хочет запомнить её, запомнить то, как это ощущается в первый раз — с кем-то любимым. А Жан тем временем целует Армину шею и плечи, успокаивая, и не смеет начать двигаться, пока Армин сам не подаётся назад. Но даже после этого Жан не спешит наращивать темп. Он трахает Армина медленно, каждым толчком старательно вжимая его в стекло, горячо дыша над его ухом. И этого всего слишком много, и это всё слишком-слишком, и тело Армина пробивает первая предоргазменная дрожь. Руки Жана крепко стискивают ягодицы Армина, а потом ложатся на его ладони на стекле, не давая вырваться как раз в тот момент, когда Армин хочет по привычке закусить руку. Но потом Армин вспоминает: ему больше не нужно сдерживаться. Его стоны сначала сдавленные, боязливые, но становятся всё бесстыднее с каждой волной удовольствия, всё громче, почти на грани крика. В этот момент Жан кончает у него внутри и так горячо рычит Армину в шею, что у того от одного звука резко подкашиваются колени, и он едва не падает. Оба ещё минут пять стоят так, прислонившись друг к другу, не в силах двинуться. Армин смотрит на запотевшее от его частого дыхания стекло, на расплывшийся на нём блик от неоновой лампы. Кажется, желание Армина сбылось — он разучился думать. Хотя произошло это совсем не сейчас, а гораздо раньше… — Знаешь, я рядом с тобой, кажется, тупею, — мямлит Армин, поворачиваясь к Жану и обвивая руками его вспотевшие плечи. — Какая трагедия! — с иронией качает головой Жан. И прижимает Армина к себе. Потому что теперь так можно. Они ещё полчаса молча сидят, одетые, в зарослях котовника. Потом Жан говорит: — Поехали домой. Неоновая лампа мигает, соглашаясь.