∞ ∞ ∞
— Кого из знаменитостей вы хотели бы поцеловать? — Звучит очередной странный вопрос, на который надо ответить без промедления. — Принцессу! — быстро находится Том. — Какую? — уточняет журналист. — Любую! — Например, Диснеевскую? — смеется Майк. — Да! — Кого из Диснеевских принцесс ты хотел бы поцеловать больше всего? — Лану Дель Рей! — Саймон? — передается эстафета барабанщику. — Брайана Молко. — Серьезно? — подпрыгивает Трой. — Почему? — Он этим ртом всякое прекрасное поет потому что. А я не хочу целовать никаких других девушек, кроме своей. — Я тоже этим ртом всякое прекрасное пою, — бойко напоминает солист, хлопая его по коленке. — Извини, тебя в моем списке нет. — В каком списке? — В списке песен, которые я слушаю. — Серьезно? — переспрашивает Том. — Мне на концертах хватает, — оправдывается он. — Это совсем не одно и то же, — мотает головой Том, и Майк совершенно согласен: — Ты хоть раз слушал наш альбом от начала до конца в наушниках? — Я такое не слушаю, — язвит барабанщик. — Как оно вообще? — Четыре из пяти как минимум, — обещает Майк. — Эй! Почему четыре? — Обижается Трой. — Ну как, если мы сегодня пять из пяти, то что будем делать завтра?∞ ∞ ∞
У Майка дома дисков больше, чем в Дизере в избранном. Но Дизер вечно кидает плейлисты и радио, а ему не надо — он любит песни старомодно целыми альбомами, и чтобы вкладыш можно было полистать. У Майка дома, на самом верху полочки, между Arctic Monkeys и The Beatles хранится их первый студийный альбом «О Важности Завтрака» не потому что это его «счастливое место», а оттого что в алфавитном порядке наиболее почетно. Майк думает, что песни в альбомах на самом деле, все равно что люди. Вот эти две нравятся сразу, но они слишком хитовые, звучат везде, и в итоге слышать их не можешь. Другие лежат в «мертвой зоне» между другими песнями, которые не слышишь до тех пор, пока не запускаешь альбом в рандомом порядке, а потом они играют в подкорке головного мозга, и никак не можешь вспомнить, что это вообще: что-то свое, что-то новое или было там всегда? Майк не верит в любовь с первого взгляда по правде говоря. Еще честнее, он вообще любит ушами. Они с Карто встречаются в тот момент, когда Майку надо выпустить пар и потешить самолюбие. Но в итоге пар выпущен, самолюбие потешено, а они говорят, и говорят, потому что у Майка на все есть свое мнение, а она ничем не хуже. У Майка на многое есть график и структура, но он никак не может ни точку отсчета поставить в их таймлайне, ни домотать переписку до начала, потому что буквы уходят в бесконечность. Когда же наконец удается это сделать, оказывается, что начало там отсутствует. Майк точно не из тех, кто хранит воспоминания по коробочкам, интересно просто, как в первый раз звучал его «привет», и что она умудрилась ответить, что он зацепился за крючок.∞ ∞ ∞
Patatio Хороший аккаунт, мне нравится, но надо больше фоток секасного гитариста. вчера ответить Dellusional1 Поддерживаю! сегодня ответить∞ ∞ ∞
Майк знает, что обложка диска не менее важна, чем содержание, и в принципе согласен с Томом по тезису, что для того, чтобы тебя услышали, надо чтобы сначала тебя увидели. Майк в курсе, что собственную харизму он полировал годами, а образы примерял на быстрой перемотке, потому что когда ты на сцене — нет опции выглядеть средне. Но когда ты еще и студент в неродной стране, то выбирать образы приходится в секондхенде и через раз вставать перед выбором: новый костюм или обед? Он помнит, как в начале пути один из его экспериментов завершается катастрофически неудачной стрижкой, с которой он в лучшем случае слился бы с модной толпой, но по факту выглядит как беженец из колонии для малолетних преступников. Гордон безудержно ржет, интересуется, куда он продал свои русалочьи локоны и почему чайки пытались свить гнездо на его голове; дразнит до тех пор, пока не получает локтем под ребра от Солнышка. Он ненавидит парня, честно говоря. Ненавидит с того момента, как тот решил каждый раз приветствовать его бодреньким слащавым куплетом из того чирлидерского гимна про некого «Микки», который по чистой случайности вошел в список классики. Песня откровенно дурная и девчачья, но Гордон и это способен вытянуть своим чистым звонким голосом, потому что вот этот красавчик сразу родился охуенным, прекрасно это знает и сам от себя в восторге. Но это не худшее. Хуже, что Гордон — задира, а Майк отличная мишень для подколов. Идиотизм ситуации заключается в том, что никому она в глаза не бросается, поэтому все считают Гордона претенциозным хреном, но все равно душечкой. В одно прекрасное утро, когда Майк стоит перед выбором: запас еды на два дня или стопка новых дисков, Трой перехватывает его в музыкальном магазине и тащит на прогулку. С ним скучно, громко, но они все равно гуляют весь день, и Трой покупает ему бесконечное количество уличной еды, шесть новых дисков, две бутылки пива и еще какое-то левое барахло, которое ему на фиг не надо, но можно продать на ибэй и раздать часть долгов. По домам они бредут по сумеркам и слегка шатаясь. Судя по тому, как у Майка горит и щиплет нос, завтра кожа будет сходить слоями до самого мяса. Но Гордон, конечно, любимый сын природы-матушки, расцелован солнышком в обе щечки, смеется над ним и тут же жалеет, а потом сетует, как он сам дурак такой не подумал, что нежным английским носикам нужен защитный крем SPF 50 как минимум. Провожает он до самого корпуса, передает в руки пакет со всем барахлом и обещает завтра на репетиции намазать его чем-нибудь чудодейственным. Впервые за долгое время Майк чувствует себя видимым, сытым и довольным жизнью. Но Гордону все равно хочется влепить по загорелой миленькой морде. Они гуляют днями напролет и ничем не сходятся. Трой несет какую-то невнятную ерунду, сравнивает музыкальную индустрию с карнавалом и животным миром, в подробностях пересказывает брачные игры птичек и насекомых, сетует, что Blur переоценены, но «другие-то уматнее». — Кто другие? Oasis? — Пфф, Oasis. Другие другие. Про которых забыли, как только они закончили петь про бесконечный космос, например. А у Blur только одна мне нравится. — Song 2? — Пытается угадать Майк. — Нет. Которая на «T». — Tender? Гордон не сбавляя шагу лезет в свой айпод, долго листает и озвучивает. — Trimm Trabb. — Серьезно? Ты первые альбомы послушай, тебе больше зайдет, — мотает головой Майк. — Я все послушал. — Дискографию Blur? — Ты же сам порекомендовал. Я послушал. Мне не понравилось. Но Trimm Trabb клевая. Майк не удивлен в принципе, что этот кусок американского идиота не способен оценить тонкости английской классики, но попытку все же засчитывает. Майк вполглаза смотрит кино, скучает в попытках одолеть скейтборд, а купаться его не затянешь. Но в пластинках копаться интересно. Хотя проигрывателя у него нет, зато он раскидывается названиями редких групп, наблюдая как подрастает стопочка в руках его спутника, потому что у Троя-то проигрыватель есть и новые песни он будет слушать с лимитированных изданий, которые ему на фиг не нужны. День они заканчивают на террасе пижонского кафе, где поджигаются десерты. Трой по уши уходит в пакеты с покупками, вываливает на Майка ворох свеже купленных рубашек с идиотской отмазкой, что он такое носить не будет, на что хочется сказать, что конечно не будет, потому что все «XS» как на подбор, а Гордон хоть и сам широкой костью не блещет, но все равно со своими плечами и завидным ростом едва ли влезет в один с ним размер. Майк плохо понимает, что происходит, но дар принимает со сдержанным «ну ок» и без комментариев. Привычка плавно переходит в традицию. Гордон несет какую-то левую чушь в примерочной, пока закатывает ему рукава по локоть и мимоходом отмечает, что «руки такие красивые, нельзя прятать такие красивые руки». На слух слова ложатся приятно, но врезать по прежнему хочется, потому что говоря по правде, Гордона вокруг слишком много, и слишком близко, и слишком часто. Похоже, у парня миссия жизни обаять всех и каждого, а стратегию он выстраивает, как та птичка в брачный период: устилает землю серыми веточками и камнями, чтобы потом расправить крылья и быть самым ярким листиком на поляне. Ему это странно все и стыдно за рубашки и за десерты горящие, но он терпит преданно, потому что Гордон, конечно, по жизни задира и хрен претенциозный, но эффектный, подтянутый, длинноногий, а с микрофоном в обнимку — красив как боженька. Майк верит, что пока сам он полирует харизму, а Ральф настраивает струны своей души, с таким солистом по центру их видно далеко и ясно.∞ ∞ ∞
Но в одном они все же сходятся. Майк физически чует, что когда в поле зрения появляется Солнышко, их взгляды одинаково устремлены в одну точку. Однако Трою чужды правила приличия и понятия о личном пространстве: он с одинаковой непосредственностью треплет Ральфа по волосам, щекочет Майка по ребрам и тычет Солнышко пальцем в футболку с Кобэйном прямо на уровне груди. Его бесит со страшной силой, как на репетициях он возвышается над группой наглой башенкой, а потом вьется вокруг нее, ловко заплетает косичку в волосах, пока она читает, трогает каждую фенечку на запястье с расспросами «а эта что значит?». Как стягивает с себя джерси в двух метрах от пляжной вечеринки и пытается навесить на нее со словами «ну тебе же холодно», а ему нормально, потому что после двух фужеров шампанского он хорошенько тепленький, но все равно безупречно обаятельный. Как после третьего отрывает ее от земли и кружит в воздухе, а она отбивается, конечно, и зовет его на все лады, но все равно улыбается. Но хуже всего не это. Майк уяснил уже, что «счастливое место» у Гордона расположено где-то под ребрами: между сердцем и желудком, на перекрестке с отсеком для мороженого и песнями Брэндона Флауэрса. Вот туда он тянется ладонью, когда поет, смеется и слушает пластинки, которые нравятся. И конечно, туда он тянется каждый раз, когда в поле зрения появляется Солнышко. Ночью Майк разглядывает трещины в потолке и воображает, что скоро там и кафе пижонские будут и пакеты с бог весть чем, и там ему делать нечего, потому что в отличии от птички на поляне, Гордон забывает в процессе, кто в его плане цель, а кто средство. А Майк зрит метко и насквозь, и видит бог, не для того он двинулся в Штаты, чтобы быть серой веточкой в брачных играх самовлюбленного самца. Зато Майк в курсе, что если на рост, осанку и утонченные черты природа для него поскупилась, то острый язык шел в комплекте сразу. Так что он говорит и говорит безудержно, оттачивая и калибруя навыки. Гордон аплодирует, кланяется, поощряет его красноречие, пытается отшутиться, но остроумие — не его конек, а Майк наблюдает, как все его шпильки то отскакивают от него, как от стены, то разлетаются фейерверками, но иногда все же доходят до цели и врезаются в нетронутое эго солиста. День 1. Майк слыхал где-то диванную мудрость, что по закону жанра сначала находишь свою вторую половинку, а потом уже самого себя, но в корне не согласен. Майк считает, что ходить по миру половинкой бессмысленно, а выходить на сцену без концепта, который делает тебя узнаваемым, желанным и целостным — форменное самоубийство. Он горд, что собственный сценический облик нащупал довольно быстро. Трой красит волосы во все цвета по очереди, лакирует, отращивает и отстригает. Расчерчивает веки лайнером как ранний Флауэрс, а скулы — блестками в лучших традициях глэм-рока, но потом вспоминает, что Билли Джо тоже хорош и возвращается к панк-року с кедами, скинни джинсами и папиными галстуками поверх футболок. Майк годами наблюдает, как Трою нехер делать набрать хорошенько фунтов накануне тура, перебраться в спортивные адидасы с кроссовками и сделать вид, что все идет по плану, и «Джей Ди вон тоже не тростиночка», но потом растерять вдвое больше к концу пути, и по возвращении домой просто выкинуть чемодан с одеждой, потому что все либо большое, либо маленькое, ничего не нравится и проще купить новое. Иногда Трой уходит с головой в свое темное место и возвращается не менее гранжевым, чем Кобейн, выглядит как назло себе отвратительно и стыдно. Однако у Троя тоже есть концепт на все случаи жизни: он сразу родился охуенным, прекрасно это знает и сам от себя в восторге. Но у Майка, разумеется, на все есть свое мнение. Майк всю дорогу наблюдает, как дерзкий гардероб их фронтмена рассыпается по городам; помалкивает, пока тот привычным жестом закатывает рукава его рубашки в примерочной, выслушивает, что он себе такую позволить не может, потому что будет выглядеть в лучшем случае как пьяный пират в гей-клубе, в худшем — как свадебный тент. Он понимает, что сегодня будет вот такой день. Свежи еще воспоминания о том, когда они жили вместе, и как в два часа ночи Гордон орет матом в шкаф с одеждой, потому что «какого хера все блестит и в перьях, мы взлетаем или у нас завелся Элтон?» Разумеется, 2 часа ночи — самое подходящее время, чтобы орать в шкаф, разбирать гардероб и двигать мебель. Единственная помощь, которую может предложить Майк — засунуть беруши покрепче и не убить никого до утра, потому что Саймон, мудак такой, съехал даже не кивнув на прощание, и хотя бы одному из них надо спать в этом доме. Гордон третьи сутки на ногах, и страшно заебал его и остальных, но если честно, больше всех он заебал самого себя. Сегодня будет такой же день, понимает Майк, потому что Ральф, конечно, не виноват, что заболел, но все равно мудак он такой же, как Саймон. — Трой, — он ловит его за локти, заставляя прервать ритуал и опустить руки. — Выдыхай давай. Перестань вот это все. Он вдыхает поверхностно и выдыхает признанием. — Это большой фест, Микки. Я не знаю, ждут ли нас там вообще. — Нигде никого никогда не ждут. Когда это нас останавливало? — И прямая трансляция. Что я там буду делать с песнями, которые никто не знает и не поет? Там же толпа чужая. Что если никто не захлопает, и в прямой трансляции будет видно, что никто не хлопает? — Что ты будешь? Выйдешь и будешь петь, как обычно, — говорит он очень ровно и честно. — Можешь сколько угодно выбирать мне рубашки, все равно все будут смотреть только на тебя. Трой вдыхает, сглатывает нервно. — Никакого давления, да? — Выдыхает он судорожно. — Какое давление. Это большая площадка, да. Но ты от этого не меньше. Конфликты со шкафом были с пару лет назад, а теперь Трой, похоже, решил для себя, что он слишком взрослый для всех этих буйных подростковых истерик, и просто кивает, давясь улыбкой. — Наверное, — соглашается он не в тему. — Ты прав. Ты всегда прав. Трой отстраняется, осматривая его с ног до головы: — Ох блятушки, ты красавец. Это определенно твой цвет. Майк уверен, что точно так же он будет застегивать ему запонки и поправлять галстук перед тем как отпустить под венец. Он точно так же убежден, что во всем мире существуют два человека, которые считают его совершенно безусловно красивым, и никто из них не его родитель.∞ ∞ ∞
…Ходят слухи, что Panini нашли замену своей нынешней группе поддержке, потому что опасаются затеряться в сиянии восходящих звезд. Сам фронтмен Les Carettes с присущей ему скромностью отвергает данную позицию на корню, но о выборе новой команды (Awakers) отзывается неоднозначно — Я думаю, это очень смелый выбор. Я бы сказал, довольно неожиданный. — Потому что они менее востребованы? — Не хочу сравнивать по востребованности. Это хороший шаг вперед, на самом деле, для молодой группы. — Но ты думаешь, что они не готовы заменять Карет. — Я думаю, они сейчас вошли в сложный переходный период — между первым альбомом и остальным творчеством и не похоже, что сами уверены, куда двигаться дальше и какой вклад они хотят внести в музыкальную индустрию. Это довольно уязвимая позиция для большой площадки и неоправданный риск со стороны их менеджмента… День 2. — Мне теперь всех что ли уговаривать придется? — негодует Трой, скидывая охапку шнуров на пол. — Сами же все хотели ехать, а теперь никого не дождешься на репу. «Все» и «никто» в данном случае, конечно, Саймон, потому что они с Томом уже давно на месте. Зал какой-то мелкий и пыльный, зато жарко как в печи, вопреки холодной погоде. У Троя сегодня заела острая потребность вернуться к истокам и как в первом туре таскать на себе аппаратуру, разматывать провода и лезть во все настройки, где он ничего не смыслит. Все его жонглирование коробками и проводами сопровождается комментариями в духе «Что за хуйню я несу? Ах да, это мой вклад в музыкальную индустрию!» По факту они еще не начали репетировать, но запыхаться он уже успел. — Хотят все, не парься, — успокаивает Майк. — Просто домой сгонять хотелось. — Я в курсе, зачем тебе домой сгонять, — распрямляется Трой. — Там что? Пять дней потерпеть. Вы меня теперь за эти пять дней ненавидеть будете? — Да кто тебя ненавидит опять, феечка ты плюшевая? — смеется Майк. — Завязывай со своим осенним обострением. — Это не обострение, это «сложный переходный период», Микки, ну в самом деле. — Ты каждую реплику наизусть выучил и будешь мне цитировать? Гордон доболел свой лимит буквально вчера, тут же возомнил себя неуязвимым, а утренняя заметка только добавила топлива. Но Майк еще помнит, что астения — та еще сволочь поганая, и как вообще можно таскать что-то в таком состоянии, кроме собственной тушки на своих двоих, представляет плохо. Он нервно скидывает пальто в общую кучу с одеждой, пытается откинуть назад челку, оставляя на лбу чумазый след. — Вот так и пойдешь на сцену, — комментирует Майк, щелкая камерой. — Ну что опять? Моя челка вышла из-под контроля и убьет меня во сне? Он снова проводит рукой по лбу, добавляя полоску грязи. — Боевой окрас у тебя зачетный, — он закатывает глаза на сконфуженный взгляд солиста. — В зеркало посмотрись, горюшко луковое. Трой переводит взгляд на свои руки, невозмутимо вытирает их об «последнюю чистую футболку в этом туре». — Пфф. Чего я там не видел.∞ ∞ ∞
— «Я думаю, это очень комфортная позиция: сидеть своей нежной жопонькой в тепле и рассуждать о судьбе других групп, — комментирует фронтмен Awakers. — Смею выразить надежду, что после второго альбома мы сами будем отбирать себе группы для разогрева, а не кататься на шее у «более востребованных» коллег». …— «Мы не расстаемся с Каретами, — обещает Мэттью Андерс. — Это временная замена. Похоже, эпидемия внесла коррективы во многие планы, мы не стали исключением». Panini славятся тем, что собственноручно отбирают сопутствующие группы. Однако многие с удивлением встретили новости о выборе молодой команды которая едва ли дотягивает до статуса Les Carettes и держится на слуху исключительно благодаря песне другой гораздо более известной группы…» День 3. «Выходной» ловит Майк в общей рассылке на телефоне. Гордон как назло нехарактерно краток, в подробности не вдается и на вопрос «Что значит выходной?» отвечает молчанием. К тому моменту, как Майк доходит задать вопрос лично, вся команда уже в сборе, но Гордон, похоже, даже не вставал. — Я же сказал выходной, а не собрание группы, — он кидает телефон на тумбочку через Саймона, который устроился рядом, прислонившись спиной к стене. — Что стряслось-то? — не понимает Майк. — Менеджмент Panini хочет, чтобы я извинился перед Каретами. — А что там, нежная жопонька у них подгорела с твоей ремарки? — Это, говорят, плохо отражается на имидже группы. — Какой именно группы? — Panini. — Они тут вообще при чем? — недоумевает Том, присаживаясь в кресло. — Ну как, они же нас поддерживают, а я такой охуевший тут пришел и давай соплячков их любимых в грязь втаптывать. Говорят, ну вы сейчас с большими именами имеете дело, должны понимать, что каждое слово имеет вес, — передразнивает он серьезный голос руководства. — Насколько, блядь, имена большие, что четыре строчки моей хуйни перечеркнут им карьеру длиной в 15 лет? — Что Робби сказал? — переходит к делу Майк. — Как думаешь? Очень много чего сказал. У меня было очень доброе утро, — негодует он. — А сейчас будет очень добрый день, где вместо репетиции, мы с Робби будет составлять официальное обращение с извинениями. — Да ты гонишь, — смеется он в голос. — Да, Майк, у меня сейчас вот тот самый настрой, чтобы шутки шутить. Он трет глаза двумя руками, как обычно, когда устал или крайне раздражен, повторяет вслух. — Я эту ебанину сам заварил, мне ее разгребать. Всем невиновным — отбой на сегодня. — Прямо из одеяла разгребать будешь? — Саймон кладет ему руку на макушку, поглаживая пальцами переросшую челку. — Из одеяла, блядь, — огрызается он сквозь зубы. — И петь потом в одеяле пойду. Вообще жить в одеяле буду, как черепашка, блядь, чтобы вот лежа лапками ползать, потому что вставать не хочу, хочу лечь и сдохнуть. — Ты уже лежишь, — замечает Саймон. — Значит, я близок к своей цели. Майк нервно косится на бледненькую мордаху с дрожащими ресницами и плавно переходит к опасению, что сегодня у Гордона не хватит сил и терпения на продуктивную работу и разгребание ебанины, да и на встать с кровати, может, тоже. В лучшем случае, его наконец укатало последствиями простуды, и лечь и сдохнуть на денек — лучшее, что можно себе позволить. Хуже, если он опять на дни застрянет в одеяле, потому что дней у них в запасе нет. — По сету замечания есть? — интересуется Майк. — Есть. Про Фредди песню забраковали. — Чем им кот не угодил? — Ну такое, говорят. Двоякое. Могут не понять. — У них там что, котов в Гонконге не водится? — Да они сами, небось не поняли, хер пойми, что за гей-порно там усмотрели. Я не силен в метафорах, блядь, кот это кот. — Клоуны, — хмыкает Майк. — Да короче. Раз Кареты достаточно бодры и веселы, чтобы раздавать интервью, пусть сами идут и выступают, — дельно предлагает Том. — Мы тут не для того из кожи вон лезем, чтобы потом этим сахарным в ножки кланяться. Что тут извиняться, все правильно сказал, — он точно так же потирает глаза, откинувшись в кресле. — А от выходного не откажусь, да. Майк догадывается, что Том тоже еще далек от доброго здравия, устал играть чужие партии и с четырьмя струнками в группе чувствует себя довольно шатко. Но если бы не его мульте-инструментальные таланты, их бы сейчас здесь не было — это он принимает со всей ответственностью. — Слышишь, группа постановила выходной, — Саймон хлопает приятеля по груди. — Выгребайся из одеяла, пошли гулять. Лечь и сдохнуть еще успеешь. — Смысл идти гулять, — бурчит он, но Саймон перебивает: — Там снег. Снег клевый. Потом пока Гордон отпаривает свои нервы под душем, а Том досыпает в кресле, Майк листает заметки на телефоне и претензия в его голове не сходится. Потому что отполированная вежливая ремарка Карет подразумевает, что Panini некомпетентны в своем деле, а Авэйкеры — ниже плинтуса, но извинений за испятнанную репутацию требуют от их фронтмена, потому что он сказал слово «жопа». Но от выходного не отказывается никто.∞ ∞ ∞
Майк полагает, что неправильно уяснил диванную мудрость, а еще скорее она дошла в неправильном переводе. На самом деле, она гласит, что невозможно найти себя, ни разу не влюбившись. И тут бы он тоже не согласился, но Картоха его щит и меч на постоянной основе. Даже когда она не рядом, он четко слышит в голове ее реакции на свои и чужие шутки, поэтому смеется иногда дольше других. А когда на душе стремно и хочется крыть всех матом, складывает руку за спину и почти чувствует ее теплую мягкую ладошку между пальцами. — Что на тебе надето? — выдыхает она в трубку. Майк щурится на тусклое утреннее солнце и задается вопросом, не слишком ли ранний час для таких разговоров? — Я слышу, у вас там дубак по прогнозу, смотри, не болей больше. — Дразнит она и смеется так, что фриссон пробирает до самых пяток. — Что на тебе надето, красавчик? Майк в курсе, что любовь у всех выпадает разными осадками. Саймон с нервным трепетом крутит раритетный фотоаппарат во все стороны, пытаясь найти маркировку. Они уже минут сорок торчат в лавке с фотобарахлом, а миссия все никак не заканчивается. — Это он, я тебе отвечаю, — помогает Майк, сверяясь с фото и описанием на сайте. Саймон что-то ворчит под нос, но кивает с благодарностью и направляется в сторону кассы. Трой заправляет свежую кассету в свой Палароид, ослепляет Майка вспышкой. — Там в инстаграме требуют новых фоток секасного гитариста, — он протягивает ему карточку. — Вот, передашь лично. Он трижды пытается докричаться до Саймона, а когда тот поворачивается наконец, щелкает почти не глядя. — Халтуришь? — подшучивает Майк; Трой фыркает и машет свежим фото, как веером, в ожидании, когда проявится картинка. — Я тебя умоляю, он на каждой фотке богично получается, чего тут стараться? — Он заканчивает трясти, с улыбкой тычет пальцем в изображение. — Смотри какой. Майку больше нравится, когда он с прихватками вместо рук: спокойнее, проще и гораздо теплее. Но может, если бы он первым делом не взялся за барабанные палочки, до прихваток бы не дошло. — Сай! Сааай! Смотри! — Трой машет фотографией через весь проход, вешает Полароид на шею, с детской резвостью преодолевает расстояние до кассы в два прыжка и бьется лбом в угрюмую спину, пряча руки в карманах его парки. Саймон шутит что-то мрачное в своей манере, подробностей не слышно, но каждая реплика завершается глухим раскатом смеха в исполнении Гордона, и это странно, как их чувства юмора сходятся в какой-то серой области. Том тоже подрывается, пристраивается к групповым объятиям со спины Троя; Саймон громко негодует про «человеческую многоножку» и «дайте мне расплатиться нормально», но все равно улыбается. Потом эти двое мирно курят на выходе кафе, потому что снаружи свежо, бело и «снег клевый, ну Микки, что ты в самом деле». Майк пьет свой капучино и комментирует, что идея, конечно, супер — курить с едва окрепшим горлом на голодный желудок в таком холоде. Особенно напротив таблички с перечеркнутой сигаретой. — Да что ты про курение знаешь? — отмахивается Трой. — Все что мне надо знать на пачке написано, — спорит Майк и снова кивает на запрещающий знак. — И на табличке. — Я тебя умоляю. Ты теперь каждой надписи будешь верить? — машет зажигалкой Трой. — Если я себе на лоб приклею стикер «здесь мозги» тоже сработает? — Мозги твои сейчас каруселькой закрутятся. — Как в Диснейлэнде? — Радуется Трой. — И штраф впаяют сверху. — Ну раз штраф… Трой сигарету не тушит, но роется по карманам, доставая на свет божий пластик Орбита. Разжевывает, продолжая что-то искать в запасах своего пальто, вытаскивает потертые 10 фунтов и старательно крепит поверх таблички на заслюнявленную жвачку. Саймон смеется во весь голос, одобряя акт мелкого хулиганства. — Дурачки оба, — заключает Майк, возвращаясь в тепло кафе за столик к Тому, радуясь, что Том хотя бы отдаленно напоминает адекватного человека в их выходной тусовке. Том выражает привязанность маковым румянцем по щекам и завитками в волосах, потому что, как девчонка, бесконечно наматывает отросшие пряди волос на палец, когда ему что-то нравится. В прошлом туре Том до того оброс кудряшками, что не выдержал. Майк рад, что в этот раз завитки навеяны хлопьями снега, красавицами в униформе на ресепшене и принцессами. Том шутит, что Майк перецеловал всех лягушек в мире, пока не нашел свою принцессу. — Я понимаю рационально, что от меня зависит ровно половина. Что если я решу, мол, вот она та самая — этого недостаточно, надо чтобы она тоже так чувствовала. — Надо чтобы лягушка поцеловала тебя в ответ? — Что ты про лягушек заладил? — Майк сердито хлебает кофе, но быстро смягчается. — Но в принципе, да. — Но ты все равно уже решил, — он подпирает щеку рукой, чокается стаканом по его кружке. — Типа того. — Ох, Микки, — Том улыбается как последний дурак, а потом лезет обниматься и выглядит таким довольным, будто и ему перепало чуть-чуть от его счастья. Том выражает привязанность эмпатией и мимикрией в самом деле. Майк просто рад, что из-под ремешка часов с Микки Маусом торчит маленький маркерный крестик, а из кармана — полароидное фото с кудрявой макушкой. Они наблюдают из окна, как друзья-коллеги продолжают делить облачка дыма, как Трой щелкает прохожих и складывает фото в карман к Саймону; как тянется поднять из-под ног кусок какой-то ерунды, сдувает пылинки, любуется с улыбкой под озвучку от Тома «смотри какой!»; роняет и поднимает снова, но выпрямляется не так бодро и на какое-то время зажмурившись виснет у друга на плече. Хочется выйти, выдать ему щелбан в лоб и напомнить, что так он и говорил. Но у Саймона эта дурная привычка бить вдребезги все, что светит, как себе назло, чтобы остаться в темноте, а с Троем под боком, сколько бы он ни бил, оно никак не затухает. Он так же единственный, кто способен виртуозно вытряхнуть Гордона из одеяла, когда что-то пошло не так, но только потому, что ему самому нужнее. А когда Саймону нужнее, Трой забывает, что он планировал лечь и сдохнуть, и просто встает и светит, потому что Саймон в его представлении существо наиболее близкое к полубогу, и кто он такой, чтобы противиться. Он все ждет, что когда-нибудь Саймон достанет из-за спины барабанную палочку, натянет тетиву как Купидон и пронзит насквозь своего бессонного — вот тогда они все посмотрят наконец, что там за термоядерный реактор такой внутри, что он никогда, никогда не гаснет. День 4. Майка не многое способно выдернуть из крепкого сна. Но аромат Саймонской выпечки точно занимает почетное место в этом коротком списке. В терминах Майк уже плавает, потому что все виды жилья для него делятся на «автобусный тур» и все остальное. Но автобус с койками — это точно не про них, потому что некий сноб ляпнул, что не будет спать передвижном гробике, и это был даже не Гордон. Но Гордон зато услышал, и поэтому спят они не на колесах, а иногда имеют роскошь на собственную кухню. Однако сегодня не тот вариант. Зал для завтрака общий, но Майк даже не удивлен, что в 2 часа ночи он полностью принадлежит Саймону и его вафельнице. А где Саймон с вафельницей, там, конечно же, и Трой стоит упершись локтями в соседнюю стойку, вдыхает сладкие облачка дыма, запивает чем-то из кружки и выглядит позитивно закосевшим. — Я нашел каву, — он кивает в сторону стола; Майк крутит головой, оценивает откупоренную бутылку, стопку музыкальных журналов, пластырь с мультяшными мордами на локте у Гордона и конфетный браслет на запястье. В целом вопросов у него довольно много, но Саймон посылает ему суровый взгляд через плечо. — Что за кава и где она от тебя пряталась? — комментирует Майк. — Ну, кава. Злая кислая сестра шампанского. Майк тянется за бутылкой, глотает прямо из горла и ставит обратно с вердиктом: — Гадость. Трой одобрительно кивает. — Да. Мне тоже не нравится.∞ ∞ ∞
— Задолбался кошмары смотреть, — объясняет Трой. — Больше устал, чем отдохнул. — Про гитару? — смеется Майк. — С чего ты взял, что про гитару? Тебе тоже снятся? — Мне кошмары не снятся. Что она тебе сделала? Распилить тебя пыталась? Гордон опускает кружку на стойку рядом с кофейником, переходит к объяснению: — Знаешь, вот эту игру с ниточками, когда на пальцы наматываешь, как паутину между рук? Вот я так в струнах запутался. Они там разные были, тонкие — самые вредные, впиваются в пальцы, чем больше пытаешься выпутаться, тем глубже режут кожу. Я пытался выпутаться из этого клубка, и кровь капала вниз, на пол, на кроссовки, а я такой «блядь, только не на шнурки, их потом хрен отстираешь». Потом я решил, что сумею выпутаться, если стану главной струной. — Главная — это какая? — Ну сверху, которая с кулак толщиной. Снизу вон те тонкие и злые, типа, какой смысл с ними кусаться? — Не выпутался? — уточняет Майк. — Нет. Они же все главные — это был плохой план. Майк берет его за руки, разворачивает ладонями вверх. Два пальца перемотаны пластырем — реально гитара покусала. — Что? Любуешься на наше светлое будущее? — улыбается Трой. — Хм-хм. Никогда не видел такой рисунок. У тебя все линии прямые, — констатирует он. — А, это струны. Трой смеется на весь этаж, беззастенчиво лезет в плошку у Саймона под носом и сдувает на него облачко муки; Майк чихает, отмахивается, но про себя шутит, что вот сейчас-то он и полетит в Небыляндию, потому что Гордон как та феечка Динь-Динь телепается на крылышках, пока в него верят, и это их миссия — всей группы — дотелепать его хотя бы до конца тура. — Так, вот без этого, — строго вступает барабанщик. Саймон на кухне все равно, что на сцене: талантлив, стремителен и щедр. Засыпает свеженькую вафлю сахарной пудрой и корицей, как любит Майк, и торжественно передает ему в руки со второй чашкой кофе.∞ ∞ ∞
— Куда вы макулатуры столько набрали? — Майк листает увесистое издание, которое слишком долго наблюдал исключительно в электронном виде. Трой дочитывает статью, которая по большей части состоит из черно-белого фото Брэндона Флауэрса, вырывает страницу, сгибает под странными углами, проводя одному ему известные манипуляции. — Я думал найти в журнале фото Карет и сотворить с ним что-нибудь непотребное. — Например? — Майк наблюдает, как ловко и бережно в его руках расцветает бумажный тюльпан. — Еще не придумал. — А фото нашел? Его улыбка становится шире. — Нет. Трой разглядывает глянцевый цветок, довольный результатом, чмокает в лепесток и преподносит ему. Майк еще помнит, как годы подряд Трой наряжался на Хэллоуин фронтменом The Killers, а потом они выслушивали весь сетлист любимой группы в его исполнении, и еще немножко сверху. Последний Хэллоуин, однако, прошел незамеченным. Майк лениво скользит взглядом по ревью со знакомой обложкой от группы, которая пару лет подряд радовала его новыми песнями, но с новым альбомом что-то пошло не так, и он уверен, что 4 из 5 здесь стоит либо за хорошую сумму, либо по большой дружбе или вовсе из жалости. — Ты неправильно альбом слушаешь, — Гордон, разумеется, в курсе и давным давно изучил, что закинула пресса с обзорами и еще стопятьсот новинок в Дизере. — Он наглым пинком открывается, конечно, но там в середине есть песня, вот с нее начни. — Какая песня? — Такая маленькая хрупкая в серединке, которая прячется за тяжелым продакшеном и большими синглами. — Гордон разумеется изучил все досконально и готов читать лекцию, как Майк должен прослушивать любимые группы. — Я до середины не дослушал, — признается он. — Не дослушал, — повторяет Трой с явным порицанием в голосе. — Тебе сольник Флауэрса тоже не зашел, кроме пары песен. — Он все равно у меня в избранном. — Зачем слушать плохие альбомы, когда есть хорошие? — Ммм, как быстро вы, англичане, бросаете под ноги то, что еще вчера нежно прижимали к сердечку, — бурчит он недовольно. — Это все те же твои любимки, Микки. Дай им шанс высказаться. ∞ ∞ ∞ — Это выйдет мне боком, — поясняет Трой с набитым ртом, трепетно жуя вафлю, и щедро запивает кислятиной. — Правым боком и левым боком тоже. — Все только обещаешь, — качает головой Саймон. — С твоим шилом в жопе ничего на боках подолгу не задерживается. — Микки, скажи ему, — обращается он за помощью. — Что сказать? — Что это выйдет мне боком, и я не вмещусь в ту мелкую узенькую колоночку, куда нас пытаются запихнуть в журналах. — И что? Мы на мелкие колоночки не претендуем, надо сразу на разворот, — предлагает он. — Это довольно много вафель, — подмечает Трой, отряхивая руки. — Это очень много всяких слов, каждое из которых надо взвешивать и еще больше надежд, что я этого делать не буду. — Ты не хочешь на разворот? — Я хочу в твой плейлист, Саймон. Но он еще уже той колоночки, и чтобы туда втиснуться, надо быть Брайаном Молко. — Ты хочешь быть Брайаном Молко? — невозмутимо уточняет барабанщик. — Ну, Сай. Если я буду Брайаном Молко, то кто тогда будет Троем Гордоном?∞ ∞ ∞
— Конечно, помню, — отзывается Саймон. — Удобно, когда годовщина знакомства выпадает на Рождество. — Хитрец, — смеется Майк. — Это вы уже два года знакомы? С ума сойти. — С ума сойти, — Трой вцепляется объятиями в руку барабанщика. — Два года этот красавец-мужчина не принадлежит мне целиком и полностью. Он отмахивается сквозь полуулыбку, но не спорит, и Майк начинает понимать, почему Саймон столь философски принимает факт, что если Гордону необходимо выжрать в одно рыльце бутылку шипучей алкогольной шняги, то так тому и быть. Сам он сетует, что помнит их первую с Картохой личную встречу, но откуда именно началось знакомство, найти не может. — Конечно, не можешь. Это было в твиттере, — отзывается Трой. — Цитирую: «По-дурацки все как-то. Не играю. Руку сломал об одного придурка.» — Окей, — выпрямляется Майк, замирая сердцем. — И что? — Потом там много диванных критиков набежало. А она написала «Хреново. Сочувствую.» И смайл еще такой грустненький. Потом мы помирились, и ты этот твит потер. — А ты откуда помнишь? Он пожимает плечом, перелистывает и возвращается к чтению статьи. — Я, наверное, все же принесу извинения, — сдается Трой пару страниц спустя. — Панини? — Каретам. Хер пойми, что они там и как болеют, никто же никогда не говорит по-настоящему. Он, может, там сидит без голоса, а тут еще я со своими подъебами, — он подпирает рукой пылающую щеку, хмурится в буквы перед собой. — По-дурацки все как-то.∞ ∞ ∞
— Все равно не нравится, — морщит нос Гордон. — Ну не пей, — здраво предлагает Майк, хотя не пить тут в общем уже нечего, в одиночку Трой справился отлично, и дай бог, успеет проспаться к паспортному контролю. — Сиду нравится, — вздыхает, он разглядывая остатки в своей кружке. — Угу, — терпеливо мычит Майк, затаив дыхание. — Сиду. — А я сказал, что она похожа на мою бывшую, и ничего хорошего, кроме пузырьков там нет, но, пузырьки, знаешь, выдыхаются со временем. — Угу. — А Сид сказал, что расставания — это хреново, но на самом деле не знает, по кому скучает больше: по жене своей, или по каве. — Ага, — кивает Майк, отмечая, что репортаж подбирается увлекательнее любой из статеек в перелистанных журналах. — Я думаю, сколько еще надо выпить, чтобы наверняка, потому что я сейчас где-то всего наполовину кава, но наполовину все еще «Горди такой медвежонок и все время обнимается», так что… Он допивает залпом, вздыхает и перекрещивает руки крепко-накрепко под ребрами. Майк думает, что может его замутило наконец от всего этого кислого и сладкого, но вспоминает потом, что вот туда же он тянется ладонью, когда поет, смеется и слушает трэки, которые нравятся, потому что где-то между сердцем и желудком, на перекрестке с Саймонской стряпней и песнями Брэндона Флауэрса у Гордона расположено «счастливое место». И Майк понимает, что дело — дрянь. — Ну… — начинает было он, но окончательно теряет красноречие. — Это грустно. — Не грустно, это здраво, это все правильно. — не соглашается Трой. — Какой смысл скучать по чему-то невозможному? Я же понимаю, что у Сида своя жизнь, и я в нее не вписываюсь. Да и он в мою тоже. — Он крепче сжимает руки, утопая в кружке преданным взглядом, и выглядит совершенно потерянным и поплывшим. — Но все равно иногда хочется быть кавой. — Не, не получится, — отговаривает Майк. — Ты же сам сказал, что кава кислая и злая. — Эй, Микки, такой прекрасный Микки, — напевает он под нос и снова вздыхает меланхолично, как будто ветерком прохладным дунуло. — Дай мне время. Впервые за годы Майк вникает в текст этой идиотской попсовой песни, которая его достала, но ничего обидного там не находит.∞ ∞ ∞
К утру Майк пакует чемодан со смутным чувством вины, что возможно после феста впервые в жизни будет возвращаться в родной город с превеликим удовольствием. Но годы назад из родительского дома он уходит резко и грубо, потому что «меня достало и я не хочу», как оказалось, недостаточно веский аргумент, чтобы бросать учебу, а Майк после тура вообще не мыслит, как можно заниматься чем-то другим, кроме музыки. По факту у него полный чемодан вещей и проблески похмельного джетлага в голове. У него гитара перемотана скотчем в основании, а по всей Европе собрана старомодная коллекция монеток и разноцветных салфеток с номерами телефонов. У него хорошие отношения с родителями по умолчанию, но на него орут, будто он восьмилетний пацан, и точно так же совершенно по-детски он позволяет взять себя за руку и выдернуть из этого ада. Они идут очень быстро и не оборачиваясь, Майк исходится на маты не по делу, но совершенно искренне, потому что «охуенно не иметь дома в родном городе». Гордон останавливается, берет его в охапку и притягивает к себе. Майк дергается сначала, но потом тупо утыкается носом куда-то в ребра между полами расстегнутой парки. — Есть у тебя дом, — заверяет Гордон, пока тот считывает лбом его сердечные ритмы. — Выдыхай, Микки. Он делает глубокий вдох, а выход получается мокрый сквозь ресницы. Какое-то время он существует отдельно от всего мира под покровом парки и в первый раз в жизни не против, что Гордон повсюду, слишком часто и слишком близко. По крайней мере — это единственный кусок стабильности, что у него есть. Он скучает по той парке на самом деле и жалеет, что она осталась утешать какую-то безымянную медную девчушку на пьедестале в холодной скандинавской столице. Майк вспоминает, что есть еще и такие песни — которые по-настоящему слышишь только в моменты кризиса. Но почему-то именно они в итоге становятся самыми любимыми. День 5. В Гонконг они вываливаются буквально из самолета в самую гущу событий, из снежного кома в летнее пекло, хотя прогноз обещал не больше 25. Сквозь остатки самолетного сна доносится волнующая симфония из незнакомой речи и живой музыки; воздух пропитан манящим ароматом еды, которую он еще не пробовал, но уже заинтригован и полон предвкушения. В целом Гонконг выглядит так, будто дискотечный шар засеяли баобабами, а проросло все единым гибридом и стремится теперь то зелеными холмами, то зеркальными стволами до самого солнца. Жару Майк по прежнему ненавидит, но в принципе, готов пересмотреть свое мнение про любовь с первого взгляда. Том все еще клюет носом после перелета, а Саймон доблестно перехватывает его сумку и возвышается среди их помятой кучки образцом трезвости, бодрости и здравомыслия с никотиновым пластырем на шее. Он слышит краем уха, как Гордон по ходу интервью шутит подсевшим голосом, что больше всего его впечатлили местные штрафы за курение, и что теперь самая высокая точка в Гонконге — его уровень стресса; но улыбается вполне искренне, пританцовывает под все подряд и откровенно наслаждается погодой. Они весь день торчат на свежем воздухе, к вечеру он чувствует, как пощипывает нос, но лапша в хер пойми каком соусе зашла на твердую десяточку, и в целом Майку хорошо, может, более, чем следует. До выхода на сцену Трой сквозь смех пытается замазать блестками синеву под глазами себе, а заодно и Тому, в порыве какой-то шутки рисует лайнером отметку на кроссовке, что вот это нога — правая; а потом все еще стоя на коленях радостно сообщает им, что все они собрание амбициозных сумасбродов, что докатились до этого феста, а не сбежали до сих пор только, потому что от жары сдурели окончательно, с чем он их всех и поздравляет. — Добро пожаловать в «Клуб Деллюзионистов», — раскланивается Трой, вскакивая на ноги, и Майк думает, что вот название второго альбома и готово. — Лажать буду, — обещает Гордон под конец речи. — Все только обещаешь, — Майк закатывает глаза. — Ну хрен с тобой, лажай. Сдюжишь вообще? Он мотает головой и сознается: — Понятия не имею. Давай проверим.∞ ∞ ∞
— Мы сегодня не в лучшей форме и не всем составом, прошу простить, — сходу извиняется он в микрофон. — Но как сказал один мудрый человек: если мы сегодня пять из пяти, то что будем делать завтра? Так что… Поехали! Трой уверенным жестом перекидывает ремень гитары через шею, будто делает это каждый день. Толпа еще не знает, что играет он на уровне «побаловаться пару песен», но за гриф с котиками держится крепко. На нем футболка с алыми маками и лого группы на груди, мелкая, узенькая, край едва достает до ремня. Так и не оклемался до конца после болезни, застрял между похмельем и джетлагом, хрипит немножко; но расцелован местным солнышком в обе щечки, эффектный, подтянутый, длинноногий, а с гитарой наперевес — красив как боженька. Трой разворачивается вокруг своей оси, кивает Саймону и бесстрашно ударяет рукой по струнам. У Майка в памяти проносятся все эти маленькие хрупкие песни в альбомах, которые прячутся за тяжелым продакшеном и большими синглами. Майк не боится большого феста, и толпы чужой не боится. У Майка идиотский обоснованный страх, что когда-нибудь Гордон выйдет на сцену, его просветит прожектором насквозь, как рентгеном — и вот тогда все увидят, что он весь унизан шпильками и иголками, которые он — Майк Эллиот — планомерно втыкал в него годами.