SΛUDΛDƩ — r i t u a l
Серебряная луна застревает ровно посередине чёрного неба, по которому медленно плывут почти прозрачные пушистые облака. Взгляд неосторожно падает на спокойную гладь мрачной бездны глубокого озера, скользит по многочисленным муравьиным дорожкам вокруг. Изредка мелькают чёрные силуэты не спящих разведчиков в масках, которые даже ночью стоят на страже погружённого в полный мрак замка. Иногда можно увидеть тонкие огонёчки, похожие на диковинных светлячков, но они тут же пропадают, растворяясь блёклой струйкой дыма. Вдалеке кто-то жжёт костёр, а чёрные клубы дыма поднимаются вверх, прямо к умиротворённому небу. Задумчивый взор внезапно останавливается, заметив в окне шевеление. Чимин на миг пугается, а после шумно выдыхает, опустив плечи и осознав, что испугался собственного отражения. Беспокойное сердце ещё пару секунд больно стучит эхом в голове, пока он потирает слезящиеся глаза кулаками, свесив ноги с подоконника, и осматривает свою пустую, погружённую во мрак комнату. Ему кажется, будто кто-то находится здесь, в его спальне, в самом чёрном углу, и жадно смотрит на него из темноты. Чимин щурится, на мгновение задержав дыхание, закрывает глаза и прислушивается. Ничего. Это шум в коридоре. Мешает. Раздражённо выдохнув, Чимин слезает с подоконника, садится на скрипучий табурет перед большим зеркалом и с грохотом раскрывает один из ящиков тумбочки. На стол, прямо перед ним выпадает маленький розовый камень на чёрной верёвке, под который Чимин подкладывает грубую перчатку Чонгука. Юнги сказал, что это всё, что от него осталось. Отражение в зеркале привычно, ничего необычного и пугающего, но внутри отчётливо просыпается чувство, которое объяснить не получается уже на протяжении шестнадцати лет. То самое, которое его мать называла проказой, а отец — выдуманной от скуки дурью. Розовый кварц возвышается над перчаткой, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, и Чимин закрывает глаза, спокойно выдыхая и расслабляясь. Его рука мелко дрожит над столом, об рёбра так гулко стучится сердце, окаймлённое тревогой, погружённое в неясную дымку из предчувствий и сомнений. Тут же ушей настигает дикий глухой хохот из-за двери, который тут же прерывается строгим голосом матери, гремящим уже прямо внутри его головы: перестань придаваться греху, Пак Чимин, иначе снова придётся хорошенько отмыть тебя. — Замолчи, — шёпотом вторит он призрачному отчитывающему тону. Ты сумасшедший! — Хватит, — камень над перчаткой медленно кружится, ускоряясь с каждой секундой, но Чимин даже не шевелит рукой. Посмотри на других детей! Разве ты не хочешь быть таким же?! — Замолчи, — в сердцах шипит Чимин, когда перед закрытыми глазами начинают мелькать смазанные силуэты. Есть. Закройте! Заприте его здесь! Не кормите; злой дух должен голодать! Чимин испуганно дёргается от призрачного грохота захлопнувшейся двери. Наступает тишина, нарушаемая лишь цоканьем туфель матери по ту сторону. В тёмном мраке воспоминаний тонким шёпотом звучит голос брата, настолько родной и знакомый, что тело невольно связывает неподдельный страх. Чимин замирает с зажмуренными глазами, беспомощно приоткрыв губы и замерев, ведь во мраке мелькает до боли знакомая улыбка, которую в последний раз он видел давно, ещё в детстве. Смешок Чонгука заставляет вздрогнуть, а затем звучит немного писклявый детский голосок: я принёс тебе поесть. Вот она, знакомая рука с вечно разбитыми костяшками, которая бережно сжимает украденную порцию ужина. Вот она, та призрачная дрожь, которая била его в моменты отчаяния и бессилия. В те моменты, когда тяжёлая дверь снова и снова захлопывалась, а из-за неё гремел голос матери. Ни слова семье Чон. Выпороть вора! — Нет! Чимин, испуганно распахнув глаза, будто очнулся от глубокого сна, остервенело таращится на собственное отражение. Неожиданно пришедшее видение было столь реальным, будто бы из тёмного угла на него глядела сама мать, уже готовая ухватиться за розги. Бешеное сердцебиение сковывает грудь колючими оковами, а ком в горле заставляет закашляться.SΛUDΛDƩ — i n s t i n c t
Дверь спальни с грохотом ударяется о кирпичную стену, но дикий глухой смех и громкий говор вдалеке не стихают. Чимин яростно сжимает в кулаке камень, шлёпает босыми ногами по холодному каменному полу, пока сбегает по лестнице вниз, прямиком в столовую, откуда доносится громкая музыка, смех и голоса. В коридоре он натыкается на пару спящих пьяниц, брезгливо переступает через лужи пролитого вина, больше напоминающего кровь, останавливается в арке и внимательно окидывает взглядом происходящее. В нос ударяет терпкий запах жжёных трав, табака и алкоголя. Столовая, погружённая в полумрак и освещаемая лишь редкими факелами на стенах, погрязла в дыме от трубок и самокруток из клочков бумаги. Она содрогается от грохочущего хриплого смеха каждый раз, когда в призрачной дымке мелькает лукавая морда знакомого сотника. Чимин щурится, закрыв нос рукавом рубахи, жмётся к краю стенки, когда из прохода его буквально выталкивают, совсем не замечая. Мимо проходят две полуголые девицы и исчезают где-то в дыму — голова кружится от картинок. — Какой это раз?! — Пятый — не иначе! Компания разражается волной хохота, а один из силуэтов опускается на пол, прямо на колени. Чимин подходит ближе, стараясь не вдыхать пьянящий запах и сдерживаться, чтобы не закричать от злости и раздражения, мгновенно накрывших его с головой. Замерев в паре метров от мужчин, он видит, как та самая фигура на полу целует кого-то. Точнее, что-то. Чью-то грациозно изогнутую ладонь. Женские смешки смешиваются в непонятную какофонию, но всё внезапно становится на свои места, когда звучит до боли знакомый голос: — Раздавай. Чимин ловит взглядом кривую ухмылку Юнги, восседающего прямо на обеденном столе: новый Король запрокидывает голову, выливая в рот целый бокал вина, отчего по краям рта катятся кровавые капли, ползут по подбородку, тут же срываются на обнажённую грудь и рубаху. Одна из девушек облокачивается на столешницу, красиво выгибается, языком жадно слизывая вино с шеи правителя. Остальные же задорно гогочут, скрывая наглые взгляды за картами, девицы — завистливо вздыхают, надеясь оказаться поближе к Королю. Где-то в углу в небольшой барабан стучит незнакомый музыкант в окружении пьяных товарищей. Происходящее выглядит настолько абсурдно и отвратительно, что Чимину дико хочется закричать, остановив это всё. Его никто не послушает, но тогда хотя бы злость на брата перестанет больно стучать по вискам и заставлять скрипеть зубами, сильнее сжимая кулаки. Юнги разглядывает карточные масти, щуря раскосые глаза, довольно улыбается и смазано целует одну из девушек, припавшую к его груди; целует влажно, долго, даже не отдавая себе отчёт о том, что делает. Следом за жадным поцелуем тянется ещё одна, и получив своё, устраивается у его ног, ласково поглаживая цепкими пальчиками резинку брюк. Конюхи, сотник, повар и ещё пара солдат немногословно переглядываются, перебрасываясь картами, а Чимин ловит себя на мысли, что дрожит всем телом. — Хва...тит, — несмело давит он, и его никто не слышит. Как всегда. Передёрнув плечами и раздражённо вздохнув, Чимин вдруг чувствует на своём животе чужие тёплые руки. Игривые маленькие ладошки медленно скользят по брюкам, по рубахе, заползают под неё, медленно оглаживая бледную кожу, а затем нетерпеливо ныряют в штаны. Чимин в ужасе дёргается, ужаленный отвращением от прикосновений, грубо вцепляется в чужую руку и отпрыгивает в сторону, тут же запахнув рубашку до самого горла. Он чувствует, как в паху болезненно тянет от незнакомого чувства, и ошеломлённо глядит на опьяневшую девицу, которую пару раз видел в прачечной. — Уйди, — слышится вдруг знакомый хриплый голос. Прачка вздрагивает, уставившись на Короля, который даже не глядит в её сторону, но она уверена: слова обращены ей. — Нельзя трогать чужое. Слова неприятно режут по ушам. Девка послушно кивает, исчезнув в тёмной арке, а Чимин всё же поворачивается лицом к Юнги. Король уверенно кроет последней оставшейся картой ход соперника, тем самым оставляя того в проигрыше, лениво допивает вино и облизывается, оттолкнув от себя одну из раздетых догола наложниц. Его затуманенный взор медленно ползёт по дрожащему то ли от страха, то ли от злости Чимину, который по-прежнему молчит, не зная, что и сказать. — Выйдите. Компания непонимающе переглядывается, оживившись, и глазеет на своего правителя, вальяжно развалившегося на столе. — Как это... выйти? — Ты глухой? — первым поднимается Юнмён, ухватив за шкирку пьяного соседа. — Пошёл вон. Это приказ Короля. Столовая сотрясается от этих слов, а солдаты и остальные послушно удаляются, прихватив с собой ничего не соображающих одурманенных девиц. Юнги кажется, будто после его приказа прошла целая вечность — настолько медленно люди все тянутся из погружённого в хаос и беспорядок зала. А Чимину наоборот хотелось бы уйти самому. Он глядит на чёрный шлейф тонкого плаща последней девушки, скрывшейся в арке, и понимает, что теперь они остались одни. Юнги навесу наполняет свой бокал вином, протягивая брату. — Я не хочу. — А я не спрашивал, — и бутылка с грохотом летит на каменный пол, рассыпаясь кровавыми брызгами. Юнги даже бровью не ведёт, глаз не сводя с фигуры напротив. Он спрыгивает со стола, немного расплескав вино, стремительно сокращает расстояние между ними и насильно дёргает Чимина за руку, которой тот всё ещё держит расстёгнутую рубаху. У него получается насильно втиснуть бокал в протестующе сжатый кулак, отчего младший дёргается, назад отступая, но, как назло, упирается спиной в холодную стену. — Ты устроил пир на костях, — дрожащим голосом шепчет Чимин, не осмеливаясь пошевелить рукой с бокалом, которая горит от чужих прикосновений. Он находится настолько близко, что невольно становится не по себе. В нос ударяет терпкий запах алкоголя и табака, от которого Чимин задерживает дыхание, стараясь всё же вывернуться из цепкой хватки, а оголённую грудь холодит лёгкий ветерок. Юнги склоняет голову, криво дёргая уголком рта, и пристально рассматривает лицо напротив, затем ползёт взглядом вдоль шеи, чувствуя, как желание вцепиться в неё с головой накрывает неизбежно. Он требовательно дёргает сжатый кулак на себя, отчего Чимину остаётся только беспомощно разжать тот, явив взору маленький розовый камень. — Ты... — Юнги замирает, увидев знакомую вещь, — ты опять за старое? — Ты солгал, — он смотрит прямо в помрачневшие очи, ни на секунду не отрываясь: пытается найти в них хоть что-то знакомое и родное. — Ты солгал, Юнги. Чонгук жив, — от его шёпота у старшего по спине ползут мурашки, но он тут же уверенно распрямляет плечи, в ярости сверкнув глазами. — Ты солгал народу. Ты лжец. — Замолчи, — шипит тот, отставив бокал в сторону, и в рубашку крепко вцепляется. — Я собственными глазами видел, как его утащили, уж точно не для посиделок у костра. Это тебе не шутки. Как ты смеешь обвинять меня в таком? Как ты смеешь вообще так думать обо мне?! — Я тоже видел, — шепчет Чимин в ответ, трясущимися пальцами отчаянно держась за грубые руки брата. — Чонгук жив. Его никто не убивал. Он жив. Юнги, ты поступил неправильно, ты сделал ужасную вещь... — Закрой свой рот, чокнутый, — чужие пальцы больно хватают его за подбородок: Юнги насильно принуждает повернуться и столкнуться с ним взглядами. Приходится признаться самому себе: ему нравится чувствовать эту дрожь, видеть в глазах напротив вспыхнувшие страх и покорность; нравится вдыхать запах ужаса. — Твои бредни никогда не были правдой. Слышишь меня?! Ты просто не можешь смириться с этим. И скоро сойдёшь с ума окончательно. — Как ты? Юнги замирает. Скользя по его лицу столь отчаянно и вопрошающе, Чимин больше не говорит ни слова. Юнги же, опалённый гневом и обидой, рывком выхватывает из рук камень и откидывает прочь. Впечатав брата в стену, он, особо не церемонясь, снова швыряет того к столу, отчего Чимин испуганно всхлипывает прежде, чем почти что рухнуть наземь. Он еле стоит на ногах, держась за ушибленный бок, но в тот самый момент, когда Юнги порывисто настигает его, насильно прижав к столешнице, младшему приходится взять себя в руки и попытаться вырваться из цепких сильных рук. Король в агонии рычит, огрев в ответ грубой пощёчиной, а после так больно впивается руками в плечи, что Чимин не может поверить в происходящее. Горячее дыхание неосторожно обжигает оголённую шею и грудь, а в следующее мгновение он чувствует на коже незнакомое прежде ощущение. Касание губ. Юнги неловко касается мягкими губами бархатной кожи на впалом животе, медленно ведёт ими вдоль бледной груди и оставляет жадный поцелуй на острых ключицах, с упоением вдыхая родной аромат. Он дурманит, чарует, заставляет сходить с ума окончательно, и Юнги уже не может остановиться. Он чувствует, как младший дрожит в его руках, остолбенев, ощущает, как в любой момент готов припасть губами к чужим, истязать их в долгом поцелуе и пальцами перебирать светлые волосы, что мягче шёлка. Юнги давно свихнулся, это факт, но знает ли Чимин, что он и есть причина его сумасшествия? Напоследок вдохнув терпкий запах яблок, которые так сильно любит младший, Юнги равняется с его лицом, замечая нечеловеческий испуг. — Ты... сумасшедший, — Чимин пытается оттолкнуть его, грубо брыкнувшись. — Ты чокнутый! Пусти! Отпусти меня! — Юнги уверенно перехватывает его запястья. — Не двигайся, — гремит в ушах хриплый приказ, пока вокруг тонкой шеи сжимаются пальцы, и Юнги сильно сдавливает её, услышав в ответ глухой стон, от которого по спине проходятся мурашки. — Ты пьян, — молит Чимин, когда хватка ослабевает; полными ужаса глазами на брата глядит, когда Юнги снова склоняется над ним и томно выдыхает. — Уже давно. Юнги задерживает на чужом лице свой пристальный изучающий взгляд, но Чимин на это лишь недовольно фыркает и начинает брыкаться сильнее, намеренный выйти отсюда целым и невредимым. Король медленно приближается, заставив младшего в ужасе дёрнуться, когда его щеку, в опасной близости от нецелованных прежде губ, обжигает поцелуй. Юнги выжидает реакции пару секунд, но, получив в ответ слабый скулеж о помощи, всё-таки поднимается и рывком тянет Чимина на себя. Он ловко пинает его в бок, заставляя скорчиться от боли и упасть на колени, прямо на грязный пол. Запястья больно стягивает тонкая лента. — Юнги!.. — Чимин пытается развязать оковы, пока Король на мгновение исчезает. Беспомощно оглядываясь, он на коленях старается уползти как можно дальше от этого места, но в следующий миг сдавленно вскрикивает, когда старший грубо хватает его за волосы. Чимин чувствует себя мышью, которую поймали в ловушку. — Успокойся, Юнги-я... Считай до десяти. Как мы раньше это делали... вместе... — Заткнись! — внезапная болезненная пощёчина ранит больнее ножа, отчего Чимин не сдерживает слёз. — Я ненавижу тебя. Я так ненавижу тебя. С губ срывается шумный вздох, когда их взгляды сталкиваются: Юнги, печально улыбаясь, глядит на него сверху, больно сжимая подбородок, а Чимин, не сдержавшись и глухо заплакав, загнанным зверем смотрит на хищника, осознав сполна, что никакие они друг другу не братья, и детство их давно закончилось. Юнги, снова не услышав ничего в ответ, вскидывает руку вверх, и на миг действительно чудится, будто в его широкой ладони мелькает небольшой кривой нож, который вот-вот полоснёт прямо по шее. Но нет. К счастью или к сожалению, это далеко не оружие. — Знаешь, я был бы рад, если бы ты был моим, — Юнги замолкает на секунду, всматриваясь в испуганные глаза, однако Чимин снова молчит, словно язык проглотив, — шутом. Они ведь все немного чокнутые, да? Прямо как ты. Подрагивающие влажные от слёз губы вопросительно приоткрываются, когда по ним скользит красная паста, которой блудницы привыкли красить свои рты. Юнги рисует на чужом лице длинную уродливую улыбку почти от уха до уха, затем довольно смеётся, швырнув на стол помаду в поржавевшем футляре, и, грубо пнув растерянного и до дрожи запуганного брата, уходит прочь. Чимину же не остаётся ничего, кроме как бесшумно заплакать, подавив очередной болезненный вопль в своей груди.⚔ ⚔ ⚔
SΛUDΛDƩ – s v e t
В глухой тишине спальни слышится его сдавленный шёпот, неясно причитающий о чём-то: чёрный силуэт, стоящий на коленях посреди львиных шкур, склоняется ниже к полу, прижав к груди обе руки. Он жмурится, быстро шевеля губами, качает головой в такт собственным молитвам, а затем пристально вглядывается в величественный золотой портрет, сияющий в вечерних сумерках. На миг ему чудится, что на холсте мигают две точки, глядящих на него в ответ, но, пару раз моргнув и шумно сглотнув, Тэхён понимает, что всё-таки показалось. Это обычный портрет. Портрет его отца. В горле больно застревает комок слёз, неустанно рвущихся наружу, однако заплакать никак не получается. Ему кажется, что после этого обязательно должно стать легче, но уже на протяжении долгого времени сорваться и зарыдать не выходит. Тяжкое бремя, непосильным грузом повисшее на хрупких плечах, давит вниз, на самое дно мрачных мыслей, и рядом нет никого, кто мог бы подать руку, потянуть на себя и вытащить из чёрного омута призрачных воспоминаний, жестокой реальности и полного бессилия. Теперь точно никого. Тэхён устало потирает красные глаза, поднимается с ковра и не спеша выходит из спальни, тихо прикрыв за собой дверь. Старые тапки громко стучат по мрамору, пока Король сбегает по лестнице вниз и быстро преодолевает длинный коридор, ведущий в другое крыло огромного замка. Он идёт вперёд, не обращая ни малейшего внимания на кланяющихся служанок, придворных, что направляются в свои покои для сна. Проскользнув в больничное крыло и наткнувшись на ахающих от удивления медсестёр, Тэхён находит то, что искал — своего советника. — Ваше Величество, — Чанёль прикладывает руку к груди, учтиво поклонившись, а ворох медсестёр вокруг присаживается в реверансе. — Что вы здесь делаете в столь поздний час? — Не так уж и поздно. Время детское, — Тэхён старается улыбнуться. — Как обстановка? — он колеблется, не зная, как подойти к разговору. — Привезли новых раненых, — медсестра нервно поправляет белый платок, обёрнутый вокруг головы и шеи. — Лекарств пока хватает, но нужно... ещё. — Будет ещё, — Тэхён деловито кивает Чанёлю, чтобы тот разобрался с ситуацией. Медсёстры и советник позволяют Королю пройтись по больничному крылу. Тэхён останавливается напротив одной из кроватей, садится на край и уверенно трясёт за ногу спящего парня. — Брось! Ещё рано спать. — Как будто здесь есть, чем заняться кроме этого, — недовольно ворчит в подушку Бэкхён. Он садится на постели, потянувшись, но тут же морщится от кольнувшей бок боли. — Была бы моя воля — сбежал. — Видимо, не очень хочешь, — с губ слетает слабый смешок, на что Бэкхён недовольно фыркает, стараясь незаметно сжать поверх рубашки почти зажившую рану, чтобы не ныла. — Болит? — Нет. — Не ври. — Тогда не задавай глупых вопросов, — раздражается мальчишка. — Долго ещё меня в этом... подвале держать будешь? — Ничего себе подвал. Ты посмотри, какие красивые дамы ухаживают за тобой! — Тэхён искренне смеётся, но Бэкхён его веселья не разделяет. — Хватит злиться. Вылечишься до конца, и тогда будешь свободен. Как птица. — Можно будет уйти? — спрашивает он, слегка недоверчиво глядя Королю в глаза, а у того сердце сжимается. Как это уйти? Куда? Тэхён хмурится, не зная, что и ответить, пока внутри что-то больно закололо: наверное, обида постучалась в сердце, намереваясь поселиться там. В последнее время Бэкхён являлся для него примером, стимулом двигаться дальше и не падать духом даже тогда, когда в очередной раз летишь в грязь лицом. А теперь что? Разве ему не понравилось в замке? Разве ему не понравилось дружить с ним? — Если ты захочешь, можешь уйти. Но здесь тебе всегда будут рады. Бэкхён, заметив мазнувшее по чужому лицу сомнение, хочет добавить про оставшуюся семью, про сестру, которая очень хочет домой, но его прерывают: отогнув белую тюль, в палату заходит худощавый врач. Он мешкается, держа в руках исписанный чернилами свиток и две склянки с лекарствами, нервно кланяется Королю и подходит совсем близко, чтобы перебинтовать и обработать рану. — Почему так долго заживает? — Бэкхён нетерпеливо заглядывает лекарю прямо в глаза, но тот не обращает на него никакого внимания, лишь бережно смачивает порез лекарством. — Айщ! — Тише, — чуть слышно шепчет врач, приложив чистую марлю к сочащейся сукровицей коже. — Глубоко порезал, — он хлопает крышкой на склянке, задумчиво пробежавшись взглядом по напряжённому лицу больного. — Ваше Величество, — Тэхён невольно дёргается, уставившись на него в ответ, — мне донесли, что среди пленников есть раненые. — Они на то и пленные, — он вопросительно поднимает бровь, окинув недоверчивым взором безмятежное лицо врача. — Зачем оказывать им помощь? — Они в первую очередь люди, — лекарь сожалеюще поджимает губы, боясь в ответ получить отказ. — Поймите, нет ничего... — Знаем мы твои сказки, — внезапно штора отъезжает в сторону снова, и в палату заходит Намджун вместе со своей правой рукой. Его высокие сапоги гремят особенно громко для такого места, а холодный взгляд заставляет сердца сжаться в ожидании плохих вестей. — Ваше Величество, — кланяется. — Объяснись, — Тэхён сцепляет руки в замок за спиной, переводя пристальный взор с главнокомандующего армии на врача. Виснет немая пауза: Бэкхён молча наблюдает за происходящим, а лекарь машинально поднимается со скрипучей койки, с вызовом взглянув на военных. Намджун долго и внимательно смотрит ему в глаза, ища хоть каплю сожаления и раскаяния за содеянное, но видит лишь полное безразличие к происходящему. — Этот человек не знает ничего о понятии «защищать», — главнокомандующий переводит взгляд на Короля. — На поле боя он оказывал помощь раненым из армии Праосвена. Это ли не предательство? А предательство, как известно, хуже войны. — Нельзя назвать спасение жизней предательством, — вырывается из врача прежде, чем Тэхён позволяет ему заговорить. — Вы, несомненно, правы, — он кивает, терпеливо поджав свои аккуратные губы. — Предательство хуже войны. Но знаете, что хуже всего? Эгоизм. — Довольно, — говорит Тэхён негромко, но так, чтобы все его услышали. — Мы обсудим это позже, — кивает лекарю, и тот возвращается к своим обязанностям. — Намджун, по какому вопросу ты здесь так поздно? В чём дело? — Мне сообщили, что вы здесь. У меня есть хорошая новость: нам удалось отбить атаку с севера. Теперь праосвенцы точно не сунутся туда, по крайней мере, в ближайшее время. — Замечательно, — Король довольно кивает. — Укрепите север и при любой попытке проникнуть на нашу территорию наносите ответные удары. Мы не будем церемониться с ними. Куда направляешься сейчас? — обращается он к Намджуну, стараясь вести себя буднично, пускай общение с военными всё ещё даётся ему с трудом. — К пленным, Ваше Величество. — Так поздно? — удивлённо вскинув брови, спрашивает Король. Ответом служит молчаливый кивок. — Значит, идёшь на допрос? Я пойду с тобой. — Что? — Намджун не в силах сдержать удивление. — В этом нет никакой необходимости, Ваше Величество. Пленные ведут себя спокойно, и с ними вполне могут справиться мои подчинённые. — Я не сомневаюсь в тебе, Намджун, поэтому не помешаю твоей работе, — Тэхён дёргает краем губ, скользнув мимолётным взглядом по врачу напоследок. — Сокджин, — лекарь тут же отзывается, — ты пойдёшь с нами. Мужчина ничего не отвечает, покорно кивнув головой и решив, что лучше промолчать. Намджун тоже не говорит ни слова, несмотря на дикое желание запротестовать и основательно обсудить нахождение Ким Сокджина в рядах армии Леодрафта. Главнокомандующий выходит из палаты, чтобы лишний раз не показывать раздражение и недовольство от происходящего, следом за ним бесшумно выскальзывает помощник, а после — Сокджин, чья тень тут же исчезает в коридоре. Тэхён, нервно одёрнув свою криво заправленную рубашку, тоже собирается выйти, но его прерывает несмелый голос друга: — Можно с тобой? — Бэкхён поспешно надевает белую рубаху на себя, вскакивая с кровати, и ответ ему, в целом, не нужен. Тэхён невольно отмечает, что они чем-то похожи сейчас: то ли деревенский мальчишка выглядит облагороженным, то ли Король слишком вымученным и потрёпанным. — Без глупостей только, — не обернувшись, просит Тэхён и отгибает штору, на миг остановившись. — А то вдруг удрать решишь. Бэкхён думает, что, наверное, послышалось, раз он так быстро согласился взять его с собой. Всё-таки, поход к пленным — ответственное дело, а не развлечение. Заметив мазнувшее по лицу главнокомандующего удивление, Король жестом показывает не обращать внимания, и все четверо медленно направляются прочь из больничного крыла. У входа в коридор их ждёт Сокджин, нервно сжимающий руками льняную сумку с лекарствами. Стук сапог, лёгкий шёпот помощника командира и неловкое молчание сопровождают их до тех пор, пока они не оказываются у крутой лестницы, ведущей в подземелье, прямиком к пленникам. Как только часовой открывает тяжёлые железные ворота, а затем скрипучую дверь, становится не по себе. В нос ударяет запах сырости, по ушам бьёт лязг цепей и криков праосвенцев, от которых даже Бекхён невольно вздрагивает. Намджун ступает первым, тихо и важно, сцепив руки за спиной и поглядывая на тюремные камеры, располагающиеся с обеих сторон от узкого прохода. Особой чистотой они не отличаются: с потолка капает вода, образуя грязные лужи на каменном полу. Некоторые пленники держатся за прутья, протягивая чёрные руки к вечерним визитерам, а Джин старается не смотреть на них, потупив взор в пол и крепче прижимая к себе сумку. Тэхён с любопытством поглядывает на измученных мужчин, чумазых женщин, скалящих зубы при одном только взгляде на людей Леодрафта. — А... это? — внезапно он останавливается у одной из камер, с застрявшим в глазах ужасом взглянув на валяющееся у самой решётки тело. — Айунг, — Намджун, остановившись и мельком взглянув на праосвенца, машет рукой. Часовой поспешно семенит, виновато рассматривая человека по ту сторону камеры. — Позаботься об этом. Тэхён, не сдвинувшись с места, шумно сглатывает и растерянно наблюдает за тем, как часовой пытается подобрать брякающий ключ, чтобы открыть ржавый замок. Он даже не чувствует, как немного грубо, но властно товарищ подталкивает его в бок — запинаясь, Король спешит следом за удаляющимися людьми. Намджун поворачивает за угол, о чём-то тихо беседуя с помощником, а Бэкхён и Джин немногословно переглядываются, изредка поглядывая в сторону стонущих пленников. Правитель замедляет шаг, любопытно рассматривая праосвенцев: чумазые, с чёрными волосами и глазами, они сидят в тюремных камерах подобно диким зверям, пытаются вырваться наружу, но ничего не могут сделать, ведь на территории империи Леодрафта эти люди — никто. Тэхён останавливается у одной камеры, услышав тихое девичье пение, вот только девушку не видно. Она сидит в тени. — Эй, — Король присаживается на корточки, аккуратно ухватившись за прутья. — Красиво поёшь, — детское любопытство берёт над ним верх, пока он старательно пытается разглядеть лицо девчонки. В ответ слышится лишь лязгание цепями и чей-то вымученный хриплый стон, совсем не похожий на женский. — Ты не одна? — Что тебе нужно? — из темноты на него смотрит девица со спутавшимися волосами; она обессилено пододвигается ближе, сдирая и без того пораненные коленки в кровь. Цепи на её руках лязгают, больно раня запястья, но она упёрто ползёт, мимолётно вытерев кровь с лица. — Ты... паж? — Да, — Тэхён кивает быстрее, чем осознаёт услышанное. — У меня есть к тебе дело, — Юна болезненно корчится от стреляющей боли в вывихнутом плече. — С чего ты взяла, что я буду помогать тебе? — Потому что, судя по всему, тебе тоже не сладко живётся здесь, — она хрипло смеётся, дёрнув краем разбитой губы, а в глазах её застревает напряжение и готовность в любой момент снова отползти в тень. Юна выглядит так, будто сошла с ума в четырех стенах тюремной клетки. — Там, — она кивает в угол, — лежит очень важный человек. Но он умрёт, если не получит помощь. — Замолчи, — слышится шипение из тёмного угла, отчего Король дёргается. — Нет, послушай, — повышает голос Юна. — Я не смогла спасти брата, но тебя обязана, — она неаккуратно ползёт на мужской голос, назад во тьму, и вытаскивает за плечи обессиленного парня. — Так что? — с вызовом глядит на Тэхёна, но тот её не слушает — не может оторвать взгляда от чужих чёрных глаз, смотрящих на него далеко не с испугом — с обжигающей ненавистью. — Поможешь? Он приоткрывает губы в немом ответе, глядя на то, как праосвенец пытается сесть, несмотря на ту боль, которую от каждого движения приносит раненная рука и синяки по всему телу. Чонгук упрямо садится, утирая подсохшую на подбородке кровь, шмыгает носом и возвращает тяжёлый взгляд на Тэхёна, смотря прямо перед собой с застрявшим в глазах напряжением. — Пошёл вон, — цедит он вдруг сквозь зубы, глядя пажу в непривычно светлые очи — голубых глаз он давно не видел. — Нам не нужны подачки от отродья этой гнилой земли. Убирайся, уродец! — рявкает Король Праосвена, предупреждающе лязгнув цепью, отчего Тэхён отскакивает в сторону. — Уйди прочь! Он теряет дар речи, скребя белыми ладошками по грязному кирпичному полу в попытках встать, но всё-таки медленно поднимается под животным взглядом Чонгука, отряхивается, гордо вскинув подбородок, и быстрым шагом уходит прочь. По всему телу бешено стучит пульс, болью стреляя в висках, а руки до сих пор нервно подрагивают от внезапной стычки с праосвенцем лицом к лицу. Дождавшись, пока останется наедине с часовым, Тэхён бесшумно подходит ближе, преграждая ему путь. — В восьмой камере сидят двое, так? — спрашивает он, получая в ответ кивок. — Юноша сильно ранен. Я не хочу, чтобы ещё кто-нибудь умер в этом замке, поэтому переведите его в отдельную камеру и позаботьтесь о медицинской помощи. Держите его под стражей. Просить дважды не стоит, это ведь приказ Короля. Когда часовой исчезает в одном из коридоров подземелья, Тэхён, сцепив руки в замок и осмотревшись по сторонам, следом скрывается за очередным поворотом.