hurts — rolling stone
С каждым днём обстановка на границах накалялась всё сильнее, и виной этому были мелкие набеги со стороны Праосвена. Отец всегда говорил Тэхёну, что такие проказы принесут гораздо больше неприятностей и бед, нежели великая кровопролитная бойня. Шпионы не возвращались живыми — разве что их испуганные белые лошади месили копытами снег в попытках сбежать от кровожадных врагов с другого берега могучей реки. Недели тянулись одна за другой подобно мучительной пытке, потому что Король абсолютно не понимал, что следует делать сейчас. Единственное, чем он продолжал заниматься, так это собирать по кусочкам нового себя. Атака успешно отражалась, поэтому жители близлежащих поселений старались смириться с трелью горна и не разбегаться куда глаза глядят, стоило заслышать этот грохочущий звук. В один из очередных серых дней единственному гонцу удалось добраться до Львиной Империи, пусть и еле живым, окруженным стражниками и бесконечно повторяющим одно единственное слово: новый. Когда Тэхён прибыл в больничное крыло, воин был смертельно напуган, почти не замечал окружающих, лихорадочно выискивая призрачные, видимые только ему силуэты. Врачу оставалось лишь протирать горячий от лихорадки лоб, кивать в такт тихому бреду, срывающемуся с сухих губ, и рассуждать о галлюцинациях. Король был растерян, потому что больше новостей от шпионов не было. Как и их самих. Рассекая воздух бледными кулаками, перетянутыми кожаными ремешками, Тэхён уверенно выбивает весь дух из соломенного чучела. Жадно пыхтя, он ругается сквозь зубы, в голове представляя образ правителя другой Империи: ему не известно, как тот выглядит, но он уверен, что этот человек — самая последняя гнусная тварь из ныне живущих. Ненависть, клокоча обжигающим пламенем внутри, расцветает ядом в его синих глазах, когда соломенный силуэт теряет голову: паж тут же подбегает к нему и поправляет грушу для битья. Король вытирает пот со лба, переводя дух, а затем снова принимается колошматить чучело, потонув в собственных мыслях. — Он изменился, — задумчиво произносит советник, замерев с серебряным клинком в руках. Чанёль про себя отмечает заострившиеся черты когда-то детского лица и тут же поворачивается к встрепенувшемуся Бэкхёну. — Ты не согласен? — Ты... — начинает он, но тут же осекается, про себя раздражаясь от просьбы друга уважительно относиться к советнику, взявшему мальчишку под своё наставническое крыло, — вы про то, что теперь он не ноет от толчка в плечо? — Я бы сказал иначе, но, наверное, да. Это то, что я имел в виду, — Чанёль возвращается к чистке клинков, опустив затуманенный тяжёлыми мыслями взгляд. Бледные пальцы легко орудуют со сталью в глухой тишине, пока двое занимаются оружием, а их Король — так упрямо пытается подавить в себе прошлого Тэхёна, совсем юного мальчишку, что просыпается посреди ночи, задыхаясь от слёз. — Ты останешься с ним? Вопрос возникает сам по себе: вот так, неожиданно для них обоих, сурового на первый взгляд советника и обычного мальчишки с деревенским акцентом и замашками первоклассного воина. Он не смотрит на Бэкхёна, молча натирая лезвие, лишь прислушивается к размеренным ударам, пусть и не сильным, но настолько ненавистным, что хочется отвернуться прочь. — Я? — переспрашивает мальчишка, на пару мгновений оторвавшись клинка. Чанёль не удостаивает его ответом, ведь Бэкхён и так всё понял. — Зачем спрашиваете? — Не уходи от вопроса, — Чанёль уверенно откладывает тряпку в сторону, омывая руки холодной водой из жестяного таза. — И не строй из себя дурака: ты сам прекрасно понимаешь, что Тэхён привязался к тебе... — Сочувствую ему, — совсем невежливо перебивает мальчишка, криво усмехнувшись. — Не паясничай. Когда-нибудь ты научишься манерам, Бён. — Чёрта с два, — скользнув тряпкой по скрипящему от чистоты лезвию, он шмыгает чумазым носом. — Вы спрашивали, буду ли я приглядывать за Тэхёном, так? Разве я похож на няньку? Если бы не он, меня бы здесь вообще не было и деревня моя была бы цела. Слова колючими стрелами слетают с языка прежде, чем Бэкхён успевает успокоить того прежнего парня, который люто ненавидел наследника королевского престола и всеми фибрами души желал прирезать того ночью, прямо среди диковинных шкур и драгоценностей. Ему тоже нелегко, когда внутри сражаются две личности: одна хочет грудью стоять за Леодрафт плечом к плечу с Королём, подпустившим к себе так близко, а единственным желанием другой является скорейший побег из золотой клетки. — В таком случае, лучше плюнь ему в глаза, нежели в душу за спиной. Играться с ним в лучших друзей, а после строить планы побега... Двуличие — грех. Тебе известно об этом? — Ага, — Бэкхён кивает, поднявшись на ноги. — Только не мне о нём говорить. Чанёль на несколько секунд замирает, пока мальчишка непозволительно одаривает его взглядом сверху вниз. Не дожидаясь ответа, Бэкхён поспешно уходит. Как бы ни хотелось признавать, насильно удержать никого нельзя: мальчишка не какая-то дикая птичка с пёстрыми крыльями, игрушка для Тэхёна, а человек, который имеет право на свободу. Даже если это не устраивает Короля его Империи.⚔ ⚔ ⚔
На заснеженные земли давно опустился декабрь — месяц первого настоящего холода, коротких стычек между двумя королевствами и бордовых брызг, каждый день рассыпающихся по хрустящему снегу. Тэхён любил зиму с детства, потому что именно в это время года можно почувствовать себя счастливым ребёнком: прокатиться на санях, устроить красочную ярмарку для торговцев со всего Леодрафта и танцевать на роскошных балах, которые отец всегда устраивал холодными зимними вечерами. Так было раньше, ровно до тех пор, пока Империя Праосвен не решила заглянуть на этот маскарад. Сейчас день за днём Тэхёну всё больше и больше хотелось совершить скачок во времени, оказаться в беззаботном детстве, а не учиться драться на шпагах, ножах и получать бесконечные новости о молчащих пленных. Главнокомандующий армии самостоятельно взялся за упёртых праосвенцев, желая поскорее выпытать правду, что им нужно от Леодрафта, а заодно узнать информацию о количестве армии и военной мощи. Намджун давно бы занялся чёрными воинами, выбивая кулаками правду и важные вести, но Тэхён строго-настрого запретил это делать: смертей от ранений и так было более чем предостаточно. Обстановка в подземелье накалялась каждый второй день недели, ровно в то время, когда суровый главнокомандующий спускался туда, угрожающе постукивая тонким прутиком по чугунным решёткам тюремных камер. В качестве протеста пленники отказывались есть, причём все разом: было такое чувство, будто они общаются с помощью мыслей. Аккуратно нажимая на перо, Тэхён старательно выводит иностранные буквы, составляя из них слова, целые предложения. Угольные чернила линиями оседают на бумаге, падая неосторожными каплями в конце каждой фразы. — Внимательнее, Ваше Величество, — Чанёль задумчиво поправляет круглые очки на носу, пододвигая чернильницу ближе к нему. — Вот здесь будет «Sē wudu is ēāstlanʒ*», — поучительно ведёт длинным пальцем вдоль строчки, которую только что написал Ким. — И здесь не «ʒedōn*». Правильно будет «ʒefērdon*», — Тэхён терпеливо выдыхает, вновь окуная перо в чернила и принимаясь заново записывать предложение. — О чём вы думаете? Король не отрывается от бумаги, старательно выводя буквы и делая вид, что действительно увлечён изучением иностранного языка. — О языке, конечно. — Меня можете не обманывать. Я слишком давно вас знаю, — советник криво дёргает краем губ, снимая очки. — Что вас тревожит? Тэхён не отвечает, напряжённо сводя тёмные брови к переносице, продолжает водить пером по бумаге: он совершает глупейшие ошибки, но не обращает на них никакого внимания. Голова наполнена мыслями, сбивающими с толку и крайне раздражающими сейчас: нужно сосредоточиться на грамоте, а никак не на пленниках, потому что за ними есть кому присматривать; никак не о деревенском мальчишке, дикой птице в золотой клетке, которую Король всё-таки решил отпустить восвояси. — Как думаешь, почему он решил уйти? — допустив очередную ошибку, Тэхён брезгливо откидывает перо в сторону, отчего на белой столешнице расцветают чернильные цветки. — Потому что замок — не его дом, — Чанёль бережно закрывает чернильницу, убирая её в стол, и комкает бумагу, исписанную кривым текстом. — Он никогда прежде не жил в таком месте. К тому же, обычная деревенская жизнь ему больше по душе, ведь Бэкхён вырос на окраине. Смогли бы вы, Ваше Величество, остаться жить там при случае? — Нет, — отвечает Тэхён, устало зарывшись пальцами в светлые отросшие волосы. — У меня никогда не было друга, Чанёль, ты знаешь об этом, — неожиданно вырывается из него. — Никогда. Всю жизнь я вился щенком вокруг отца, потому что все эти напыщенные виконты быстро надоедают. А сейчас... сейчас мне даже не с кем поговорить. В груди снова начинает свербить до боли знакомое чувство, острыми зубами разгрызающее его изнутри, а руки нервно подрагивают, беспомощно хватаясь за рукав пиджака. Сейчас нельзя срываться, но Тэхён осознаёт, что если будет углубляться в свои мысли — точно полетит вниз с огромной скалы самообладания, на которую до этого момента так усердно взбирался. — Понимаю вас, — Чанёль снисходительно кивает, заполняя белый шум в голове своим успокаивающим голосом. — Я забыл, что такое дружба, когда мне исполнилось пятнадцать. Когда я попал к вашему отцу, — Тэхён поднимает на него большие синие глаза, прислушиваясь. — Меня тренировали каждый день, чтобы я смог поскорее стать главным помощником бывшего советника. Времени на дружбу совсем не было. — Но... до этого же ты был не один? — Конечно. Я жил на левом берегу озера Леодрафт, в небольшой деревне вместе со своей семьёй. У меня три брата, так что в любом случае общения у меня было предостаточно, — Король впервые видит, как в обычно пустых глазах советника мелькают искры. Он слегка дёргает краем губ, улыбаясь. — К тому же, мы жили в одном доме с другой семьёй, а у них было много детей. У нас была одна большая семья. — Ты никогда не рассказывал мне о братьях. — Вы никогда не спрашивали. — Расскажешь? — Тэхён неуверенно улыбается. На какое-то мгновение он чувствует, как будто кто-то заботливо обнимает его, греет в своих тёплых объятиях, когда Чанёль улыбается ему в ответ. Сейчас он не выглядит суровым, холодным и отрешённым как обычно; в карих глазах не застревает привычное безразличие, губы не складываются в напряжённую полоску, а меж бровей не залегает сосредоточенная морщина. Он искренне благодарен, что советник позволяет себе эту слабость — быть настоящим рядом с ним. — Обязательно, — Чанёль кивает, на секунду переведя взгляд на слегка приоткрывшуюся дверь. — Но в другой раз, — он мгновенно становится серьёзнее и распрямляет спину, вглядываясь в темноту. Из чёрного коридора, погружённого в вечернюю тишину, в кабинет заходит бледная служанка. — В чём дело, Аи? — Ваше Величество, — она вежливо приседает в реверансе, — экипаж с деревенскими уезжает с минуты на минуту. — Благодарю, — Тэхён кивает, порывисто поднявшись с места и попутно одёрнув расшитый пиджак. — Пойдём, — обращается к Чанёлю, который, потушив свечу, тут же послушно следует за ним. Они оставляют эту маленькую беседу в кабинете за закрытой на ключ дверью и вспомнят о ней, наверное, когда останутся наедине. Тэхён идёт быстро, стуча каблуками туфель по мрамору, на ходу накидывает на плечи тёплую шубу и первым выходит из замка навстречу стройному ряду карет, окружённых факелами и охраной. Аи семенит справа, пряча замёрзшие ладошки подмышками, а Чанёль, запахнув длинный камзол, — слева. — Ваше Величество! — восклицает одна из женщин, благодарно улыбаясь Королю. — Спасибо вам за этот тёплый приём, — она всхлипывает, собираясь упасть на колени перед парнем, прямо на колючий снег, но Тэхён слегка грубо дёргает её за локоть, молча приказывая подняться. — Двери замка всегда открыты для вас, — он старается любезно улыбнуться, длинными пальцами придерживая спадающую с плеч тяжёлую шубу. Всего лишь на мгновение невозмутимый взгляд падает в сторону, туда, где сиротливо стоит Бэкхён, обнимающий сестру за плечи, чтобы та не замёрзла. — Ну, — тянет Король, оглядев экипаж, — в добрый путь. Отовсюду слышатся одобрительные благодарные возгласы, на что Тэхён, поджав губы, улыбается и отходит в сторону. Из карет высовываются румяные леодрафцы, чтобы в последний раз взглянуть на своего правителя так близко, а после первая повозка, следуя за белоснежной лошадью, медленно толкается с места. Серое небо темнеет с каждым мгновением, становясь фиолетово-чёрным, и на нём распускаются первые блестящие звёзды. Тэхён разворачивается, чтобы уйти, как вдруг за спиной раздаются поспешные скрипучие шажки. — Не уходи вот так, — требовательно окликает его Бэкхён. — Разве я не заслужил персональное прощание? — Разве я заслужил остаться один? — парирует Тэхён, развернувшись лицом к нему. — Это твой выбор. — Я не могу иначе, — Бэкхён нервно одёргивает тёплый жилет, подаренный самим Королём, и переходит на шёпот. — Ты знаешь, я буду скучать. Даже по замку и мистеру Всезнайке, — это он, конечно, о Чанёле. — Вообще-то, сегодня я должен был нести ужин этим крысам в подземелье, — хрипло смеётся, смахнув колючие слёзы, выступившие то ли от ветра, то ли от прощания. — Только не говори, что это заставляет тебя плакать. Тебе не идёт. — Ваше Величество, — он громко шмыгает носом, выпрямившись и небрежно вытерев лицо пятернёй, — если что, я... могу вернуться? — Если что, — улыбается Тэхён, — возвращайся. Позади раздаётся властный крик матери, а из кареты высовывается сестра, помахав ему тонкой ручкой. Бэкхён на мгновение останавливается, задержав взор на аккуратном лице друга, а после, благодарно кивнув, убегает прочь, скрипя пушистым снегом. Тэхён ещё долго стоит на улице, наблюдает, как последняя повозка отправляется в новое место жительства. От морозного ветра по щекам текут слёзы, а руки, застывшие на шубе, начинают коченеть, но позволить себе уйти он не может.⚔ ⚔ ⚔
Тэхён не особо понимает, что делает, когда, добравшись до своей комнаты и уже почти собравшись принимать вечернюю ванну, он вдруг решает спуститься в подземелье. Слова Бэкхёна о том, что сегодня он должен был кормить праосвенцев, ярким пятном отпечатались в его сознании, дразня и вынуждая вспомнить о девчонке, принявшей его за обычного пажа. Неужели он и вправду похож на него? Это слегка забавляет, ещё больше разжигает в юношеской голове интерес, и Тэхён отчасти принимает правила игры. Внутри клокочет любопытство, когда вместо своего привычного утончённого наряда он надевает старую робу с капюшоном, льняные брюки и потёртые тапки, найденные в недрах гардероба. Служанки молча смотрят ему вслед, не решаясь напомнить о горячей ванне, а Тэхён уверенно спускается вниз по мраморной лестнице и старается не смотреть по сторонам во избежании лишних разговоров. Пробежавшись по нескольким тёмным коридорам и в итоге оказавшись у входа в подземелье, он проникает внутрь, прежде оглядевшись вокруг, чтобы не поймать на себе чей-то любопытный взгляд. В нос тут же ударяет запах сырости, по ушам бьёт лязг цепей и редкие выкрики вперемешку с разговорами и стуком жестяных мисок с едой. Значит, ужин уже начался. — Эй, — прижавшись к грязной каменной стене и окончательно перепачкавшись, Тэхён жестом подзывает к себе пробегающего мимо пажа с двумя тарелками безвкусного ужина. Мальчишка оборачивается, озираясь по сторонам, а затем пугается ещё больше, когда узнаёт в нём правителя Леодрафта. — Иди сюда. — Ваше... Величество? — Тихо, — тот прикладывает палец к губам, всматриваясь в детское лицо, освещаемое одиноким факелом. — Ты идёшь кормить пленников? Отдай мне пайки и ключи, а сам поднимайся наверх и возвращайся к работе. — Отдать... вам? — заикается он. — За...чем? — Таков приказ, — Король почти беззвучно шепчет, но в голосе всё равно сквозят нотки стали и грубости. Пажу не остаётся ничего, кроме как послушно вручить ему тарелки. — Не заикайся о том, что видел меня, — просит Тэхён напоследок, и мальчишка испуганно отшатывается. — Ты же знаешь, что будет с непослушными детьми. Он мгновенно исчезает на чёрной лестнице, а Король также быстро спускается ещё ниже, туда, где начинаются тюремные камеры. Праосвенцы, сидящие в клетках подобно опасным диким зверям, воровато оглядываются на шум шагов, лязгают цепями и шипят, прогоняя очередного пажа прочь. Первой остановкой становится знакомая камера, в которой на сырых холодных кирпичах сидит одинокая девушка — та самая, попросившая его о помощи. Она поднимает на него свои чёрные глаза, стараясь в сумерках разглядеть, кто же к ней пожаловал. — Давно не виделись. — Ты запомнила меня? — Тэхён медленно опускается вниз, присев на одно колено и поставив обе тарелки на пол. — Тебя грех не запомнить, — она дёргает краем потрескавшихся губ, придвигаясь ближе и хватаясь за прутья. — Вы все здесь светленькие, но ты выделяешься. — Чем же? — Глаза у тебя голубые. Ярче, чем у других, — Юна чарующе улыбается, скребя длинными ногтями по решётке. — У нас такого нет. Мы все чёрные, — она пристально разглядывает благородное лицо правителя Леодрафта. Тэхён осторожно вставляет ключ в скважину и поворачивает, мельком оглянувшись по сторонам в поисках охранника — мало ли что может вытворить эта девица на цепи. Слегка приоткрыв створку, он опускает одну из тарелок перед Юной, мгновенно развернувшейся к нему лицом. Девушка ни на секунду не перестаёт буравить его взглядом, прижавшись к кирпичной стене, и ожидает. Только непонятно, ждёт она нападения со стороны пажа или же сама готовится атаковать. Тэхён опасливо дёргается назад, щёлкая замком, а девчонка начинает смеяться — так громко и искренне, что по его спине пробегаются мурашки. — Что смешного? — взглянув на неё с другой стороны, спрашивает он. — Строишь из себя смельчака, а на самом деле трусишь. Тэхёна пугает её смех, поэтому он спешит оставить незнакомку одну, быстрыми шагами пересекая тёмный коридор. Приходится игнорировать тянущиеся к нему израненные обессиленные руки и наспех спрятать оставшийся паёк за своей спиной, когда навстречу выходит один из охранников. Сначала тот замахивается, намереваясь по привычке залепить пажу хлёсткую пощёчину за то, что мешается под ногами, но после осекается, признав в нём своего Короля. Он тут же отшатывается, стукнув деревянной битой по стенке и уже собирается рассыпаться извинениями, но Тэхён жестом приказывает замолчать. — Где тот праосвенец из восьмой камеры? — cпрашивает он шёпотом, а охранник сам про себя думает, что Тэхён умудряется смотреть на него сверху вниз даже будучи на голову ниже. — Отвечай. — До конца, — заикаясь, показывает вдаль мрачного коридора, — потом направо и вниз по лестнице. Там одна-единственная камера — не ошибётесь. — Свободен, — Тэхён поспешно обходит его, продолжая прятать жестяную миску за спиной, и ускоряет шаг, перескакивая из стороны в сторону, когда особо прытким праосвенцам всё-таки удаётся схватить его за край робы. В кромешной темноте мелькает лишь один-единственный факел, рыжими искрами осыпаясь на каменный пол. Король осторожно толкает тяжёлую дверь, с опаской вглядываясь во мрак подземелья. Все свои силы Тэхён тратит на то, чтобы остановить непрекращаемую дрожь и успокоить разбушевавшееся от азарта сердце, которое сейчас отчаянно пытается пробиться сквозь грудь наружу. Он принюхивается, почувствовав терпкий запах лекарств, прислушивается к тишине и редким тяжёлым вздохам, как вдруг замирает, будто вкопанный. Из тюремной камеры на него смотрит Сокджин. — Ты принёс ужин? — лекарь в последний раз промакивает рану на жилистой руке праосвенца, бережно щёлкая крышкой бутылька с бурой жидкостью. Не узнал?.. Мужчина вглядывается во тьму, щуря глаза, а Тэхён выдыхает: не узнал. — Я почти закончил. В ответ он поспешно кивает, старательно скрывая лицо за капюшоном робы, пока врач возится с раненым. Праосвенец, которого Королю почти не видно из-за слишком большого расстояния и темноты, упрямо не реагирует на просьбы подвинуться, чтобы лучше перебинтовать руку, заживающую слишком долго. Секунды тянутся одна за другой, пока Тэхён послушно ждёт у двери, вслушиваясь в каждый вздох, каждый лязг звеньев цепей, которыми враг прикован к стене. Правитель поражается: насколько нужно быть смелым, чтобы оказаться по ту сторону решётки вместе с чужеземцем, пусть и обезоруженным, но по-прежнему опасным. Сокджин оставляет ключ в замке, закинув на плечо сумку с медицинскими принадлежностями, и слегка прикрывает решетчатую дверь камеры. — Попробуй заставить его поесть, — слегка усмехнувшись, он тут же прячет скромную улыбку за высоким воротом белой робы. Сокджин уходит, осторожно закрыв за собой тяжёлую дверь, а Тэхён мысленно ликует от того, что он не узнал его. Когда они остаются наедине, — Король Леодрафта и пленный праосвенец — первый не спешит бросаться навстречу неизвестности. Он делает пару несмелых шагов в сторону сгорбившегося Чонгука, который никак не реагирует на пришедшего в камеру слугу. Он только, не мигая, продолжает смотреть на танцующее пламя свечи, стоящей слишком далеко от него и не позволяющей дотянуться до яркого тёплого огонька. Тэхён медленно стягивает с головы капюшон и думает, что праосвенец осунулся, совсем побледнел и потерял былую форму, упрямо продолжая молчать и в качестве протеста опрокидывать тарелку за тарелкой. — Так и будешь пялиться? — неожиданно нарушает тишину глухим шипением Чонгук, отчего Тэхён чуть не падает на месте: колени предательски подгибаются, а желание оказаться по ту сторону решётки мгновенно лопается. — Не утруждайся. Можешь сожрать это сам. Тэхён пару раз моргает своими большими голубыми глазами, складывая кукольные губы буквой «о», потому что совсем не привык слышать подобное в свой адрес. Он недовольно ведёт носом, намереваясь запустить кашей прямо в праосвенца, скользящего безразличным взглядом по хрупкой фигуре перед собой. Ему дико хочется позвать охрану, чтобы те быстро проучили эту грязную шавку, но он всё-таки сдерживается: будет совсем неинтересно свернуть игру так скоро. Король делает пару шагов ближе, мельком взглянув на торчащий из скважины ключ. Чонгук следит за каждым его вздохом. — Мне приказано покормить тебя. — Мне плевать. Тэхён понимает, что найти контакт с пленником у него вряд ли получится, поэтому он поспешно приоткрывает створку, трепеща от одной мысли о том, что Чонгук в любой момент может напасть на него, и опускает миску на пол, как будто праосвенец — обычная непослушная дворняга, одна из тех, подкармливаемых конюхами. Чонгук наблюдает за ним из темноты, сузив волчьи глаза и скривив губы от отвращения к мальчишке-пажу. — Ешь, — приказывает Тэхён. Чонгук молчит, лязгнув цепью. Это начинает надоедать: кем себя возомнил этот убогий парнишка, подбитый и несчастный, который давно бы сдох от ранения без приказа Тэхёна? Он морщится, безвольно сжимая кулаки, продолжает буравить незнакомца пристальным выжидающим взглядом, но Чонгук непоколебим — он только глаза, полные безразличия, отводит в сторону и упирается затылком в холодную стену. Кадык пару раз дёргается, когда парень пытается проглотить неприятную сухость во рту: дико хочется пить, да и поесть бы, на самом деле, не мешало. Как назло в голове начинает мелькать горячий ужин, который он с радостью бы отведал сейчас, но нельзя. Настоящий праосвенец никогда не позволит себе такое. По крайней мере, точно не Чон Чонгук. — Я сказал, ешь, — снова настойчиво повторяет Тэхён, стараясь выглядеть серьёзным, однако на лице на миг появляется детское разочарование, когда игрушка не слушается. Чонгук молчит. А Тэхён срывается, позволяя клокочущей в груди злости вырваться наружу. Он не может контролировать себя, поддаётся порыву и на негнущихся ногах заходит в камеру, оставив дверь открытой — в крайнем случае, придётся громко кричать, чтобы охрана прибежала на помощь. Отстранённый взгляд Чонгука меняется в одно мгновение, потому что до этого момента ни один паж не настаивал так сильно. Он в два счёта напрягается, по инерции уперевшись спиной в стену, хотя понимает, что этот худощавый мальчишка вряд ли сможет хотя бы подуть в его сторону. Ослабшее за последние недели тело даёт о себе знать дрожащими кулаками и постоянно кружащейся головой. — Страшно? — вырывается из леодрафца, и он намеренно ступает ближе, заметив скользнувшую по лицу незнакомца тень напряжения. — Не смеши меня, сопляк. Тэхён самодовольно хмыкает, скользнув кончиком языка вдоль покусанных губ, и резко дёргает на себя лязгнувшую цепь; тянет рывком, отчего и без того ноющие запястья Чонгука начинает саднить ещё больше: разодранная кожа красными рубцами ползёт выше и выше по жилистым рукам. Король чувствует себя настоящим хозяином этой самой собаки, когда растерянный праосвенец от неожиданности падает на четвереньки, мигом вскинув голову. Он раскрывает рот, поражённый дерзостью пажа, который сильнее тянет цепь на себя, вынуждая позорно подползти ближе. Чонгук рычит, дёрнув руками: тело мгновенно пронзает острая боль, но ему удаётся сдвинуть Тэхёна с места. Глаза Королю слепит чёртова злость, заставляя сильнее сжимать кулаки, выпустив цепь из рук, тяжело дышать и постепенно терять рассудок. Приступ, давно не навещавший его, будучи в подземелье наедине с врагом, вряд ли закончится хорошо, но сейчас ему уже всё равно. Тэхён хватает жестянку, опускаясь на колени, и придвигается непозволительно близко к незнакомцу. Он чувствует себя так, будто попал в клетку к дикому льву, однако страх разом куда-то улетучивается. Ровно до того момента, когда Чонгук тянет цепь, чтобы оттолкнуть его от себя. — Дёрнешься ещё — позову охрану, и тебя изобьют так, что вряд ли сможешь снова дышать, — беззвучно шипит он в лицо праосвенцу, который самодовольно хмыкает. — Ты не смеешь трогать меня, — рычит тот в ответ, напрягшись для удара, но вдруг замирает, когда холодная аккуратная ладонь вдруг требовательно хватает его за руку, не позволяя кулаку сжаться. Если бы отец сейчас видел Тэхёна, он бы непременно выпорол того за подобные опасные выходки. Если бы отец сейчас видел Чонгука, он бы придушил его собственными руками за то, насколько низко пал его сын. — Это приказ моего Короля, — Тэхён продолжает игру в гляделки с праосвенцем, каждый взгляд которого будто оставляет дыру в его теле. — Твой Король мне не указ. Тэхён не обращает внимания на его слова, пристально всматриваясь в агатовую черноту в чужих надменных глазах. Он насильно впихивает ложку в безвольную руку, но Чонгук тут же упрямо роняет ту на пол. Не подав виду, Тэхён вновь поднимает столовый прибор, протерев краем робы, до боли сжимает ослабевшую ладонь и, зачерпнув каши, заставляет есть. Праосвенца забавляет эта глупая бесполезная игра, которая не приведёт ни к чему хорошему. Он откровенно насмехается над мальчишкой, специально роняя ложку раз за разом и пачкая пол едой, скалится, когда замечает вспыхнувшую на юношеском лице злость. Всё продолжается ровно до той секунды, пока Тэхён не выходит из себя окончательно: его трясущаяся от неконтролируемого раздражения рука грубо хватает Чонгука за шею и тянет на себя, насильно впихивая ложку с едой в чужой рот. Праосвенец давится, тряхнув закованными в цепи ослабшими ладонями, брыкается, но тонкие пальцы вдруг сильно давят на кадык, отчего он начинает задыхаться. На глаза моментально наворачиваются слёзы, дышать становится труднее и больнее, когда Тэхён снова толкает ему в глотку очередную порцию остывшего ужина. Чонгук жмурится, плюясь и дёргаясь, морщась от отвращения к самому себе. Он замахивается, намереваясь ударить леодрафца слабым замком из рук, но тут же встречается лицом к лицу с неожиданностью: хрупкий на первый взгляд юноша отвешивает ему хлёсткую пощёчину, которая мгновенно расцветает красным пятном на впалой щеке. Чонгук машинально дёргает головой, замерев на месте от непозволительной грубости; ещё ни один паж так не поступал с ним даже после самых диких выходок вроде плевка в лицо или прокушенной кожи на руке. Они оба молчат, уставившись друг на друга — Тэхён вдруг мгновенно остывает, осознав, что сделал, а Чонгук чувствует, как грудь тисками сдавливает жгучий гнев. — Я всего лишь просил тебя поесть, — шепчет Тэхён сожалеюще; внезапно его поражает дикий стыд. Он действительно осмелился это совершить? Должно быть, в нём много храбрости, слишком много для хрупкого тела, которое можно растоптать за пару приёмов. Чонгук округляет чёрные пристальные глаза, по-прежнему не говоря ни слова, и смотрит в синие напротив, будто светящиеся в сумраке подземелья. Проходит, наверное, целая вечность, пока они смотрят друг на друга подобно диким зверькам, впервые увидевшимся. Вдруг Тэхён звонко брякает ложкой о тарелку и собирается убежать, но праосвенец неожиданно хватает его за подбородок. Сжимает несильно и уйти не позволяет. Он долго смотрит на бледное лицо перед собой, цепляется за глубокие, полные растерянности глаза, следом — за аккуратные губы, а потом еле слышно шепчет: — Fæger*. Тэхён вопрошающе вскидывает бровь, припоминая слово из курса древнеанглийского языка, и искренне жалеет, что иногда позволял себе не слушать Чанёля. Грязные пальцы надавливают на подбородок, а Чонгук смотрит на него так, будто выбирает украшение на ярмарке, оценивающе склоняя голову набок. Тэхён чувствует себя картиной, которую пристально разглядывают, и не двигается, позволяя это делать. Он не понимает, почему не отталкивает чужеземца от себя; не понимает, почему позволяет ему разглядывать себя так близко, касаться своей кожи. Чонгук медленно ведёт ногтём по мраморной щеке, и Тэхён не выдерживает — срывается с места, грубо дёрнув цепь, которая снова режет запястья. Он задыхается от эмоций, дрожащими руками запирая клетку, а Чонгук криво усмехается напоследок. Тяжёлая дверь подземелья с грохотом захлопывается.⚔ ⚔ ⚔
hildur guðnadóttir — fólk fær andlit
Звонкие капли, разбивающиеся об острые камни, заставляют поёжиться от морозного холода, который пробирает до самых костей. Капли эти украшают фарфоровую кожу, целуют пухлые губы и опускаются бриллиантами на светлые волосы. Тяжёлая рука беспомощно срывается со скалы, окунаясь в кристально чистую ледяную воду, и Чимин распахивает глаза, жадно вдыхая свежий воздух и ёжась от колючего пронизывающего ветра, что так некстати ласкает мокрую кожу. Он садится, вытягивая красные от холода ладони, и принимается разглядывать свои безбожно дрожащие пальцы. Вымокшая насквозь рубашка неприятно липнет к телу, отчего становится ещё холоднее: ему кажется, будто каждый порыв ветра оставляет на коже глубокий саднящий рубец. Чимин долго сидит посреди острых камней, прямо у самой воды, наклоняется ближе, так, что ледяные барашки волн чуть не утаскивают его вниз. Скорость у реки Праосвен бешеная: стоит легко запустить пальцы в шипучие волны, как рука мгновенно дёргается в сторону. Чимин запрокидывает голову, смотря на небо и деревья: изумрудные ели устремляются ввысь настолько высоко, что голова начинает кружиться. Верхушки их будто подпирают сапфировые облака, украшенные глянцевыми звёздами, которых с каждой секундой становится всё больше и больше. Чимин от ветра щурится, когда смотрит вдаль, но кроме бесконечной глубокой реки и её широких волн ничего не видит. Вокруг всё молчит. Он гладит острые камни, пристально вглядываясь в исчерна-синие воды, которые так и манят окунуться в них с головой, увлекая за собой на расколотое дно. Чимин не помнит, как оказался здесь, но в этом месте ему нравится гораздо больше, чем в замке, несмотря на приближающуюся бурю. На небе кружат чёрные стаи птиц, улетающих прочь из этого места. Чимин поднимается с колен на дрожащих ногах, оборачивается вокруг своей оси, оглядываясь по сторонам, но никого вокруг нет — только быстрая река Праосвен и он сам. Волны мягко цепляют его за бледные босые ноги, а камни больно впиваются в кожу. — Эй, — еле слышно хрипит Чимин, однако ничего не происходит: голос пропал. — Эй! Снова ничего, кроме раскрытого в немом крике рта. Он ведёт растерянным взглядом по стройному ряду малахитовых елей, жадно вдыхая стойкий аромат хвои, делает пару шагов к лесу и тормозит, внезапно завидев очередную птицу, беспокойно кружащую в воздухе. Чимин бы не обратил на неё никакого внимания, если бы животное не приближалось к нему, взмахивая широкими крыльями. Птица пикирует вниз, совершая пару кругов, ему же остаётся только испуганно закрыться руками, согнувшись в три погибели и упав меж двух камней, чтобы она не смогла напасть на него. Чимин утыкается лицом в землю, накрыв голову ладонями, сворачивается клубком и прислушивается к прежнему шелесту волн, надеясь, что незваный гость улетел прочь. Он не знает, сколько времени проходит прежде, чем решается высунуться из своего укрытия. Боязливо прикрывая лицо руками, Чимин осторожно выглядывает и тут же сталкивается с внимательными глазами дикого зверя. Птица сидит в паре метров от него, примирительно сложив большие чёрно-бурые крылья, глядит на него в ответ, склонив голову на сторону. Она молчит, Чимин вторит ей. Они пялятся друг на друга какое-то время, пока он в голове перебирает все знакомые виды птиц, но не понимает, кто перед ним: то ли очень крупный ворон, то ли хищный беркут. Сердце сводит от страха: никогда не знаешь, что находится в этой маленькой перьевой голове. Вдруг нападёт? Именно поэтому Чимин дёргается назад, больно ударившись спиной об острый камень, когда животное осторожно вытягивает когтистую лапу и делает шаг навстречу. Птица тянет шею, заставляя его поёжиться от одного вида заострённого кривого клюва, кружащего в опасной близости от его лица. Чимин сталкивается с ней взглядами, и на миг кажется, будто где-то он уже видел эти чёрные глаза. В голове что-то щёлкает, отчего Чимин пугается самого себя: его подрагивающие пальцы тянутся к дикому животному вопреки мыслям, а оно не двигается с места, позволяя коснуться жёстких перьев. На миг время останавливается совсем. Птица неуклюже скачет ниже, взмахивает большими крыльями и прыгает ему на локоть, будто ждала этого момента целую вечность. Чимин всего на секунду пугается, но потом лишь выше поднимает руку. Она быстро вертит головой, послушно замерев, и по-прежнему молчит. Никогда доселе он не видел птиц настолько близко, тем более таких редких. Чимин старается вылезти из-за камней снова на берег, бережно держа локоть навесу, чтобы животное не испугалось и не улетело. Взобравшись повыше, он искренне улыбается, когда птица смотрит на него в ответ — готов поклясться, что в умных глазах видит благодарность. Но внезапно животное дёргается, резво вскинув голову и уставившись на лес. Перед ними только плотный ряд елей, напоминающий завесу, через которую сложно пробраться, и полная неизвестность, от которой колени предательски подгибаются. Особенно в тот момент, когда меж деревьев мелькает чёрная сгорбившаяся фигура. Птица предупреждающе сжимает локоть когтями, мгновенно напрягшись, а Чимин испуганно пятится назад. Из леса выходит несколько собак: все чёрные, как самая тёмная ночь, и с яркими жёлтыми глазами-пуговицами. Одна из них, самая старая, мягко ступает по земле, приближаясь всё больше и больше, за ней плетётся поменьше, но грозно рычащая. Птица на руке воинственно спрыгивает, взмахнув широкими крыльями и устремившись прямо на них. Чимин мгновенно дёргается за ней, норовя ухватить за хвост, чтобы остановить — эти шавки вмиг раздерут её на куски. Но не успевает, когда первая псина прыгает в сторону, получив удар когтями по морде: дикие псы мгновенно срываются с места, нападая на защитника Чимина, а тот начинает кричать, раздирая горло. Крика нет, он тонет в глухой тишине. Он хватает камень, швырнув в собак, но это мало помогает. Отчаянно пятясь назад, Чимин ощущает колючие слёзы и ледяную агонию, сковывающую его изнутри, когда одной из шавок удаётся подбить смелую птицу лапой. Животное издаёт гортанный рёв и позорно качается в сторону, попадая под мощные лапы. Псы жадно раздирают её прямо у него на глазах, перед глазами застревают ужасающие образы, глотку сковывает страх, тело — подлая трусость. Желтоглазые псы с кровавыми мордами скалятся, надвигаясь, и в конечном итоге одна из них делает прыжок в его сторону. Прежде, чем осознать, Чимин срывается со скалы, бесповоротно падая в ледяные объятия реки. — Чимин! Он подпрыгивает на месте, всем телом ощущая прилипнувшую к потной спине ночнушку, и дёргается, в темноте пытаясь разглядеть зовущего, но ничего не видит спросонья. — Чимин, — зовёт мальчик, переходя на шёпот. — Вставай-вставай, — теребит его за край белой рубахи. — Король не хочет ждать. Он предупредил. — Чего?.. — потирая мятое ото сна лицо, он до сих пор тяжело дышит из-за ночного кошмара, который ещё пару мгновений назад убаюкивал его в своих когтистых лапах. — Вставай, говорю, — мальчишка настойчиво стаскивает с него тонкое одеяло, швыряя на пол. — Я уже получил оплеуху. Не советую. — Юнги звал меня? — Да, — кивает он, подбежав к двери. — Король звал тебя. Собирайся, он ждёт тебя в своей комнате. Чимин чувствует себя настолько паршиво, что его невольно начинает тошнить. Он с трудом соскребает себя с тёплой постели в чёрном углу комнаты, некоторое время смотрит прямо перед собой и не мигает, вспоминая свой сон. Что бы это могло значить? Сновидения для него вообще явление редкое и удивительное, потому что почти все они являются вещими. Когда глубокой ночью в голове возникают кошмары или любые образы — жди этого. Он уяснил это с самого детства, когда предостерегал кухарок от пожаров, а конюхов — о холодной зиме. Чимин жмурит веки, пытаясь прогнать из сознания багровые картинки, надевает брюки, криво заправив в них рубашку, и босыми ногами шлёпает к зеркалу. — И когда ты успел стать... таким? Собственное отражение в зеркале получает очередной взгляд, полный ненависти и разочарования. Работа персонального шута моментально потащила всё его состояние на беспросветное мрачное дно, состоящее из позора, страхов и отвращения; отвращения к самому себе, к своему окружению и, конечно, к Юнги, на которого он теперь даже смотрел с трудом, пытаясь подавить ядовитую злость и обиду. Себя он ненавидел за трусость: вместо того, чтобы перечить и потакать старшему, Чимин попросту поощрял его выходки своим молчанием, не в силах что-либо изменить. Застегнув рубашку и тяжело вздохнув напоследок, Чимин выходит из комнаты, бредёт по тёмным коридорам холодного замка и оказывается на последнем этаже, прямо перед большой дверью, из-за которой раздаются приглушённые разговоры и смешки. На этот раз в спальне не оказывается ни одного мужчины, кроме самого виновника полуночного торжества: Юнги расположился посередине большой мягкой кровати в окружении длинноволосых девушек. Чимин даже не сразу понимает, сколько их здесь — три точно на кровати, ещё одна несмело выглядывает из-за шторы, а две других сидят на полу, прямо у ног господина. На него не обращают никакого внимания, ведь Король слишком занят любовными утехами сразу с несколькими девицами, и Чимин предпочёл бы не присутствовать при этом зрелище. Он на мгновение глаза закрывает, чтобы не видеть обнажённого Юнги, который прикрыт лишь шёлковой простынёй. — Ваше Величество, — Чимин стискивает зубы, — вы хотели меня видеть? Юнги наигранно удивляется, оторвавшись от губ девушки, переводит на него ленивый взгляд и кривит рот, приобнимая сразу двоих наложниц. — Проходи, — кивает младшему, указывая на место прямо перед кроватью. — Я позаботился, чтобы тебе тоже хватило. Послушно подойдя ближе на не слушающихся ногах, Чимин безмолвно смотрит на Короля, который продолжает улыбаться, хотя повода для этого нет. Его по рукам скручивает дикая злость, раздражение и отвращение к происходящей оргии, в которой, похоже, ему не по своей воле придётся принять участие. Чимин врезается взглядом в дикие, совсем незнакомые ему глаза Юнги, что ни на секунду не отрывает от него жадного взгляда. Мерзко, противно и грязно — всё, о чём может думать младший, чувствующий, как тело сотрясает крупная дрожь. — Расстегни пуговицы. Чимин дёргается, будто его кто-то нарочно толкнул, и вопросительно округляет глаза, смотря на брата, который ждёт исполнения приказа. Юнги выглядит так, будто не потерпит ни единого возражения, и младшему становится страшно. Он жмурится на секунду, повторяя про себя, что скоро всё закончится, а пальцы предательски поддаются, щёлкая пуговицами на лиловой рубашке. — Начинай. Беззвучный, но глубокий вздох слегка отрезвляет Чимина от тяжёлой пелены, свалившейся на плечи. Он судорожно всхлипывает, припоминая развлечения для Короля, но в голове, как назло, пусто: девчонки внизу, отвратительно пошлые, тянутся к нему, цепкими пальцами хватаясь за брюки. Одна обнимает сзади, рубашку с плеч безуспешно пытаясь спустить, и оставляет горячий поцелуй на коже, что будто светится бронзой в темноте. Чимин слегка отпирается, морщится, когда чужие руки оттягивают резинку и ныряют в брюки. — Что имеет шею... — сглатывает от дрожащего голоса. — Улыбайся, — Юнги прерывает его, шумно выдохнув, и отпихивает от себя девицу. — Что имеет шею, — повторяет, жмурясь, когда чужие холодные пальцы поглаживают его живот, — но без головы? Происходящее напоминает полное сумасшествие, от которого всё перед глазами начинает кружиться подобно скрипучей карусели. Чимин старается улыбаться как можно шире, ведь иначе Юнги в очередном порыве ярости обещал собственноручно сделать ему улыбку до ушей тупым ржавым ножом. — Обезглавленный мертвец? — округляет чёрные пуговицы одна из наложниц, по-кошачьи уместившись на узкой груди своего господина. — Дура, — качает головой Юнги. — Ты слышишь эту загадку во второй раз, — он хватает её за острый подбородок, притягивая к себе, долго смотрит на бордовые губы бантиком и с отвращением кривит рот. — Мне не нравится. Мне ничего не нравится.hildur guðnadóttir — call me joker
Все в погружённой во тьму спальне замирают, пристально наблюдая за сменой настроения Короля, который молча осушает большой бокал с вином, тут же метнув его в сторону. Посуда летит прямо в каменную стену, вдребезги разлетаясь сверкающими брызгами на каменном полу, которые так и остаются яркими каплями блестеть в полумраке. Чимин дёргается, жмуря глаза, когда в ушах застревает звон стекла, незаметно отшатывается назад и молится, чтобы это издевательство, детская игра в королей поскорее закончилась: у Юнги слишком плохо получается. Старший качает мутной головой, взлохмачивая чёрные волосы, похожие на острые перья ворона, медленно ползёт пристальным взглядом по бледной фигуре перед собой и сверкает угольными глазами: — Пошли все вон. Кроме тебя, братец. Служанки хлопают глазами, мгновенно растеряв остатки похоти и грязи, царившей в спальне, запахивают оголённые тела чем попало и, бесцветными тенями скользя по стенам комнаты, исчезают слишком быстро для Чимина. Он вымученно выдыхает, наспех потерев слезящиеся глаза. В голове нет ничего, кроме проклятий в адрес самого себя за слабость, трусость и нерешительность, которые с самого детства шли с ним рука об руку, не позволяя исправиться и измениться. Взращенные властной матерью, они год за годом давили в нём любые попытки пресечь их. Именно поэтому, растеряв все остатки самообладания, Чимин срывается, подобно падению в своём сне, с отвесной скалы смелости и летит вниз, прямиком в непредсказуемые воды с каменистым дном. В объятия брата. Когда Чимин плачет, Король, натянув длинную рубаху, уже стоит напротив него и медленно тянет на себя, скользя длинными пальцами по оголённым ключицам и шее. Голова шута устало падает на плечо своего правителя, изнутри лопаясь от собственной безнадежности: Чимин сам не понимает, зачем она ему вообще дана на плечах, если он ей особо не пользуется. Его маленькие ладони цепляются за рубашку Юнги, солёное лицо тычется в изгиб шеи, а сам Чимин отдал бы всё на свете только за то, чтобы просто исчезнуть. Здесь и сейчас испариться навсегда. — Ты устал. Юнги говорит очевидные вещи, подразумевая не целый день, а моральное истощение младшего, содрогнувшегося от тихого шелеста губ. Король вертит им как пожелает, будто бы он — самый искусный кукловод, который сегодня устраивает лучшее представление с послушными диковинными марионетками. Чимин совсем некстати вспоминает детство, когда Юнги частенько ловил его за пусканием слёз и вечно повторял «как девчонка, ну какой из тебя король?», а потом, вопреки всему, крепко обнимал, качаясь на месте, и не отпускал до тех пор, пока он точно не успокаивался. Так было раньше, не сейчас, когда дружеские объятия, напоминающие предельно дорогие лекарства, приобрели оттенок бóльшего. По крайней мере, для Юнги — Чимин же всё ещё жил там, в далёком детстве, когда они были братьями и ничто не могло их разлучить. — Ты сегодня плохо выполняешь свои обязанности, — когда Чимин отрывается от чужого острого плеча, пряча на дно карих глаз тревогу, Юнги мягко ведёт пальцами по щеке, растирая по ней колючие слёзы. — Совсем не стараешься. Это паршиво. Сердце болезненно содрогается, и Чимин шумно сглатывает, загнанным зверем смотря на своего мучителя. Юнги напоминает настоящего маньяка, пока с обожанием рассматривает свою жертву, а шут — пострадавшего от синдрома, неразлучно связавшего хищника и его цель. Король обводит лицо напротив внимательным взглядом, от которого не ускользает разметка родинок, напоминающих маленькие звёздочки. Они медленно ползут вниз, по тонкой шее и ключицам, по груди и украшают впалый живот, а у Юнги в голове взрываются тысячи желаний поцеловать каждую. — Отработаешь? — лукавая искра, вспыхнувшая ярким огнём в тусклых глазах, заставляет Чимина предательски всхлипнуть от разочарования. Он жмурит свинцовые веки, сжимая кулаки, осторожно пятится назад и не перестаёт ни на секунду перебирать пухлыми губами, которые Юнги в эту секунду с удовольствием бы зубами изорвал: — По... пожа... — трясущиеся ладони складываются в умоляющем жесте, но чужая рука протестующе давит на плечи, заставляя опуститься на колени. — Пожалуйста. Отпусти... меня, Юнги, я молю тебя. Юнги очень рад, что в его коллекции много кукол. Все они, правда, бездарные и пустоголовые, одинаковые и безликие, но зато есть одна, самая красивая и желанная. С заласканной солнцем кофейной кожей, сказочными глазами цвета заморской нуги, губами, что по вкусу лучше — он уверен — любой сладости, и с тонким стержнем внутри, который хочется крепко сжать в удушающих объятиях и сломать. Эта кукла не достанется никому. — Рано, — он склоняется над братом, которого так нельзя называть: старший давно пересёк все границы дозволенного, торжественно помахав приличиям и нормам общества королевской рукой. — Ты такой красивый. Когда Юнги, запустив руку в его волосы, ласково поглаживает по голове и вынуждает взглянуть на себя снизу, Чимин окончательно убеждается в диком звере, поселившемся в теле брата. Он смело может назвать его таковым, особенно в тот момент, когда старший снова тянет его вверх, будто действительно подцепив за тонкие ниточки, и медленно стягивает рубашку, которую младший так старательно пытался оставить на своих плечах. Карие глаза Чимина закрываются, стоит той предательски соскочить вниз и с лёгким шелестом упасть на ковёр. Шут, названный так скорее для вельмож и служанок, превращается в личную игрушку, с которой можно вытворять всё, чего только может пожелать Его грешное Величество. — Развернись, — нет, Юнги не принуждает его, не хватает за руки, оставляя саднящие отметины и синяки, не угрожает тупым пером, но отчего-то внутренний голос трусливого пасынка подсказывает послушаться. И Чимин, вопреки животному страху и желанию сбежать отсюда, поджав хвост, поворачивается к нему спиной, устремляя растерянный взгляд больших глаз на голую стену напротив. Дальше не происходит ничего, кроме переплетения двух трепетных дыханий. Одно тяжёлое и жадное, раздающееся позади него, а другое, от которого горло сводит, почти сходит на «нет». Юнги, окаменев от податливости своей жертвы, следит за ней, словно ядовитая чёрная мамба, за каждой мышцей на хрупкой спине, прикоснуться к которой хочется слишком сильно. Именно поэтому он следует своим желаниям, скользя кончиками пальцев по звёздной россыпи родинок. — Будь послушным почаще. Прикосновения ледяных рук обжигают кожу, и Чимин невольно вздрагивает, попытавшись обнять свои голые плечи. Он не знает, что ему делать: выждать, пока Юнги наиграется и отпустит, или упрямо кусаться, а при возможности сбежать и спрятаться где-то в городе? Чимин понимает — они друг другу не друзья, братья только по кодексу, но факт того, что они одного пола и росли с детства плечом к плечу, как настоящие братья, не даёт ему покоя. В последнее время Чимин уверен в потере ориентира, потому что он даже не знает, жив ли Чонгук, обманчивы ли видения, лжёт ли тот, кто раньше всегда был рядом, а теперь, заполучив слепящую глаза власть в горячие руки, изгаляется над ним. Чимин летит вниз, меж острых скал, которые ломают его подбитый бумажный змей, и ударяется о ледяные воды, когда Юнги позволяет себе поцеловать его. Тот жмётся колючими бордовыми губами, целует крепко в острое плечо, прикрыв глаза, а затем прижимается сзади, заставляя неловко сгорбиться и упереться руками в шкаф. Они оба задерживают дыхание: один от смешанных чувств, ядрёной смесью разрывающих грудь, а другой от тела в своих руках. Возбуждение, подобно опасной проказе, распространяется по его телу слишком стремительно, подбивая на прощание с самоконтролем. И Юнги поддаётся, собственнически обнимая свою куклу, ведёт ладонью от ключиц до сетки рёбер, затем по животу и прижимает к себе крепче, пока Чимин вымученно хватает ртом воздух. — Не сопротивляйся, — Юнги благодарно трётся носом о мягкую кожу на спине, заставляя младшего развернуться лицом к себе. Он любовно оглаживает пальцами оголившееся бедро, всматриваясь в большие глаза напротив. — Никогда. Слышишь?.. Вмиг на чёрной радужке королевских глаз оседает несвойственное чувство, которое Чимин доселе видел лишь пару раз. Юнги гладит его по щеке, молча смотрит в глаза, а его собственные угольные очи буквально кричат: не оставляй меня. Одиночество, окружившее единственного из братьев, у которого всё ещё есть отец, стальными тисками сковывает его уже давно, поселившись глухой обидой на дне холодного сердца. У Чимина всегда был Чонгук. У Чонгука всегда был Чимин. У Юнги не было никого. — Я... боюсь. — Боишься? — Юнги рад, что Чимин нарушает молчание. — Чего? — Тебя. Одно лишь слово рушит его замок из песка за доли секунды, и уголки губ опускаются, отчего лицо снова мрачнеет. Он ползёт ладонью по загривку, зарываясь пальцами в светлые вихры, а другой рукой властно хватает шута за подбородок, прижимаясь горячей грудью к его, вздымающейся от рваных вздохов. — Правильно делаешь. Юнги видит, как Чимина буквально выкручивает от происходящего; видит застрявшие в глазах непонимание и испуг, и только за это хочется уничтожить его прямо здесь. Почему Чонгук заслужил дружбу? Почему Чонгук заслужил любовь? Почему Юнги не заслужил ничего? Даже сейчас этот шут, место которому в самом грязном дворе его королевства, позволил одиночеству напасть на Юнги с новой силой. За это он ненавидит его. Особенно в тот момент, когда в очередной раз притягивает к себе за подбородок, мазнув губами по щеке, а Чимин дёргается, отворачивая лицо и протестующе упираясь в грудь руками. Хватит. Юнги вдруг громко смеётся, оттолкнув его от себя, пошатывается по пути к кровати и падает на неё, хватаясь за живот. Чимин молчит, обнимая себя за голые плечи, чтобы не чувствовать разом охвативший его стыд. — Мне не нравится, как ты выглядишь, — Юнги задумчиво потирает красные искусанные губы, оперевшись локтями о колени. — Ты слишком красив для шута. Я не хочу, чтобы на тебя кто-нибудь смотрел. Ты же только мой шут. Только мой? Чимин рвано вздыхает, подняв с пола рубаху, и принимается судорожно надевать ту, чтобы поскорее перестать чувствовать фантомные прикосновения на своей коже. Ему страшно слышать чужой голос; страшно настолько, что невольно хочется зайтись в крике о помощи, раздирая глотку, пока его не разорвали на части в этой душной спальне. — Отвечай! Он подпрыгивает, сгорбившись, и дрожащими ладонями тянется к ушам. — Д-да. Король криво ухмыляется, отчего лицо омрачается ещё больше, и хлопает в ладоши, уронив угольную голову на подушки. Чимин понимает, что самый худший кошмар становится реальностью, когда в пропитанную похотью, грязью и разбитыми надеждами спальню входит мальчишка-паж с ослиной головой в руках, предназначенной только для Королевского Шута.