Боже, храни Короля

      Чимин просыпается от того, что кто-то настойчиво тормошит его за плечи. Кое-как распахнув сонные глаза, которые удалось закрыть всего несколько часов назад, он причмокивает губами, а затем видит перед собой серьёзное лицо Чонгука. Тот, удостоверившись, что младший проснулся, спрыгивает с кровати и принимается быстро обуваться. Чимин всегда удивлялся тому, насколько Чонгук собран: если его разбудить и в эту же минуту заставить одеться, он сделает это с невероятной скоростью и даже слова поперёк не скажет.       — Почему так рано? — Чимин смотрит в окно, медленно моргая и замечая, как неяркое солнце только появляется на горизонте.       — Некогда разлёживаться, — назидательно замечает Чонгук, надев ножны тюремщика себе на пояс, и окидывает беглым взглядом холодную комнату. Чимин шмыгает носом, обняв себя руками и широко зевнув, складывает голову на коленки и думает, что всё это ему снится. — Чим-Чим, если ты сейчас же не встанешь, я уйду без тебя.       — Да конечно, — усмехается он, снова зевнув, вылезает из-под тёплого, по сравнению с комнатой, одеяла и, хлопая сонными глазами, наощупь ищет сапоги. — Ты чего такой встревоженный? Что-то произошло?       — Пока нет, — Чонгук хмурит брови, нервно покусывая обветрившиеся губы. — Но я думаю, что если мы задержимся здесь ещё хотя бы на час, все выходы к Леодрафту будут отрезаны. Поэтому выспишься потом.       — На том свете? — невесело замечает Чимин, поправив съехавшую набок рубашку и жилетку не по размеру, а Чонгук, проигнорировав вопрос, стремительно выходит из лачуги. — Ты правда хочешь уехать в Леодрафт? Я думал, ты пошутил... — Чимин приглаживает лохматые волосы, выйдя на развалившееся крыльцо следом.       — Я разве похож на шутника? — спрашивает Чонгук, отвязывая лошадь.       — Не очень.       — Видишь, ты сам ответил на свой вопрос, — жмёт плечами старший, одёрнув плащ — Чимин только сейчас замечает, что Чонгук его наружу вывернул, чтобы на спине не сияла высокомерная морда пантеры.       — Я понимаю, что выбора у нас нет, так как нас и там, и там готовы выпотрошить, но... ты думаешь, Леодрафт сможет нам помочь? — не отстаёт Чимин, приглаживая лошадиную гриву, пока животное медленно пережёвывает траву.       — Не думаю. Более того, как бы нас сразу не прирезали, — усмехается Чонгук, взяв лошадь за поводья. — Я провёл в замке в качестве пленника очень много времени и могу с уверенностью сказать, что меня там ненавидят и, скорее всего, при первой же возможности схватят для расправы.       — Тогда в чём смысл? — Чимин семенит следом, оборачивается и смотрит на перекошенный от времени дом, уходить из которого почему-то не хочется. — Я понимаю, что здесь нам оставаться нельзя, но пускаться во все тяжкие тоже не стоит. Это так сложно...       — Нам ничего не остаётся, — жмёт плечами Чонгук.       Они усаживаются на траве, покрытой блестящей росой, прямо у самой воды. Над ней стелется плотный туман, напоминающий пар, хочется даже руки погреть, но на самом деле вода обжигает своим холодом замёрзшие пальцы. Чонгук наклоняется над ней, глядя в своё расплывающееся отражение, видит несколько глубоких царапин на скуле, рассечённую бровь, которая медленно заживает, а после чувствует металлический привкус во рту — случайно дотронулся языком до свежей ранки на разбитой губе. Он смотрит на своё отражение и понять не может, как до такого дошёл; если раньше Чонгук жил борьбой, питался от неё, чтобы стать сильнее, считал своей верной подругой, что помогала ему распускать чёрные крылья за спиной, то теперь он понимал: она помогает только в том случае, если верно служишь ей. В остальных же, когда ты сдаёшься или не видишь смысла в продолжении, борьба ломает тебя. Чонгук отрёкся от этой веры, поэтому сейчас он сломан, разбит, погас изнутри и совершенно растерян, ведь не знает, что будет дальше.       — Знаешь, мне иногда кажется, что вечная борьба ранит сильнее любого меча, — Чимин бросает на него внимательный взгляд, замечая, как старший смотрит на себя в воде, а потом разбивает отражение ладонью. — Уничтожает, скорее.       — Посмотри на это с другой стороны, — он наклоняется к воде следом, глядит на своё подрагивающее отражение и не решается окунуть и без того замёрзшие руки. — Что, если борьба — это и есть мы, наша главная сила? Мы боремся с детства: Юнги, ты, я, да весь Праосвен. Юнги однажды сказал мне одну вещь. Мы — Праосвен. Мы рождены, чтобы убивать и бороться; это у нас в крови.       Чонгук выглядит так, будто совсем не слушает его, поглощённый собственными раздумьями и мыслями, но на самом деле трепетно впитывает каждое слово. Стыдно признать, однако раньше он и представить не мог, что Чимин когда-нибудь будет рассказывать ему целые монологи: с самого детства Чонгук едва ли мог выудить из него хоть слово, чтобы узнать, всё ли в порядке. Сейчас же он смотрит на младшего, поражается, насколько тот изменился, а самое главное — он выглядит как человек, который сможет направить его на истинный путь, помочь распутать клубок из происходящего вокруг хаоса и разрухи в их поломанных жизнях.       Чонгук наклоняется вниз, когда Чимин замолкает, опускает лицо в воду полностью и закрывает глаза, чувствуя, как пузырьки щекочут нос. Становится так спокойно и приятно, как в детстве: опускаешь пораненную коленку в чистую прохладную воду, и боль уходит. Вот бы и с душой так, думает Чонгук, потому что терпеть становится невозможно.       — Что это? — вдруг спрашивает Чимин, привлекая к себе внимание.       Утерев лицо рукавом плаща, старший вопросительно смотрит на него, а тот осторожно тянется мокрой рукой к его уху, цепляет что-то и дёргает, но пряди спутавшихся угольных волос не поддаются. Чонгук перехватывает чужую ладонь, нащупав в волосах что-то маленькое и круглое, и видит сверкающую жемчужину.       — Красивая, — младший зачарованно улыбается, наклонившись ближе. — Откуда у тебя это?       — Подарок, — Чонгук медленно моргает, сглотнув, и продолжает смотреть на жемчуг, перекатывающийся на мокрой ладони, — из Леодрафта.       Он плохо помнит, как именно обнаружил заколку в своих волосах: наверное, та просто мешала спать на боку. Найдя незнакомую вещицу, Чонгук слишком долго смотрел на неё, будто пребывая в трансе, вертел в ладонях, разглядывал на свету, а потом бережно вплёл назад в волосы, спрятал в чёрных вихрах, чтобы ни одна душа об этом не узнала. Чонгук долго не мог понять, откуда у него эта заколка, ведь прежде никогда таких не видел, а потом внезапно осознал, что это леодрафец заколол её на память, скорее всего, пока он спал. У него не было ни малейшего сомнения: это точно вещь из Леодрафта, у них таких и подавно не было, да и это походило на правду. Тэхён, как Король, наверняка носил подобные вещи.       Мысль об этом почему-то заставляла сердце болезненно сжиматься, ведь Чонгук понимал — вместе они больше никогда не будут, им нельзя, к тому же он свыкся с мыслью о скорой казни. Первое время Чонгук старался вообще не вспоминать о леодрафце, потому что это усугубляло и без того тяжёлый груз, рухнувший на его плечи. А потом отдал себя полностью, сдался, подняв белый флаг, буквально умоляя этим мыслям излечить покалеченную душу, потому что от этого становилось легче. Чимин для него был убит, о Юнги думать не хотелось, но Юн... Юн был глотком свежего воздуха на самом дне, где Чонгук пытался выжить.       В какой-то момент он перестал думать о гордости, забыл о чести и даже распрощался с чувством титановой стойкости внутри себя, потому что всё было бессмысленно. Безжалостная судьба или же просто обстоятельства — чёрт его знает — забрали у него самое родное — семью, после Юнги, потом и Чимина. Леодрафец никак не вписывался в его жизнь, потому что они из диаметрально противоположных миров, которые никак не пересекаются, но Чонгук действительно ловил себя на мысли, что этот человек способен его излечить, стать спасением от жизненных поворотов, порой давящих с такой силой, что еле-еле сдерживаешься, чтобы не сломаться.       Сидя в холодной камере, он много думал, за многое себя ругал и однажды пришёл к выводу, что постепенно начинает сходить с ума, ведь раньше ему удавалось обходиться без какого-то там леодрафца. Теперь же он будто сам себе внушал, что мысли о Юне лечат, что тот словно на расстоянии его поддерживает, пусть сам Чонгук и не знает, о чём вообще думает тот.       — Йа, — Чимин кладёт руку на плечо, возвращая из мыслей. — Ты белее мела. Плохо себя чувствуешь? — вскинув голову, Чонгук осознаёт, что задумался, и быстрым движением вплетает заколку назад.       — Нет, всё в порядке.       — Тогда расскажешь, с чего вдруг кто-то подарил тебе настоящую жемчужину?       Чонгук не отвечает, лишь запускает пальцы в мокрые волосы, зачёсывает их назад, а потом рывком поднимается и хватает лошадь за поводья, напоминая, что времени на посиделки у них по-прежнему нет. Чимин послушно устремляется следом.       — Ты помнишь, с чего вообще началось правление наших отцов? — спрашивает вдруг Чонгук, когда их лошадь медленно вышагивает на большую тропу, поросшую кустарниками и мхом. Чимин кивает. — Правитель Леодрафта умер, и на престол взошёл его сын.       — Ого, — задумчиво протянув, роняет он. — Ты видел его? Я слышал, он очень красивый....       Ты даже себе представить не можешь, насколько.       — Когда меня доставили в замок, тут же заперли в камере с Юной. Чёрт их знает, почему не посадили нас в разные, но она помогла мне с раненой рукой, можно сказать, вы́ходила, — продолжает Чонгук, сапогами пиная камни на дороге. — Спустя несколько дней на смотр пришёл командир армии и несколько пажей. Один из них присел у нашей камеры, о чём-то поговорил с Юной — мне было настолько плохо, что я не помню. А потом меня перевели в отдельную клетку, спрятали глубоко в за́мке и никого не подпускали.       — Ни с того, ни с сего? — охает Чимин, хмуря светлые брови.       — Ни с того, ни с сего, — задумчиво повторяет Чонгук. — Я думал, они узнали, что я — Король, но этого не показывали. Я думал, что кто-нибудь из наших мог назвать моё имя, — Чимин понятливо кивает, ведь знает: для всех было табу называть имя Короля. — Кормили каждый день, врача предоставили, но на допросы всё равно водили, пытались выудить хоть что-то. Я не совсем понимал, что происходит и к чему это ведёт, а потом ко мне вдруг начал ходить этот паж. Светленький, голубоглазый, — его голос обрывается, взгляд стекленеет, что Чимин сразу же замечает. — Он ходил ко мне чуть ли не каждый день, заставлял есть, кормил сам, потом даже волосы помог остричь, был ласков, и... я не понимал, почему он так добр ко мне. Но решил довести дело до конца и сделать так, чтобы он совсем освободил меня.       — Ты обманул его? — спрашивает Чимин, только бы заполнить немую паузу, потому что Чонгук выглядит так, как будто продолжать рассказ не собирается.       — В какой-то степени, — согласно кивает старший. — Мне хотелось вернуться назад, да и сил терпеть не было. Я не понимал, почему они меня вообще не прирезали — видимо, был нужен им, — снова делает паузу, а Чимин краем уха слышит, как хрустят пальцы, когда Чонгук сжимает в кулак поводья. — У меня получилось сбежать вместе с ним.       — И что... потом? — Чимину неловко спрашивать, потому что он не знает, стоило ему вообще поднимать эту тему или нет. — Ты... убил его?       Он убил меня.       — Нет, — говорит Чонгук, погодя. — Мы наткнулись на шайку мародёров, и нас спас отшельник, который предложил ночлег, — речь его становится еле слышной, как будто говорить об этом неудобно. Чимин невольно хочет остановить его, дескать, не мучай себя, перебьюсь без этого рассказа, ведь если ты сказал, что мы едем в Леодрафт — мы едем туда. — Мы остались наедине и...       — И занялись любовью? — шёпотом выдаёт Чимин первое, что пришло в голову, потому что надеется пошутить и разрядить обстановку.       Чонгук тормозит, вскинув голову, смотрит на него то ли удивлённым, то ли чересчур серьёзным взглядом, а Чимин не понимает, как ему реагировать, поэтому неловко улыбается.       — Это самое глупое описание, которое я когда-либо слышал, — снова двинувшись вперёд, говорит Чонгук, игнорируя то, что Чимин остаётся позади. — Мы просто переспали, — это первый раз, когда он позволяет себе обсуждать с кем-то свою личную жизнь. Даже с Чимином, который раньше всё равно знал о мимолётных ночах старшего. — Самое ужасное то, что мне... понравилось.       — Ну, — несмело начинает Чимин. Для Чимина постель была настоящим табу, и он искренне боялся подобных вещей, поэтому шарахался от любой девушки или юноши, которые смели хотя бы на метр ближе приблизиться к нему. Но он понимает: Чонгук не он, и у него всегда были другие принципы и взгляды. — Раньше тебе тоже... нравилось. Ты же...       — Не в том смысле, — отмахивается Чонгук. — Я не хотел закрывать глаза во время, не хотел уйти после и забыть это, просто утолив голод, — слова заставляют Чимина краснеть, однако он по-прежнему старается выглядеть предельно уверенным в себе. — Я... не знаю, что со мной произошло и происходит до сих пор. Это началось ещё там, в тюрьме, когда я поймал себя на мысли, что жду, когда он придёт. А после той ночи это чувство внутри будто стало в сотни раз сильнее; теперь от него вообще невозможно избавиться. И... мне страшно немного, если честно.       — Я, конечно, в этом не эксперт, — Чимин отчасти рад, что Чонгук на него не смотрит. — Но смею предположить, что ты... влюбился?       Я знаю. Я знаю.       — Иногда ты выдаёшь совершенно несмешные шутки, — тот тоскливо улыбается.       — Я не шучу. Все когда-то влюбляются. Безответно, до беспамятства, до одержимости, счастливо или наоборот печально, — рассуждает младший, вдыхая свежий запах елей вокруг. — Это ведь... прекрасное чувство, когда оно взаимно. Оно лечит. Я никогда не любил кого-то в романтическом плане, но... любовь к тебе, к Юнги, к маме и папе помогает мне подниматься на ноги даже тогда, когда, казалось бы, вставать уже бессмысленно.       Эти слова бьют под дых, потому что Чонгук понимает: он ведь поэтому до сих пор жив. Похоронив любовь к тем, кого считал ушедшими, он неосознанно зажёг в себе свечу надежды, которую теперь ни в коем случае нельзя потушить. Потому что тоненький, еле заметный подрагивающий огонёк должен найти такой же, чтобы разгорелось общее пламя, согревая двоих, и подарило им новую, лучшую жизнь.       — Ладно, вижу, это пугает тебя, — Чимин усмехается, прекрасно понимая, что Чонгук и романтика — вещи несовместимые, поэтому подобные беседы для него будут полной ерундой. — Так что дальше? Вы... переспали, а потом? Что потом?       — Я ушёл, — опустив глаза, тихо отвечает Чонгук.       — В смысле? — роняет он, взглянув на брата с нескрываемым удивлением, а в его взгляде так и читается: совсем дурак? — Ты же только что сказал, что не хотел уходить.       — Причина была не во мне, — выдавливает из себя Чонгук, потирая свободной рукой лоб. — Я не знал, что делать дальше; не мог взять его с собой сюда, остаться там тоже не мог. Но когда я проснулся, понял, что принимать решение уже не нужно. Всё решилось само собой, — Чимин слышит в его голосе некую тоску, отчего собственное сердце волнительно подпрыгивает: ему всегда было интересно, каково это, любить кого-то так. — Я... нагнулся, чтобы покрыть его и увидел королевское клеймо на пятке, — говорит Чонгук, а младший вдруг останавливается. — Он Король, Чимин. Не паж, а Король Леодрафта.       Когда Чонгук поднимает на него грустный взгляд, у него на душе кошки скрести начинают. Он выглядит растерянным и расстроенным одновременно, как будто только что узнал об этом, а Чимин и не знает, что сказать. У него в голове — сто один вопрос, но на деле — ничего, потому что все мысли упираются в осознание: Чонгук влюблён в сына того, кому он всю свою сознательную жизнь пытается отомстить.       — Ну.... — задумчиво тянет Чимин, сжав плечо замершего на месте парня. — Хотел бы я сказать «с каждым бывает»...       — Но...       — Но не каждый испытывает чувства к своему врагу, — сглотнув, заканчивает младший и тянет Чонгука на себя, чтобы они всё-таки продолжили путь. — И что дальше? Ну, узнал ты, что он — Король, а дальше? — старается перевести тему, как будто услышанное действительно является чепухой, из-за которой грех переживать.       — Я хотел убить его, — честно признаётся Чонгук. — Но не смог. Никак. Не смог. Просто оставил его и ушёл.       — И всё?       Понял, что бесповоротно и сильно.       — Всё.       — Чонгук, скажи мне одну вещь, — вдруг серьёзно произносит Чимин, остановившись, чем заставляет брата вопросительно повернуться. — Ты едешь в Леодрафт потому, что у нас нет другого выбора и ты хочешь разобраться в прошлом, или же ты едешь туда, потому что хочешь увидеть его? Только скажи честно, не ври даже самому себе.       Старший не отвечает, продолжает смотреть Чимину в глаза своим растерянным и опустошённым взглядом. А потом, отпустив поводья, вдруг отходит на пару шагов и тяжело выдыхает, обхватив голову руками. Он не видит во взгляде младшего ни капли осуждения или недовольства, лишь некое понимание. Чимин одним взглядом подсказывает ему принять себя, понять уже наконец, что любить — можно, ведь ненависть, сопровождавшая его всю жизнь и служащая серым кардиналом, способна разрушить его в любой момент.       — Я не знаю, — произносит он, наконец. — Не знаю. Я хочу... хочу и то, и другое. Просто... мне стыдно это признавать, и я не заслуживаю прощения у своего отца за то, что даже смею думать о таком, но... это чувство внутри толкает меня на то, чтобы разобраться во всём общими силами, а не войной, как это было всегда. Ведь... отец тоже не всегда был врагами с Ким Ёчжуном. Всё происходящее путает меня ещё сильнее, чем прежде, поэтому... я просто хочу узнать, кто виноват, а потом уже разобраться с побочными действиями. Я уверен, что Король Леодрафта поможет нам.       — Уверен? — уточняет Чимин. — Уверен, что он хочет видеть тебя?       Если нет, это станет последней каплей для меня.       — Я надеюсь на это, — поправляет сам себя Чонгук.       — Это хорошо, — тепло улыбается Пак и, подойдя ближе и требовательно потянув на себя, крепко обнимает. — Всё-таки надежда — всё, что у нас есть.              Путь продолжается в тишине. Чонгук уверенно ведёт лошадь, а Чимин старается крепко держаться за него и смотреть по сторонам, чтобы в любой момент заметить опасность, с которой сталкиваться совсем не хочется. Чонгук знает, что поехать прямо к центральным границам будет самоубийством, поэтому направляет животное на юг, на самое дно окраин, туда, где даже в лесу нет ни единой души. Таким образом они смогут выйти к берегам длинной реки Праосвен, найдут там мост и попытаются выйти к Леодрафту. В голове Чонгука этот план выглядит почти идеальным, за исключением того, что без отцовской карты ориентироваться тяжелее. Чимину же, кажется, вовсе всё равно, куда они едут, потому что он полностью доверяет брату. Его задача — сидеть за плечом, будто мудрая птица, подсказывать, оберегать и защищать, если потребуется. Проезжая мимо старых забытых деревень с полуразрушенными домами, ему невольно становится не по себе, ведь вокруг — ни одного человека, только гаркающие вороны, пугливые олени и другое зверьё, исследующее брошенные хижины.       Они едут не час, не два, а целый день, потому что на небе солнце уже давно укатилось за горизонт, скрылось с глаз, сменяясь чёрной звёздной ночью. Всадники останавливались лишь раз, да и то для того, чтобы лошадь отдохнула; иногда шли пешком, благодарно похлопывая животное, а иногда Чонгук сажал брата на коня, сам же старался поспеть, потому что задерживаться у них времени совсем не было. К концу дня ноги уже не чувствовались, руки немели, тело — дрожало от голода и холода. Признаться честно, Чимина совсем не пугал тёмный лес, вой волков и вероятность быть съеденным ими же. Его больше пугало состояние Чонгука, который еле-еле стоял на ногах, борясь с диким желанием съесть хоть что-нибудь и рухнуть на землю, чтобы хотя бы пару часов вздремнуть, дать себе передохнуть. Но это было слишком опасно, потому что на протяжении своего пути они уже чуть не столкнулись с патрульными. Им буквально повезло, потому что если бы не огромные валуны, за которыми им удалось спрятаться, их бы обязательно заметили. Оба понимали, что вероятность быть пойманными у них велика из-за лошади, но без неё они бы никогда в жизни до границы не добрались. Поэтому сейчас, прячась за старым почти разрушенным сооружением в лесу, они наблюдают за охраной, сторожащей последний пост. Драться, как бы ни хотелось, придётся.       — Только не говори, что мы пойдём напролом, — молится Чимин шёпотом, сжимая крепче поводья и выглядывая сквозь старое лопнувшее окно.       — У тебя есть другие предложения? — отмахивается Чонгук. — Сам же знаешь, что все границы усеяны патрулем. Скажи спасибо, что их пятеро, а не пятнадцать.       — Спасибо, — угрюмо отзывается младший. Заметив, как Чонгук начинает рыться в полах плаща, чтобы достать оружие, Чимин весь ёжится, нервно подрагивая, и на лошадь смотрит, прямо в её большие жалобные глаза. — Чонгук, — зовёт еле слышно, — я боюсь... драться.       — Постарайся не бояться, — жмёт плечами тот, потуже закрепив пояс ножен, а Чимин, прикусив губу, согласно кивает, потому что ничего больше и не ожидал услышать. — Без твоей помощи я вряд ли справлюсь, — Чонгук осторожно надевает капюшон тому на голову, пряча серебристые при свете луны волосы, сам достаёт его меч и вручает в руки, крепко сжав кулак. — Садись на лошадь, я их отвлеку. Лука и стрел у нас нет, поэтому будет...       — Ты что, сдурел? — давится воздухом Чимин. — Ты хочешь, чтобы я сел на лошадь, а ты будешь драться с ними в одиночку? Ты точно чокнутый, как так можно, они же тебя убьют!       — Прекрати так много говорить, — Чонгук одёргивает его. — Если мы поедем туда на лошади, её тут же подстрелят. Однако если я их отвлеку, у тебя будет шанс подобраться к ним как можно ближе, — он старается не смотреть в лицо младшему и говорит крайне быстро. — Если меня поймают, ты сможешь уехать. Доберись до...       — Замолчи! — Чимин бьёт его кулаком в плечо. — Я не уеду без тебя ни при каких обстоятельствах. Если мы падём здесь, то вместе.       — Мы не в игрушки играем, каждый сам за себя, — от его взгляда, мрачного, серьёзного и немного холодного, младшего передёргивает, но он не боится, только чувствует в своих руках большую ответственность.       — Ты, может быть, и за себя, а я — за тебя, — шепчет Чимин. — Смотри, — вдруг он начинает лупить его по лопаткам своей ладошкой. — Они уходят!       — Тише, — шикает Чонгук, присев на корточки и увидев, как патрульные действительно расходятся в разные стороны. — Пошли, значит, на ночной осмотр. У нас есть несколько минут, чтобы сбежать. Быстрее, — командует, сам ловко забравшись на лошадь.       Чимин, встрепенувшись, послушно залезает следом, крепко хватается за сильные плечи, комкая плащ, и следит за тем, как патрульные исчезают из поля зрения. Его сердце сейчас готово сломать рёбра к чертям, вырваться наружу, потому что биться в груди оно уже не может — настолько сильно парень волнуется, ведь от этого побега зависит их будущее. Чонгук осторожно пришпоривает коня, направляя прямиком к тропе, поросшей кустарниками, чтобы их никто не заметил, а после начинает набирать скорость. Перед его глазами всё плывет, мелькает лишь заветная тропинка, которая поможет им выйти к реке; он с трудом понимает, что происходит вокруг, слышит только собственный бешеный пульс и чувствует, как сильно Чимин сжимает плечи. Лошадь послушно разгоняется, и вскоре младший сквозь деревья начинает замечать быстрые воды реки, что означает одно — они почти на свободе. Хвоста нет, это чертовски радует, поэтому Чонгук останавливает коня снова, приглядываясь в темноте в поисках моста. Но ничего нет.       — Слезай.       — Что? — Чимин в страхе оборачивается, боясь, что старший заметил что-то, чего он не смог. — Что происходит?       — Дальше пешком, — хмуро командует Чонгук, дожидаясь, пока тот послушно спрыгнет с лошади, и слезает следом. — Мы не можем пересечь реку на ней, так что придётся искать место, где сможем перебраться сами.       — Переплывём?       — Нет, слишком быстрое течение, — Чонгук напоследок благодарно похлопывает лошадиный бок. Оставлять коня совсем не хочется, потому что без него будет в несколько раз сложнее, но так у них больше шансов спрятаться. — Пойдём. Чем дольше ты стоишь тут, тем сложнее прощаться.       Чимин в последний раз благодарит лошадь и тут же семенит за братом, который уверенно уходит дальше от места их незапланированной остановки. Они спускаются как можно ближе к воде, прячась от патрульных в глубоком овраге, пытаются найти любую возможность, чтобы перебраться на другой берег и, наконец, находят: место, где шумные воды не такие глубокие, усыпано небольшими камнями, по которым можно пересечь реку Праосвен. Чонгук оглядывается по сторонам, молча показывает Чимину, что действовать придётся в любом случае и, собравшись с духом, начинает осторожно ступать по булыжникам. В этот самый момент ему совсем не страшно, скорее волнительно, ведь не очень хочется упасть в воду и быть тут же унесённым быстрым течением. Младший, прикусив губу, борется с диким желанием закрыть глаза, чтобы не смотреть на этот смертельный трюк, но брат поражает его своей ловкостью, заставляя поверить, что это не так уж и страшно — спустя несколько мгновений Чонгук оказывается на другом берегу и призывно машет парню.       — Я боюсь, — одними губами шепчет Чимин, зажав глаза руками.       Сердце готово разорваться на части, потому что каждые несколько секунд оно то летит в пятки, то надоедливо стучит прямо в глотке, отчего всё внутри скручивается жгутом. Он топчется на одном месте, ладони замёрзшие потирая, прислушивается к шорохам и гарканью птиц, жалеет, что у него нет способности летать — она бы сейчас очень пригодилась. Он подходит к краю, догадывается, что Чонгук ужасно зол на него за нерасторопность, но поделать с собой ничего не может; в голове, как назло, всплывает ужасный сон, запомнившийся ему на всю жизнь, в котором стая голодных волков вынуждает его оступиться и упасть прямиком в реку, захлёбываясь и тут же превращаясь в пыль. Чимин до хруста сжимает дрожащие руки в кулаки, сглатывает и делает первый шаг, ощущая, как по спине ползёт мерзкая капля пота. Перед глазами видна лишь маленькая тропа из камней, по которым мальчишка неуклюже перепрыгивает. Он теряет равновесие на одном, жалобно заскулив, по-лягушачьи опускается вниз, пальцами до боли вцепившись в камни и трясётся, боясь двигаться дальше.       — Ты сможешь, — повышает голос Чонгук, наплевав на то, что их могут увидеть. — Ты сможешь, Чим-Чим.       Но Чимин в себе не уверен.       Он с трудом перебарывает желание расплакаться, на трясущихся ногах поднимается и делает новый несмелый шаг дальше. Когда до берега остаётся пара метров, Чонгук бросается ему навстречу, хватает за плечи и, сгребая в охапку, в два прыжка оказывается на суше, тут же увлекая брата за собой в чащу. Чимин цепляется за него мёртвой хваткой, не отстаёт, бежит по сухим веткам следом, послушно сохраняя молчание, пусть всё внутри него взрывается от эмоций. Он с трудом осознаёт, что теперь они на свободе. Впервые за всю жизнь он настолько сильно рад своему побегу с земель, которые стали для него самым ужасным местом в мире. Чонгук тоже, наверное, рад, думает Чимин про себя, улыбаясь, но на самом деле у него времени на радость нет. Все его мысли заняты планами о том, каким образом они доберутся до Леодрафта. Это действительно не даёт покоя, поэтому и осознание долгожданной свободы к нему так и не приходит.

⚔ ⚔ ⚔

      Усадив мужчину за стол чуть ли не силой, Хосок ставит перед ним тарелку с едой и с умным видом продолжает разглядывать незнакомца. Лола сидит прямо напротив, пристально всматриваясь в чёрные глаза старика, который с момента их встречи не произнёс ни слова и, кажется, вообще говорить разучился, иначе как ещё описать его невнятное мычание на любой вопрос? Как бы двое ни старались его разговорить, мужчина не поддавался, из-за чего Лола не могла подтвердить свои догадки: пусть он и напоминал ей давно забытого командира, благодаря которому она, будучи ребёнком, выжила в армии, сейчас женщина не была до конца уверена, что это он.       Старик поджимает губы, смотря на плошку с едой перед собой, а в его глазах читается страх, пусть мужчина и пытается подавить его.       — Вы знаете её? — безуспешно спрашивает Хосок, склонившись над юродивым, который вжимает голову в плечи. Ответа нет, он лишь отрицательно мотает лохматой головой, виновато опустив взгляд. — Слушай, ты вообще уверена, что это он? Может, обозналась? С кем не бывает.       — Я не знаю, — Лола тяжело вздыхает и, немного привстав, еле заметно улыбается старику, чтобы показать ему — они не собираются вредить. Вопреки своим добрым намерениям, женщина берёт со стола свечу и подносит ближе, чтобы в сумерках дома разглядеть лицо мужчины. Старик дёргается, пытаясь лицо руками закрыть, но маленькая деталь не ускользает от её глаз. — Видишь шрам? — Хосок наклоняется и согласно мычит. — Он получил его, когда спасал от волков одного из мальчишек в армии. Чуть глаза не лишился. Повезло.       — То есть, это точно он? — отшельник хмурит брови. — Тогда... почему он не помнит тебя? И выглядит так, как будто вообще впервые видит?       Она не отвечает, лишь отодвигает свечу и возвращается в исходное положение. Хосок впервые видит, с какой нежностью и теплотой она смотрит на старика, как нервно теребит пальцы, возможно, волнуясь и не зная, что спросить у него.       — Вы помните, как вас зовут? — спрашивает, наконец, Лола. Нет ответа; только кивает утвердительно. — Сколько вам лет? — снова кивок.       — Что, проверяешь, отшибло ему память или нет?       — Не трещи, — затыкает отшельника женщина и возвращает свой пристальный взгляд на старика. — Откуда вы? Помните? — тот несмело кивает, по-прежнему смотря на двоих с недоверием. — Кем были... раньше? — кивка нет, ничего. Только два расширившихся от удивления глаза и рот, что будто смолой склеен. — И меня вы тоже не помните, господин Чонг?       — Не похоже на потерю памяти, — задумчиво замечает Хосок, потерев подбородок и присев на край стола. — Видимо, с ним что-то произошло, что заставило забыть некоторые моменты.       — Произошло, — Лола согласно кивает. — Господин Чонг, — обращается к старику, привлекая его внимание — тот всё ещё с трудом принимает тот факт, что она знает его имя. Всё-таки он уже много лет обычный безымянный скиталец. — Я понимаю, что мои слова не дают никакой гарантии, потому что вы меня совсем не помните, просто поверьте мне. Мы поможем вам с лечением и поможем вспомнить всё, потому что, боюсь, без вашей помощи пострадает множество людей. Прошу, дайте нам шанс, мы поможем вам.       Старик не двигается, с откровенным недоверием глядя на женщину, вжимается в спинку деревянного стула и о чём-то размышляет, а Лола видит, как крупно дрожат его пальцы. Должно быть, за время, пока они не видели друг друга, мужчине знатно досталось от жизни. Спустя несколько мгновений старый знакомый принимается надсадно кашлять, выдавая свою болезнь, прикрывает рот, борясь с болью в лёгких, а Хосок тут же бросается к распахнутому настежь шкафчику в поисках травяной настойки, способной унять приступ.       Лекарство, налитое прямо в плошку с чистой горячей водой, помогает юродивому справиться с удушающим кашлем, который рано или поздно погубит его вовсе, после чего он согласно кивает и ощущает, как неизвестный отвар теплом растекается по горлу. Хосок задаёт ему ещё пару вопросов касаемо здоровья, на что получает молчаливые кивки, мельком поит усыпляющим травяным порошком, чтобы старик отдохнул. Вскоре мужчина начинает клевать носом, и отшельник помогает ему подняться со стула и добраться до постели в одной из комнат.       — Кто этот господин Чонг? — спрашивает Хосок между делом, когда они с Лолой сидят на кухне.       — Его зовут Лео, — отвечает она. — Он был правой рукой Чон Чжонду, бывшего Короля Праосвена, — отшельник удивлённо охает, с трудом веря, что этот немощный старик, потерявший рассудок, мог занимать столь важную должность. — Когда произошло убийство королевского клана, господин Чонг выжил, но все приняли его за сумасшедшего, потому что увиденное настолько сильно пошатнуло его, что он не мог и слова сказать. Для меня он стал, наверное, самым близким человеком, который выходил и вырастил. Он тогда пытался донести до меня что-то важное, но не смог, физически не смог, только плакал без конца и кричал по ночам. Потом его изгнали.       — Совсем?       — Совсем, — Лола кивает в такт собственным словам. — Я не успела с ним попрощаться и не смогла ничего сделать, чтобы избежать этого. Его посчитали сумасшедшим, но, на самом деле, — я уверена — он знает что-то, что может быть важным. Это не даёт мне покоя уже семь лет.       — Почему его не убили? — хмурит брови Хосок.       — Не знаю, — качнув головой, отвечает женщина. — Тогда всё было сумбурно, хаотично и неясно, никому не было дела до чокнутого военного. Можно сказать, советник Чонг сам сбежал из Праосвена, потому что не мог находиться в замке, который напоминал о случившемся. Наш Король был его лучшим другом с раннего детства, так что его убийство очень сильно ударило по Лео. Он просто сошёл с ума, — нервно сглотнув, она ловит на себе тёплый взгляд Хосока. — Я не думала, что встречу его вновь. Если он правда знает что-то, нам нужно любой ценой заставить его говорить и верить нам. Нужно заставить его вспомнить меня.       — Скорее всего, он нарочно забыл всё, что связано с Праосвеном. Это ведь мучает его, — констатирует отшельник вопреки надеждам Лолы. — Как будто щитом закрывается. Я не уверен, что это возможно — помочь ему вспомнить. Тогда он вспомнит весь ужас, что случился с ним.       — Если не он, то кто? — отчаянно молит женщина, понижая голос, чтобы ненароком не разбудить старика. — Если то, что он знает, поможет всё изменить, то мы должны заставить его говорить.       — Дай ему время, — Хосоку хочется скользнуть ладонью поверх руки Лолы, чтобы подарить спокойствие, но он сдерживает себя. — Тут нельзя спешить, иначе он вообще никогда не расколется. Тебе ли не знать, как общаться с пленниками.       Лола сначала долго смотрит на него пустым взглядом, обдумывая услышанное, затем несмело кивает и откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди и погрузившись в раздумья. Наверное, Хосок действительно прав, ведь любое неосторожное движение способно спугнуть и без того растерянного старика.