⚔ ⚔ ⚔
Прошло уже много времени с тех пор, когда господин Чонг впервые пересёк порог хижины отшельника. Лола смотрела на дядю, воспоминания тяготили душу и хотелось услышать от него хоть что-нибудь, но сколько бы она ни пыталась — Лео молчал, пусть и не уходил. Хосок уверил его, что в доме старик будет в покое и полной безопасности, он вылечил его от болезни, раздирающей лёгкие, и показал место, где можно рыбачить: там мужчина и проводил свои дни. Иногда он исчезал на день, на два, но после всё равно возвращался с уловом, дровами для костра или ещё чем полезным — старик будто по-отцовски оберегал Лолу и добродушного отшельника, потому что у него впервые после случившегося появились те, о ком хотелось заботиться. Лео держался в стороне, молча накидывал на плечи тёплый плед, если женщина засиживалась на крыльце поздним прохладным вечером, но так ничего и не говорил, взглядом, по-прежнему слегка испуганным, намекая, что страх всё ещё живёт в нём. У Лолы, честно говоря, давно пропала любая надежда, ведь в сказки она не верит с детства, поэтому и к дяде относилась с простой человеческой добротой, не прося ничего взамен: просто хотелось, чтобы он присел рядом и тихо рассказал о чём-нибудь, как в детстве, но давить она не могла. Внутри неё всё ещё жила пусть и хрупкая надежда на то, что старик вымолвит хоть слово, поэтому когда Хосок предложил отправиться в замок Его Величества, женщина попросила подождать. — Ты правда думаешь, что он расколется? — спрашивает отшельник, когда они сидят на берегу озера: он колья для ограды точит, а она стирает вещи в холодной воде. — Отвезли бы его к Королю, а там уж… — И что? — Лола оборачивается, смахнув со лба рыжую чёлку. — Там бы на него надавили или взяли в плен. Кто сказал, что нам там рады? Будем ждать столько, сколько нужно. Ты не можешь представить, что он пережил тогда. Увидевшись с ним после, я не узнала его. Господин Чонг был на грани, — Хосок глядит на её задумчивый профиль, рассуждающий о правильных вещах, и ему бы, наверное, вообще должно быть всё равно на эти королевские разборки, но природе тоже знатно достаётся. — Пару дней назад он улыбнулся мне. Так же, как и когда я была маленькой. Его улыбка почему-то помогала забывать о разбитых коленках и сбитых костяшках. — Он любит тебя. Всё ещё. — Как ты узнал? — Я чувствую это. Отношения между людьми для меня как открытая книга, — отвечает отшельник, перевязывая колья толстой верёвкой. Лола останавливается на мгновение, ощущая, как сердце в груди сжимается. — Господин Чонг помнит тебя, пусть и молчит. Я думаю, он поэтому не уходит от нас. Ты ему как дочь, — она не говорит ни слова, лишь глядит недоверчиво, а после продолжает складывать сырое бельё в короб. — Пойдём домой. Дождь намечается, — подняв голову к небу, замечает Хосок. Они молча собирают вещи, отшельник взваливает на спину корзину с одеждой, в руках тащит охапку кольев, а Лола, всё ещё опираясь на кривую трость, медленно идёт следом. Наверное, Хосоку виднее, что там на душе у других, женщина не обладает и толикой тех сил, которыми отшельник владеет с раннего детства. Например, животные действительно слушаются его; он может успокоить одним словом и заставить отвлечься от мыслей. Он бесконечно заботлив ко всему вокруг, к каждой птичке или любому человеку, но в то же время готов грудью стоять за родную землю, которой кто-то желает зла. Поначалу Лола не видела в нём мужчину, лишь глупого мальчишку, что себе на уме живёт, не волнуясь ни о чём, однако за этим самым мальчишкой стоит настоящий воин, мудрый и серьёзный хитрец, способный обойти любого опытного вояку в два счёта. Хосок стал тем, кто помог подняться на ноги после всего, что было в её жизни; в прямом и переносном смыслах. Дорога до дома близкая, пролегает через лес, и уже через пару минут хода от озера можно увидеть соломенную крышу хижины. Отшельник бредёт впереди, изредка поглядывая в сторону, чтобы боковым зрением видеть идущую следом Лолу. Женщина взгляд к небу поднимает, увидев, как яркое солнце скрывается за тёмными тучами, а в следующую секунду прямо над ухом что-то взвизгивает, не дав опомниться. Она бросается на землю, слыша хосоков рык «ложись», потому что мгновением ранее ему в короб прилетела острая стрела. Отшельник колья бросает вместе с бельём, по-кошачьи сгибается и, достав из ножен кинжал, подползает к Лоле, что уже выудила свой верный клинок, с которым не расстаётся даже в мирное время. Они молча переглядываются, засев в овраге, прислушиваются к глухой тишине вокруг: слышно только журчание воды неподалёку да стрекотание сверчков. Женщина хочет голову высунуть, но Хосок рывком заставляет залечь на дно, сам взглядом выслеживает чёрного ворона, сидящего на ветке неподалёку, а в следующий миг происходит что-то совершенно непонятное для обычного человека. Глаза отшельника словно дымкой колдовской окутаны, на птицу смотрят, которая вдруг спрыгивает с дерева и улетает прочь. — Двое справа, — Хосок голову склоняет совершенно по-птичьи, в пустоту глядя, будто глазами ворона смотрит на незваных гостей, притаившихся совсем недалеко. — Трое поодаль. Мародёры. Только отшельник собирается вылезти из укрытия, как прямо над ними, с разбега в овраг, прыгают сразу два рослых мужчины, с грохотом приземляющихся в паре метров. Заметив наживу, оба скалятся и оружие достают, а отшельник понимает: миром решить не получится. Он тут же на ноги поднимается, бесстрашно двигается вперёд и тут же начинает атаку — Лола лишь слышит, как кинжалы звенят между собой, словно переговариваются, спорят, кто выиграет. Женщина, прицелившись, нож метает, впервые почувствовав страх за кого-то, кроме себя — отшельник пусть и смелый, но мародёры в два раза больше него и дружелюбием не блещут. Оружие, вопреки мольбам, пролетает мимо, а бросаться на мужчин в рукопашную она не сможет: отвыкла, да и нога помешает. Хосок звереет на глазах, будто собрав все свои силы воедино, с животной дикостью нападает на мародёров и лавирует от мощных ударов, вихрем кружась. Первый удар, второй, третий — раны кровью наливаются, отчего товарищи на подмогу идут: несколько стрел вонзаются в деревья. А Лола сделать ничего не может; женщина быстро поднимается и, наплевав на боль, бросается вперёд, хватает трость и со всей силы бьёт мародёра по голове, оглушив. — Ещё трое, — они сталкиваются спинами, медленно двигаясь по кругу, чтобы в любой момент заметить атаку, но ничего не происходит. — Или не трое, — Хосок вдруг тормозит, прислушиваясь к вороньему крику, который Лола бы в жизни не заметила. — Давай домой, — рявкает, хватает женщину под руку и на себе тащит прямиком к хижине. Кажется, будто тропинка становится в разы длиннее, когда позади раздаются крики, и стрелы начинают визжать, врезаясь то в землю, то в кору древесную. Хосок понимает, что любой ценой должен защитить Лолу, свою землю и себя самого, поэтому ещё быстрее несётся, позабыв про страх. Мародёры преследуют их, не отставая ни на шаг, следуют по пятам за своей жертвой. Когда отшельник вырывается на поляну рядом с домом, ему навстречу тут же выскакивают два верных пса. Хосок просит женщину в дом идти, не вмешиваться, только вот она прекрасно понимает, что он вряд ли справится с шайкой бандитов, жаждущих крови и богатств, пусть у отшельника их и нет. Женщина упрямится, схватив брошенный у крыльца нож, и не уходит ни за что, рядом с юношей дожидаясь, пока праосвенцы, вырвавшись из лесного бурелома, напротив застынут, жадно облизываясь, будто стая голодных волков. — Уйди с дороги, падаль, и никто не пострадает, — заявляет главный, хрипя басом, биту на плечо закидывает, окружённый небольшой свитой, — может быть. Хосок не отвечает — с людьми иногда бесполезно разговаривать, они бывают в тысячу раз глупее животных. Он лишь смотрит в самодовольную рожу напротив, а в следующее мгновение свирепые псы бросаются на праосвенцев. Сам отшельник тут же в один прыжок оказывается рядом, перерезает глотку одному, уклоняется от стрелка, которого Лола, наконец, кинжалом к дереву прибивает с расстояния. Женщина бросается к охапке старых кольев, которые Хосок пару дней назад настрогал, и, превозмогая боль, кидается на своих же. Ею словно силы лесные овладевают, заставляют бороться с тёмной стороной, которая приносит лишь вред. Силы неравны, отшельник чувствует это по лезвию, что обжигает под ребром, после — ногу, а в следующее мгновение праосвенец опрокидывает его на землю и забирается сверху, со всей силы кулаком по лицу зарядив. Большой пушистый пёс бросается ему на грудь, защищая хозяина, зубами в глотку вцепляется, не дав и шанса на спасение. Когда сил становится катастрофически мало, а игнорировать полученные раны и ссадины становится невозможно, Лола резко поворачивается, чтобы очередной удар отразить, и видит несущуюся к ней девчонку с ржавой саблей — секунда позже, и та вошла бы в живот, проткнув насквозь. Женщина не до конца осознаёт, как старик Чонг оказывается рядом с ней, остриё голыми руками хватает и уводит праосвенку в сторону, тут же обезоружив и глотку перерезав безжалостно. На его лице ни капли сострадания, эмоций нет вообще; Лео выглядит отрешённо, холодно и немного безразлично, когда ладонями окровавленными саблю держит и начинает рубить врагов. Он защищает Лолу от любого нападения, кружится рядом, не позволяя атаке пробиться, и женщина видит в нём не разбитого старика, который потерял рассудок, а того самого властного полководца, искусного воина, обучающего целую армию, служащего верой и правдой своему Королю. Чонг с лёгкостью помогает Хосоку разобраться с оставшимися мародёрами, никого в живых не остаётся, а если и остался кто — растворились в дебрях лесных со страху. Отшельник обессиленно на колени опускается, кинжалы выронив, боль от ран всем телом чувствует, но как можно скорее обнимает своих верных псов, вовремя подоспевших; больше всего на свете он боится потерять именно их. Лола не думает, когда бросается к Хосоку и трепетно оглядывает его разбитое лицо, сама кровь сплёвывая. Они обмениваются молчаливыми взглядами, отшельник улыбку давит вымученную, шипя от рези в боку, мол, поверь мне, всё могло быть и хуже. Женщина с испугом глядит на то, как хосокова рубашка становится багровой местами, а потом вдруг переводит совершенно рассеянный взгляд на дядю, что стоит немного поодаль, саблю по-прежнему сжимая. На его лице — осознание произошедшего, руки до сих пор трясутся от неожиданного прилива сил, от убийства, ведь он давно не позволял себе этого. — Здесь… неспокойно, — подойдя ближе, хрипит старик, и Лола крупно вздрагивает, совсем позабыв, как звучит его голос. Она поднимает на него удивлённые глаза, смотрит вопросительно, а мужчина, саблю откинув, руки протягивает обоим, чтобы поднялись с земли. — В дом, — командует Лео. Они слушаются его, опешив, женщина помогает Хосоку встать, и трое молча направляются в хижину. Им предстоит серьёзный разговор.⚔ ⚔ ⚔
Когда проходит несколько дней, Чонгук чувствует себя немного лучше, даже старается улыбку давить при виде Чимина, который, конечно, далеко не глупый и не слепой. Он сразу же заметил, что с братом что-то не так, а потом подтвердил свои опасения: на очередном совете, где выступал уже Чон, оба Короля выглядели чересчур отрешёнными и холодными, бросали редкие взгляды друг на друга, колючие до ужаса, отчего у Пака каждый раз сердце болезненно сжималось. Чонгук держится, вернул себе былую стойкость, образ этакого ледяного короля, которому плевать на других; говорит либо о войне, либо молчит задумчиво. Тэхён распорядился, чтобы братьям выделили по комнате на время сложившейся в стране ситуации, потому что Сокджин разрешил обоим покинуть больничное крыло. Время тянулось своим чередом, ни черта не лечило, лишь притупляло боль, но с каждым разом, когда они сталкивались меж длинных коридоров, на переговорах, в светлой столовой — Тэхён взгляд опускал упрямо, будто стыдно было на праосвенца смотреть, улыбался до тошноты фальшиво, говорил сдержанно, упрямо игнорируя Чонгука и пресекая любые попытки поговорить. А леодрафцу так проще: они действительно говорят только по делу и очень редко, обмениваются исключительно дежурными фразами, иногда вовсе забывая элементарно поздороваться. Король со временем приспособился к такой жизни, научившись забывать о боли, занимать пустоту делами и хлопотами, поэтому ему с каждым днём становится проще. Злость свою Тэхён вымещает как обычно: в просторном амбаре, на пару с военным, он фехтует, отпуская негативные эмоции, что душу мучают. Проводит там час, два, почти целый день, только бы до потери пульса устать, чтобы после завалиться спать беспробудным сном, а на следующий день всё заново, по кругу — дела, дела, дела и никакого Чонгука даже рядом. Он не счастлив от такой жизни, это совсем не то, о чём Тэхён когда-то мечтал, но какое к чёрту дело, если болит намного меньше? Вот и сейчас юноша, не следя за временем, до поздней ночи засиживается там, где дышится легче, в очередной раз взмахивает тонкой шпагой, что пролетает в опасной близости от чужого плеча. Рослый военный оценивающе кивает, нахваливает за хорошее нападение, и снова встаёт в боевую позицию. Чонгук, наверное, посмеялся бы над собой в любой другой ситуации, но не сейчас: ему далеко не смешно, когда он застревает в тёмном проёме высокой арки, где под потолком птицы вьют уютные гнёзда, и смотрит на то, как его тренировочное место занял Тэхён. Праосвенец давно плохо спит, однако лишь изредка позволяет себе прогуляться до амбара поздней ночью и провести здесь часок-другой за отработкой ударов — это ведь правда помогает хотя бы не злиться. Чонгук с замиранием сердца глядит на леодрафца, сжимая ремни в кулаке, зубы сцепляет от недовольства, потому что уходить не хочется. Тэхён со шпагой — да и без, если честно — выглядит чертовски грациозно и благородно: аккуратные, но ловкие и юркие движения, плавные взмахи, что ранят совсем не на шутку и кромсают рукава чужого одеяния. Военный постоянно находится рядом, обнимает со спины, движения показывая, направляет руку с длинной шпагой, воздух с визгом рассекающей. На Короле — простая белая рубаха, жёсткий пояс, держащий осанку и сжимающий тонкую талию, старые брюки и тяжёлые сапоги; никаких колец, жемчужин, напускного золота и блестящей обёртки. Тэхён выглядит уставшим донельзя, вымотавшимся и немного подавленным, но это не убивает его неземную красоту, жертвой которой стал праосвенец. У Чонгука челюсть от злости сводит, пока он пристально наблюдает за каждым неосторожным движением обаятельного воина в сторону Короля. Он не знает, сколько времени проходит, пока, оперевшись плечом на косяк, наблюдает за ночным уроком Тэхёна. Праосвенец бы вечно готов был смотреть на Короля в бою, но ещё больше ему хочется сразиться с ним, прямо сейчас остаться наедине и выместить жгучую злость. Внутри просыпается детский опасный азарт, который сложно усмирить, и он вкупе с ревностью движет парнем до тех пор, пока Чонгук, перекинув кожаный ремень через плечо, спускается по лестнице и оказывается замеченным. Он идёт медленно, вальяжно, немного лениво, а военный недовольно косится на него, но всё-таки кланяется в пояс; Тэхён же, сперва опешив, тут же в лице меняется и строит недовольный вид. Чонгуку смешно. — Доброй ночи, — первым в пока что словесную перепалку вступает леодрафец, перехватив тряпку, которой протирает лезвие шпаги. — Что вы здесь делаете в столь поздний час, господин Чон? — глядит своими бесцветными глазами, будто ядом отравляет. — То же, что и вы, господин Ким, — передразнивает Чонгук, криво улыбнувшись. Тэхён деловито вскидывает бровь. — Не спится, решил развеяться. Тэхён смотрит на него слишком долго и странно для статуса обычных знакомых, коим выпала честь бороться против одного врага; в этот самый момент в глазах его будто отражается мир треснувший, глубокий и разбитый, но Король ничего не говорит, лишь губы поджимает и кивает, видимо, отвечая на свои немые вопросы. Чонгук глядит прямо своими антрацитовыми очами, не моргает, подобно дикому зверю фиксируя каждое движение, ловя каждый вздох, пристальным взором скользя по чуть вьющимся мягким волосам, аккуратному не улыбающемуся рту и родинкам на лице. Не хочется взгляд отводить, хочется ещё как минимум две вечности видеть перед собой его. — Это прекрасно! В здоровом теле — здоровый дух, — бархатный голос пускает по телу мурашки. Король кивает военному, тот тут же хватает обмундирование, сиротливо лежащее на скамье, и оба направляются к лестнице. Праосвенец желваками играет, начиная откровенно злиться. Недотрога чёртова. — В таком случае, мы не будем вам мешать, господин Чон. Приятной тренировки. Не забудьте, что завтра на утро назначена… Чонгук не даёт договорить; слишком порывисто и несдержанно хватает за локоть, заставляя развернуться лицом, отчего Тэхён с разворота тут же приставляет к чужому горлу шпагу. Виснет тяжёлое молчание, пока Короли обмениваются многозначительными взглядами. Чон не двигается ни на сантиметр, отчётливо чувствуя холодную сталь, лишь криво дёргает уголком рта, показывая, что ни капли не боится. — Ваше Величество, проблемы? — обращается к леодрафцу военный, поравнявшись с Тэхёном, но тот шумно сглатывает и убирает оружие прочь, когда цепкие пальцы все-таки отпускают запястье, пламенем горящее. — Будут у тебя, если сейчас же… — Замолчи, — отрезает Ким, блеснув раздражением в глазах, и Чонгук самодовольно хмыкает, глядя на то, как лицо военного вытягивается от удивления. — Я всё сказал. Доброй ночи, господин Чон, — цедит сквозь зубы Король и разворачивается на девяносто градусов, спиной чувствуя чужую злость. — Тэхён, — зовёт тихий голос, когда мужчина уже скрывается в арке, а леодрафец только скрипит ступенями, — останься. — Зачем? — надменно хмыкает тот, обернувшись через плечо, и смеет взглянуть на совершенно серьёзное лицо праосвенца. Тот молчит, зубы до скрипа сжимая, а в глазах его угли дотлевающие блестят, и Тэхён на мгновение боится превратиться в пепел от этого взгляда. Хочется сказать что-нибудь колючее, гадкое, чтобы злость поглотила его с головой — Король видит, как тот ремень сжимает. — Я хочу спать. Ты что-то хотел? Поговорить или в гляделки поиграть? Знаешь, я… — Дай мне оружие, — Чонгуку до одури хочется поставить его на место, заткнуть, потому что по Тэхёну видно — он защищается своим пафосным поведением, внутри от страха дрожа. Король меняется в лице, вскинув нос кверху. — Один бой. Проиграешь — дашь шанс поговорить. — А если ты? — Тэхён оттопыривает губу. — Такое вряд ли случится, — усмехается Чонгук, на мгновение расставшись с образом ледяного короля. Он подходит непозволительно близко, не поднимается по ступеням, поэтому леодрафец оказывается на голову выше. Тэхён шумно сглатывает, сжимая рукоятку подрагивающей шпаги, чувствует на коже чужое тяжёлое дыхание, взгляда не может отвести от смуглой бронзовой кожи и предательски тает под не жалеющим взором волчьих глаз. — Но если ты выиграешь, я больше не потревожу тебя. Клянусь. Мне впервые хочется проиграть, остаётся неозвученным, как и сотни других фраз между ними. Тэхён оценивающе поджимает губы, которые дико хочется зацеловать, возводит задумчивый взгляд кверху, будто действительно раздумывая над такой выгодной сделкой, а потом мучительно медленно оглядывает лицо напротив, издевательски тормозя у рта, усмехается, видя, как тот напрягается, и громко зовёт: — Андже! Принеси сюда шпагу. Всё то время, пока военный предательски долго копошится в сумерках амбара, Тэхён не сводит взора с чужого лица точно так же, как и Чонгук: разглядывают друг друга неприлично долго и откровенно, видя в глазах одну и ту же жажду, ведь изголодались они оба. Леодрафцу хочется рухнуть в крепкие объятия, носом утыкаясь в шею и вдыхая знакомый аромат, от которого веет уютом, а Чонгуку хочется до последнего держать его в своих руках так, как держат потерю, не отпуская ни на секунду. Ким Тэхён — это золотая кожа, кукольные черты, фарфоровые изгибы, цветущая вишня и бескрайнее море в глазах: взгляд столь же опасен и непредсказуем, как и глубокие тёмные воды; это сияние созвездий во взоре в моменты счастья и сверкание острого айсберга, когда злость поражает сердце; это сладкая боль, привязанность, его рождение и погибель. Он его горькая слабость, отчаянное безумие, животный страх, проклятие, лишь его. Чонгуку больно дышать, глядя на леодрафца, будто моментально розы кровавые бутоны распускают, шипами грудь заполняя до предела и разрывая. И Тэхён видит это, каждую эмоцию ловит своим печальным взглядом, думает, что вот оно — отбрось шпагу, притяни за плечи, прикажи больше никогда не отпускать, но… всегда есть это чёртово «но», которое сейчас стало слишком большим, чтобы запросто переступить его, нарушив все правила. Андже выносит Чонгуку оружие, которое тот долго оглядывает и невольно думает, что это какая-то девчачья игрушка, совершенно не похожая на мощную саблю. Тэхён просит военного оставить их, откидывает на сено жилет, потуже затягивает пояс и занимает боевую позицию. Его всё ещё немного трясёт от того, что был в шаге от срыва, но уверенность, разящая от Чонгука, сносит с ног, поэтому стоит быть внимательным. У Кима, на самом-то деле, есть все шансы выиграть, потому что каким бы самонадеянным праосвенец ни был, он не привык к утончённой шпаге и многих приёмов не знает. Тэхёна же с детства обучали фехтованию, и в этом он чертовски хорош, особенно сейчас, когда регулярные тренировки превратились в образ жизни. У Чонгука есть свой туз в рукаве: он быстро учится всему новому, копируя оппонента, и через пару неудач уже способен преуспеть в деле, оставив противника ни с чем. Однако сейчас у него нет времени на промахи, поэтому праосвенец собирается — занимает точно такую же позицию, как и Тэхён, поднимает шпагу остриём ввысь и вскидывает подбородок, с азартным вызовом глядя на леодрафца. Тэхён выглядит напряжённым, но уверенным в своих силах, потому что фехтование — его стихия, которой юноша владеет отменно.hildur guðnadóttir — erupting light
— Это не игра, — он смотрит на откровенно насмехающееся лицо Чонгука, заставляя сосредоточиться. — Может быть больно. Тебе стоило предупредить об этом до нашего знакомства. — Больнее, чем сейчас, уже не будет, — ухмыляется Чон, смахнув с глаз смоляную чёлку, и вмиг становится предельно внимательным — Тэхён замечает это по хищному оскалу и мускулистому телу, мгновенно напрягшемуся и готовому в любой момент метнуться вперёд подобно дикой кошке. Чонгук действительно похож на прыткую кошку, что крадётся буквально в паре метров от леодрафца, когда тот, наконец, стремительно подаётся вперёд и, окрылённый злостью, обидой и ненавистью, тут же обрушивает на праосвенца десятки режущих ударов. Чонгук пятится назад, защищаясь, ему совсем не страшно, но сердце в груди сжимается от осознания, что он может проиграть: во-первых, Чонгук больше всего на свете ненавидит проигрывать, во-вторых, на кону слишком большая награда, чтобы упасть в грязь лицом и в очередной раз опозориться перед Тэхёном. Фехтование — не бойня на кулаках, не стрельба из лука и даже не поединок на мечах; это интеллектуальная и психологическая игра между двумя воинами, ведь в данном случае у тебя нет ни мгновения подумать или хотя бы оценить ситуацию. Вот и у Чонгука нет ни единой секунды на промедление, поэтому он продолжает уверенно защищаться от нападения, и, признаться, он не ожидал, что хрупкий на первый взгляд Король способен на такое в бою. Тэхён рассекает воздух шпагой легко и непринуждённо, будто пишет портрет маслом, даже не помогает себе второй рукой, выглядит по-благородному опасно и с каждым шагом оказывается всё ближе и ближе, не давая и шанса на ответную атаку. Чонгук спиной чувствует, что скоро врежется в стену, поэтому в последний раз взмахивает оружием, упираясь в чужую шпагу, и отталкивает ту, вовремя вывернувшись и выиграв драгоценные мгновения на спасительную передышку. — Что же ты, трусишь? — Тэхён рапиру не опускает ни на секунду, крепко сжимая резную рукоятку, глядит с вызовом и некой издёвкой, распаляющей чужую гордость. — Не в этот раз, — кидает ему Чонгук и пару раз на пробу взмахивает шпагой. — А когда трусил в последний раз? — леодрафец меряет шаги грациозно, вырисовывая полукруги и сокращая опасное расстояние между ними. — Когда оставил тебя, — после недолго молчания, отвечает Чонгук и вскидывает на него совершенно иной взгляд, не суровый и надменный, а скорее уязвимый — говорить о своих чувствах для него является настоящей пыткой. — Вот как, — удивлённо усмехается Тэхён, тут же, злостно вздохнув, в один прыжок оказывается рядом и снова начинает свою безжалостную атаку. Чонгук в мимолётных заминках замечает, с каким отчаянием леодрафец наносит удары, как будто внутри него творится настоящий хаос, как будто он находится в споре с самим собой, ведь, как бы стыдно ему ни было, Чон готов признаться, что уже тысячу и один раз проиграл, только Тэхён почему-то сдерживается, когда ощущает выигрыш. Леодрафец атакует порывисто, не жалея, словно вымещает всю свою ненависть и горькую обиду, и Чонгук готов терпеть до конца, пока эти чувства не отпустят. Ким действительно злится, он обижен до глубины души, вот только обида эта просыпается по-настоящему только сейчас — он успел её усыпить и забыться. Ему до истерики хочется обрушить на праосвенца град обвинений, своё болезненное унижение, хочется толкнуть в грудь, закричать во всё горло, попросить, только вот о чём именно, Тэхён сам разобраться не может. Его тянет к Чонгуку неведомой силой, которая не даёт ступить назад; однако та мученическая боль и горький привкус слабости тоже не отступают ни на секунду, растут с каждым мгновением всё больше и больше, плотным строем тернового кустарника окружая леодрафца. У него дико устала кисть, но Король продолжает фехтовать, злясь, и в какой-то момент Чон настолько резко замахивается на него шпагой, что Тэхён проскальзывает под остриём и проводит своим по чужому плечу, оставляя небольшой порез. Король наводит на него шпагу. — Прекрати этот спектакль, ты ранен, — в последний раз предупреждает Тэхён. — Давай, — артачится праосвенец, взмахнув шпагой, что с визгом рассекает воздух. — Ну! Король со злостью выдыхает и, в один большой прыжок оказавшись рядом, после небольшого манёвра, снова не жалеет парня. Тэхён надеется поймать в чужих чёрных, как ночь, глазах хоть каплю страха или испуга, но вместо этого видит лишь неистовую жажду добиться своего. Чон, подобно дикой пантере, лавирует вниз прежде, чем остриё королевской шпаги оказывается рядом с глоткой, уже в следующую секунду оказывается с другой стороны от леодрафца, который опешил от нежданной прыти. Тэхён отражает атаку со спины, шпаги в очередной раз громко звенят в тишине амбара, ударяясь, и в этот самый момент взгляды неминуемо сталкиваются: чувствует, как будто чужой взор ранит в самое сердце, совсем недавно склеенное. Он видит в глазах напротив неподдельную преданность, мольбу о прощении, желание всё изменить; и ему, как бы стыдно, больно и обидно ни было это признавать, хочется верить. Шпаги соскальзывают друг с друга, Чонгук оступается и получает новый укус стальной осы, который не щадя жжёт кожу. Тэхён фехтует, губы плотно сжав, будто своими порезами открещивается от любых мыслей, старается не глядеть на то, как Чонгук зубы сжимает, держась за плечо, только пуще на рожон лезет. Но в какой-то момент всё останавливается: Чонгук непроизвольно стонет сквозь зубы, ухватившись за почти зажившее ранение, чуть пошатываясь в сторону пятится. Становится страшно, и это является для Тэхёна ответом на все вопросы, которые его волнуют. Ему страшно за Чонгука, как за себя, страшно, когда тому больно, страшно, когда тот позволяет причинять себе вред. Тэхён бросается следом за ним, хочет подойти ближе, но праосвенец шипит дико, а потом вдруг из последних сил делает выпад вперёд и лёгким движением руки заставляет королевскую шпагу отлететь в сторону. Тэхён не осознаёт, что происходит ровно до тех пор, пока чужое оружие не царапает ключицу. Чонгук, по-прежнему держащийся за колющий бок, роняет шпагу следом и обессилено выдыхает. Бой окончен. — Я выиграл, — цедит он сквозь зубы, выпрямляясь и всё ещё чувствуя остатки рези в боку: Чонгук не мухлевал, ему действительно больно. — Тебе нужно к врачу, — Тэхён, не мигая, пристально наблюдает за каждым последующим движением, дыхание затаив. — Не сейчас, — Чонгук качает головой, смахнув гримасу боли кроткой улыбкой. — Я выиграл. Ты должен дать мне шанс. — Зачем тебе это? — глядя на то, как под белой рубахой медленно расползаются тоненькие багровые полоски от порезов, Король напрягается и хочет сделать шаг навстречу, видя, как Чонгук от бессилия пошатывается, но упрямо держится. — Зачем ты строишь из себя невесть кого? Зачем упрямишься? — Ради тебя, — праосвенцу кажется, будто вместе с этими словами из него сдавленный стон отчаяния вырывается: неужели Тэхён до сих пор не понял? — Я готов пойти на что угодно ради тебя. Мне нужно, чтобы ты меня выслушал, — он несмело поднимает чёрные глаза, загнанно выглядывая из-под лохматой чёлки. Леодрафец сейчас белее мела, пальцы дрожащие в кулаки сжимает и сглатывает, взгляда не отрывая ни на секунду. — Если бы у меня был шанс вернуться назад, я бы ни за что не оставил тебя. — Я не виню тебя, Чонгук, — отвечает Тэхён тут же, вопреки сквозя отрешённостью. Сдерживается, чтобы не забиться в истерике. Праосвенец плечи расправляет, наконец, отпустив рану, глядит непонимающе и уязвимо — понимает, что Король звучит отстранённо, и это режет изнутри. — Я давно простил тебя. — Не говори так, — молит его Чон, и голос предательски ломается. — Прошу, не говори, что не винишь меня. Потому что я виноват, — Чонгук сглатывает, борясь с внутренним зверем, что приказывает заткнуться и не падать ещё ниже. Тэхёна трясёт. — Всю свою жизнь я был самым сильным и бесстрашным для всех вокруг, но на самом деле я обычный трус. Я трусил по-крупному, когда принимал важные решения, когда держал на себе Праосвен, когда клялся защищать братьев, но, знаешь, это всё чушь по сравнению с тем, что я струсил, когда бросил человека, который доверился мне как никому другому. Сейчас, именно в этот момент Тэхёна ломает с дикой силой; он неосознанно вспоминает то, как сильно чувство слабости, ненужности и полнейшей ничтожности разрывали его, когда единственный действительно близкий человек оставил его. Как он, лохматый, чумазый, сопливый, Санхёку в рубашку рыдал до сорванного хрипа, ощущая себя падалью, ненужным мусором, светлячком, что сгорел, подлетев слишком близко к обманчивому пламени. Король держится из последних сил, но именно сейчас воспоминания давят на него, и Тэхён, сдавленно выдохнув сквозь стиснутые зубы, начинает плакать. Послевкусие слабости горчит на языке, заставляет проживать то состояние снова, по кругу, чувствуя, как неминуемо летишь вниз, подбитый чужими словами. Чонгук делает лишь больнее, вороша пепел их прошлого, по ранам затянувшимся снова режет, солью посыпает; хочется оттолкнуть его от себя, после за грудки схватить, встряхнув, вмазать по скуле, губы раскровить, только бы причинить равносильную физическую боль, чтобы также мучился, раны зализывая. — Я… поверил тебе, — выдавливает из себя Тэхён, наконец, а Чонгук всем телом ощущает, насколько сильно и безжалостно его простые слова ломают. — Ты стал для меня другом, любовником, опорой и защитой, — он прерывается на всхлипы, лицо руками закрывая. — А потом я остался… один. Совсем один. Никого рядом, — его голос сходит на шёпот, ломаясь, дрожит и дребезжит так, что у праосвенца уши закладывает. Когда Король замолкает, Чонгук сдавленно вздыхает, словно его кто-то за горло хватает и душит; он чувствует, как измученное сердце болезненно сжимается, впитывая каждую чужую эмоцию, и боль эта ощущается как родная. Хочется рассыпаться перед ним, разбиться на тысячи осколков, только бы Тэхён изменил своё мнение, справился с чувствами и простил его по-настоящему, а не на словах. — Я не знал, что делать, — звучит совсем неуверенно и слишком громко в ночной тишине. — Моя вера сделала из меня монстра, я забыл, что это такое — быть человеком. Всю свою жизнь я боролся за внимание отца, за чужое признание, а потом мстил. Мстил не тому. И мне очень жаль, — Тэхён дрожит, закрыв лицо рукой, а Чонгук чувствует себя неимоверно слабым. — Именно ты напомнил мне, каково это. Каково искренне дружить, любить и верить. Я редко подпускаю к себе других, потому что обычно, увидев моего монстра, услышав его, они уходят, — праосвенец глаз с юноши не сводит, не видя вокруг себя ничего. — Но не ты. Ты не ушёл, ты остался и потребовал ещё, разрешил этому монстру излечиться и впервые почувствовать себя... живым. По-настоящему нужным. Король не может на него взглянуть — не хватает смелости. Он чувствует на себе пристальный взор, стреляющий отчаянием, и, наконец, ладонь от лица отрывает, поджав дрожащие губы. — Нет никакой гарантии, что ты не оставишь меня снова, — хрипит осипшим голосом юноша. — Мы с тобой из разных миров, будь честен с самим собой. Если наши пути пересеклись однажды, это вовсе не значит, что мы и дальше будем связаны. Нам нельзя быть вместе. — Поэтому ты отталкиваешь меня? — в сердцах молит Чонгук, повысив голос. — Ты боишься? — Не боюсь, — Тэхён качает головой. — Я осознал, что гнаться за погибшим счастьем глупо. Да и о каком счастье идёт речь? — смешок; вымученный, сдавленный, будто плевок в душу. — Разве у нас может быть счастье, что-то хорошее между нами? — Может, — упрямится Чонгук, сглатывая болезненный ком. — Может, если ты примешь меня, как принял когда-то. Тэхён молчит, и молчание это разрывает Чонгуку грудную клетку, сердце сжимая до треска, будто то вот-вот лопнет. Они стоят друг напротив друга в каких-то жалких метрах, каждого от боли скручивает изнутри, мысли разум путают, не дают разумно рассуждать. Король уже жалеет, что вообще сказал эти слова, потому что он правда боится, боится осуждения со стороны других, боится того, что из-за их связи могут погибнуть люди; они ведь просто правители соседствующих земель, чьи отцы были заклятыми товарищами. Тэхён прав, следовать рука об руку дальше будет невозможно — правила слишком жестоки. Но почему-то их хочется нарушить. — Благодаря тебе я всё ещё жив, — снова говорит Чонгук еле слышно, заставляя вздрогнуть. Он будет стоять на своём, потому что не может отпустить его просто так, точно не сейчас. — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной, пока нас не разлучит судьба, а не твои страхи. Ты дал мне силы, чтобы прожить ещё один день. Не забирай их, молю. Тэхёну искренне хочется закричать, чтобы Чонгук перестал убивать его. Он глядит с нескрываемой злостью, что окаймлена обидой и прорывающейся сквозь неё преданностью. — Зачем? — шепчет, слёзы горькие роняя. — Зачем ты… делаешь это со мной? Чонгук в одночасье ощущает, как находится на пределе: глаза предательски начинает щипать, хочется выпустить наружу эмоции, но вместо этого все его чувства, рвущие душу в клочья, озвучиваются коротким и тихим: — Потому что я люблю тебя. Взгляд напротив вдруг становится беззащитным. — Что? — выдавливает он растерянно. — Ты что? — по Чонгуку видно, как тот борется с самим собой, с сильной стороной, что не может усмирить слабую, разбившуюся у ног Его Величества. — Ты… не лжёшь? Но Чонгук не отвечает, только глядит немного обиженно, понимая, что чужое доверие действительно непросто заслужить. Тэхён смотрит на него растерянно и загнанно, ни слова больше не молвит, боясь вздохнуть, а Чонгук вдруг на колени опускается. Медленно, будто сгибаясь под тяжестью одолевших его чувств, он оказывается на земле перед леодрафцем и вскидывает голову, разя взглядом, мол, только ты достоин того, чтобы я опустился так низко. Для праосвенца это — настоящее испытание, гильотина для гордости, дикий стыд, но вместе с этим и принятие самого себя. Не слыша ничего в ответ, он обессилено роняет голову, а Король даже если бы очень хотел что-то сказать — не может. У него будто на настоящем поле боя шпагу из рук выбили, оставив обезоруженным. Он устал умолять и просить, но больше и не нужно: Чонгук пропускает тот момент, когда Тэхён встаёт на колени напротив. Их тянет друг к другу с неистовой силой, соединяет намертво, и никто не способен связь эту нарушить. Леодрафец порывисто хватает его за плечи, тянет на себя, позволяя крепко обнять и носом жадно уткнуться в шею, впустить в себя родной аромат тёплой кожи и цветов. Хочется сжать в своих объятиях с такой силой, чтобы поглотить его, в надежде, что Тэхён больше никогда не уйдёт. Тот и не собирается, жадно обняв Чонгука за шею, пальцами в спину вцепившись, будто дико боится, что он вот-вот растает в руках, что это какой-то обманчивый сон, навеянный мучительной думой, который к утру рассеется вместе с туманом. Но нет: Чонгук настоящий, обнимает его до хруста в рёбрах, молясь, чтобы этот момент никогда не заканчивался, до рыка прижимает к себе, позволяя чужим пальцам в волосы вцепиться. Этого не хватало больше всего на свете. Обоим приходит какое-то вселенское облегчение, невиданная сила под руками рождается, уничтожая любой яд вроде обиды, страхов и ненависти, а раны сами собой затягиваются. Кажется, будто если они сейчас оторвyтся друг от друга хоть на секунду — всё вокруг, весь мир рухнет моментально. Сумасшествие. Это какое-то отчаянное сумасшествие, помешательство, потому что иначе свои чувства Тэхён описать не может. Он всего на мгновение отрывается от Чонгука, но лишь для того, чтобы своими дрожащими ладонями обнять его лицо и увидеть на нём улыбку, пусть и кроткую, совсем неуверенную, однако искреннюю. Чонгук прижимает его к себе, в висок целуя, оставляет мягкие поцелуи на солёных щеках, пальцами новые слёзы вытирает; он целует его в нос, в уголок губ, в каждую родинку на лице, тычется, словно котёнок, и снова обнимает крепко-крепко, носом в золотые волосы зарываясь. Тэхёна изнутри разрывает то самое чувство, что загорелось в груди после их ночи. Оно никогда и не исчезало, тлело медленно, но Король не позволил бы ему потухнуть, поэтому сейчас то пуще прежнего разгорается ярким пламенем, а внутри Чонгука такое же пылает. От этого оба теряют голову, надышаться друг другом не могут, будто заново глазами изучают, впервые видят. Тэхён вдруг отстраняется, взяв инициативу в свои руки, ласково ведёт пальцами по чужой шее, мягко хватается за подбородок, а после Чонгук чувствует, как чужие нежные губы дарят ему драгоценный поцелуй. Леодрафец пусть и изменился, но целует он по-прежнему с тем же самым неописуемым трепетом и мягкостью, от которой хочется с цепей сорваться и испить сладкие уста без остатка. Когда Тэхён отрывается от него, Чонгук тут же быстро сокращает расстояние между ними вновь, заставляя сдавленно всхлипнуть прямо себе в рот. Этот поцелуй выходит ненасытным, нетерпеливым, как будто это предел королевской жажды; оба вкладывают в него все свои скопившиеся чувства и эмоции, до собственнических укусов, нежных всхлипов и вздохов, окутанных тёмной страстью. Тэхёну странно чувствовать чужие губы снова, целовать их до потери памяти, ведь ощущение это настолько знакомо и в то же время непривычно, что в голове всё путается. Ни за что не хочется прерывать этот момент, кажется, им вечности не хватит, чтобы насытиться друг другом сполна. Чонгук до боли прижимает его к себе сильными руками, не даёт и шанса вырваться, чтобы вздохнуть, но Тэхён, признаться честно, готов задохнуться таким способом. Кислород становится один на двоих, мысли и чувства — общие, души переплетаются, хочется кричать, однако вместо этого леодрафец лишь отстраняется, снова утопая в объятиях, и сбивчиво обжигает ухо дыханием: — æfre.** И Чонгуку впервые в жизни хочется заплакать не от боли. Он сдавленно смеётся, упираясь лбом в чужой, роняет голову на плечо, чувствуя неимоверный покой. Их пальцы крепко-накрепко переплетаются, образуя замок, который никто не сможет разбить. Эти чувства сложно описать словами, но оба понимают: так будет гораздо легче.