power-haus x christian reindl — hel
Чонгук не имел в виду ничего такого: ему правда хотелось заснуть, обнимая любимого человека, ощутить сполна, каково это — просыпаться, чувствуя тепло чужого тела в уютной постели, слушая дыхание, и никуда, совсем никуда не спешить. Поэтому он был искренне счастлив, услышав ответ, а Тэхён — счастлив забыться рядом c ним. Осторожно уместив руки на изгиб талии, скрытый под тонким халатом, расшитым золотыми рюшами и бусинами, Чонгук выпрямляется, чтобы поймать губами чужие, так игриво отстраняющиеся. Тэхён будто специально дразнит его, ладонями щёки обнимая, пока праосвенец тратит тщетные попытки на то, чтобы поцеловать. Король улыбается искренне, замечая азарт на его лице, что сменяется некой по-детски очаровательной обидой, которая тут же тает, когда их губы, наконец, соприкасаются. Поцелуй выходит совсем нежным, осторожным и медленным, как будто оба пытаются напиться ледяной водой сполна после тяжёлого боя, насладиться ей, чувствуя, как та нутро пылающее охлаждает. Леодрафец губы влажные слегка приоткрывает, позволяя Чонгуку немного больше, и тот незамедлительно повинуется, языком сталкиваясь с чужим. Хочется сгореть тут же от этих ощущений, сравнимых с мучительно-сладкой пыткой, утонуть в них с головой, кожей впитывая каждое прикосновение, каждый вздох или еле слышный неосторожный стон. Губы у Тэхёна на цвет, как спелая вишня, а на вкус — в тысячу раз лучше, и Чонгук не может их не разглядывать прежде, чем в очередной раз немного жадно и по-собственнически поцеловать, так, что леодрафец невольно назад наклоняется от напора. Чонгук ловит его своими руками, за спину обнимая, отрывается и спускается ниже, с трепетом выцеловывая золотые ключицы, аккуратные плечи, с которых, как нельзя кстати, халат сползает. Чонгук поклясться готов, что королевская кожа блестит в сумерках, словно драгоценной крошкой покрыта, и невозможно на это насмотреться, никогда. Ему бы вечно видеть эту картину перед собой, выжечь в сознании навсегда, на сердце выбить, на веках, чтобы засыпая проживать раз за разом. Тэхён чувствует чужие нежные и немного нетерпеливые поцелуи, удивляясь, как Чонгук может быть напористым и в то же время донельзя очаровательным и осторожным. Он зарывается пальцами в чёрные вихры, крепче прижимая праосвенца к себе, выгибается податливо, ёрзая, голову назад откидывает, кажется, в этот самый момент проживая самые счастливые секунды. Тэхён до него никогда и ни с кем даже не целовался, но готов поклясться, что ни один человек в этом мире не способен подарить ему и толику чувств, которые дарит Чонгук с каждым новым поцелуем. Он решает, что оставшуюся ночь не будет думать ни о чём, оставив всё по ту сторону двери, и сосредоточится только на тёплых ладонях, крепко обнимающих, царапающих лопатки в нетерпении, на горячих губах, обжигающих кожу, на глазах чёрных, манящих и сияющих желанием. Он хочет, чтобы в эту ночь они оба забыли обо всём на свете, кроме друг друга. Чонгук ведёт пальцами по оголившейся спине, когда халат спадает с одного плеча, и ему кажется, что Тэхён настолько горячий сейчас, что вот-вот загорится, как и он сам. Хочется без остановки касаться его, такого внеземного, бёдра широкие сдавливать жадно, кусать в шею, получая в награду сдавленный вздох прямо на ухо. Он позволяет себе это, наслаждаясь, жмётся сильнее, чтобы леодрафец также задыхался в беспамятстве, царапая его плечи и кусая безбожно распухшие губы. Чонгук смотрит на него снизу, оценивая реакцию, когда бесстыдно пробегается языком по груди, на что леодрафец крупно вздрагивает, не особо соображая, где находится, одурманенный чувствами и ощущениями. Тэхён путает пальцы в его волосах и жёстко оттягивает, сверху жадно вгрызаясь совсем неосторожным поцелуем, так, что они слегка сталкиваются зубами. Чонгуку сжать его в руках хочется до хруста рёбер, до крика сдавленного, а Король готов задохнуться таким образом. Он цепляется за него до боли в пальцах, каждым жестом заставляет смотреть на себя, только на себя, чтобы почувствовать себя по-настоящему нужным; чтобы доказать праосвенцу, что тот ему, как глоток свежего воздуха необходим. От робости не остаётся и следа, стоит Чонгуку уверенно подхватить его бёдра и, в один мощный прыжок оказавшись рядом с постелью, бросить на неё свою манящую жертву, тут же настигая, будто безжалостный коршун. Король не спешит целовать его снова, пытаясь привести дыхание в норму, потому что у него дико кружится голова, пальцы крупно трясутся от желания, а сердце в груди так и норовит этажи рёбер к чертям сломать. Чонгук тоже не торопится, опирается на руки, склонившись сверху, дышит тяжело, будто только что пробежал целую гонку, обжигает своим дыханием губы. Он дразнит леодрафца, разглядывая покрасневшее лицо из-под слегка опущенных и подрагивающих ресниц, губами легонько касается, чувствуя, как чужая ладонь несмело на щёку ложится, вызывая мурашки по всему телу. Тэхён грудью чувствует его жадные вздохи, смотрит на него развязно и в то же время донельзя невинно, отчего терпение и выдержка сгорают за считанные секунды. Он понять никак не может, что с ним происходит на протяжении последних месяцев, почему из-за одного-единственного человека хочется свернуть целые горы, убить любого, кто на пути возникнет, хочется утопить себя в этом самом человеке, без которого мир теряет краски. Тэхён робко ведёт пальцами по груди, лаская, будто пробует, просит немого разрешения, чтобы Чонгук позволил прикоснуться к себе, а тот даже и не думает возражать: Тэхёну можно всё, чего тот захочет. Он готов ему все звёзды с неба собрать, луну целую достать или чего ещё волшебного, а, может, просто сердце своё в очередной раз попросит забрать. Но Тэхёну этого всего не надо; ему сам Чонгук нужен и его любовь неистовая, больше — ничего. Чонгук трепетно замирает над ним, в глаза глядя, не говорит ни слова, но Тэхён и без них всё прекрасно понимает. И ему хочется ответить, что он, чёрт возьми, тоже. Сдерживать себя становится невозможно, поэтому Король, рукой зарываясь в золотые волосы и требовательно сжимая, припадает к чужим губам, податливо раскрывшимся, и в который раз умирает, тлеет до остатка. На мгновение оба теряются в этих чувствах, ощущая непередаваемый хаос, творящийся внутри; они целовались доселе огромное количество раз, но именно этот поцелуй вышибает разум окончательно, заставляет сердце сжиматься от непередаваемой боли, которая на части делится между ними двумя. Тэхён под ним ноги раздвигает послушно, задыхаясь под тяжестью чужого тела, понимает, что бежать ему теперь некуда — Чонгук похож на нетерпеливого зверя, предупреждающе рычащего и отчего-то медлящего. Праосвенец склоняется над ним, смотрит немного дико и поистине жадно, а потом вдруг падает вниз порывисто, по-настоящему вгрызаясь в шею, отчего Короля на простынях белых выгибает податливо. Они оба тонут в чёртовом безрассудстве, ноги и руки переплетая воедино, губами сталкиваясь влажно и долго, задыхаясь до одури, биение сердца кожей забирая. Чонгук вправду с опозданием осознаёт, в каком положении находится, поэтому нетерпеливо хватает Короля за бедро, комкая халат, который тут же спадает вниз, позволяя сжать ягодицы, и от осознания, что между ними нет никаких преград, сносит крышу. Тэхён вдруг подаёт голос, неконтролируемо со стоном выдохнув, а Чонгука от этой хрипоты начинает откровенно трясти, пламенем охватывать со всех сторон, позволяя этим двоим сгореть вместе, прямо на этой постели. — Я хочу слышать тебя, — просит Чонгук, склонившись к самому уху, и Король тут же целует его в подставленную шею. — Нас… могут услышать, — в беспамятстве шепчет Тэхён, переплетая пальцы в крепкий замок и прикрывая глаза от удовольствия, от каждого прикосновения, что импульсами бьёт по напряжённому телу. — Плевать, — рыча, отвечает праосвенец и, будто куда-то спешит, дёргает за ленту бесполезного халата, чтобы, наконец, раздеть Короля под ним. Тэхёну сносит голову от чужой нетерпеливости, от осознания, что они сейчас посылают любые правила, нормы приличия и моральные устои далеко и надолго, что позволяют себе эту необходимую близость, вздохи друг друга считая мысленно. Чонгук отстраняется от него, раскрыв халат, и он готов поклясться, что это — самая красивая и невозможная вещь, которую он когда-либо видел. Тэхён лежит под ним податливый, послушный, позволяющий делать с ним всё, что угодно, губы красные облизывает бесстыдно, а в глазах синих так и плещется игривый огонёк, будто напоминая, что жертва тут совсем не он — сам Чонгук. Его волосы золотые рассыпались по белым скомканным простыням, с которыми медовая кожа контрастирует до безумия, изящная шея призывно выгибается, ведь её обладатель так и жаждет снова почувствовать жаркие поцелуи, из-за которых, вопреки их уговору, кляксы красные расцветают. Чонгук с ума сходит от осознания, что это сделал он, что весь Тэхён — только для него, в эту минуту, в эту ночь, навсегда. Ему до сих пор сложно поверить в это, но Король каждым своим прикосновением доказывает: я лишь твой, сделай со мной всё, что только пожелаешь. Праосвенец, не терпящий приказов других, готов подчиняться лишь одному. Крепко обнимая за плечи, Тэхён стягивает с них чёрный шёлковый халат, который послушно ползёт вниз по смуглой спине, тормозя где-то в районе натренированных бёдер и ягодиц. Чонгук, склонившись над ним, похож на искусно выточенную статую; Король с упоением ведёт по изгибу спины вниз, вдавливая пальцы в ямочки на пояснице и слыша чужой жаркий выдох. Они оба уже буквально на пределе, но останавливать это совсем не хочется, нужно до беспамятства растянуть, до самого утра, чтобы потерять связь с любым напоминанием о реальности. Чонгук целует мокро, не заботясь о приличиях, языком вылизывает чужой рот, а потом вдруг кладёт на чужие губы, блестящие при пламени свечей, сначала один палец, затем — второй, немой просьбой заставляя облизать их. Тэхён не задумывается ни о чём и не сомневается ни секунды, когда раскрывает рот и принимает сразу два длинных пальца, посасывая так, словно ждал этого чёртову вечность. Вбирает постепенно, глубоко, языком лижет, глаз не отрывая от волчьих напротив, и эта чёртова порочность обрубает у Чонгука все тормоза. Одна сторона Тэхёна блестит позолотой невинности, за которой тот всё ещё боится интимных прикосновений, робея и взгляд опуская, глаза закрывая стыдливо, только бы на требовательный взор не напороться. Другая же горит адским пламенем, манит Короля своей порочностью и вседозволенностью, срывает и разносит к чертям все цепи, что зверя внутреннего держат, молит прикоснуться к себе, стоном медовым награждая. Все барьеры разрушаются за считанные секунды, тела сплетаются воедино, жадно лаская друг друга и выцеловывая до боли припухшие губы. Тэхён чувствует себя одним сплошным комком нервов, когда влажные пальцы скользят вдоль ягодиц, а в следующее мгновение его от чужой аккуратности на части ломает в их ложе. Чонгук нежен до предела, ни ускоряться, ни замедляться не намерен, лишь смотрит внимательно за тем, как Король на частицы рассыпается под ним, сгорая от ощущений. От того, с какой силой и нуждой леодрафец цепляется за него, хочется зарычать отчаянно, будто в бреду умоляя не отпускать никогда. Тэхён и не отпустит. Он слишком горячий, словно тающий в руках, слишком вкусный, что Чонгуку кажется, будто этими губами и телом невозможно насытиться — вечности не хватит. Выдержка внутри праосвенца постепенно плавится с каждой минутой от этого жаркого задушенного дыхания, тихих всхлипов, ведь Тэхён боится и звук издать, бесшумной мольбы ещё, которой хватает, чтобы сойти с ума за одно жалкое мгновение. Пальцы двигаются внутри него с необычайной чуткостью, не торопясь, пусть он и просит большего — Чонгук по-другому не может и спешить ему некуда. Король собирает все остатки своего самообладания, чувствуя, как праосвенец отстраняется, упирается ему в плечи и в считанные секунды оказывается сверху, оседлав напрягшиеся бёдра. Тот не ожидает резкости, но совсем не возражает, устраиваясь поудобнее и требовательно сдавливая талию. — Хочешь побыть сверху? — интересуется Чонгук с хриплой еле слышной усмешкой, от которой у Короля по спине мурашки пробегаются, вынуждая выгнуться. — Хочешь обсудить это сейчас? — Тэхён укоризненно сжимает пальцами его челюсть, заставляя вытянуть шею для очередного жадного поцелуя. Чонгук улыбается ему в губы и ничего не отвечает, вздрагивая от того, как чужие ладони царапают распаленную дыханием грудь. Тэхён целует его в подставленную шею, облизывает ключицы, ласкает подрагивающий живот ненавязчиво, будто совсем не специально, с упоением слыша нетерпеливое рычание, чувствуя подмахивания бёдрами. Честно говоря, Король жалеет о своей смелости, но дороги назад у него нет, поэтому Тэхён склоняется над праосвенцем и скользит ладонью по его подбородку, очерчивая кровавые губы, заставляя пальцы вылизать так же, как он ещё пару мгновений назад. Чонгук повинуется, и вкупе с его порой наивным взглядом больших глаз это выглядит чертовски неправильно, но сладко до сумасшествия. Влажная рука ложится на член, что давно требует внимания, Тэхён осторожно направляет его в себя и вздрагивает, не глядя на Чонгука, который наоборот взгляда восхищённого оторвать от него не может. Его глаза непроизвольно закрываются, и в беспросветной тьме пятна белые мелькают, а из губ вырывается первый громкий стон — сдавленный, будто томившийся в груди уже очень долгое время. Жарко. Узко. Чонгук еле сдерживается, чтобы не сорваться в пропасть полнейшего безумия, ладонями бёдра поглаживает, намекая, что торопить его никто не будет. Но Тэхён сам торопится, когда нетерпеливо опускается до упора и, поставив руки по обе стороны от чужой головы, снова стонет еле слышно, глаза прикрыв. Чонгук этим видом упивается сполна, дышит жадно, надеясь поймать чужой вздох. Его кроет от нахмурившихся бровей, сдавленного дыхания, сжатых зубов, чужой смелости и желания, которое им движет вопреки опасениям. Первый толчок в жаркое тело, отчего Тэхён шумно вздыхает, наконец изящно спину выгибая и голову запрокидывая. Его глаза синие непроизвольно закрываются, жмурясь, а под ними — белые пятна, и сквозь них лишь один образ виднеется; ему не терпится увидеть его снова, прямо перед собой. Тэхён опускается вниз, мягко за шею хватаясь, за плечи в поисках опоры, руками в простынях путается, чувствуя грудью чужие трепетные вздохи. Чонгук двигается плавно, не спеша, медленно до тянущей неги, пальцами лопатки и ямочки на пояснице обводя и крепко прижимая к себе, смотрит прямо в глаза, не отрываясь ни на секунду, чтобы запомнить каждое мгновение, проведённое здесь и сейчас. Пальцы тонут в золотых волосах, настойчиво за затылок притягивая ближе, глубже, чтобы ни одного чёртового миллиметра между ними не было. Тэхён захлёбывается своим желанием, что в груди пламенем неистовым распаляется, с головой в Чонгуке утопает, прильнув к его телу. Это ведь всё так чертовски неправильно, но так безумно нужно. Тэхён чувствует, что это — намного больше, чем просто секс; каждый раз он цепляется за Чонгука, крепче притягивая к себе, чтобы тот не отпускал, и чувствует себя донельзя близким. Донельзя родным и любимым. Он поцелуями усыпает шею, вдыхает каждый чужой вздох, ловит губами его тихие стоны, и от этого хочется рассыпаться на миллионы крупиц. Видя такого Чонгука перед собой хочется умереть и вновь возродиться, чтобы к губам алым снова прикоснуться. Чонгук обнимает нетерпеливо, одной рукой в волосы зарывается, другой — скользит вниз по талии к пояснице, сжимая. Между ними любое расстояние стирается в пух и прах, дыхание становится одно на двоих на пару с биением беспокойных сердец. Он продолжает рывками, глубокими, резкими, контролируя податливое разгорячённое тело, а Тэхёну с каждым толчком всё труднее сдерживаться, поэтому вскоре он несдержанно стонет, срывая цепи приличия. Чонгук стонет ему в унисон, готовый растаять пылью лишь от одних вздохов и взглядов неосторожных. Мышцы сводит от напряжения, всё тело ломит то ли от тесноты между ними, то ли от крепких объятий, из которых совсем не хочется вырываться. Тэхён выпрямляется, а Чонгук следом за ним, усаживает его на своих коленях и позволяет оставлять жгучие царапины на своей спине, где узор простыней остался. Всё настолько медленно, настолько осторожно, что даже поцелуи сходят на «нет»: Чонгук просто губами по щеке мажет, глаза прикрыв, сжимает в руках хрупкую фигуру, дышащую надрывно. Кажется, будто во всём чёртовом мире существуют только они, вдвоём. Пусть за дверью творится полнейший хаос, пусть ищут, пусть кто-то, может быть, именно в этот тёмный час принёс важное известие: сейчас всё это не имеет ни малейшего значения, потому что ни для Тэхёна, ни для Чонгука никого больше, кроме них, не существует. Только они сейчас друг для друга важны, телами соединяясь и души сплетая в единое целое, нерушимое и непоколебимое. Хочется до слёз цепляться, до агонии, пальцами царапать кожу, веря, что эти мгновения никогда не разрушатся, не обратятся жалким пеплом воспоминаний на утро; что ничто и никогда между ними не встанет, разлучая. Тэхён знает, что это невозможно. И ему больно. Больно прямо сейчас настолько, что хочется разреветься, жаль, момент не подходящий. — Чёрт, — сбивчиво и до ужаса хрипло задыхается Чонгук, носом в шею утыкаясь и замедляясь настолько, насколько это вообще возможно. — Я так сильно… люблю тебя, — целует в подбородок, в уголок рта полураскрытого. — Так… сильно, — шепчет почти бесшумно, но Тэхён его прекрасно слышит и взамен оставляет полосы от ногтей, чуть ли не до крови впиваясь, чтобы праосвенец замолчал, потому что слушать эти слова невыносимо. Он пытается больнее ухватить Чонгука за влажные пряди, оттянуть посильнее, чтобы у того из глотки стон вырвался. Тэхён в его чёрные глаза смотрит, любовью до предела заполненные, и ему отчего-то в момент становится до отчаяния больно и злостно. Он сам толком объяснить не может, что за чувства его охватывают, заставляя ощущать себя уязвимым и тревожным прямо сейчас, вопреки жарким прикосновениям и напряжению, сковывающему тело. Его в голову бьёт осознание, которое заставляет сгорать изнутри в эти секунды: Чонгук с каждым поцелуем не дарит ему свою любовь, не просит её разделить. Он извиняется. Король сквозь пелену мутную смотрит на Чона, зубы сжимая от удовольствия и одних только мыслей о том, что это — возможно их последняя ночь, проведённая вместе. Потому что никто не знает, чего ждать от этого похода, сам правитель Праосвена до конца не уверен, что вернётся живым, и на это теперь не наплевать: оставить Тэхёна одного он не может. Чонгук извиняется перед ним за то, что вынуждает идти с собой. Извиняется за то, что именно от него сердце бьётся в несколько раз чаще. Тэхён жмурит глаза, чувствуя застывшие в них слёзы, смаргивает их как можно скорее и слишком поздно осознаёт, что Чонгук его ласково на кровать укладывает, ощутив чужую слабость. Праосвенец склоняется над ним снова, тыльной стороной руки вытирая соль на щеках, смотрит с трепетом и волнением: — Тебе больно? «Слишком». Он мотает головой отрицательно и снова веки жмурит, побольше воздуха в лёгкие набирая. — Скажи, если я делаю что-то не так, — Чонгук слепо ищет его ладонь, не отрывая взгляда от напряжённого лица, переплетает их пальцы крепко-накрепко, и Тэхён в одночасье чувствует себя сильнее. — Мне очень хорошо с тобой, — уверяет он и одной рукой за шею обнимает, притягивая близко, чтобы их лбы взмокшие неловко столкнулись. — Пожалуйста, — просит леодрафец, выдыхая в самые губы, — не отпускай меня, — их губы соприкасаются слегка, словно трепещущие крылья бабочки. У Чонгука внутри сердце сводит от невообразимых чувств, заставляющих глаза щипать, а грудь — в клочья рваться, и он невольно думает, что Тэхён, наверное, сейчас то же самое испытывает. Поэтому, целуя его с предельной нежностью, но в то же время немой клятвой, Чонгук старается часть боли забрать, заверить его, мол, всё будет хорошо. Ему больше всего на свете хочется, чтобы леодрафец поверил в это, пусть и у самого выходит с трудом. Тэхён пальцы путает в его волосах, запрещая отстраняться, льнёт донельзя близко, когда ладони устраиваются прямо под его спиной, и тот продолжает ленивым ритмом до упора входить, чтобы он забыл обо всём хотя бы сейчас. Длинные ноги податливо обнимают его бёдра, стирая ненужные миллиметры между ними и не позволяя ни на секунду перерыв взять. Он и не нужен. Тэхён теряется во времени, перестаёт думать о минутах, о часах, за которые его неоднократно ломают и возрождают за эту ночь. Вокруг не происходит ничего, перед лицом — лишь Чонгук, его глаза, горячее дыхание, тихое рычание, мягкие поцелуи и слова ласковые, что раны в душе будто иглой толстой зашивают. Вроде и больно, а вроде и саднить так сильно не будет, не должно. Тэхён цепляется за него как за последнее, что у него осталось, дышит им так, словно праосвенец стал кислородом, каждым касанием напоминает, насколько сильно любит, пусть и не произнёс этих слов ни разу. Он знает, что Чонгук и без них это чувствует, сильнее в объятиях болезненных стискивая, умоляя крепче держать. За эту ночь они стирают между друг другом последние сантиметры, миллиметры, становясь единым целым, которое разлучить нельзя, иначе обоим будет невыносимо больно. Чонгук не знает, откуда в нём столько сил, он чувствует себя изголодавшимся, помешанным, когда продолжает вжимать Короля в мятые простыни до глубокой ночи за окном, заставляя плечи царапать и хрипло шептать на ухо, чтобы до дрожи. Он отдаёт Тэхёну всего себя так, как тот и просил, и любовь свою молит забрать навсегда и не отпускать. Когда сил становится совсем мало, леодрафец ослабшими пальцами всё равно тянется к нему, чтобы его сгребли в объятия ласковые, в шею сорвано хрипя, и больше всего на свете хочет заснуть вот так. Чонгук его бедра трепещущими пальцами оглаживает успокаивающе, чувствуя, как Тэхёна до сих пор дрожью мелкой бьёт от любого прикосновения. Он ощущает влюблённость всем своим телом, когда их губы снова соприкасаются для нежного и быстрого поцелуя: Король первым отпускает праосвенца, потому что впервые так сильно хочет признаться в своих чувствах, но Чонгук слишком быстро устраивается у него на груди, придавив собою сверху, и умиротворённо дышит в шею. Становится так тихо и спокойно, так уютно, что ничего менять не хочется; Тэхён лишь осторожно натягивает на них мятое одеяло и обнимает крепко прежде, чем впасть в дрёму. Впервые за всю жизнь он просыпается не от стука служанки в дверь, не от бодрого голоса Чанёля, гремящего прямо над ухом и даже не от кошмара. Просыпается просто потому, что очень сильно хочется посмотреть на Чонгука, на расслабленного, на убаюкиваемого колыбелью спокойствия, на того, кто не знает ничего о боли или хотя бы не помнит о ней. Тэхён осторожно поворачивается в объятиях, глядя на лицо перед собой, и невольно думает, что это — самая лучшая вещь, которую ему довелось когда-либо видеть. Чонгук красивый. Красивый, когда спит крепким сном, видя счастливые сны, когда смеётся искренне, улыбаясь своей самой прекрасной улыбкой, когда задумчиво чертит крестики на карте, нос испачкав в угле — Тэхёну вечности будет мало, чтобы перечислить. Он не смеет к нему прикасаться, боясь разбудить, лишь с упоением разглядывает каждую родинку, каждую морщинку, каждый сантиметр смуглой кожи, чуть трепещущие ресницы-стрелы и розовые губы. Король смотрит очарованно, чувствуя, как в груди сердце быстро-быстро бьётся, внутренности тугим жгутом заставляя сжиматься. В голове появляются воспоминания, пугающие своим наплывом и скоротечностью, и их слишком много, они слишком памятные. От этого хочется кричать в испуге, трястись от страха так, будто лихорадка с новой силой ударила. Тэхён вспоминает их первые встречи, косые взгляды и острые слова, брошенные в ответ на не менее колкие фразы, взаимная неприязнь вкупе с неконтролируемой тягой, бешеным желанием сблизиться с кем-то другим, непохожим на остальных. И ему хочется заплакать от внезапной тревоги, от которой невозможно скрыться. В черепной коробке, как назло, мысли рисуют любые обстоятельства, что заставляют тлеть от отчаяния. Тэхён думает, что они прорвутся, что у него большая армия, а у Чонгука — сплошная непоколебимая власть, которая восстанет, стоит ему появиться на пороге его земли. Тэхёну хочется в это верить, потому что иначе он свихнётся: ещё ведь ничего не началось, но страшно настолько, будто уже случилось. Он впервые за последние месяцы чувствует себя крайне подавленно и уязвимо, словно обстоятельства вынуждают его вернуться в то состояние, когда быль казалась самой пугающей явью, а жить не хотелось совсем. Но если раньше Король искренне боялся только за себя, за то, что однажды агония доведёт его до черты, после которой ничего не существует, то сейчас он боялся за Чонгука, и страх этот был гораздо сильнее и в миллионы раз больше. Нависая тревожной скалой предрассудков, страх этот будто поджидает их за дверью комнаты, готовый сопровождать вплоть до самого Праосвена. И Тэхён знает его причину. Влюбиться — страшнее любой лихорадки, любой эмоциональной агонии. Влюбиться до помешательства, до страшной паники — хуже, чем задыхаться от коварного испуга. Потому что всю свою жизнь ты будешь бояться за этого человека так, как никогда не боялся за себя. А это ведь в разы больнее. Ему физически больно смотреть на Чонгука, зная, что когда-нибудь им придётся расстаться навсегда. Король не может справиться со своими чувствами, с нервозностью и невыносимой тревогой, от которой всё внутри холодеет и трещинами идёт. Тэхён осторожно поднимается с кровати, поднимает с ковра свой халат и закутывается в него, пусть шёлковая роскошь совсем не греет. Он останавливается у большого окна, разглядывая раннее утро за окном сквозь бархатные портьеры, и пытается не думать ни о чём, совсем ни о чём, пусть выходит из ряда вон паршиво. Какой час — неизвестно, но вскоре наверняка раздастся стук в дверь, сообщающий о том, что пора бы готовым спуститься к завтраку, после которого нужно завершить последние приготовления к походу. Это пугает, потому что ему не хочется покидать эту комнату, расставаться с их чувствами снова, чувствовать, как спокойствие тает на кончиках пальцев. Тэхёну вечность хочется лежать в этой постели, ощущать чужую ласку невозможно-прекрасную, нежную, нужную, слышать шёпот о чём-нибудь совершенно бессмысленном, потому что смысл имеет только сам Чонгук. Страшно выйти за дверь, страшно снова столкнуться с реальностью, страшно вновь надеть маску полнейшего безразличия и холода, за которой ничего настоящего не видно. Страшно вернуться к жизни без Чонгука. Но пока он рядом. И Тэхён благодарен ему до задушенного крика. Руки ложатся на талию, мягко притягивая к тёплой груди, обнимают крепко-крепко, ведь Чонгук каждым своим действием старается успокоить, лишний раз клятву дать, что не бросит его никогда, до вздоха последнего рядом будет вопреки всему. Тэхён перехватывает его ладони, мягко поглаживая, никаких улыбок фальшивых не давит, радостно не восклицает, потому что он его ложь сразу расколет, будто наперёд зная, в каком состоянии тот сейчас пребывает. Они стоят вот так молча, напротив большого окна, глядя на зацветающий рассвет, безмолвный и печальный, думают каждый о своём, но мысли эти всё равно сводятся друг к другу. Тэхёну кажется, будто он чувствует биение чужого сердца своей кожей, и оно так сильно внушает покой, что больше ничего и не нужно. Он мысленно сам перед собой на колени становится и клянётся сделать всё, чтобы поход закончился хорошо, пойти на всё, чтобы остаться в живых. Ведь, чёрт, теперь так сильно хочется жить. Запрокинув голову и уместив её на плече, Тэхён окидывает влюблённым взглядом его задумчивый профиль. Чонгук, кажется, ещё сильнее в руках сжимает, стоит Королю мягко потереться лбом об его щёку, глаза прикрыв, и от этой нежности можно смело задохнуться. Ему приятно просто чувствовать чужое дыхание рядом с собой, видеть краем глаза изучающий взор, смотрящий с неописуемой чувствительностью. Чонгук пережил слишком много на своём пути и теперь от своего не отступится, своё так просто не отдаст ни за что. Ему тоже страшно, тоже тревожно, но смелости и веры Чонгука хватит на них двоих сполна, потому что он знает — есть вещи гораздо ужаснее какого-то там страха. Страх — лишь предупреждение, через которое можно переступить, которому можно надавить на глотку, приказывая не тревожить. А через самое ужасное Чонгук уже прошёл и сейчас готов сделать всё возможное, чтобы Тэхёна сберечь от сотен, тысяч стрел, злых языков и взглядов, чужой сабли окровавленной и блестящего меча. И себя он сбережёт лишь для одного человека во всём мире. — Хорошо спал? — спрашивает Король почти беззвучно, повернувшись, наконец, и обняв за шею непринужденно; ему совсем не хочется говорить сейчас, но он чувствует, что если продолжит молчать — начнёт потихоньку сходить с ума. — Не поверишь, насколько, — Чонгук улыбается немного смущённо и опускает взгляд, сглотнув, а Тэхён думает лишь об одном: как же он красив. В его чёрных глазах плавает вселенская тоска, и праосвенец будто пытается спрятать их, чтобы тоска эта не заполнила синие океаны напротив. Он осторожно подхватывает Короля под бёдра и мягко укладывает его в ворох мягких одеял. — Пожалуйста, давай полежим вот так ещё чуть-чуть, — шепчет он на ухо, отчего по спине мурашки пробегаются. Тэхён на это лишь кивает часто-часто, потому что Чонгук знает как никто другой о том, что ему больше всего нужно. Они обнимаются долго, нежно и тепло, вслушиваясь в частое от крепких объятий дыхание, в биение сердец, сплетающееся воедино. Многие вопросы вертятся на языке, но задать их хочется лишь для того, чтобы Чонгук лишний раз убедил, заверил, подтвердил, что все опасения — полная ерунда и чушь. Лёжа на боку, Тэхён поглаживает чужую щёку кончиками пальцев, молчит протяжно, глядя куда-то в пустоту, а праосвенец от него глаз отвести не может. Он никогда не видел звёзд близко, лишь на чёрном небе, когда те каждую ночь рассыпаются блестящим серебром вокруг угловатого месяца; мама когда-то давно рассказывала, что там, на небе, этих звёзд миллионы, миллиарды, целые мириады и маленькие вселенные, а Чонгуку всегда хотелось увидеть их вблизи, в руках подержать. И сейчас он готов поклясться, что одна такая лежит прямо напротив него. — Ты же знаешь, что это не навсегда, — говорит Тэхён еле слышно, чувствуя, как ладонь замирает, больше не поглаживая его волосы. — Нет, — спокойно отвечает тот, даже бровью не поведя. — Не знаю. Знаю лишь одно, — губы дрогнут еле заметно, а голос становится тихим, — я тебя никому не отдам. Не сейчас. — Иногда так бывает, — Тэхёну больно говорить, больно думать об этом и больно видеть Чонгука перед собой именно сейчас, потому что он замечает, насколько растерянным и опечаленным тот выглядит. Больше всего на свете не хотелось, чтобы леодрафец озвучил тяготящие мысли. — Мы можем не вернуться. Я могу не вернуться или ты — мы оба. Может произойти всё что угодно. — Я просто собираюсь выпотрошить эту падаль и вернуться на трон, — еле слышно шепчет Чонгук, а в его помрачневших глазах ни капли светлого нет, и это слегка пугает, заставляет кожу мурашками покрыться. — Слышишь, — он требовательно сжимает подбородок, заставляя смотреть на себя, — ничего не произойдёт. Мы всё исправим. — А дальше? — надломлено спрашивает Король, снова режа без ножа так, что душа мгновенно кровить начинает. — Ты вернёшься на трон, я — тоже. Что будет дальше? — К чему ты клонишь? — К тому, что мы не сможем… быть вместе, — выходит как-то само, вырывается птицей заточённой, отчего становится немного легче, но чертовски пусто. У Чонгука глаза расширяются от растерянности, Тэхён в них видит мгновенное отчаяние и страх, которые последний раз видел в момент, когда праосвенец впервые признался в своих чувствах. — Если о нас узнают… нас уничтожат. Мы не сможем встречаться часто, зная, что постоянно находимся под прицелами. Что ты, что я — мы должны быть заняты своим народом, а не тем, что… происходит между нами. Чонгук ничего не отвечает, и это ранит Короля гораздо больше, нежели любой колкий ответ. Он просто смотрит прямо перед собой куда-то за чужое плечо, замер, будто ледяная статуя, губы бездумно разомкнул, а внутри борется с разрастающейся болью от чужих слов. Конечно, Чонгук понимает, что они — люди из разных миров, правители разных земель, которым вместе быть нельзя никак, но его какое-то детское упрямство заставляет артачиться, злиться на Тэхёна за его мысли и рот, произносящий безжалостно обрубающие чувства фразы. Хочется заставить Короля замолчать, заткнуть ладонью губы и попросить больше никогда не думать об этом, но вместо этого Чонгук с трудом набирается смелости, чтобы растерянно поднять глаза на любимое лицо, надеясь зацепиться за что-то светлое в васильковых глазах. Однако ничего не видит, только неистовое отчаяние. — Ты правда думаешь, что меня остановят твои слова? — наконец, произносит он почти шёпотом, и Тэхён искренне удивляется его выдержке, потому что сам готов на себе волосы рвать и выть в голос. — Что я оставлю тебя и забуду всё, что между нами было, есть и будет? Ты этого хочешь? — Чонгук нависает сверху, немного грубо обхватив ладонью лицо, а Король лишь рассеянно головой мотает. — Я ради тебя готов каждый день рисковать. Мы будем видеться столько, сколько ты пожелаешь, там, где ты захочешь. И никто нам не помешает, — Тэхён неуверенно смотрит ему в глаза, чувствуя, как пальцы требовательно сжимают подбородок. — Только ты сам. — Я боюсь, — говорит он еле слышно, лишь губами шевелит. — Чего? Людей? — переспрашивает Чонгук, получая в ответ неуверенный кивок. — Я не думаю, что кому-то есть до этого дело, потому что сейчас есть заботы поважнее. Нам действительно нужно будет объясниться перед ними, но никто не узнает о нас, — он говорит убеждающе, но что-то внутри Тэхёна предательски вздрагивает, скребя с немым укором. — Знаешь, у тебя есть один недостаток: ты слишком много придумываешь. — Всего один? — Всего один, — Чонгук улыбается краем губ, проведя пальцем по родинке на чужой щеке. — Скажи честно: люди вокруг — не та вещь, которая пугает тебя больше всего? Есть кое-что ещё. Тэхён смотрит на него как-то потерянно, губы аккуратные приоткрывает, но ничего не говорит, только глаза в сторону отводит. — Я… я думаю об отце, — говорит он, наконец, и получается так тихо и испуганно, что Чонгук заметно напрягается, брови тёмные к переносице сведя. — Если бы он узнал о нас с тобой, о том, что я подвергаю себя и Империю такой опасности, ему бы это явно не понравилось. Я… каждый раз я думаю о том, что бы он сказал, зная о тебе, и каждый раз мне так страшно, — шепчет, цепляясь за пальцы, сплетая их со своими, чтобы тот не отстранялся. — Прекрати, — просит Чонгук, целуя его ладонь, а жест этот выглядит в тысячу раз интимнее, нежели поцелуи до припухших губ. — Если тебе станет легче, то я тоже думаю об этом. Но я не боюсь. Мама давно сказала мне одну вещь: любить можно любого человека, любое существо в этом мире, и никто не в праве решать за тебя. Я думаю, твой отец был бы рад, если ты будешь счастливым. Остальное — неважно. Глаза Чонгука улыбаются вопреки его настроению лишь потому, что он смотрит на Тэхёна. Король пытается переступить через себя, довериться праосвенцу без остатка, и у него немного получается. Наверное. — В конце концов, мы же не собираемся торжественно сообщать всем о том, что происходит между нами, — он старается засмеяться, но выходит совсем неуверенно. — Давай не будем думать о том, что так далеко от нас. Сейчас есть только ты и я, — Чонгук целует его в уголок губ. — Пообещай мне, что перестанешь бояться. — Обещаю, — произносит Тэхён, пусть в груди всё сводит от боли и страха. — Я не буду бояться. Ради тебя, — лоб неловко сталкивается с его, и они оба глаза прикрывают, трепеща ресницами. — Мы будем осторожными. Мы восстановим справедливость, — озвучивает мысли, надеясь убедить себя окончательно, заверить в том, что пока кажется призрачным. — Скажи, — шепчет Чонгук, обжигая дыханием губы, — ты убьёшь за меня? — Не задумываясь, — Тэхён обнимает его за шею, прижимаясь ближе, и чувствует, как тот улыбается. — Чонгук, — зовёт трепетным шёпотом, мурашки по коже пуская, — я хочу, чтобы ты знал, — он молчит между словами мучительно долго, заставляя дыхание задержать, — I ealneġ wyllan wiþ ēow. I lufu ēow.* Ему впервые в жизни хочется закричать так сильно и громко от неописуемых чувств, разрывающих изнутри. Чонгук невольно чувствует, как голова начинает кружиться, как в горле пересыхает, как руки крепко цепляются за его спину, прося обнять. Он целует совсем невесомо, еле губами касаясь, но благодарит так, что Тэхён всё понимает без лишних слов. — I cnāwan**. Тэхён целует умоляюще, будто просит никогда от губ не отрываться, потому что искренне пытается забыться. Ему всё ещё больно вопреки словам, вопреки убеждениям, но расстраивать Чонгука больше не хочется — Король решает бороться с самим собой самостоятельно. Тэхён получил ответы на вопросы, однако самого главного так и не задал, потому что по-настоящему боится услышать ответ на него, ведь, кажется, он ему и так известен. Чонгук может сколько угодно клясться ему в любви, губы и душу терзая, может топить людей в крови, заставлять обидчиков молить о смерти, может против веры пойти ради него, но точно не сделает одного. И это убивает даже при том, что праосвенец всячески пытается его убедить в обратном. Невыносимо думать, прокручивать мысли в голове раз за разом, потому что Тэхён ощущает себя запутавшимся и потерявшимся. Он вроде и чувствует, что Чонгук его любит до дрожи, до потери сознания, до лихорадочной привязанности, однако правда в любом случае режет грудь пополам, рёбра ломая, сердце сдавливая и вырывая к чертям. Хочется оставить эту правду позади, переступить через неё и никогда не вспоминать, ведь благодаря ей появляется куча сомнений, становится больно. Ведь благодаря ей чувствует, что неистовой чистой любви не бывает. Помешательство, зацикленность, желание обладать и дикая страсть, со временем тлеющая. Не любовь. Поэтому когда Чонгук целует его, Тэхён внутренне рыдает навзрыд, умоляя не ломать себя. Ведь если Король спросит у него, что Чонгук выберет — свой народ или его самого, ответ уничтожит его окончательно.⚔ ⚔ ⚔
Держа на весу капающую золотым воском свечу, Чанёль в сотый раз пробегается взглядом по чёрным строчкам, что Король так старательно выводил для своего советника. Он сидит за небольшим столом в шатре, в гордом одиночестве и тишине — слышны лишь редкие далёкие переговоры вояк да шелест ветра, от которого тёмные полы стен еле заметно трепыхаются. Советник перечитывает королевское письмо раз за разом, пытаясь осознать дальнейший план действий, а самое главное — принять его, потому что сближение с праосвенцами не нравится ему ни при каком раскладе дел. Мысли о Чонгуке, о его поступке, когда он украл Короля пусть и для того, чтобы вернуться на свою землю, не делают правителя Праосвена в чужих глазах лучше. Чанёль понимает, что Тэхён, каким бы отрешённым ни казался, как бы много ни изучал, по природе своей чуткий и мягкий, поэтому готов сблизиться с врагом, особенно в такой ситуации, где сын четы Чон наверняка сделал всё возможное, чтобы внушить доверие Королю. Это пугает, ведь советника сейчас нет рядом, да и бросить всё, уехав к Тэхёну, он никак не может; наверное, это будет бессмысленно, потому что в своём письме тот ясно даёт понять, что никаких обсуждений и возражений он не примет. У Чанёля попросту нет выбора — мужчина бессилен перед королевской волей, и ему остаётся спрятать свои опасения куда подальше, продолжая настороженно оберегать своего Короля. — Ты хотел меня видеть? — отогнув штору шатра, внутрь заглядывает Намджун, у которого сна, несмотря на поздний час, ни в одном глазу. Чанёль сухо кивает и жестом приглашает главнокомандующего пройти в свои покои. — Что-то произошло? — интересуется мужчина, садясь на стул напротив советника. — Произошло, — Пак сворачивает письмо в конвертик и переводит нечитаемый взгляд на военного, чьё лицо не выражает никаких эмоций: Намджун выглядит донельзя измождённым и уставшим, у него фиолетовые залежи синяков под глазами, сурово опущенные уголки обветрившихся губ и серые глаза, сквозящие морозной пустотой. — Прибыл гонец из замка, привёз письмо Его Величества. Мы собираемся создать альянс с Праосвеном. — Мы? — Намджун усмехается, и усмешка эта выходит чересчур озлобленной и одновременно удивлённой. — Лично я собираюсь заставить их землю жрать, ничего более. Чанёль и не ожидал услышать что-то одобряющее или хотя бы смиренное, но выбора перечить у них всё равно нет. Советник молча пожимает плечами, окинув всё ещё крайне удивлённого и немного разозлённого военного, что понять никак не может: это полуночная шутка или же издевательская явь? — Поверь, мы — никто, чтобы вершить правосудие, — советник тяжело вздыхает, бросив напряжённый взгляд на аккуратное письмо с кровавым клеймом сверху, откуда лев огненный скалится. Чанёль подхватывает бумагу пальцами и, повертев в руках, протягивает главнокомандующему, который глядит на неё с откровенным недоверием. Намджун не зол; он растерян и требует ответов, потому что происходящее ему совсем не нравится. — Прочти сам. Мужчина хватает письмо с несдержанностью, ему не присущей, быстро разворачивает и, пододвинув поближе трещащую свечу, принимается тщательно водить настороженным взглядом по чернильным строкам, страшась прочесть о том, о чём больше всего на свете знать не хочется. Намджун никогда не умел бояться, потому что у него есть одно стойкое понимание: в мире существует что-то гораздо более важное, нежели страх, и в этом вся сила его неистовой смелости. И, наверное, за всю свою жизнь ему довелось по-настоящему бояться лишь однажды, когда рядом был человек, за которого переживаешь больше, нежели за себя. Он вырос в армии, привык к одиночеству, привык к тому, что кроме клятвы, меча и безрассудства у него ничего никогда не было, нет и не будет, поэтому и сейчас, читая строки королевского письма, Намджун совсем не боится. Точнее, ему до отчаяния страшно от самого себя, ведь переступить через волю Его Величества во имя своих обещаний, своих клятв, убеждений и взглядов будет очень сложно — невозможно, потому что в таком случае того самого Ким Намджуна, бравого воина, и его вечную спутницу — честь придётся оставить в прошлом навсегда. — Это шутка? — вырывается из него слишком неожиданно и громко для небольшого шатра, в котором они одни. — Не думаю, что Его Величество намерен шутить над нами, когда на кону Леодрафт, — Чанёль скользит внимательным взглядом по письму в руках военного, которое тот снова перечитывает, глаза широко распахнув. — Ты всё правильно понимаешь, Намджун. Нам действительно придётся объединиться с Праосвеном. — Смеёшься? — выходит хрипло и надломленно, как будто главнокомандующий разом осознал, что заниматься шутовством тут никто не собирается. — Я ни за что с этим отребьем вшивым бок о бок сражаться не буду. Так же, как и они со мной. — Если бы кого-либо волновало твоё мнение, мы бы сейчас не сидели здесь, — советник подпирает щеку рукой, выглядя крайне задумчивым и серьёзным. — На самом деле, я тоже не разделяю решение Его Величества. Что бы там ни было, праосвенцы всегда были сами себе на уме, — говорит еле слышно, так, чтобы только военный его слышал, а у того будто уши заложило. — Пусть он узнал обо всём так же неожиданно, как и мы, но… я не доверяю ему. И не хотел бы, чтобы Тэхён доверял. Намджун не реагирует на его слова, лишь кладёт письмо на стол, но взгляда, ядом пропитанного, в сторону не отводит, каждую букву им заново обводит, пытаясь держать себя в руках, чтобы не сорваться с места прямо сейчас, не запрыгнуть на коня и не отправиться в замок. Потому что хочется сделать это так сильно, как не хотелось никогда. — Мы не можем ему доверять, — отрезает главнокомандующий, соглашаясь, и откидывается на спинку стула, до треска сжимая подлокотники. — Сынуля Чон печётся о своей земле, о народе, о Праосвене, где сейчас полнейшая разруха. Без помощи Леодрафта он доверие людей не вернёт, старика этого не свергнет, — в его голосе сквозит неприязнь, от которой Чанёлю становится не по себе. — Видишь, этот клочок земли настолько крысиный, что королевская чета подставляет друг друга, друг другу глотки режет за символичную безделушку и регалии. — Что правда, то правда, — он кривит губы в кривой улыбке. — Ему не составит труда подставить и Его Величество, — глядя на Намджуна, у которого лицо от внезапных новостей перекосило, советник смиренно вздыхает. — В любом случае: наша главная задача — защитить Короля и Леодрафт. — Но не таким же способом!.. — вырывается чересчур громко, отчего военный отводит мрачный взгляд в сторону. — То, о чём Его Величество написал в этом письме, никогда не изменит моего мнения. Эта праосвенская падаль не посмеет воспользоваться нашей помощью после всего, что сделал с нашей землёй и народом. — Остынь, — просит Чанёль, устало потерев переносицу. — Мы сейчас не в том положении, чтобы идти против воли Его Величества. Посмотри на ситуацию с другой стороны. Они же дети, которым свойственно ошибаться. Правитель Чон явно не ожидал подставы от дядьки, если это правда… — Ключевое слово: если, — перебивает Намджун, выглядя крайне разозлённым — советник впервые видит его таким несдержанным и вспыльчивым. — Что, если это ловушка? Что, если в Праосвене Тэхёна и нас поджидает свора собак? Это ведь чистейшая уловка. Мышеловка захлопнется, как только жертва попадёт внутрь. Чон вернёт себе власть с нашей помощью, а потом сделает то, чего желал все эти года, — в его глазах блестит яд ненависти, добавляющий речи серьёзности; для военного это — не пустые слова. — Подумай: с чего бы вдруг мальчишке, который на нас войной пошёл, возиться с нашим Королём? — Я не знаю, — честно отвечает Чанёль, подумав с минуту. В голове действительно не возникает ни одной мысли, поддерживающей идею Тэхёна, пусть советник и пытается его оправдать хотя бы для себя. — Возможно, они подружились? — неуверенно произносит Пак, смотря на Намджуна с нескрываемой опаской. — Звучит абсурдно, но… они ровесники, у них… — Мы, по-твоему, все в песочнице собрались? — военный одёргивает мужчину суровым взглядом, заставляя язык проглотить. — Сколько бы лет этому мальчишке не было — он направил свои войска против нас, против Тэхёна и его отца, перерезал наших людей, подверг жизнь Его Величества опасности, сбежав, а сейчас возвращается с распростёртыми объятиями, прося защиты и помощи? Даже если это всё — правда, он с лёгкостью расправится с Королём после. Вступить в альянс — вот что такое настоящий абсурд. — Может, не всё так плохо? — возражает Чанёль, плотно сомкнув губы, и смотрит на то, как намджуново лицо кривится. — Не все же преследуют цели перерезать друг друга. — Но не праосвенцы. Они как были диким зверьём, так и остались. И вожак их такой же. Отродье убийцы, — цедит сквозь зубы военный, глядя куда-то вниз, на носы старых сапог, чтобы успокоиться. Чанёль молчит, не зная, что и сказать: внутри него самого противоречивые чувства борются; одна сторона полностью поддерживает мысли Намджуна, потому что они кажутся правдивыми — становится страшно, что намерения Чонгука напрямую связаны с тем, чтобы без труда расправиться с Королём после его помощи. Другая же пытается оправдать праосвенца, потому что есть в письме Тэхёна что-то такое убеждающее, правдивое, отчего хочется верить и ему, и Чонгуку вопреки своим взглядам. Советник никогда не был категоричен по отношению к другим так, как Намджун: он не знал ничего о чувстве ненависти, потому что считал это полнейшей ерундой. Какой толк ненавидеть кого-то, ведь от этого ничего не меняется, однако появляется дикое и порой неконтролируемое желание навредить этому человеку? Ты вредишь себе, вредишь ему во имя мести, но счастливее от этого всё равно не становишься. — Отчего ты ненавидишь их так сильно? — спрашивает советник, игнорируя предыдущую тему для обсуждения, чем застаёт военного врасплох. Намджун переводит на него напряжённый взгляд, поджав губы, будто смолой пропитанные, молчит и выглядит так, словно ждёт пояснений, но Чанёль знает, что тот его прекрасно понял. — Каждое твоё слово пропитано ненавистью. — Как ещё я могу относиться к тварям, что лезут на мою территорию, убивают моих людей и покушаются на моего Короля? — парирует мужчина, сузив серые глаза. — Выглядит так, будто за этим стоит нечто большее, — Чанёль вскидывает голову, смотря на него проницательным взглядом, от которого Намджуну хочется встать и молча выйти из шатра, чтобы не отвечать на лишние и не относящиеся к делу вопросы. — Не понимаю, о чём ты, — он пожимает плечами и поднимается со стула, намекая, что разговор окончен. — Ты закончил? — Чанёль рассеянно кивает, не ожидав чужой резкости. — Обсудим это завтра снова, потому что сейчас я хотел бы вздремнуть, до смены поста осталось пару часов, — Намджун кланяется и с каждым шагом удаляется от советника. — Подумай о моих словах, Пак. Это всё неспроста. Доброй ночи, — кивнув напоследок, военный шуршит полами шатра и исчезает в ночной темноте, оставляя Чанёля наедине с кучей вопросов. Пока Намджун идёт вдоль разбитых по округе палаток, он не думает ни о чём, только смотрит прямо перед собой остекленевшим взглядом, шаги огромные мысленно считает и игнорирует уважительные поклоны от бодрствующих вояк. Ему кажется, будто мир на какое-то мгновение останавливается, теряет цвета и любые звуки, пустеет в одночасье, и мужчина остаётся совсем один, даже иллюзия чужого присутствия испаряется. Он заходит в шатёр, скидывает с себя тяжёлый жилет и ложится на жёсткую подстилку, делая всё автоматически, потому что черепную коробку вдруг наполняет глубокая пустота. Никакие мысли в голову не лезут, но руки всё равно трясутся от злости, от ненависти к Праосвену и всему, что связано с этой землёй. Поведение их Короля в его глазах выглядит крысиным предательством, ведь Намджун не верит ни единому слову Чонгука так же, как не верит ни одному праосвенцу. Даже если он хотел бы поверить в это, у него не получилось бы, потому что ненависть к другому народу строилась внутри него уже очень давно, и сейчас она возросла до таких размеров, что переступить её ради клятвы не получится никак. Каждый раз, выходя на поле боя, он смотрит в глаза праосвенцу, попавшемуся на пути, и видит в них только безумное желание убивать. Намджун не видит и не хочет видеть в них что-то хорошее, потому что когда-то давно они забрали хорошее у него самого, забрали навсегда и безвозвратно. Он помнит этот день как сейчас: утром проснулся от громких криков, а в следующий миг уже звенел мечом спиной к спине с ней. Военный в тот момент думал лишь о том, что война не заставит их долго ждать, но никак не думал, что праосвенцы нападут на них со спины, подставят в не самые лучшие времена. Он не думал, что тем утром его жене в спину воткнут острый нож, ядом пропитанный, чтобы у Намджуна не осталось ни шанса на спасение. С тех пор мужчина помнит лишь то, как кричал истерично, в руках сжимая цепляющуюся за него любимую, как умолял её дождаться лекаря, умолял бороться до конца так, как она сама его всегда учила. И ни одному праосвенцу тогда дела до него не было, каждый был готов ещё десяток клинков вонзить в её бездыханное тело и его на куски изрезать ради королевской прихоти. За это Намджун не возненавидел их; ненавидеть — слишком слабое слово, описывающее все его чувства, пропитавшие военного за годы пустынного одиночества, в котором он пытался построить себя самого заново. Была бы его воля, он бы выжег дотла весь Праосвен и даже глазом не моргнул, не посочувствовал. Рассмеялся бы хрипло и зарыдал так, что по округе птицы разлетелись бы прочь. Он лежит на своём матрасе, пытаясь приказать себе заснуть немедленно, но мысли борются друг с другом, путаются, усложняют ситуацию в миллионы раз. План Чон Чонгука является для него чистой ловушкой, козней, потому что Чонгук — праосвенец, и никакое королевское покровительство ему даром не сдалось. Ему не составит труда подставить мальчишку так же, как сделали его собратья, со спины отравленный клинок вонзив по самую рукоять, чтобы обрезать все шансы на выживание. Намджун давал клятву всегда оберегать Его Величество, жизнью за него стоять, а ненависть к правителю чужой земли заставляет его зверем обезумевшем метаться по клетке в желании успеть добраться до замка прежде, чем Тэхён окончательно решит ехать в Праосвен. Ким Намджун всей своей душой не желает, чтобы Чонгук и его жалкое семейство хотя бы на шаг приближались к правителю, и его одолевает жгучая злость, потому что ничего против он сделать не сможет. Но зато клянётся себе сделать всё, чтобы защитить Леодрафт от намерений Чёрного Короля. Для Намджуна Праосвен — грязное пятно, выжженная дыра на земле Победоносного Льва, а все праосвенцы — свора голодных вшивых крыс. И он знает, что крыс нужно топить.