Way To A Dream

Услышав щелчок закрывающейся двери, Ынхёк по привычке начал считать обороты ключа в замках. Всего их должно было быть ровно двенадцать. По три оборота на четыре установленных в выглядящую внешне совершенно простенько, но на деле оказавшуюся скрытой под слоем дерева бронебойной сталью, дверь, выломать которую сил не хватило бы ни у Ынхёка, ни у целого отряда спецназа. Он, пребывая вчера в на редкость благодушном настроении, посмеиваясь, сам признался Ынхёку в этом. Чтобы тот не надеялся. Как будто он и так не знал, что Ынхёк пролез и прощупал буквально каждый сантиметр поверхности в этой комнате, убедившись в том, что из нее ему не выбраться, как бы он ни пытался. С трудом дождавшись последнего поворота ключа и четырех затихающих шагов, свидетельствующих о том, что он и правда уходит, Ынхёк по привычке сплюнул лекарства в уже насквозь пропахшую ими и его потом подушку и, для верности выждав еще пять минут, ровно 300 секунд, сел на постели, делая глубокий вдох и стараясь как можно скорее избавиться от привычно накатившего на него приступа дурноты и слабости. И правду говорят, что человек — способная привыкнуть ко всему скотина. Вот и Ынхёк уже привык. Почти. Он привык все время проводить в одиночестве в постели. Не вставая, не думая, не вспоминая, не делая абсолютно ни-че-го и словно впадая в какое-то то ли оцепенение, то ли нирвану. Он привык отстраняться, когда приходил его мучитель. Он отстранялся от разговоров с ним, от его прикосновений, поцелуев и от всех тех унизительных вещей, что делали с ним. Он привык есть и ходить в туалет по расписанию. Привык не стесняться того, что даже в такие интимные моменты кто-то наблюдает за ним. Он привык, что сталкер сам кормит, поит, моет и бреет его. Даже расчесывает волосы. И приносит одежду. Ынхёк привык к постоянным уколам и горам лекарств. Привык к этому чертовому чувству слабости и беспомощности. Привык к тому, что его тело медленно, но верно умирало . Привык к мысли о том, что за ним никто не придет и никто не спасет его. Нет, пару дней назад он поверил в то, что у него появился шанс. Самый настоящий, когда этот врач, который приходил осматривать его, выронил свой телефон и он так и остался валяться на постели среди складок, никем, кроме Ынхёка, не замеченный. О, кто бы знал, как в тот день он был взволнован и как сильно ждал, пока его оставят в одиночестве, как переживал, чтобы врач не хватился телефона, и как молился, чтобы все прошло гладко, и... оно прошло. Он и врач ушли, оставив Ынхёка одного. Наедине с плоским черным металлическим смартфоном, который мог спасти ему жизнь, однако... не спас. Потому что на этом чертовом телефоне стоял чертов пароль, который Ынхёк никак не мог подобрать! Он перепробовал уже кучу комбинаций из пяти цифр, но тот неизменно выдавал ему ошибку. С омерзительным, режущим по ушам писком, пока Ынхёк наконец-то не догадался выключить звук, чтобы тот не нервировал его. В первые дни он жутко психовал и бесился, но сейчас, вновь достав спрятанный в глубине аккуратно распоротой зубами и ногтями по шву подушки и отключенный ради экономии батареи смартфон, Ынхёк внезапно поймал себя на том, что он совершенно спокоен. Еще бы, тратить силы на не приносящую ни малейшей пользы злость не слишком-то рационально. Как и срываться на ни в чем не повинный телефон, в котором и так осталось слишком мало жизни — всего десять процентов. Как и в нем самом. Удивительно, но за все то время, что телефон был включен, на него не поступило ни одного звонка и ни одного уведомления. Да и сам врач за два дня не хватился его... Все это было крайне странно, но мало волновало Ынхёка. Все, о чем он переживал сейчас, — пароль. Пять цифр. Сто тысяч комбинаций. Он посчитал. И проверил уже 2348 комбинаций. И все без толку. У него есть еще как минимум два с половиной часа. И десять процентов заряда батареи. 2362 комбинации. Ну давай же, давай! Не может же все быть так сложно. Не может же ему так сильно не везти. Или это месть судьбы за то, что он постоянно отбирал удачу у Хёкджэ? Нет, это какой-то бред. Восемь процентов заряда. 2456 комбинаций. Слава богу, что в этой комнате хотя бы нет камер. Как в подвале. Там бы Ынхёку точно не удалось спрятать телефон. А здесь... Как хорошо, что он не успел поставить камеры. Это шанс. Действительно его шанс. 2513 комбинаций. Пять процентов заряда. Батарея стала разряжаться слишком быстро. И Ынхёх был не уверен, сможет ли он зарядить ее. У него всегда были напряженные отношения с физикой и химией в школе. А еще с техникой. И он очень слабо представлял, что нужно сделать, не имея под рукой зарядного и ни одной розетки, чтобы в батарее появилось еще хоть немного энергии. Потереть ее? Положить на солнце? Замкнуть в телефоне какие-нибудь контакты? Или что еще? 2651-я комбинация. Два процента заряда. И двадцать минут до его прихода. Ынхёку хотелось кричать от безысходности, но внезапно силы покинули его. Сделав глубокий вдох, он бросил полный отчаяния взгляд на индикатор батареи, который, словно издеваясь над ним, мигнул, меняя двойку на единицу, и тут взгляд Ынхёка внезапно зацепился за значок, на который он до этого почему-то даже не смотрел. Экстренный вызов, который можно сделать, даже не вводя пароля. Ну точно полный придурок. Не зря Кюхён в те моменты, когда они особенно сильно ругались, не гнушался проехаться по тому, что Ынхёк тупой. А ведь и правда... тупой. Дрожащими от волнения пальцами Ынхёк не с первого раза, но все-таки попал по нужному значку, с затаенным дыханием наблюдая за тем, как смартфон набирает три спасительные цифры номера экстренной службы. И... когда он услышал первый гудок, то едва не расплакался, а когда после 2-секундной паузы равнодушный женский голос произнес: «Телефон единой службы спасения. Меня зовут Анна. Чем я могу вам помочь?», он действительно заплакал, но вовсе не потому, что был рад слышать хоть чей-то голос, а потому, что проклятый телефон, издав отвратительный писк, просто взял и выключился, так и не дав ему сказать ни слова. Ноль процентов заряда. Китайское дерьмо! Утерев ладонью навернувшиеся на глаза горячие, терпкие и слишком уж жгучие слезы, Ынхёк, мысленно проклиная собственную тупость и чертовы смартфоны, разряжающиеся так не вовремя, попытался включить телефон еще раз, умоляя чертову железяку подарить ему еще хотя бы пару минут, но... та выключилась сразу, как только на экране появились заставка и напоминание о том, что срочно нужно зарядить батарею. Как будто Ынхёк и так не знал. Полнейшее блядство. Вспомнив, как в старшей школе они с Хёкджэ и одноклассниками терли в ладонях батареи своих простеньких мобильных , разряженных за играми на уроках, чтобы позвонить маме, Ынхёк под отчаянный стук собственного сердца в ушах дрожащими от волнения пальцами попытался расковырять корпус окончательно и бесповоротно отключившегося мобильного. Это занятие увлекло Ынхёка настолько сильно, что он совершенно забыл про время, а также о том, кто он и где он. И что ему нужно прислушиваться. К стукнувшей где-то вдалеке двери. К тихому, но уже такому знакомому и привычному шуму. К грузным шагам по чуть скрипучей лестнице, становящимся все громче и ближе. К звяканью доставаемой из кармана связки ключей, к скрежету металла о металл. И к оборотам ключа в замке. Ровно двенадцать штук. По три на каждый из четырех замков. И лишь в тот момент, когда он с глухим рыком: — И что ты тут делаешь? — схватил Ынхёка за шкирку , то тот понял, насколько сильно он ошибся. Забыл про время. И про то, что ему нужно прятаться. Как всегда, когда что-то слишком увлекало его. Только вот в этот раз последствия... оказались куда хуже, чем обычно. Первым делом он выдрал из скрюченных в судороге пальцев парня уже совершенно бесполезный телефон и отшвырнул его куда-то в сторону. А затем... Он бил Ынхёка с тем же невменяемым остервенением и удовольствием, что и целовал. Сначала руками, а затем, когда Ынхёк, будучи не в силах больше стоять на ногах, сполз на пол, и ногами. Он никогда не жалел для Ынхёка своего внимания, ласки, тепла и нежности. Ни-че-го. И сейчас он, бормоча что-то о том, что это неправильно и что это самое настоящее предательство, не жалел для него ничего: ни своей ярости и обиды, ни злости, ни сил, ни ударов, которые он обрушивал на него. Солнечное сплетение. Бока. Поясница. Живот. Голова. Лицо. Ноги. Руки. В какой-то момент Ынхёк, на котором, кажется, не осталось ни единого живого места, просто перестал чувствовать боль и удары. Он не чувствовал вообще ничего, кроме отвратительной смеси вкусов собственной крови и рвоты во рту, и того, что где-то там, очень-очень далеко, Хёкджэ практически так же больно, как и ему сейчас. Что он чувствует все это, но... просто не понимает. Слишком маленький и глупый и до сих пор не верит в их проклятую связь, которая, кажется, все-таки и правда есть. На самом деле. Вот только пользы от нее... как от Кюхёна на катке. То есть практически никакой. И на кой черт она тогда нужна, эта связь, если от нее нет ничего, кроме боли? И на кой черт они с Хёкджэ друг у друга вообще есть, если между ними нет ничего, кроме взаимной ненависти и проблем?