Музыкальный Дом

Он знал, что выглядит неважно, холодный пот все еще испариной остывал на лбу. Самолет до Миннеаполиса дался ему с большим трудом, особенно досмотр. Его сосед, думая, что Уилл боится полетов, предложил ему выпить для храбрости, но, увидев его безумный взгляд, решил, что лучше сохранять молчание все время полета. Уилл никогда не вылетал из страны, для этого ему пришлось бы сидеть в кресле больше восьми часов, а он не был готов к такому многочасовому аду. Страх, один нескончаемый крик на высокой ноте под нарастающий свист турбин самолета. Сотни душ, кричащих в агонии. Хуже, наверное, было бы только на электрическом стуле. Чтобы добраться до Национального парка на севере штата, ушло еще полтора часа. Ему помогали ключи от машины Лектера, которые он сжимал в руке, пока гнал на пределе допустимой скорости. Может, если он украдет что-либо из дома, ему больше никогда не придется сидеть на лекарствах? Согласен ли он с вечной компанией Ганнибала за иллюзию контроля? Уилл приехал на парковку, еще только рассвет показался из-за деревьев. Ганнибал сказал, что назад ему придется возвращаться на машине, и лучше взять автомобиль с арендой между штатами. Увидев лицо Эбигейл, он понял, почему. На ее щеке остались брызги крови, кожа белее простыни, голубые глаза смотрели на него, как пустая зеркальная поверхность. Она несла перед собой окровавленные руки, будто обожглась. — Уилл? Что ты тут делаешь? — а вот голос был вполне спокойным. Ему не нужно было спрашивать, что случилось, он просто взял ее холодные пальцы в свои, согревая. Нападение, боль в плечах, имя, знакомое имя, он тоже считал ее виновной, он угрожал ей на суде, звонил, искал, он — Николас Бойл — умер от ее руки, а нож вошел ровно между ребер. Она знала, куда бить, и в глубине души понимала, что, если тело попадет в ФБР, ей светит тюрьма. — Где тело? — Я не… — Эбигейл, — он сжал пальцы крепче, пачкая свои и выводя ее разум из ледяного, темного транса, — я помогу тебе, но сначала тебе надо показать мне, где тело. Понимаешь? — Да, — Эбигейл кивнула несколько раз, ее мелко колотило, — да, я покажу. Все еще держась за руки, они вернулись в лес той же тропой, которой она пришла. Он видел ее глазами: не просто деревья, а лиственный рисунок из неявных троп, следов животных, звуков и запахов, — все это было сейчас в Эбигейл, как в дочери леса, и Уилл, вдыхая запах хвои и мокрой листвы, шел вместе с ней к ее добыче. — Откуда ты узнал, где меня искать? Лектер? Уилл кивнул, и они вместе обошли сломанное дерево по мягкому, зеленому мху, устилавшему землю, как одеяло, и стали подниматься на склон холма. — Так он знал, что произойдет? — Он сказал, что у тебя несколько вариантов. В одном ты призналась Бойлу, что помогала отцу, но к убийству его сестры непричастна. Он дал бы интервью Нэшнл Тетлер, кое-кто из министерства юстиции пришел бы с разбирательством к Кроуфорду, и тебя сняли бы с дела. В другом ты застрелила его от испуга из винтовки. На шум пришли полицейские, и сегодняшний день ты бы закончила в тюрьме на предварительном заключении. Третий произошел. Эбигел остановилась, повернувшись к нему лицом. — Значит, он и сам не до конца уверен, чем закончатся его видения. Что ему нужно? — Как бы это смешно ни показалось, — Уилл нервно облизнул губы, вспоминая напутственные слова в машине, — но, кажется, он считает себя моим другом. — Потрошитель? — Да. — И что ты думаешь? Это был хороший вопрос, над которым Уилл думал до сих пор. Присутствие Ганнибала помогало ему собраться. Наконец-то время приобрело начало и конец, мысли разделились на свои и чужие. И самое прекрасное, что Лектера не занимали бытовые проблемы, он не оглядывался на прошлое, для него не существовало понятий нравственности, морали и долга. Каждый человек был для него интересен только тем, чем мог стать в будущем. Ни деньги, ни власть, ни положение, ни выгода не котировались. Человеческий потенциал, и только. Что он увидел в Уилле, сам Ганнибал предпочитал умалчивать, однако все нарастающее участие в его жизни говорило само за себя. — Я чувствую, что он хочет помочь, но его способы довольно необычны. — Зачем ему ты? Он хочет поиздеваться? Поиграть? Для этого он хочет втянуть тебя в соучастники? Если это так, тебе лучше вернуться домой, а я разберусь с Бойлом сама. — Эби, успокойся. Если бы он хотел, чтобы нас обоих посадили в тюрьму, поверь мне, он бы так и сделал. Один звонок в нужное время, и команда Прайса уже была бы в лесу и ждала твоего возвращения. Если это игра, то игра настолько долгосрочная, что даже он сам не может предсказать, чем она закончится. Они поднялись на холм и пошли в сторону ручья. Тело Бойла все так же лежало возле дерева. Скоро он начнет смердеть сладковатым, удушливым смрадом, и нужно было разобраться с ним как можно быстрее. — Сначала отнесем тело, и затем ты вернешься к дому. Чем меньше ты будешь отсутствовать, тем лучше. — Что он, — она запнулась, будто боясь услышать ответ, — что он сказал про меня? Всю дорогу сюда Ганнибал сидел на соседнем сидении, смотря в окно. На самом деле он был где-то в офисе и, держа в ладони ключи от машины, с интересом осматривал живописные виды Миннесоты из будущего Уилла. «Только ты и я знаем Эбигейл по-настоящему. Знаем, что в ее сердце нет ненависти, однако никто не поможет ей, кроме тебя. Ее осудят, оклевещут, распнут для потехи зрителей. У нее есть шанс жить полноценной жизнью вместе с теми, кто ее понимает, так отнимешь ли ты у нее этот шанс, Уилл? Решишь ли ее судьбу?» — Он сказал, что мы теперь в одной лодке, — вместо этого ответил Уилл. — Что ты сделаешь с трупом и машиной? — Тебе лучше не знать. Тогда ты не сможешь солгать на полиграфе, если придется давать показания. Они уставились на тело, все еще лежавшее возле огромного дуба в нелепой позе. Лужа крови впиталась в мох. С момента смерти прошел час, и, когда Уилл коснулся тела, кожа была прохладной. — Это все, что я нашла в его карманах, — Эбигейл выложила чеки и ключи. — И я сломала его телефон. Они вместе закатали его в огромный мешок и, взяв по обе стороны, понесли обратно к парковке. Путь назад занял больше времени, все же они несли на двоих почти сто шестьдесят фунтов. Когда они погрузили его в багажник, Эбигейл обняла Уилла на прощанье, задержавшись чуть дольше необходимого, и быстро скрылась среди деревьев. Уилл достал ключи от машины, и, будто джинн по первому зову хозяина, Ганнибал с готовностью оказался рядом. Джинн, который за исполнение желаний собирался забрать себе его душу. — Уилл. На этот раз Ганнибал был одет в черный фрак с бабочкой на шее. — Доктор Лектер. Легкий разочарованный вздох, он явно ожидал чуть меньше официоза. — Предполагаю, ты в затруднительном положении, раз обратился ко мне за помощью, а не избавился от трупа самостоятельно. — Я хочу быть уверенным, что Бойла не найдут, а единственный, кто может дать такую гарантию, это вы. Спрятав руки в карманы, Ганнибал с нечитаемым выражением лица стал расхаживать вокруг. — Доверяешь мне? Человеку, которого подозревают в жестоких убийствах Потрошителя? Или думаешь, что использование моих способностей того стоят? — Вы поможете мне, а я дам то, что вы от меня хотите. — И что я от тебя хочу? — Забраться мне в голову. Ганнибал не выглядел впечатленным. — Не это ли от тебя требовали все вокруг? Полный доступ к видениям, мыслям и прошлому, словно свора коновалов, больше калечащих, чем дающих облегчение? — Лектер снова бросил взгляд на труп в машине, его губы едва заметно дернулись. — Нет. — Нет? — Нет, Уилл. Я не стану помогать прятать труп несчастного мистера Бойла взамен на сказки, которыми ты решил меня накормить. Я не ростовщик, не балаганный предсказатель. Торговаться, как на базаре, я не намерен и не продаю свои способности за два пенса, — он улыбнулся, будто хотел загладить жестокие слова. — Мой труд все равно оказался бы бесполезным в данном случае, потому что, как только начнется расследование, выяснится, что ты летал на самолете до Миннесоты, а телефон мистера Бойла запеленгован возле парковки. В данный момент в искусстве оставаться незамеченным у тебя абсолютно нулевые способности. — Это вы сказали про самолет. Из-за вас я здесь. Вы так хотели, чтобы я обратился к вам за помощью, а теперь отказываете? — Напротив, Уилл. Я очень хочу помочь и предлагаю кое-что получше. Никто не заподозрит Эбигейл, а улики уведут расследование ФБР прочь от вас обоих. Если они так жаждут Зверя, дай его им. Сумка, которую он с собой захватил, была из машины Лектера, как и огромные мешки, в одном из которых сейчас лежал Бойл. Доктор спрятал сумку под запаской, и никто даже не подумал там искать, а даже если нашел бы, в ней лежал вполне невинный набор вещей, которые могли бы пригодиться для ремонта машины. Наверное, даже виниловый комбинезон на молнии могли посчитать полезным, чтобы не запачкать маслом дорогой костюм. Но Уилл знал, что сумка лежала там не за этим. Обе машины он отогнал к дальнему съезду, подальше от трейлерного парка, пока труп лежал в багажнике. И, прежде чем кожа стала неподатливой и жесткой, как холодный гранит, Уилл завязал веревку у Бойла на шее, сделал петлю на прочном суку дуба и подтянул труп на высоту. Все это время его преследовало то нарастающее, то утихающее тиканье, словно таймер бомбы, доносящийся откуда-то из-под земли. Оставлять тело для ФБР целиком нельзя, стоит только Катц увидеть след от ножа на ребрах, то она быстро сложит два и два. Зверь не пользуется ножом, а значит, и отрезанные конечности выдадут подделку. Ему нужно было отделить конечности Бойла от туловища, причем сделать это под действием гигантской силы. В случае со Зверем это был пневматический насос в его самодельном костюме, в его же распоряжении был автомобиль, за который он привязал один конец веревки, а второй крепко затянул на левой ноге. Но сперва внутренности. Сделав один надрез прямо вдоль живота, Уилл вытащил кишки, сбросил их в мешок под неаппетитный звук, оставшееся месиво повисло на белесых жилах. Ноздри тут же заполнил запах дерьма, кислой желчи и меди. Ничего страшного, он переживал кое-что и похуже, гоняясь за «Сотней». Теперь труп стал гораздо легче. Он задумчиво упер руки в бока. — Когда закончишь, отвези туловище подальше, иначе ФБР прочешет лес с собаками, и труп найдут к концу недели, — спокойно заметил Лектер, сидя в точно таком же комбинезоне и рисуя за столом. — В принципе, у тебя еще есть время подумать над способом, которым ты хотел бы преподнести мистера Бойла ФБР. — На костях были следы доисторического медведя и волка, а их можно достать только в музее. — Или в магазине хорошего таксидермиста. — Я оставлю внутренности по всей машине где-нибудь неподалеку от хижины Эбигейл. Этого будет достаточно, чтобы уверить ФБР, что Зверь был рядом, но его спугнула полиция или сам Бойл, за что и поплатился. Ганнибал отвлекся от рисунка и прохладно заметил: — Если бы Мириам Ласс все еще была в деле, твоя неосторожность не сошла бы тебе с рук. — Как удачно, что она исчезла прямо из вашего дома. Они с Лектером переглянулись, и Уилл заметил довольную улыбку, скользнувшую по его губам. — «Удачно» не совсем нужное слово. — А какое? — Что, если она исчезнет именно из-за нашего разговора? Уилл нахмурился, улыбка Ганнибала показалась ему зловещей. — Что вы имеете в виду? — Прошлое и будущее, Уилл. Для тебя оно — линия из пункта А в пункт Б. Причины и следствия. Ты думаешь, что если поменять А, то изменится и Б, однако поверь тому, кто ставил эксперименты еще с молодости, время так не работает. Тебе знаком принцип Ферма? Его сформулировал еще Герон Александрийский в первом веке нашей эры. Луч света, чтобы добраться до конечной точки, выберет из множества путей кратчайший из тысячи таких же. Извлечение этого пути не повлияет ни на время, ни на пункт назначения. — Вы уже изменили будущее для Эбигейл. — А это не конечная точка. Кроме того, это сделал не я, а ты, Уилл. Разве ты сам не задумывался, что не просто видишь прошлое, но изменяешь его? Сам Макс Планк упоминал, что осознанный наблюдатель полностью меняет поведение наблюдаемого. — Хотите сказать, что Мириам Ласс исчезнет, потому что я помогаю Эбигейл избавиться от тела Николаса Бойла? — Точнее, если бы не ты и твои способности. Все произойдет так или иначе. Из-за Бойла или из-за чего-то другого, причина не столь важна, события не меняются, если вынуть одно из них из цепочки. Порой я тоже заложник ситуации, где могу лишь минимизировать убытки. — Это минимизация убытков? — Уилл кивнул на выпотрошенное тело Бойла. — Утешься, его будущее не содержало никакой пользы обществу. — Вы имеете в виду пользы, которая бы имела значение по вашей шкале ценностей? Вместо ответа Ганнибал приподнял голову, смотря на него из-под опущенных ресниц. Он был доволен, видя, как Уилл все больше понимает его, погружается, сливается с ним. — Посмотри на Николаса, Уилл. Что ты видишь? Ему вообще не стоило его слушать, закрыть уши и бежать из страны вместе с Эбигейл как можно дальше. Но он все равно повернулся к Бойлу: бледные длинные ноги, покрытые черными волосами, угловатые коленки, синюшные вены оплетали тело под кожей, из-за расслабленных мышц рот приоткрылся, чтобы вскоре так и замереть от трупного окоченения. Темная густая кровь стекала из вывернутого нутра, поблескивая и капая с пальцев ног. — Мертвое тело. Лектер прикрыл глаза, будто ложь причинила ему физическую боль. — Пожалуйста, Уилл. Я знаю, ты способен на большее. — В его смерти… ужас и красота. Он был не прочь увидеть Эби мертвой, лишь страх перед властями и тем, что она работала на ФБР, останавливал его. Он бы похитил ее и пытал. Он думал об этом годами. Ганнибал подошел сзади и, будто вторя мыслям Уилла, тихо произнес: — Продолжай. — Он уехал от семьи в Вашингтон, бросив их на собственное попечение. Промотал все деньги, оставленные ему на колледж, на пьянки и траву, а затем звонил и клянчил еще. И еще. Говорил, что нашел себя в музыке. Затем в фотографии. Бездарность с абсолютным отсутствием вкуса. Что еще хуже, его привело сюда не желание отомстить, а чувство вины. Он думал, что обрел цель жизни. Поиск возмездия — это поиск смерти. Он нашел, что искал. Голос Ганнибала раздался прямо в его голове: — Его сестра, Кесси, была весьма невоспитанной молодой девушкой с довольно прозаичными стремлениями и желаниями. Она собиралась шантажом вынудить одного преподавателя поставить ей зачет, в противном случае грозилась разрушить его репутацию нелепыми слухами и обвинениями в изнасиловании. К сожалению, репутация добропорядочных людей так же беззащитна перед судом, как если бы монашку назвали шлюхой. — Откуда вам знать? Ее убил… — Уилл обернулся, оказавшись с Ганнибалом всего в паре дюймов. Он распахнул глаза. — Подражатель. Лектер ничего не ответил, но ему и не нужно было. — Это вы! Когда Эбигейл обвиняли в соучастии, это вы убили Кесси Бойл и Мариссу Шур, чтобы отвести от нее подозрение! — Она лишилась отца и поддержки, я решил, что будет честно уравнять ее шансы на выживание. Уилл находился к Ганнибалу так близко, что видел лишь изгиб выразительного рта и блеск голодного языка между ними. — Как ты будешь теперь охотиться за мной, а, Уилл? Часть убийств произошла именно по твоей вине и вине Эбигейл. Что говорит твоя совесть? Что я по-прежнему абсолютное зло? Услышав шум, Уилл похолодел: там, в видении, хозяин дома только что подъехал на подъездную дорожку, закрыл машину на сигнализацию и поднялся по ступеням. — Нет, — проговорил он, закрыв рот рукой. — Чш-ш, — Лектер с видимым озорством прижал палец к губам: — Это для твоего же блага. Входная дверь открылась, и Уилл с ужасом увидел доктора, которого два года назад еще до Аланы назначили его лечащим врачом и который исчез после первого же сеанса. Редвуд хотел отправить Уилла на операцию головного мозга, и только чудо могло спасти Уилла в тот момент. Чудо или Чесапикский Потрошитель. — Добрый вечер. Одним точным ударом Лектер всадил мужчине лезвие в районе шеи, тот открыл рот, схватившись за ручку ножа, и упал в прихожей. Можно ли оправдать убийство острой необходимостью? В академии их учили, что рано или поздно им придется выбирать между своей жизнью и жизнью преступников, врагов государства. Выбор был очевиден. Ее жизнь важнее, а обезличивание жертвы — одна из первых профдеформаций, которую проходили все от полицейских до докторов. Преступники скажут: «у меня не было выбора». Двенадцать баксов за час, я не смогу прокормить двух детей, пока моя жена беременна третьим. Что мне оставалось делать? Уж лучше ограбить банк и отсидеть, зная, что моя семья получит часть награбленного от подельников, чем каждый день горбатиться и унижаться. Ну и что, что у охранника остался малолетний сын, моей семье больше некому помочь. «У меня тоже не было выбора», — произнесла про себя Эбигейл. Бойл бы не остановился, он бы не послушал и не убрал руки, он бы преследовал ее повсюду, срывая расследование. Он бы узнал про Уилла, и что тогда? «Чудовище, » — произнес круг осуждения, как Эбигейл назвала голос совести, который почему-то принимал лица все убитых ее отцом девушек. Имя каждой она помнила наизусть: Денис Вудворд, Анджела Андерсон, Ребекка Уинн, Сара Олсен, Луиза Соренсон, Диана Латимер, Патриша Коэн и Эйприл Смит. Их адреса, их университеты, их мечты и достижения. Помнил ли Потрошитель имена своих жертв? Отец помнил, сколько им было лет и на что ушли их тазовые кости, зубы и волосы. Как сильно он их любил и как они пригодились в его доме. Если ты не заботишься о теле — это убийство. Она должна была позаботиться о Бойле, как он того заслуживал. Он не какой-то безымянный преступник, его тело должно было послужить цели. Только какой? «Ты будешь лучше меня, сильнее и опаснее». Потому что я знаю, как работают те, кто будут на меня охотиться? Потому что я могу убивать прямо у них под носом? Я могу убить Кроуфорда, а потом смотреть, как ФБР забегает, как безголовая курица. Если обставить все под работу Потрошителя, никто и не подумает на меня. Испугавшись этой идеи, Эбигейл оперлась о стену в душевой кабине, смотря перед собой невидящим взглядом. Мысли, страшные, шепчущие мысли никуда не делись. Помог бы Уилл избавиться от трупа, если бы это был Джек? Может, этого Лектер добивался? Это его цель? Спрятав окровавленную одежду под половицами, она вышла из душа и нырнула под одеяло, где, дрожа, пролежала какое-то время, и ей все никак не удавалось согреться. Последний раз приступ паники случился с ней после первого убийства отца, когда она думала, что вечером за ними придет полиция, и вот на тебе: снова холод в руках и ногах, неконтролируемая дрожь и мысли, как ворох встревоженных пчел. Почему она не как все? Почему она не может проснуться в квартире из-за голодного кота, чтобы папа и мама были живы, чтобы переживать только из-за неудавшегося свидания или дурацкой, скучной работы в офисе? Ее не пугает вид крови, и даже кровавая резня в лесу вызвала лишь секундный тошнотворный порыв, когда большая часть агентов разбежалась по кустам. По утрам за чашкой кофе она просматривала в первую очередь криминальную хронику, пока соседки косились на нее, как на больную. На ее компьютере тысячи гигабайт фотографий с мест преступлений: расчлененка, огнестрел, поножовщина, разборки между бандами и самоубийства. Последний парень, с которым она спала, увидев фото на ее ноутбуке, так и не остался на ночь, пообещав перезвонить на следующий день. До сих пор не перезвонил. Да и насрать на него. Она больна на голову, раз вот так быстро привязалась к Уиллу. Нужно время, чтобы узнать человека. Эбигейл понимала, что ей нравится не сам Уилл, а та идея, которую он для нее представляет. Как когда-то отец — идею дома. Время, ей нужно время, которого у них нет, и это пугало ее и заставляло цепляться за него еще отчаяннее. Кажется, она уснула. Громкий стук, будто кому-то вздумалось выбить дверь, заставил ее вздрогнуть и резко подскочить. На пороге стоял Норр, не церемонясь, он зашел в хижину с пистолетом наголо и, обойдя каждый угол, ушел наверх. — Что случилось? — она напомнила себе, что должна выглядеть удивленной, а не только заспанной. — Вы здесь одна? — А кто должен быть? — Это мне и интересно, — Норр грузным шагом спустился со второго этажа, убирая пистолет в обратно кобуру. — Когда были в лесу, ничего странного не видели? — А что? — Здесь я задаю вопросы, — Эбигейл знала этот прием, не раз сама применяла, когда отрабатывала общение со свидетелями. — Из-за вашей самовольной отлучки нам светит выговор. Подвергли себя опасности, когда должны были сидеть в доме и не высовываться. Чувствуя, как поднимается злость, Эбигейл вздохнула свободнее. Злость лучше страха, с ней она могла работать. Значит, пресс плохого полицейского? Что ж, она тоже могла так разговаривать. — Сбавьте тон, офицер Норр. Пока действует мой временный значок, я полноценный агент ФБР. И, раз агента Кроуфорда нет на месте, я — ваше начальство. Если потребуют рапорт, именно так и напишите, чтобы спасти свой зад. А теперь спокойно и связно объясните мне, какого черта вы подняли шумиху? Норр от неожиданности сделал шаг назад, выпучив красные от недосыпа глаза. Несколько секунд его буквально разрывало между желанием послать ее к чертовой матери и необходимостью подчиниться приказу. Норр знал, что она права, и годы службы и привычка следовать протоколу заткнули его гордость за пояс. — Сэнди, иди сюда, — позвал он напарника, и тот подбежал, прислушиваясь на ходу к рации. — Нет, все спокойно, она на месте. Никаких следов посторонних. Нет, сэр, ничего подозрительного не было. — Рация невнятно прошуршала что-то командным голосом. — Да, сэр, так точно. — Кто-нибудь мне объяснит, что произошло? — Нашли тело в двух милях отсюда. По номерам машины его опознали, как Николаса Бойла, — наконец ответил Сэнди. — По номеру машины? А что не так с телом? — Его нашли не целиком. Норр и Сэнди переглянулись, и Эбигейл быстро просчитала в уме, как должна себя вести, чтобы не вызвать подозрений. Она схватила табельное оружие и, быстро покидав вещи в сумку, вышла из хижины. — Поехали. — У нас был приказ вас охранять, — попытался возразить Сэнди, еще не зная, с кем связался. — Или я пойду пешком, или вы довезете меня до места преступления на машине. Я не собираюсь отсиживаться в норе, пока вокруг бродит убийца. Если он пришел за мной, он меня получит. Так как? — она кивнула на лес. — Пойдете охранять меня по буреломам или, как белые люди, на тачке? — Если накатают жалобу, мы все повесим на вас, «агент» Хоббс, — сдался Норр, идя следом. — Вот и отлично. Я на переднем. Ее радость длилась недолго. Стоило ей оказаться возле оцепленного желтой лентой участка леса, как бледные лица агентов подсказали ей, что Уилл справился даже слишком хорошо. Кроуфорд и команда еще не успели вернуться в Балтимор: он хмуро пил кофе из стаканчика и что-то вполголоса обсуждал с Прайсом. При виде запыхавшейся Эбигейл его брови сошлись, как каменные валуны. — А ты что тут делаешь?! — Это Зверь? — только и спросила она, полностью проигнорировав его разгневанный голос. — Это его работа? Прайс кивнул. — Судя по тому, что мы нашли, да. Кое-чего не хватает, но, боюсь, тут успели поживиться дикие животные. Он порвал его как собака утреннюю газету. Голову нашли аж возле берега. — Собаки же любят играться с мячиком, — добавил вернувшийся от трупа Зеллер. — Аф-аф. Кроуфорд наградил их уничижительным взглядом, и Зеллер предпочел тут же скрыться в фургоне. — Где Катц? — Осматривает останки. — Это точно Бойл? Что он здесь делал? Я помню его по суду, он ведь брат Кесси Бойл, жертвы Подражателя. — Вот и нам это интересно. Его засекли камеры на заправке на границе с Висконсином рано утром. Кажется, статья Фредди Лаундс привлекла не только Зверя. — Вы думаете, он приехал за мной? — Для простой прогулки он далековато забрался. Кроуфорд последовал за ней, не спуская с нее взгляда. Машина Бойла выглядела, будто заглохла на проселочной дороге или хозяин остановился, чтобы свериться с картой и отлить. В любом случае на сидении остались глубокие борозды от когтей, дверную ручку выломали, через открытую нараспашку дверцу Эбигейл увидела, как один из агентов возился с бортовым компьютером. В поисках тела она прошла дальше к берегу и остановилась на склоне, похолодев. От Бойла не осталось ничего человеческого. Куски мяса, как после взрыва гранатой. Тошнота привалила к горлу. Одно дело думать о Звере, как о каком-то сверх человеке в костюме, и другое точно знать, кто это сделал. И соединить в голове образы обоих, как однажды она сделала это с отцом. Монстр и любимый папа, две стороны одной медали. Уилл и тот, кто разодрал Николаса Бойла на куски. Ужасное, чудовищное доказательство его заботы о ней. Не только она была больна на голову. Эбигейл прикрыла глаза рукой, дыша глубоко и пытаясь прийти в себя. Возле ближайшего кровавого пятна сидела Катц на корточках и приветственно махала рукой. — Такое увидишь не каждое утро, а? — взяв пинцетом пробу со среза ноги в пластиковую форму, она поднялась. — Честно говоря, не нравится мне это. — Что? — Эбигейл испугалась, что Беверли сомневается в причастности Зверя. Она потрясающий специалист, неудивительно, если бы им не удалось ее провести. Господи, это же не значит, что придется ее убить? — План ловить на живца, — Катц укоряюще взглянула в сторону Джека. — Ты действительно думаешь, что двое полицейских спасли бы ее от этого? Кроуфорд сжал губы в тонкую линию. — Ласс никто не заменит, но, может, хватит распоряжаться молодыми агентами, как тебе вздумается? — Она сама захотела в этом участвовать. — А ты только и рад воспользоваться шансом. — Катц. Его предупреждающий тон ее не впечатлил, она прошла рядом с Эбигейл, на секунду сжав ей плечо. Катц старалась ее поддержать, даже защитить, а Эбигейл уже думала, как обставить следующее убийство. Она проводила агента взглядом, думая, что насилие действительно порождает насилие, и ей уже никогда не выбраться из этого адского круга. — Что думаешь? — спросил Кроуфорд не иначе как для того, чтобы снова вернуть доверие Эбигейл и напомнить, что они одна команда. — В статье не было ни слова, где сейчас живет Уилл. Надо проследить, чтобы так и оставалось. — Ты как? Эбигейл уперла руки в бока, мечтая лишь вернуться в Балтимор. — Полегчает, когда мы поймаем этого сукина сына. Прокатная машина осталась на парковке аэропорта, и на пару дней о ней можно было забыть. Последние шесть часов за рулем он ехал в кредит чужого присутствия, полностью отдавшись воспоминанию Лектера о дороге из Миннесоты домой. К тому времени, как он добрался до крыльца с приветливо горящими уличными огнями, Уилл остался настолько без сил, что ему потребовалось несколько минут, чтобы выйти из бентли. Шел мелкий, холодный дождь. Закрыв автомобиль на ключ, он ощутил легкое, но чужое «дежа вю»: ночной приезд, прохладный воздух и шум капель. Мирно спящие соседи. Беззвездное, темное небо. Отсутствие сна уже около трех суток, усталость и полный покой в душе. Он сделал то, что было необходимо. Они сделали. Уилл сегодня, Ганнибал год назад. Оба стояли на заднем дворе и не спешили зайти в дом, нависающий сверху кирпичными стенами. Если бы кто-то ждал его… Уилл не успел отмахнуться от тоскующей мысли, и она поглотила его видением. Из-под двери, ведущей на кухню, зажегся свет. Он видел и слышал сквозь стекло: Ганнибал стоял в темной бордовой рубашке, закатанной до локтя, из кастрюли доносились звуки кипящей воды. Лектер оборачивал куски мяса в бекон и обвязывал веревкой, и, заметив Уилла, его губы дрогнули, слегка растягиваясь в улыбке, появились морщинки у глаз. Ганнибал улыбался ему, Уиллу, который приехал после разделки Николаса Бойла с крохотными брызгами крови на лице и пустой сумкой в багажнике. Виниловый костюм он сжег, как и трос, не доехав до границы штата. Он устало потер лицо, в глаза будто насыпали раскаленного песка. — Будет разумнее зайти в дом, — мягко произнес тот, открыв дверь и глянув на секунду наверх, будто проверяя, не коснется ли его дождь из будущего. У Уилла вырвался нервный смешок, и он тяжело выдохнул. — Вы же понимаете, что разговариваете на самом деле с пустотой и на вашем заднем дворе никого нет? Ничего не смущает? — Отнюдь. Я вижу, что именно мое присутствие останавливает тебя от заслуженного отдыха. Хотел напомнить, что мой дом всегда открыт для друзей, даже если меня в нем нет. — Вы бы не пригласили меня, будь я на самом деле возле вашего дома. — Отчего же? — искренне удивился Ганнибал, все еще услужливо придерживая дверь. Уилл замерз, капли противно скатывались по шее за воротник. И хотя он видел, что на самом деле она закрыта, а за стеклом царит темнота, тепло кухни из прошлого манило его ароматом горячей еды и радости от его присутствия. — Я не самый лучший гость, и моя компания редко бывает приятной. — Не соглашусь. Его уверенный тон поставил Уилла в тупик. Ганнибал же знает, что он сделал и зачем он здесь. В почти черных глазах мелькнул красный блеск. — Вопрос в другом. Переступил бы ты мой порог, будь я в доме на самом деле? Уилл открыл рот и тут же закрыл, не зная, что ответить. Нет, не переступил бы. Даже близко бы не подошел. Или да? От Ганнибала веяло, как от теплой печи, симпатией, заботой и нежным, дружеским теплом. Смог бы он отказаться или полетел бы на пламя, готовый сгореть, но согреться хоть немного, хоть на несколько минут? — Я не знаю, — честно ответил он, стирая скопившуюся морось со лба. Улыбка Лектера стала мягче. — Зайди в дом, Уилл. Пожалуйста. Тебе нужно принять душ, поесть и хорошенько отдохнуть. Каким образом ему удалось заставить Уилла почувствовать, будто он неразумное, упрямящееся дитя, он не знал. Возможно, годы практики в больнице и безмерное терпение с пациентами. Уилл закрыл глаза и, задержав дыхание будто пловец перед погружением, поднялся по ступеням и зашел в пустой дом. Стоило ему остановиться возле стола, как свет и тепло снова окутали его, как сухим одеялом. — Почему я? — спросил он, не оборачиваясь и зная, что Лектер наблюдал за ним. — Ты слишком мало ценишь себя, Уилл, и я надеюсь исправить это. Уилл оглянулся через плечо. Надев прихватки, Ганнибал поставил противень в духовой шкаф и нажал несколько кнопок, выставляя температуру и время. — Я очень упрямый пациент, доктор. — А я хорошо убеждаю людей. Если предоставишь мне шанс, конечно. — Вы знаете, что я не могу уйти, не найдя для ФБР доказательств вашей виновности. — Какое счастливое совпадение для меня. Иди отдыхать, Уилл, ты же не хочешь заболеть, ведь тогда мне придется проведать тебя, — Ганнибал подмигнул ему и унес посуду в мойку. Среди тех, кого убил Уилл за свою жизнь, один случай запомнился ему особенно. Он никогда сам бы не узнал, что творится за соседским забором: стоял трейлер. Никки, высокая, но потасканная брюнетка, вечно в драных джинсовых шортах и топике, едва прикрывавшим суховатый, дряблый живот, появлялась только под вечер. Ее дочь ходила в школу, ей едва стукнуло тринадцать. В поношенной клетчатой рубашке, с пирсингом в брови и колечком на нижней губе, с синими тенями и волосами, похожими на паклю. Уилл видел, что раньше она приходила в его дом, к Робу, парню, что жил здесь до него. Тот осторожно расспрашивал девчонку и вскоре с ужасом узнал, что она даже не каждый день приходит домой, а если и приходит, то, если мать с клиентом, ей некуда идти, кроме как в приют или спать в мотеле. А потом он увидел синяки на запястьях. Никто Робу не поверил. Когда он попытался поговорить с Никки, она назвала его извращенцем и послала к черту. Полиция без заявления девчонки отказывалась что-либо делать. Полицейские даже переглянулись со словами «да такая же шлюха растет, как и ее мать, вечно под мостом у третьей улицы с отбросами тусуется». Приводы за вандализм и наркотики. В школе почти не появлялась. И, хуже того, однажды Роб увидел в окно, как она выбежала из трейлера в одних трусах, прижимая к груди свою одежду и рюкзак. Вслед ей крикнул мужской голос: «Эй, я заплатил тебе сотню, сучка! Ты ее еще не отработала, а ну вернись, дрянь!» Девушка Роба подозревала, что у него не все в порядке с головой, раз он пытается влезть не в свое дело. Сам Роб подкармливал соседку по случаю и позволял спать на матрасе в гараже, чтобы она могла в любой момент, не думая, что что-то ему должна, прийти в теплое и сухое место переночевать. Она даже пыталась предложить себя, ведь другой валюты у нее не было. Другого способа отблагодарить она не знала. Робу было сорок, не женат, без детей, отслужил в армии и работал на стройке с утра до вечера. Роб не понимал, как в этом чертовом городе тринадцатилетней девочке никто не мог помочь. Ни социальная служба, ни органы опеки, ни полиция. Как только девушка Роба забеременела, он переехал, оставив проблему позади. Синеволосую девчонку звали Кэролин. Красивое имя для красивой девушки, в которую она так и не превратилась, ее тело выловили из-под моста у слива. Через полгода Никки родила еще одну дочь и назвала ее Клэр. Уилл знал, что ее ждет. Он просидел на месте грязного матраса восемь часов, а затем вышел в солнечный, красный рассвет. Надо сказать, Никки сражалась как кошка, но он вынес ребенка на улицу. Ей просто не нужно было хвататься за нож. Слово полицейского против трупа. Внутреннее расследование прикрыли из-за приказа сверху от Салливана, который терпел Уилла, пока он пил, и для которого это стало последней каплей. Дело закрыли, Клэр отдали в приют, а Уилл ушел со службы, как это говорят, «добровольно-принудительно». Он делает сейчас то же самое? Взваливает на себя ответственность за все убийства Ганнибала, будь то в прошлом или которые он еще совершит, потому что только он может его остановить? Или еще хуже, он единственный, кому Лектер позволит себя остановить. Какова будет цена? Лояльность? Жизнь? Эбигейл? Уилл закрыл глаза, проваливаясь во тьму. Раньше ему часто снилось, что он тонул: барахтался, пытаясь удержаться на плаву, но рано или поздно вода заполняла рот и заливала легкие, и он сдавался. В этот раз Уилл уже лежал на дне, и вокруг царили тишина и холодное спокойствие. Недвижимые воды, темная, глубокая синь, сквозь которую он видел где-то вдали, над головой, далекий свет солнца. Он слышал голос: это была его учительница из средней школы, миссис О’Мэй. Все в ирландском канале были религиозны, в школе ученикам выдавали маленькие Библии, а в воскресенье они дружно всем классом должны были ходить на мессу. На партах чертили богохульства, девчонки втайне игрались с доской духов. Насколько ирландцы верили в бога, настолько же они были суеверны, потому, хоть к Уиллу и относились с опаской, его существование вполне укладывалось в их миропорядок. Им даже пугали детей помладше. О’Мэй всегда начинала урок с цитаты из Библии. У нее был приятный, вкрадчивый голос, очень женственный и мягкий. Уилл не любил Библию, но ему нравилось слушать О’Мэй. Иногда он представлял, что мама тоже могла читать ему что-нибудь на ночь. Паутины их для одежды негодны, и они не покроются своим произведением; дела их — дела неправедные, и насилие в руках их. Он думал о концепции Бога, и решил, что вера не для него. Если бы Он существовал где-то в мире, то не допустил бы смерти его мамы. Моральная дилемма, где дитя любит мать, мать любит дитя, но выжить должен только один — игра настоящего садиста. Если его пути так уж неисповедимы, чтобы творить настолько ужасные вещи, то Бог и вовсе Уилла не интересовал. Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови; мысли их — мысли нечестивые; опустошение и гибель на стезях их. Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; пути их искривлены, и никто, идущий по ним, не знает мира. В том, что Уилл умел и что видел, не было ничего божественного. Болезнь мозга, гормональный сбой, насмешка природы — что угодно, но не длань Господня. Он разочаровался в работе: полицейские оказались не на стороне добра, а на стороне большинства. Еще одна банда, самая многочисленная, финансируемая и организованная. Он больше не хотел иметь с ними ничего общего. Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает нас; ждем света, и вот тьма, — озарения, и ходим во мраке. Осязаем, как слепые стену, и, как без глаз, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми — как мертвые. Может, ему стоило умереть? В эволюции всегда появляются такие виды, которые не способны к нормальному потомству, ущербные экземпляры, опухоль на здоровой ткани, надо вырезать, а не позволять ей разрастаться. Ничего бы не было: страданий, боли, отнятых его рукой жизней. Его останавливал лишь страх, что там, за гранью, будет еще хуже. Темное дно, вместо песка оно составлено из голых тел: мужчин, женщин, детей, толстых и худых, темнокожих и белых, как молоко. Размышляя, он шел, и под ступней продавливалась их кожа, мягкие груди и угловатые кости бедер. Их были тысячи, миллионы, даже там, где дно терялось во мраке, он знал, что там лежали еще тела. Он считал себя эдаким смотрителем ушедших. Тот, кто несет прошлое и доносит их шепот наверх. Принадлежавший больше этому миру, чем тому, на поверхности. Однажды он просто ляжет среди тел и останется на дне навсегда, в долгожданном мире и покое, и кто-то другой будет плавать наверх, чтобы люди не забыли, что их ждет. Он будет лежать и смотреть на дождь из тел: как они сначала быстро, а затем все медленнее опускаются на дно, в безмолвную синь. Странно. Кто-то еще стоял рядом. Он всегда был здесь один, никому не ведом путь сюда, так кто же? Найдя силуэт взглядом, Уилл выдохнул рой пузырьков. Существо с рогами в паре метров смотрело на него с безучастным лицом. Кто еще мог водиться в темных глубинах, куда не достигает свет божий? Тварь, отринувшая мирское, охотящаяся скрытно, никто даже не подозревал о ее существовании, пока не становилось слишком поздно. Почти неотличимый от царящей здесь темноты, лишь блеск кожи выдавал его да белки глаз. Оно могло показаться жутким, пугающим, но худые длинные конечности, ветвистые рога вполне подходили этому месту. Обычным людям был уготован сон, а им — блуждание во тьме, без суда, надежды и прощения. Стоило Уиллу моргнуть, как монстр исчез из видимости, зато кто-то двинулся за спиной. Существо стояло буквально в нескольких дюймах, и, как по команде, в голову стали лезть странные мысли. Внутренний голос был подозрительно знаком. С каких пор он думает голосом Ганнибала? Эволюция перебирает гены как колоду карт: таланты в музыке, живописи или, как в твоем случае, видение прошлого. Так, может, ты выигрышный билет? Тот, кто сильнее, мудрее, тот, кто должен вознестись над людьми как над неразумной паствой и направить их? Убрать паршивых овец с поля, очистить этот мир и дать ему вздохнуть свободнее? Может, это твой долг? Взять, наконец, все в свои руки. Уилл взглянул на ладони, и они были того же цвета, что и у существа: черный глянец смолы. Как давно? Он вообще был похож на человека? Он вообще человек? Карающая длань. Жертва, которая вернулась, чтобы принести возмездие. Ты тот, кто обрушивает наказание на головы грешников. Жалости нет места на суде. Неведомая сила потянула его наверх, и Уилл не стал сопротивляться. Может, мама все-таки утопила его тогда? О’Мэй говорила, что некрещеные дети попадают в чистилище. Это оно? Может, он спит здесь, и ему снится, что он работает с ФБР? Может, всем здесь снится их жизнь? Чужие руки тянули его вверх. Пока он всплывал, казалось, не он идет навстречу свету, а свет несется прямо на него, как огни поезда в тоннеле. Все ближе и ближе, пока тот не осветил каждый угол, изгнав тени и неприятно ослепляя. Поднимаясь над полями мертвых тел, Уилл слышал музыку. Знакомое тиканье и тяжелые, мощные удары, напоминающие биение сердца, были лишь фоном для настоящей симфонии. Симфония открылась ему, и он заглянул глубже во тьму и прозрел. Тела складывались в узоры, цветы, в изгиб линий, лилась музыка: хихикающий ручеек, довольный, кокетливый, зазывающий. Все еще как эхо, живое и танцующее, плясала и подпрыгивала песня, замерла на секунду и радостно понеслась, как поток, упершийся в каменную преграду и разорвавший ее под напором течения. Исподволь вместе с музыкой спала серая пелена. Смерть оказалась прекрасна: тела разлагались и давали пропитание цветам, цветы — животным и насекомым, пчелы собирали текущий, сладостный мед, превращая гниль и разложение в круговорот природы. Струны зазвучали как ледяная капель, разбивавшаяся о камни, скрипка подпевала резким смехом и то быстрыми, то медленными волнами. Перезвон достигнул пика, а затем замер. Как сосулька, держащаяся на последнем слове, звук прыгнул и разбился в тысячи других. Уилл схватился за грудь, дух перехватило, будто его сердце запустили заново. Он рвано вдохнул раз, другой. Песня отзывалась на каждое биение крови в висках, звуча на самом деле из него самого, как из огромного раструба граммофона. Став громоотводом, динамиком, тем, кто принял, наконец, сигнал, который не слышал никто, Уилл чувствовал, как внутри с каждым резким звуком проезжает пила прямо по живому: зазубренный край не оставлял ран, но боль — внезапная, острая, от этого не становилась меньше. «Дар жизни». Он проходил через него, больно, насквозь. На секунду он вспомнил, что под водой и не может дышать. Как помидор на солнце, чья кожа лопается, не выдержав. Он тоже не выдержит. Боже, оно как цунами разорвет его тело пополам. Музыка исчезла так же, как и пришла: незаметно и будто ее и не было, оставив оглушающую тишину. Испытав иссушающее горе, познай настоящее счастье и его прекрасную мимолетность. Испив замораживающую ненависть, согрейся любовью ко всему миру сразу. Кончилась буря, так обрети покой и замри. Прими все, ведь это жизнь — за смертельной чертой ты более не познаешь, каково это. Но после смерти ты и станешь всем миром. Вынырнув на поверхность, Уилл сделал длинный вдох. Даже сладость воздуха ощущалась иначе после того, как он чуть не задохнулся. Он мог бы дышать так вечность, соединенный с миром в прошлом и настоящем, с самой жизнью. — С пробуждением, Уилл. Голос Ганнибала приветствовал его как кого-то, кого очень долго ждали и, наконец, дождались. Дверь была приоткрыта. В прихожей стояли мусорные пакеты и несколько чужих сумок, полных моющих средств и странных приспособлений. Из гостиной вышла огромная испанка в зеленой футболке поло, фабричном переднике, брюках и перчатках до локтя и молча унесла небольшой пылесос. Боясь, что чего-то не поняла, Эбигейл нашла Уилла на кухне. — Я что-то не помню, чтобы чистильщики ФБР ходили в передниках, — она обернулась на Уилла и замерла. — Э-э, хорошо выглядишь. В свежей рубашке, без синяков под глазами. Уилл окинул ее ленивым, спокойным взглядом и улыбнулся. Руки не дрожали, и он плавно поднес небольшую чашечку с ароматным кофе к лицу. Сделав глубокий вдох, он аппетитно простонал над запахом свежемолотых зерен и сделал глоток. — Ты знала, что в запахе кофе участвует более восьмисот летучих соединений? Повернув маленький краник, Уилл сцедил вторую порцию кофе и для нее. Она решила не обращать внимания на его странное поведение и села напротив на барный стул. — Конечно, на самом деле человек способен распознать около двадцати. Возьми, пожалуйста. Кофе выглядел как жидкая нефть с коричным оттенком. И вкусно: приятная горечь ущипнула язык своим жаром. — М-м, — она удивленно облизнулась. — Беру свои слова обратно, эта штука стоит этих бешеных денег. — Запах земли, углей и дыма на первой ноте. На второй — орех и дерево. На третьей — к счастью, люди редко могут разложить его на составляющие, ибо они менее приятные — бензин, компост, гнилая капуста и водоросли. — Бензин? Правда? А я-то думала, почему наша кошка всегда пыталась закопать пачку кофе под ковер. Уилл согласно промычал и снова приложился к кружке. Он выглядел, как человек, который долго-долго странствовал и в этот благой час нашел гавань и покой. — Так кто это в доме? — Сотрудники клининговой компании. — В смысле, уборщицы? Он кивнул, рассеянно смотря через открытые двери в сад. Уилл причесался, аккуратно подстриг бороду и впервые не выглядел, как наркоман со стажем, надев голубой свитер и закатав рукава до локтя. — Нашел у Лектера на быстром наборе. Раз уж у него годовой контракт, грех было не воспользоваться. — Ты же не позвонил им, чтобы… — Чтобы что? Не уверенная, что хочет знать, Эбигейл на всякий случай огляделась по сторонам и ответила шепотом: — Чтобы скрыть то, что мы сделали. — Нет. — Фух, — она провела рукой по лбу. — О, а Лектер? — Звонил им, чтобы скрыть следы своих преступлений? Нет, он не дурак. Если он убивал, то делал это не здесь. — Ну куда-то же он девал вырезанные органы. Может, у него есть тайник, где он хранит их в банках с формалином? Уилл фыркнул, будто ничего смешнее в жизни не слышал. — Нет. — Нет? — Хранить таким образом трофеи жертв — полная безвкусица и неслыханный идиотизм. — Да неужели? Помню, мы изучали одного серийного убийцу из России по фамилии Головкин, который показывал отрезанные органы своим жертвам, чтобы нагнать побольше страха. Потом насиловал, убивал и спокойно шел на работу на ипподром. Красивый мужчина, положительные оценки с работы и от соседей. Ему даже дали медаль за развитие коневодства. — Его поймали? — Расстреляли. Уилл многозначительно посмотрел на Эбигейл, и она поспешила возразить: — Но поймали его не из-за этого, а потому что он сам признался, и в гараже нашли детскую ванночку с кусками кожи и костей. Его глаза расширились, но это единственное, что выдало в нем хоть каплю волнения. — Почему он это сделал? — Если я правильно помню, в школе над ним издевались. Он говорил, что представлял, как убивает и насилует своих обидчиков, и однажды фантазий стало мало. Поэтому он всегда выбирал мальчишек не старше пятнадцати. Соседи, кстати, видели, но даже подумать не могли, что он творил в гаражах. Кстати об этом, сейчас вернусь. Уилл никогда не болтал с посторонними без лишней необходимости, тем более уборщики выглядели вышколенными и знающими свое дело. Она нашла испанку возле лестницы: та протирала стол, на предплечье у нее висели две запасные тряпки, а пушистая щетка, будто в ножнах, свисала у пояса. — Эм, добрый день. Меня зовут Эбигейл Хоббс, я агент ФБР, — она показала удостоверение, и женщина, едва взглянув на него, продолжила заниматься уборкой. — Вы уже были в этом доме раньше? — Это дом доктора Лектера. — И? — Он хороший человек, — испанка взглянула в ее сторону, будто о ней уборщица такого сказать не могла. — Воспитанный, вежливый. — Ага? — Он оставлял нам ключи, чтобы мы могли работать без лишних глаз, и доверял нашему профессионализму. — Ага, — снова кивнула Эбигейл, понятия не имея, куда она ведет. — Он знал все наши дни рождения и однажды подарил мне билеты в оперу. Знаете, сколько стоило? Почти четыреста долларов. Золотой человек. До этого она хотела спросить, вел ли тот себя странно в последнее время, но, судя по всему, это и был ответ на ее вопрос. Знал дни рождения прислуги, которая у него убиралась? Он вообще с какой планеты? — А сколько человек убирало этот дом? — Обычно наша команда. Если заказов было слишком много, а у доктора намечался званый ужин, то команда Берни. — Где Берни сейчас? — Исчез еще полгода назад. — Исчез? — Эбигейл заинтересованно повторила. — Куда? Испанка посмотрела на нее как на отсталую. — Если люди исчезают, они обычно не хотят, чтобы их нашли, и не оставляют адреса. — Ну да, логично. У Берни были неприятности? Враги? — Он воровал из домов, где убирался, жил в Сендтаун-Винчестере с другими чернокожими отбросами и все еще должен мне тридцать баксов. — В смысле, много кто желал ему смерти? Понятно. А он не упоминал, куда собирался поехать? — На дно Чесапикского Залива, куда ему и дорога, — отрезала женщина. — А теперь прошу меня извинить, но у меня еще много работы, в отличие от вас. Эбигейл безропотно вернулась на кухню, мысленно делая себе пометку узнать, сколько же вообще народу вот так внезапно исчезло вокруг Ганнибала Лектера? Если еще с парой органов он бы придумал что-нибудь, но что, если он убивал чаще? В бентли следов крови не было обнаружено, и, даже если он вывозил их в пакетах, в лесу могил не накопаешь всех хоронить. Что-нибудь да обнаружилось бы. Уилл все еще стоял, облокотившись на стол, и смотрел на сад. Это могло быть их обычное утро, одно из тысяч других: кофе и болтовня, ничего лишнего. Рассматривая его, она вдруг подумала, что все же что-то не так. В его глазах появилась странная, болезненная решимость. Знакомые мысли, что это ее вина, поднялись изнутри со сладковатым мерзким душком. Что все, к чему она прикасалась, становилось лишь хуже, включая людей, которых она когда-либо любила. Он заметил ее и улыбнулся. — Пока тут убираются, может, прокатимся до рынка? — Уилл, ты же не любишь толпу. Смотря в окно, пока машина съезжала под Джонс-автостраду, он лишь загадочно ухмыльнулся. Балтиморский фермерский рынок буквально кишел людьми. Уилл, конечно, немного странно себя чувствовал, не спав полночи, но проблемы со сном у него не первый день. — Базар на Сараготе — лучшее место, чтобы купить овощи в субботу, толпа не проблема. — Это с каких пор? — С этих самых, — он коснулся ее руки, лежащей на руле. — Я чувствую себя лучше, правда. Не стоит переживать. — Ты изменился. — Надеюсь, в хорошую сторону? Не купившись на его напускную веселость, Эбигейл печально вздохнула: — Не уверена, что имею право судить о том, что хорошо и что плохо. — Как и все разумные люди, для которых мир не поделен на черное и белое. — Ладно, забудь. Если почувствуешь, что с тебя хватит, сразу говори. — И что? Ты вынесешь меня на руках? — иронично спросил он. — Лучше распугаю народ пистолетом. — Тебе же нельзя стрелять без угрозы для своей жизни или жизни гражданских. Эбигейл зловеще улыбнулась. — Но они-то этого не знают. Пошли. Выйдя из машины, они не спеша направились к рынку. Базар на Сараготской улице был единственным, где строго требовали, чтобы именно сами фермеры или кто-то из их рабочих стояли за прилавком, зная весь процесс выращивания, чем удобряли землю и опрыскивали овощи от паразитов. Предприимчивые фермеры приезжали сюда чуть рассветет, чтобы занять самые популярные места. Возле входа стояли фургоны, где через открытые двери продавались овощи огромными мешками по 60 фунтов; чуть дальше шла рассада: горшки, кадки с землей. Ближе к расписанным граффити колоннам начинались палатки. Они вошли в толпу, как в муравейник: кто-то спорил о цене, рабочие выкладывали тяжелые деревянные ящики, женщина пыталась утихомирить ребенка в коляске, двое мужчин громко обсуждали игру Балтимор Рэйвенс и Сан-Франциско 49 в финальном матче Супер Боул. Эбигейл бросала на Уилла встревоженные взгляды каждые пару минут, напрягаясь, когда кто-то из прохожих случайно касался его плечом или протискивался по узкому проходу к прилавку. Скорее для ее спокойствия, он взял ее за руку и крепко сжал. Пальчики совсем маленькие, ладошка как у подростка, слегка липкая от пота. Они отличались от остальных. Шатались между палаток без пакетов, баулов, сумок и тележек, как посетители музея человеческой природы, больше поглядывая на других покупателей, чем на овощи. Несколько раз Уилл останавливался, спрашивал цену и просто называл адрес, куда доставить заказ. По ящику белых трюфелей, цветной капусты, иерусалимских артишоков, сладкого перца, а еще свежемолотый мускатный орех в банке и Вустерширский соус от семейства с явным английским акцентом. К концу Сараготской улицы палатки с овощами сменились летними кафе и фургончиками с уличной едой. Там, в городе, может, разница между культурами и имела значение, но не здесь, где американцы, китайцы, мексиканцы собирались на небольшой площади и растекались к заманчивым запахам, будь то буррито, сэндвичи с говядиной, омлеты, только что вынутая из печи пицца с теплым ароматом теста и сыра, поджаристые блины и запеканки, тайские супы, лапша с овощами или пельмени. Особняком держались веганы с их скромной палаткой и зеленью в тазах, презрительно морщась от стойкого запаха готового мяса: в специях, в зелени, острого и в поджарке, со стекающими по жесткой, хрустящей корочке каплями масла. Очередь у барбекю стояла внушительная, все с тарелками, возбужденно переминались в ожидании, пока получат порцию и смогут утолить урчание в животах. Голод объединял лучше, чем воскресная проповедь. Уилл провел Эбигейл мимо рядов прямо к старинной теплице, возле которой стоял навес и очень длинный стол. Две индийские женщины разливали всем желающим чай, а чуть поодаль шеф-повара показывали мастер-классы по готовке. Они присели за столик, откуда им открывался вид на суету рынка. Рядом готовил один из поваров. Смотря, как нож танцует в его руках, пока тот шинковал сельдерей и другие овощи, Уилл пододвинул стакан и сделал глоток: его ласси был с мякотью манго, сбивающим с толку набором пряных специй и сливками. Эбигейл села напротив, поправив на шее шарф, чтобы не привлекать синяками взгляды окружающих. — Я кое-что узнал о Лектере, — сказал он на пробу, и она тут же тяжело вздохнула. — Это связано с Кесси Бойл. — Кесси Бойл убили, еще когда отец был жив. Лектер… — Как раз начал консультировать ФБР по убийствам Миннесотского Сорокопута. Он узнал про твоего отца и убил Бойл похожим способом. — Зачем? — Причинами он предпочел не делиться. Она нахмурилась, уставившись невидящим взглядом в пустоту. — Я больше ничего не понимаю. Это что получается? Он планировал нашу с тобой встречу годами? — Скорее каприз, чем полноценный план. — Он играет с нами? Ставит эксперименты? — Ганнибал считает, что помогает нам. По-своему. Так, как не помог бы ни один врач или друг. Или отец. — Помогает, — повторила Эбигейл. — Тем, что убивает людей. Шикарная помощь, просто заебись. Черт подери, просто невероятно, он все время был у Джека под носом, и никто ничего не замечал! — Мне надо увидеть его жертв. Скажешь Прайсу и остальным, чтобы показали мне тела, думаю, Джек будет только в восторге. — Уверен? Раньше ты и вовсе не хотел это обсуждать. — Я боялся, что из-за меня погибнут люди, а оказалось, что они гибли все это время. Никто не сможет его поймать, кроме меня. — Уилл, не преувеличивай, это не твоя ответственность. ФБР найдет его рано или поздно. — Ганнибал сделал это моей ответственностью, — в присутствии доктора Уилл обращался к нему как можно официальнее, но, казалось, они знают друг друга целую вечность, и в разговоре с другими имя Лектера вылетало само собой. — Он выбрал меня, больше никто не знает, на что он способен. Задумчиво постукивая по столу, Эбигейл нахмурилась. — Я тут подумала. А если мы его найдем, что будет? Он же знает, что я убила Николаса Бойла, а ты помог мне спрятать труп. Ему будет достаточно намекнуть Джеку, чтобы нас посадили в соседнюю камеру. — Он этого не сделает. — Почему ты так уверен? Уилл покачал головой. — Ганнибал любит, когда люди у него в долгу. Это его способ привязать к себе: сначала он радушный хозяин, добрый друг, учитель — кто угодно, чтобы втереться в доверие. Затем, после того, как расшатает исподволь твое мировоззрение и мораль, толкает в самую гущу событий и смотрит, как ты выберешься. Ему нравится власть над людьми, а знание их секретов — самая сильная власть. Он ничего не скажет Джеку. — Тогда остается Зверь. — А что с ним? — Если его поймает Кроуфорд, он может заявить, что не был в Миннесоте. Более того, у него может обнаружиться алиби, и нам крышка. — Значит, нам надо найти его раньше твоих друзей. Произнеся это, Уилл опасливо взглянул на Эбигейл. Поняла ли она, что он имел в виду? Помолчав несколько секунд, она подняла на него мрачный взгляд и кивнула. — Согласна. — Точно? У нас не будет никакой поддержки со стороны властей. Никто нам не поможет, и никто не должен узнать о наших планах. — Уилл, — она положила руку поверх его, и он сжал ее теплые пальцы в ответ, — мы справимся. Мы найдем Зверя, убийства прекратятся, и он просто исчезнет. Спасем людей, только по-своему. Уилл сомневался, что Эбигейл собиралась убить Зверя для безопасности остальных, в первую очередь ее волновало собственное благополучие и Уилла, но в этом он нашел успокоение. Значит, она не передумает. — Зря что ли папа учил меня охотиться? — Но ведь не на людей. — Кто знает, — она печально улыбнулась и, откинувшись обратно на спинку стула, отпила холодный коктейль. На ее лице отразилась напряженная работа мысли. — Уилл, скажи честно, что ты думаешь о Лектере? Мы можем… спросить его о Звере? — Обратимся мы к нему за помощью или нет, не имеет значения. Ганнибал хороший стратег и предпочитает гамбиты, где любой исход его полностью устроит. Он верит в своего рода теорию хаоса. — Что это? — Представь одну и ту же точку отсчета в безмерном пространстве. Без воздействий извне от нее вскоре выстроится система с определенным рисунком, состоящим из точно таких же точек. Круг, к примеру. Если точку сдвинуть, все последующие точки будут выстраиваться в совершенно другом направлении, однако, в конце концов, все равно выстроят тот же самый круг, просто точка отсчета окажется в нем на другой позиции. От изменений начального пункта схема построения системы не меняется, как и не меняется будущее от одной отнятой жизни. — Маньяк, философ и математик, — Эбигейл выглядела заинтересованной. — Довольно впечатляюще. Уилл нехотя признал: — Я никогда не встречал никого похожего. — Он тебе нравится? Как человек, я имею в виду. — Я чувствую его. Его любовь к жизни, страсть к музыке, трепетное отношение к красоте и манерам, даже его абсурдные понятия о времени. — Абсурдные? — Сложно объяснить. Из-за того, что он постоянно видит будущее, его ощущение мира смещено. Что может произойти, для него произошло, как будто вселенная — это натянутые в бесконечность струны. И даже если Ганнибал в какой-то момент находится на ноте си, то это не мешает ему слышать и остальные. Никаких причинно-следственных связей. Есть только твое звучание на всех струнах одновременно. Предначертанный хаос. — И как он видит тебя? — Как семечко, которое понятия не имеет, во что может вырасти. — А он знает? — Он же видит будущее, — напомнил Уилл. — Конечно, знает. Эбигейл задумчиво потыкала трубочкой лед в стакане и заметила: — Лектер — серийный убийца, наверняка от него исходит что-то жуткое или неприятное. — Не все так однозначно, Эби, почти все время он — один из приятнейших людей, которых мне доводилось встречать. Ненавязчивый, предупредительный, который относится ко мне с уважением и симпатией, даже несмотря на то, что мы по разные стороны баррикад. — Но? — Наверное, самое странное — это голод. — Он на диете что ли? — прыснула со смеху Эбигейл, прикрыв ладонью рот. — Я видела его фотографии, он же не толстый. Может позволить себе любой кулинарный изыск. — Я же говорил, не все так однозначно. Едой его голод не ограничивается, этот голод гораздо глубже. Удовольствия, развлечения, роскошь, питающие его высокомерие и непомерную гордость. Он как зависимый, только, в отличие от наркоманов, Ганнибал полностью контролирует свои желания. Он способен прожить, не питая их, но предпочитает этого не делать. — Здрасьте, приехали. Я вот тоже многого хочу, чем он отличается? — Отсутствием морали, я полагаю. — Отсутствие морали еще никого не спасло от тюрьмы. Уилл, ты же понимаешь, что нас могут посадить? — Этого не будет, — уверенно заявил он, не сводя с нее глаз. — Тебе откуда знать? Ты же не Ганнибал Лектер. — Нет, не он. Но я не позволю им тебя схватить. Уилл не стал уточнять, кого «им», потому что это не имело значения. Он никому этого не позволит, кто бы ни встал у него на пути. — А я не позволю, чтобы тебя забрали в очередную психбольницу, даже если придется тебя украсть. Думаю, Лектер мне даже поможет в этом, а? — Эбигейл подмигнула и огляделась. — Так, все, конечно, хорошо, но мне надо найти туалет. Никуда не уходи. Уилл послушно кивнул, оставшись наедине со своими мыслями. Играла музыка: что-то невнятное про «давай, моя девочка, мы должны убраться из этого места, ты так молода и красива, но ты умрешь прежде, чем настанет твой звездный час». Среди деревьев бегали дети с воздушным змеем, цепляющимся за низкие ветки. Он снова взглянул на шеф-повара, и что-то в блеске и стуке ножа привлекло его внимание. Он зачарованно поднялся со стула и, приблизившись к толпе зевак, уставился на нож, который плавал по столу, как живой, скользя вдоль и поперек мяса, пока повар придерживал пальцами лезвие. Вших-вших, шурх. Вззть. Уилл уже слышал это успокаивающее глухое постукивание, как и запахи базилика, розмарина и островатого масла для заправки с утонувшим в бутыльке красным перцем. Вдруг волосы на затылке буквально зашевелились: кто-то смотрел на него в упор. Он оглянулся и не увидел никого подозрительного. Ощущение взгляда не исчезло, наоборот, усилилось, будто к нему приближались. Сбивающая с толку толпа: разноцветные кофты, футболки, кардиганы, джинсы и шорты; каре, волосы, убранные в хвост, лысые макушки, постоянно в движении, снующие туда-сюда по своим делам. Резкие крики, детские вопли, разговоры вполголоса и громкие — через прилавок, булькающий смех и тянущийся плач. Какофония сбивала с толку, и Уилл не мог понять, куда ведет его след. Кто-то целенаправленно смотрел на него, разрезая голодным взглядом гудящий воздух. Он закрыл глаза. Зрение только отвлекало, и он сосредоточился, опустившись в благословенную тишину разума как на дно. Благодаря Лектеру контролировать свои способности получалось гораздо легче. Уилл повернулся на внутренний компас, пока стрелка не указала строго вперед, открыл глаза и безошибочно нашел источник беспокойства. Даже зная, кого увидит, Уилл оказался не готов: дыхание перехватило, а в ушах появился странный звон. Небольшая фигура возле перил почти в трехстах метрах стояла абсолютно неподвижно. С такого расстояния Уилл не видел лица, но узнал его по любопытному наклону головы и светлой на солнце макушке. — Ганнибал? Его имя вырвалось непроизвольно, но не легко. Непривычные на слух гласные и согласные, всего лишь проба совместить человека и его имя вживую. Все посторонние звуки ушли на второй план, оставив лишь их двоих. Уилл догадывался, что однажды они встретятся. Вопрос оставался лишь в «когда». Зачем он пришел? Так глупо рисковать — и ради чего? Просто чтобы увидеть, как он и Эбигейл гуляют по рынку? Нет, он никогда не делал ничего просто так. Это послание. Как живое доказательство того, что Уилл все-таки не сумасшедший, Ганнибал расслабленно стоял, облокотившись на перила. Прямо сейчас он скорее всего слышал в голове все вопросы, которые ему могли задать: зачем он здесь, чего хочет, почему он выбрал его и Эби, почему прячется и почему решил выйти на свет сейчас? Ответ был на поверхности, и именно поэтому Уилл стоял возле теплицы, а Лектер на расстоянии снайперского выстрела. Еще рано. Если Уилл приблизится, то для кого-то из них троих день закончится не очень хорошо. Скорее всего, для Эби, потому что Ганнибал может убить ее даже раньше, чем она достанет пистолет. О своей жизни Уилл не переживал. Место было выбрано специально. Момент выбран идеально. Ганнибал напоминает, что следит за ними. Присматривает. На секунду человеческий силуэт сменился на рогатое существо, и Уилл, наконец, понял, что ему это напомнило. Вожака, следящего за своей стаей. Я здесь, я рядом. Я жду вас и буду ждать, пока не придет время. Вот что гласило послание. — Твою ж гребаную мать, — раздался голос Эбигейл совсем рядом. — ФБР! Всем в сторону! Она все поняла с первого взгляда: Уилл смотрел, высоко подняв голову, зачарованно, ищуще, одновременно с надеждой и страхом, не замечая никого вокруг. Он даже не услышал, как она его окликнула. Пока сердце пыталось выскочить из груди от волнения, Эбигейл пробиралась сквозь толпу, не спуская взгляда с перил. Лектер некоторое время наблюдал за ее попытками прорваться сквозь прохожих, а затем спокойно развернулся и исчез в толпе. Стоило ей взбежать по крутым ступенькам, его и след простыл. Все, что она видела — испуганные, настороженные лица, люди расступались сами, даже просить не пришлось. Зажав покалывающий бок и тяжело дыша, она судорожно оглядывалась в поисках хоть одной зацепки, куда он мог деться. Добрый доктор решил поиграть с ней? О, он об этом пожалеет. Эбигейл громко вдохнула, возвращая себе хладнокровие. Она агент ФБР или кто? И на гребаных предсказателей найдется управа, надо только включить мозги. Он видит будущее, а значит, знал, как она собиралась подняться к нему наверх. Отсюда два выхода: дальше по Сараготской улице навстречу Уиллу и назад, где стояла ее машина, возле автострады. Стоит ей выбрать, куда бежать, Лектер просто направится в обратную сторону. Отлично. Просто заебись. И что ей делать? — Да ебаный ты ж в рот, — Эбигейл хлопнула ладонью по перилам, горячая боль, как пощечина, немного отрезвила. Несколько человек посмотрели на нее как на умалишенную. Она оглянулась по сторонам, сощурившись. Решение такое простое, прямо у нее под носом. Пока она не решила, и сам Лектер не знает, куда идти, а значит, держится где-то поблизости. Где-то, откуда открывается хороший вид на площадку с перилами. Решил обвести вокруг пальца? Вот сейчас и посмотрим, как ты запоешь, долбанный Нострадамус. Эбигейл зашла в толпу и, не разбирая дороги, двинулась сквозь ряды. Потеряйся, и Лектер тоже тебя потеряет, ведь слишком много переменных в уравнении. Она меняла свой путь десятки раз, ориентируясь только на одно — выше. Лавки с бижутерией, крышки, кружки, сувениры, свисающие, как шторы из бус, люди, нескончаемые люди кругом: торговались, спорили, ныли, восхищались, что-то обсуждали и застенчиво хихикали, найдя пошлые статуэтки. Увидев мельком вывеску с чучелами, Эбигейл пошла по указателю, чувствуя, как от волнения дрожат руки. Пистолет она держала за пазухой, чтобы не нервировать гражданских, и, добравшись до ряда с рогами и черепами, вытащила оружие и направила дуло в спину единственного, кто не обернулся на ее неловкое появление. — Руки за голову, доктор Лектер, без шуток. Только дернитесь, и я выстрелю, — приказала она, затем добавила громче. — Без паники, я из ФБР. Всем немедленно покинуть секцию! Мужчина медленно и на удивление послушно поднял руки и обернулся, остальные же, кто был оказался поблизости, поспешили к лестнице. — Живее! — от ее крика продавец и вовсе дал деру в подсобку и заперся от греха подальше. Даже несмотря на то, что она видела его впервые, она его узнала. Та же осанка, как у Уилла в доме, та же манера держаться. Старше, чем она видела на фотографии, с проступающими морщинками у рта и карих глаз, вполне обычный мужчина за сорок. Он не выглядел пугающим, скорее даже молодящимся рокером в кожаной черной куртке и темном джемпере. Джинсы и вовсе не вязались с образом почтенного психиатра, но, как она уже поняла, то был напускной костюм, как у шута в театре. Не лучше звона бубенцов для отвлечения внимания от горящего, расчетливого взгляда, которым он окинул Эбигейл. Армия мурашек подняла волосы на затылке, предупреждая. — Умная девочка, — он улыбнулся, и в глазах мелькнул блеск. — А как же зачитать мне мои права и надеть наручники? Вспомнив, как инструктор Брук гоняла ее по стрельбищу до такого состояния, что она ложку в руках держать не могла, Эбигейл послала ей мысленное спасибо. Джоан натренировала ее всегда ходить при полном параде агента. Она вытащила из-за пояса свои наручники и кинула под ноги к Лектеру. — Надевайте. Ганнибал опустил взгляд на землю и улыбнулся шире. — Всегда готовы к худшему. Боюсь, я должен отклонить вашу просьбу, временный агент Хоббс. Вам придется подойти и сделать это самой. Эбигейл вспомнила жертвы Потрошителя. Если она даст ему хоть один шанс, то ее почки пришлют по почте. Нет, спасибо. — За дуру меня держите? — Просто не хочу тратить время, учитывая, что вы меня отпустите. — Что? — она злобно усмехнулась, перехватив пистолет удобнее обеими руками. — С какого перепугу? — Я сдаваться не собираюсь. Вы не хотите подходить. Патовая ситуация, не так ли? Вы выстрелите мне в спину при попытке к бегству? Однако ни ФБР, ни наш дорогой Уилл до сих пор не нашли убедительных улик, и даже наша общая знакомая доктор Блум не сможет перевалить чашу правосудия на вашу сторону. Что вы скажете суду? Что я кто, экстрасенс? — он откровенно насмехался. — Я выйду через неделю предварительного заключения, и за это время вы потеряете все: репутацию, место работы, карьеру. И Уилла. — Уилл найдет, куда вы дели тела. Что-то мрачное и самодовольное мелькнуло на его лице. — О, я очень на это надеюсь, но ему понадобится наша помощь. — Наша? — Конечно, Эбигейл. Я же могу звать вас Эбигейл на правах старого знакомства и разницы в возрасте? Ваш отец столько рассказывал о вашей семье, мне кажется, я знаю вас с Луизой целую вечность. Позвольте быть вашим другом. Ее рука не дрогнула, лишь в животе словно чья-то холодная рука сжала внутренности. Он знает маму. Господи, ее надо срочно увезти из города. В следующую секунду Эбигейл испуганно распахнула глаза. — Мой, — она запнулась, — мой отец? Вы знали папу? — Более того, я обещал ему, что буду приглядывать за вами, моя дорогая. И делал это до сих пор в меру своих сил. Мир жесток к таким, как мы. — Я не такая, как вы! — Между нами больше общего, чем вы думаете, — спокойствие Лектера под дулом пистолета было непоколебимо. — Вас до сих пор мучает стыд за то, что вы живы. Чувство вины за то, что отличаетесь от других. Что вы сильнее и целеустремленнее. Голоднее. Вы не скучаете по вкусу девушек на своей тарелке? — Эбигейл казалось, что, уже позволив ему говорить, она совершила ошибку. Змеиный язык, как у дьявола-искусителя, вливал в ее уши сомнения. — Помните, что вы чувствовали, когда убили Николаса Бойла? — Не понимаю, о чем вы говорите, — она со страхом огляделась по сторонам, но обычные люди предпочли наблюдать за ними издалека, снизу, прикрыв глаза от солнца. Кто-то снимал на телефон и на планшет. Они оба загремят в вечерние новости. Да блядь. — Мне вы можете не врать, дорогая. И я бы с радостью поболтал с вами, но скоро явится охрана, и дело примет кровавый оборот. Эбигейл, послушайте дружеский совет, я предлагаю выход для нас обоих. Дайте мне уйти. — Как я могу вам верить? — почти сдавшись, спросила она. — Я всегда держу обещания. Появление Подражателя должно было вам об этом сказать. Вы мне как дочь, — от его последних слов тошнота подвалила к горлу. Эбигейл еще раз взглянула на Лектера, разрываясь на части от выбора, сжала крепче пистолет и сняла предохранитель. Ему не нужен был ответ вслух. Увидев ее решение, он кивнул и неожиданно быстро скрылся среди прилавков. Господи, хорошо, что она не ввязалась с ним в драку, двигался он практически молниеносно. Погоня началась. Перед тем, как Уилла посадили в машину и увезли, он успел увидеть Эбигейл краем глаза, пока она отчитывалась полицейским, запыхавшаяся, в порванных джинсах. Живая и здоровая, слава богам. У него чуть сердце не остановилось, когда он потерял ее из виду. Чтобы не мешался под ногами, агенты ФБР отвезли его домой и посадили под своеобразный домашний арест. Он остался один. Растерянный и оглушенный, как жертва бомбежки, Уилл, после целого дня среди людей и постоянного шума их эмоций, прислушивался к непривычной тишине дома. Даже громкой. Все стихло, и Уилл все ждал и ждал, пока раздастся новый звук. Ничего. Тишина. Дом сверкал чистотой: натертые до блеска столы, от полов пахло моющим средством с лимоном, и в какую комнату бы он ни зашел, его встречал свежий воздух — уборщики не поленились и проветрили комнаты. Без всякой эльфийской магии повсюду царил порядок, лишь наблюдение за домом немного раздражало. Джек решил выделить более серьезные силы, и возле дома теперь дежурил синий грузовик с логотипом электромонтеров. Дом. Он назвал это место своим домом по привычке. Он полностью в его распоряжении, пока Лектера не поймают. Довольно щедрый подарок от того, с кем они вживую даже не разговаривали. Уилл медленно ходил из комнаты в комнату, размышляя. Его внутреннее «я» всегда походило на бескрайний океан, куда вливалось множество рек и озер из жизней других людей. Внутренний мир Лектера же больше походил на архитектурное чудо, основанное на костях и катакомбах. В его подвале было неуютно, холодно и страшно, и до сих пор Уилл старался не вглядываться в эту темноту слишком пристально. То была необычная темнота, та, что пряталась под детской кроватью и имела слишком много глаз и загребущих рук. Лектер выстроил четкую симметрию, поднял воображаемые стены, заполнил каждую комнату картинами, скульптурами и воспоминаниями, а затем пригласил Уилла не только в свой дом в Балтиморе, но и в это призрачное поместье. Истинное убежище Уилла нашлось именно в этих невидимых стенах, которые невозможно сломить и уничтожить. Как затонувшая Атлантида, под защитой Ганнибала его собственный лабиринт и система шлюзов робко поднимались из вод, к сожалению, буквально врастая в чужой дворец памяти. Одно основание, общие стены, коридоры, которые приводили в заводи, и подводные каналы, вдруг оканчивавшиеся просторным залом, заполненные музыкой, разговорами и чудесным светом. Ганнибал будто и вовсе не чувствовал его вторжение, его полностью устраивал нынешний вид из окон дворца. Он неустанно пестовал, взращивал их взаимозависимость, восхищаясь их общим творением. Из классической постройки в стиле барокко с его арками, огромными окнами и изысканными ветвистыми барельефами ментальная карта воспоминаний Ганнибала медленно, но верно превращалась в обитель гигантского, морского чудовища. Эта обитель продолжала расширяться, сплетаясь щупальцами и отращивая новые. Во дворце Уилл сам мог решить, хочет ли он слышать чужие воспоминания и где проведет спокойную ночь. Возле своего старого дома, в солнечный день, пока сладкий, пьянящий аромат магнолий и орхидей, смешиваясь с жарким летним воздухом, наполнял легкие, или на борту залатанной лодки, рассекая стоячие, цветущие воды и посылая ровные, большие круги. Когда все кончится, сможет ли Уилл выломать себе путь наружу? Переживут ли они разделение, и кто именно выживет? Лектер знал последствия, знал, что доспехи, которые он дал Уиллу, срастутся с ним, как вторая кожа. Знал ли сам Уилл? По крайней мере, догадывался, и тогда цена казалась справедливой. У него оставался последний выход. Раз Ганнибал не мог зайти в собственные подземелья, то это сделает он. В конце концов, теперь это были и его подземелья тоже. Может, там он найдет оружие против их связи или против самого Ганнибала? Уилл видел весь дом, кроме спальни, и туда он совсем не хотел идти. Даже несмотря на их странную близость, Уилл избегал видений о сексе, как огня. Это было бы нечестно по отношению к Алане. Но ведь она догадывалась, что Уилл может увидеть, когда отсылала к нему ФБР? Как сильно ранило ее предательство Лектера? Что он сделал? С виду у них было более чем все хорошо: одинаково холодные, здравомыслящие, оба не позволяли сердцу брать над собой верх. Идеальный союз двух состоявшихся людей. Даже почувствовав первые трепыхания симпатии к Уиллу, Алана смогла задавить их на корню, зная, что ничего хорошего не выйдет с нестабильным, травмированным человеком, и продолжила отношения врача и пациента. Она всегда поступала правильно. Насколько же Ганнибал раскрыл ее «потенциал», раз теперь она хладнокровно пустила Уилла в святая святых своей личной жизни? Секс был для него проблемой. Даже чужой секс. Первые опыты он начал довольно рано. После смерти отца он остался совсем один в санатории для душевнобольных. Что ему было терять? Здравый рассудок? Его и не было никогда. Из молодых с ним в санатории жила Мажена, полячка, старше его всего на два года. Ее папа, бизнесмен, постоянно был занят в разъездах, и ему некогда было заниматься дочерью и ее наркозависимостью. Мажену ловили голышом в парке для гуляний, она трахалась с подсобными рабочими, когда попадались не совсем уроды, и несколько раз стянула лекарства из комнаты отдыха медсестер. Что удивительно, именно Мажена поверила ему сразу и безоговорочно, в отличие от врачей, которые на тот момент уже пару месяцев ставили на нем опыты и писали в научные журналы о его невероятном заболевании мозга. Мажена достала ему циклодол, и они, истерически хихикая, заперлись в кладовке. Он впервые смог касаться живого существа дольше пяти минут: зарываться пальцами в волосы, сжимать теплую кожу, целовать и не слышать ее плача, крика, отчаяния. Мажене циклодол был нужен не меньше, иначе она с упорством барана взращивала в себе ярость, обиду на отца и ненависть к матери. Наркотики забирали боль и оставляли лишь чистую эссенцию радости, бьющую прямо в мозг. Цветные пятна под веками, память в дырах и ощущение, будто взлетаешь как перышко. Так и повелось, что вся его сексуальная жизнь каким-то образом относилась к помутнению рассудка: от лекарств, наркотиков или алкоголя. Никогда на трезвую голову, только забывшись, только не в себе, только став не собой, он мог быть как обычные люди. Словно приближаясь к спящему зверю, Уилл осторожно зашел в спальню Ганнибала, и без кровавой пелены на глазах она выглядела совершенно по-другому. Никакой страсти в цветовой гамме, будто за стенами сразу открывался океан: синий холод, матово-серый пол и грязно-коричневые стены. Роскошная, удобная кровать была настолько огромной, что хватило бы на четырех человек. Ортопедический матрас, который даже не колыхнется, если сядешь на край. В изголовье кровати висело странное блюдо с зеркальным красным камнем, как кровавая луна. Снова оленьи рога в оформлении с каждой стороны рядом с японскими гравюрами символизировали парное одиночество и томление. От Ганнибала можно было ожидать, что он развесит картины с эротическим сюжетом, благо их в японских цветных ксилографиях можно было найти предостаточно, но он предпочел монахинь, покидающих храм, самураев, сражающихся на крыше, вид на холм возле устья реки и толпу людей, проходящих через великие врата Шин-Ёшивара. Даже для Аланы это должно было многое сказать о человеке, который окружил свой сон и постель картинами быта Японии. Например, что его мало волнует плотское удовольствие. Уилл обернулся на доспехи, которые были хорошо видны через открытую дверь прямо перед расписной ширмой. Они выглядели пугающе, будто из-под черного блестящего шлема на него смотрел дух воина. Защитник у последнего рубежа — места, где спал его хозяин. Последнее предупреждение, к кому именно явился незваный гость. Уилл… завидовал. Несмотря на похожий дар, Ганнибал смог не только влиться в общество, но и заставил это самое общество принять его с распростертыми объятиями. Показал, что он особенный, достойный из достойнейших, заставил пасть ниц перед своим обаянием, манерами и интеллектом, когда Уилл всегда побирался на задворках. Людям не нужно было спасение, им нужно было яркое представление, заманчивая тайна, изысканная шутка и фальшь. Алана, женщина, которую Уилл безмерно уважал, выбрала Ганнибала. Выбрала образ, который ей показали и которого ей оказалось достаточно, чтобы отдать свое сердце. Выбрала эту чертову огромную кровать, чтоб ей провалиться. Сжимая кулаки от внезапного приступа ярости, Уилл отвернулся. Он прошел к дальней двери и, включив свет, оказался в небольшой комнате с высоким зеркалом. Ганнибал уже месяц не появлялся в доме, но здесь его присутствие ощущалось сильным как никогда, будто он отошел принять душ и скоро вернется. Все по полочкам, ящикам, вешалкам, идеально наглажено и готово, чтобы надеть. Где-то между стопок с постельным бельем прятались ароматные мешочки с хвоей, лавандой и лавром, и без вентиляции в гардеробной витали приятные запахи свежего, чистого белья. Шелковые свитеры, костюмы-тройки — Уилл насчитал более семидесяти — большинство темных расцветок, однобортные, к ним рубашки пастельных тонов с манжетами на обычных или жемчужных пуговицах, галстуки почти все с рисунком жаккард и турецкий огурец. Дальше по ряду стояло множество пар оксфордов — начищенные до отражения, резко пахнущие кожей и тяжелым, сладковатым обувным кремом. Принадлежности для бассейна лежали отдельно возле кожаной сумки. Странно, Уиллу казалось, если Ганнибал и выберет какой-то из видов спорта, то это будет бег. Он коснулся латекса, и видение отозвалось его именем. Что? Лектером руководило любопытство, и он хотел физически примерить на себя то, что переживал Уилл в голове каждый день. И интерьер спальни был выбран по тому же принципу. Он открывал ночью глаза, и отблески уличных фонарей на стенах казались лунным светом, дрожащим на подводных скалах. Он хотел знать, что значит быть Уиллом Грэмом: каково растворяться в чужих эмоциях, отчего вода льется в окна его дворца памяти и почему Уилл сознательно остается на дне, во тьме глубин, а не выходит на свет к миру. Зачем он отсек себя от социума. И каково это так отчаянно, как страдающий от жажды в пустыне, нуждаться хоть в капле одобрения и безошибочно чувствовать омерзение и неприятие в чужих душах. Погружаясь в хлористую воду бассейна, ночью, один, Ганнибал хотел понять его. Осторожно проведя рукой по рукаву одного из костюмов, Уилл вдруг заметил, что его пальцы изменились. Это была рука Аланы. Он испуганно отшатнулся, попав в теплые объятия. — Любопытство сгубило кошку? — произнес голос Ганнибала у него прямо над ухом. — Было интересно, насколько у тебя больше одежды, чем у меня, — ответила Алана, наслаждаясь его близостью. Ганнибал смотрел над ее макушкой в глаза Уиллу. — Какая грубость — заглядывать в чужое нижнее белье. Уилл стыдливо опустил взгляд в пол. — Я не должен был, — промямлил он и попытался покинуть гардероб и разорвать видение. Не тут-то было. Ганнибал легко пресек попытку к бегству, обняв Алану и прильнув со спины. Его прикосновение словно примагнитило Уилла обратно, и он, охнув, ощутил все то же, что и она: волосатую грудь в приоткрытом халате, горячие руки, повторяющие форму его собственных, влажное тепло от тела после душа. — Останься. Лицо Ганнибала находилось всего в паре дюймов, и с виду тот как будто обдумывал какую-то новую концепцию, перекатывая ее у себя в голове со всех сторон. Алана же впервые была настолько не уверена в себе. Между ними была лишь одна ночь, и она боялась и одновременно предвкушала, как они теперь будут близки. Она хотела его: руки на спине, губы на своих, снова подтвердить, что между ними все хорошо и они оба хотят узнать, куда приведет их новая стадия отношений. Что ей не нужно делать вид, что они просто хорошие коллеги и друзья. Разрываясь между своим страхом и ее желанием, он смотрел, как Алана приблизилась к Ганнибалу для поцелуя, но тот притормозил ее, деликатно положив пальцы на подбородок. Уилл ощутил прикосновение к своей коже. — Что-то не так? — спросила она, не в силах прочитать его странный, пристальный взгляд. — Любая близость должна быть инициирована добровольно и по обоюдному желанию. — Поверь мне, я здесь по собственному желанию, — улыбнулась она, но он ее не слышал, все еще смотря Уиллу в глаза. Не понимая, почему, Уилл стоял, не в силах отделить чувства Аланы от своих. Может, потому что отделять было нечего? Он хотел стоять здесь, рядом, и быть частью близости, которой ему никогда… господи, как он жалок. — Ты не уверен, что мы поступаем правильно? — тем временем допытывалась Алана, не понимая, что происходит. — Я думаю, что все, что должно случиться, случится все равно, и о правильности речи не идет. Если все предначертано Богом, если грехи — тоже его творение, тогда все, что ты сделал, делаешь и будешь делать, тоже промысел божий. Они с Уиллом снова встретились взглядами. Казалось, на секунду уплыв куда-то далеко-далеко, Ганнибал облизнул губы, его выражение лица стало удивленным и растерянным. Во рту Уилла пересохло. Что? Что он видел? Запаниковав и отшатнувшись, он ударился плечом о стену и неловко коснулся чего-то мягкого. Перспектива мгновенно поменялась. Тело его осталось стоять в гардеробе, пока перед глазами замелькал шумный калейдоскоп. Словно пойманный олень в свете фар, он даже не видел, что надвигалось, пока будущее и прошлое не ударило его как проходящий поезд. Эти видения мало походили на четкие, выверенные, чистые воспоминания взрослого Ганнибала. Никакого порядка, структуры, хаотичные всполохи, прошлое нападало, кусало его, как свора голодных крыс. «…от холода замерзли пальцы, ноги он уже не чувствовал, кости ломило, выворачивало, он кутался в тонкое шерстяное пальто и не мог перестать дрожать. Шея горела от холодного ветра, он запахнул ледяными руками ворот, который так и норовил снова разойтись. В кузове, где он трясся по пути в Сен-Дье-де-Вож, валялись бечевка, пустые бидоны и брезент, он подтянул угол и накрылся с головой, чтобы спрятаться от ветра…» «…Матушка часто бросала на него тот самый взгляд. Трепала по голове, а затем замирала, ее рука, пахнущая ванилью, густой смолой и деревом едва касалась его волос. Чуть расширенные глаза, губы в тонкую линию. Она быстро справлялась с ужасом, слабо улыбалась и говорила Ганнибалу оставить ее. Когда он спросил отца, в чем дело и сделал ли он что-нибудь не так, тот попросил быть с мамой терпеливее. Со всеми остальными она общалась ровно: с поваром, слугами, Лотаром, нянечкой Миши и его отцом. Но не с Ганнибалом. Матушка порой неделями избегала его. Не зная, насколько намеренно, она исключила его из семьи в меланхоличное одиночество. Она не оставила ему выбора…» «…его попросили нарисовать самое главное в жизни, первым его рисунком была не Миша и не родители. Даже не лицо голубоглазого дьявола, который ему иногда снился. Первым он нарисовал кусок мяса. Сырой шмат свинины с блестящими мышцами и белой прослойкой жира. Потому что, как бы ни утверждал его преподаватель по философии о превосходстве разума над телом, перед тем как разглагольствовать, стоило сытно поесть…» «…в комнате матушки стоял рояль Бёзендорфер. За деревянным корпусом, если приложить ухо к закрытой крышке, гуляло эхо и пахло горячим, нагретым на солнце поленом. От клавиш всегда исходил легкий аромат ее крема для рук. Кроме него его матушка, Симона, привезла из Италии комод, трюмо и туалетный столик с большим зеркалом в позолоченной окантовке, на котором она хранила дагерротипы и ферротипы себя в детстве и своей семьи. Черно-белые застывшие лица на матовой бумаге. На стене висела карта Италии в пожелтевшей раме, а фамильные книги с родовым именем Сфорца она сложила на полку в библиотеку. Он пытался прочесть, однако итальянский давался ему с трудом. Матушка любила музыку. Она была сентиментальна по отношению к старине и, казалось, тосковала по другим, незнакомым временам. Она говорила, что раньше люди были благороднее. Ее коллекция была эксцентрична по любым меркам: из всего семейства виол — виола де гамба, теноровая, из светлого дерева и по размеру чуть-меньше и изящнее современной гитары; блокфлейта, старая, эпохи барокко — матушка ее назвала „flauto dolce“ или „нежная флейта“; раушпфайф — альтовая длинная дудочка, покрытая темным, почти черным лаком — матушка играла на ней исключительно на улице, потому что звук выходил иногда настолько громким, что мог оглушить; и конечно же загнутый, как трость от зонта, крумхорн, издававший низкие, жужжащие ноты, похожие на те, которые играют на волынке или рождает труба органа. Половина замка эти страшные звуки ненавидела, другая любила, но не могла объяснить, за что. Отец часто шутил, что даже пила по дереву играет лучше, чем матушка на этом исчадии ада…» «…от грохота разорвавшегося снаряда он оглох почти на трое суток…» «…грязное, серое железо грузовика и марш сапогов. Четкий ритм, который отбивали солдаты, пока выживших транспортировали из лагеря в город. Иногда во время перехода солдаты пели. Скрип гусениц, шум мотора, гул голосов и плач ребенка — совсем кроха, укутанный в полотенца на три слоя, покачивался на ремнях винтовки на спине одного из офицеров. Музыка жизни оказалась уродлива, страшна и невыносима прекрасна…» «…когда она лежала, то жир на ножках был в аппетитные складочки. Миша еще не узнавала его, поглядывала с любопытством огромными, карими глазами точь-в-точь как те, что он видел в зеркале, и громко дышала. Две дырочки вместо носа жадно расширялись при его появлении, будто пытаясь изучить его по запаху, Миша от усердия открывала розовый рот и пускала слюни. Он сжимал мягкую складочку ее ножки между пальцев, давя все сильнее и сильнее, и она начинала хныкать, а потом голосить как резаная. Мама старалась не оставлять их наедине…» «…трупы хранились в резервуаре с формалином. Непригодные для практики по анатомии сжигались в печи. Когда его наставник, Леон Коплер, уходил домой, Ганнибал оставался с телами в абсолютной тишине, наслаждаясь пустотой от прикосновения. Ничего. Никакого будущего. Музыка жизни молчала в их крови, и он улыбался…» «…- Ничего не понимаю. Вы как Иисус нашего отделения. Самое большое количество успешных операций. Ни одной жалобы, хотя, видит бог, на меня самого не раз кидались родственники, а с вас как с гуся вода. Как это, кстати, у вас получается? — Как я сообщаю о болезнях и смерти пациента их близким? — Ага. — Эмпатическое слушание. — Ммм. Значит, вы хотите уйти? — Да. — Не буду скрывать, наша больница потеряет потрясающего специалиста, однако раз на то ваше желание…» Уилла словно перевернуло в воздухе и ударило о землю. «…- Ты не можешь оставлять Ганнибала совсем без присмотра. Я пытаюсь тебе помочь, правда. Он хороший и очень умный мальчик, однако он одинок, и ему нужна материнская любовь. Ее шепот сорвался на выдохе. — Это ты не понимаешь, я просто не могу. — Что не можешь? Любить нашего сына? — жестче спросил отец. Уилл босыми ногами стоял в тени коридора, не шевелясь и не чувствуя ничего, кроме любопытства. — Я уже говорила, я все время вижу эту тварь позади него. Он держит его за плечи и говорит его голосом, будто играется с куклой чревовещателем! — он услышал ее глухие рыдания. — А мы? Все еще чернота? Зловещая пауза, а затем тихое признание. — Мы не переживем эту зиму…» «…Миша ему не доверяла. Лежа в кроватке, в полной темноте, она проснулась и огромными глазами уставилась на него в упор. Уилл подошел к столику с зеркалом и открыл первый ящик. Его не интересовали ароматные палочки из Индии, бутылочки с французскими духами и косметика, которую матушка привезла из Италии. Он достал ее крем и намазал им руки до локтей. На этот раз стоило ему приблизиться, Миша не заплакала, лишь жадно вдохнула знакомый запах. Он протянул к ней руку, и она ухватила его цепкими пальчиками и тут же поднесла к носу. Закрыв глаза, она улыбнулась и прижала его руку к слюнявому рту. Она не использовала язык, как это делали взрослые. Миша скорее походила на рыбку, открывая и закрывая розовые губки и елозя ими по его костяшкам. Хватка у нее была отменная. Уилл осторожно взял ее на руки, как втайне учил держать ее отец, и унес в свою комнату…» «…Матушка могла сколько угодно пытаться запрещать им играть вместе, но, стоило Мише остаться без присмотра, она тут же убегала в его комнату. Там ей было явно интереснее, чем в собственной. Фигурки животных, рисунки, поделки из дерева, игрушки такие хрупкие, что ломались, сожми их сильнее. Он разрешал ей делать абсолютно все: ломать, трогать, узнавать. Он учил ее, терпеливо, ласково, отмечая успехи, и Миша очень быстро забыла про маму. Брат стал для нее всем. Он водил ее к ручью, показывал тайные коридоры в замке, познакомил с животными в хозяйстве. Особенно она боялась огромного хряка в глухом, низком свинарнике: слишком темно, тонкие полоски света пробивались сквозь доски, пыль витала в воздухе, и шуршала огромная, страшная туша, издавая жуткие звуки. Миша жаждала одобрения брата, его любви и внимания, и порой даже шла наперекор родителям, лишь бы заполучить то, чего хотела. Их отношения его полностью устраивали. Порой ему казалось, что Миша — его продолжение. Как правая рука или нога…» Снова круговерть, Уилла выкинуло куда-то на поверхность, и сначала он ничего не видел и не понимал, где он. Полная темнота. Его тело начало жечь. Жар охватывал его все сильнее, пока кроме жара ничего не осталось. Из темноты проступили очертания. Это была… «…Алана. Она разметалась по подушкам, а он был вокруг нее. В ней. Ногами она обхватила его за талию, руками же цеплялась за простыню над головой, выгнув спину и шею в одну напряженную дугу. Свет от камина оттенял и золотил ее бледную кожу, скользкую от пота под его пальцами. Интересно, что, несмотря на сбитое дыхание, Уилл все еще мог связно мыслить. Он тяжело дышал, жар пульсировал в члене и мышцах бедер от движений. Его тень падала на ее лицо и словно превращала в маску боли. Алана не открывала глаз, он же смотрел, не отрываясь ни на секунду. Прекрасная, изящная, нежная. Все еще закрытая от него. Понимала ли она, с кем оказалась в постели, но Алана никогда не смотрела ему в глаза: над плечом, в грудь. Отдавая свое тело, она закрывалась от всего остального, и именно ее сути жаждал Уилл. Поняв, что ему не пробиться, он отступил, в конце концов, она заинтересовала его не столько с точки зрения красоты, сколько того, что эту красоту так легко уничтожить. Ее смерть будет так же прекрасна, как и она сама. Никому не интересно, как погибают скучные, некрасивые и слабые люди. Бездомные или сироты. Наркоманы и пьяницы. Гораздо сильнее трогает смерть достойных, храбрых и благородных. Тех, чья душа и поступки как золотой стандарт. Например, Иисус Христос, сын божий, образец для подражания человечества более двух тысяч лет, чьей мудрости поклонялись, во имя кого убивали, чьим именем спасались во времена отчаяния. Эдакий ветрувианский человек Да Винчи с его эталонными пропорциями морали, добра и прощения. Его смерть была ужасной, полной незаслуженного страдания, Библия пестрит подробностями о том, как кровь стекала из его ран. И будто этого было недостаточно, его оставили умирать медленно и мучительно. Его последним секундам посвящены миллионы картин, фресок, икон и барельефов, ни один музей не обходится без его скорбного лика, и, глядя на его распятое тело, людей всегда наполнял чистый по своей упоительности восторг и трепет. Было нелегко удержаться от видений, но он всегда любил вызов. Алане пошел бы терновый венок. Она пылала в его руках, отдаваясь бездумно и бесстрашно, создавая для него коктейль из страсти настоящего и невыносимой боли ее будущего. Проведя пальцами по ее шее, услышав сладкий стон, он видел, как она вознесется под собственный душераздирающий крик, как упадет на асфальт. Искореженная, сломанная среди осколков стекла, рассыпанных как звезды. Кожа будет тонкой, как бумага, и синей от ледяного дождя. Умрет она или нет, будет зависеть только от нее, он лишь может подготовить сцену. Он любил страдания на вкус, особенно те, которые причинял сам. Но еще больше он любил их предвкушать…» «…последний раз, когда он видел сон, он снова был дома, и голос матушки звал его по холодным, каменным коридорам. Блуждания закончились снегом, и он еще долго обнимал ее ледяное, мраморное тело и прижимался губами к ее твердому, как гранит, лбу…» Прежде чем потерять сознание, Уилл увидел Ганнибала и Алану еще раз возле двери. Ганнибал смотрел на него, и в его темных глазах светились красные искорки в самой глубине, лицо же Аланы было голым черепом, обваренным до белизны. Белый. Вот ключ, который отворил для него самый глубокий подвал во дворце памяти, откуда подуло снежной, острой россыпью. Рябь на воде была не от землетрясения. Круги на воде в ведре расходились от падающих бомб. Они с Мишей сидели в амбаре рядом с охотничьим домом. На входе хранились тюки с сеном, а за дверью была небольшая комнатушка с камином, двумя узкими койками и шкафом. На соломе валялась одежда: махровые женские колготки, дырявый тулуп с овечьей подкладкой, рубашки и брюки с мертвецов. Голубое платьице на Мише порвалось, колготочки на коленках были в земляных пятнах, она хныкала, пока он ее раздевал, а затем снова одевал. Рубашку Лотара он погрел возле камина, и Миша быстро вдела руки в рукава без подсказок, хотя и пришлось закатать манжеты в пять слоев. Так будет даже теплее. На ее бледном теле местами алели красные пятна и шелушилась кожа. Цыпки от холода покрывали ее ладошки, ступни и щеки, на правой горело особенно большое красное, отечное пятно. Пока он застегивал пуговицы, Миша снова почесала щеку. Она уже два дня была горячее печки. Он проверял ее лоб, а затем свой. Ее глаза подозрительно блестели, кашель сотрясал все ее маленькое тельце. Пока мародеры ходили на охоту, они целый день просидели на кровати, укутавшись в одеяла, и Миша грела пальцы у него под кофтой, прямо возле живота. Носом она зарылась ему в шею и даже поспала несколько часов, тихонько сопя. Ее волосы пахли как пыль от ковра. Грязные, засаленные и все еще шелковистые под его пальцами, пока он успокаивающе поглаживал ее по макушке. Во рту остался привкус крови от мяса с кости, которую им дали позавчера. Кость забрали и выварили два-три раза на пустой бульон, пока она не стала белой и сухой. Ганнибал подозревал, что она принадлежала их битюгу, который исчез давным-давно. Последнего из прибившихся детей, албанского мальчика, забрали неделю назад. Ганнибал не знал, куда, и его не покидало плохое предчувствие. Агон болел, часто молился и плакал, чем невероятно раздражал его. Он мешал спать Мише, но облегчение от его пропажи длилось недолго. Что-то подсказывало, что скоро он узнает, куда тот делся, и ему это не понравится. Когда они только приехали семьей к охотничьему домику, он думал, что, наконец-то, у него появится шанс научить Мишу читать. Матушке не хватало на это терпения, а отцу времени, Лотар же, скорее всего, и сам не очень хорошо читал, хотя и работал в их замке уже больше десяти лет. Книги таили в себе настоящие сокровища, и он хотел поделиться ими с Мишей. Закорючки букв, слова, из которых можно сложить стихи, рассказы и песни. Миша очень любила петь, она хорошо улавливала литовские и немецкие напевы и уже с третьего раза мычала в такт, размахивая ладошкой. До переезда она каждый день спала в его спальне, на его кровати, забиваясь под одеяло между стенкой и его телом, как в убежище. Миша не лягалась, но бывало, что издавала странные, короткие стоны, которые прекращались, стоило ему погладить ее по узкой спине. Ее дыхание успокаивало. Ее ледяные ступни грелись прямо на его, будто опираясь. Перед тем, как лечь спать, она неумело целовала его в лоб, как это делала матушка, дожидалась, пока он повторит жест, и сворачивалась у его груди. Сначала холодная, она забирала у него тепло, а затем пылала собственным жаром, высовывая руку или ногу из-под покрывала. Ближе к двум годам ее надо было учить есть мясо, но Миша долго отказывалась. Матушка, отец, Лотар с Берндтом потерпели неудачу, а няня добилась лишь того, что Миша открывала рот и выплевывала пережеванные волокна ей на фартук. Он поступил иначе. Он осмотрел ее маленькие молочные зубки, постукал пальчиком, а затем позволил Мише полазить у него во рту. Он демонстративно оторвал кусочек свинины и разжевал. Миша бездумно потянулась к мясу просто потому, что оно было его. А все, что было его, принадлежало ей по умолчанию. Стоило ей проглотить кусочек свинины, он улыбнулся, и Миша улыбнулась следом. Она не понимала, что значит улыбка, лишь то, что это знак — она все сделала правильно, ее любят, ее действия одобряют. Надо повторить. Таким же нехитрым способом он научил ее стоять на одной ноге. Подниматься по лестнице в замке. Одеваться и раздеваться, хотя до сих пор она предпочитала, когда это делал он. Обуваться. Завязывать шнурки. Мыть лицо перед сном и чистить зубы. Ходить к озеру и кормить лебедей и уток. Глотать лекарства. Изучать букварь. Ходить на горшок. Произносить его имя, пусть и неправильно, потому что ей плохо давалась буквы «Г» и «Л». Сейчас она знала почти тысячу слов на литовском и около ста тридцати на немецком. Она старалась для него. Она жила, чтобы его радовать. Не матушку или отца. Его. Мародеры вернулись к вечеру и накормили их мясной пустой похлебкой. Он отдал Мише большую часть, а затем тихонько пел ей, пока она снова не заснула. Голова оставалась ясной, но слабость все больше охватывала его тело, делала его невесомым. Теперь они спали почти целый день, чтобы не хотелось есть. Когда зима закончится, и мародеры оставят охотничий дом, они будут жить в нем одни. Он умел охотиться, отец научил его ставить силки и выслеживать норы животных по их тропинкам и следам. Они выживут, лишь бы у Миши спал жар. Тогда все будет хорошо. Через два дня от голода он потерял сознание, и остались лишь обрывки от воспоминаний. Только что он лежал с Мишей в обнимку, слушая ее болезненное дыхание, ощущал тяжесть ее тела под одеялами на коленях, а ее руки на животе, а затем ничего. Пустота и холод. Ее забрали. Он помнил удар рукояткой топора в лицо. Он помнил голос Миши, когда она отчаянно звала его на помощь. Он помнил, как по его пальцам ударили дверью. Он помнил, как его кормили — последнего ребенка, оставшегося в живых — горячим бульоном и переговаривались о том, что сказать властям, когда их найдут. «Мы заботились о нем, сколько могли, какая неожиданность, что мальчик — хозяйский сын». Уилл стоял в белоснежном лесу. Через триста метров начиналась полоса из черных, высоких деревьев, но из леса не раздавалось ни звука, ни клекота, ни шелеста. Он обернулся, и на снегу позади валялись перья, изогнутая шея черного лебедя была разодрана в клочья. Крылья оторваны. На плечевых сгибах лед заморозил красную кровь и блестящие сухожилия. Во рту остались перья и медный привкус, Уилл вытер лицо рукавом. Он моргнул и увидел, что это не птица, а Эбигейл. На ее руках остались следы зубов. Ее голова валялась лицом в снег, макушка была темно-алой от запекшейся крови, длинные черные локоны раскинулись, как щупальца. Ее расчленили на куски, жадно отрывая конечности, которые не поддались после первого и второго ударов. Снег таял вокруг, погружая тело в кипящую воду. Все вокруг было кипящей водой, облизывающей жаром ноги. Эбигейл растворялась в этой воде, и даже ее останки исчезали. — Нет, нет, пожалуйста, — шептал он. — Не оставляй меня. Не оставляй меня одного. Он попытался вытащить ее тело из воды. Его пальцы, влажные от крови, соскользнули по коже, словно намыленные. Уилл схватился за хрупкую, тонкую ладонь, но она распалась, оставив пену в горячей воде. Он скреб влажную землю. Он звал ее и звал, чувствуя, как нечто в груди терзало его и просилось наружу. Оно хотело Эбигейл назад, оно знало, как ее вернуть, оно шептало, что все еще можно исправить, надо лишь помочь Зверю выбраться. И Уилл позволил. Он орал, пока оно, разрывая его легкие, сердце, желудок, выползло и шлепнулось на белоснежный снег. Оно собиралось вернуть Мишу, даже если потребуется сожрать каждого, кто тронул ее пальцы, ноги и руки. Ее тысячу слов. Ее стоны во сне. Ее любовь к фиолетовым, спелым баклажанам, теплым от солнца. Ее любимую песню про человечка в пурпурном плаще. Ее жизнь. Несостоявшееся будущее. Оно собиралось вернуть Эбигейл. Ее прошлое, ее любовь, ее жест, когда она заправляла волосы рукой, дни и месяцы, смех в лесу, кровь на лице. Все, кого он любит, будут жить в нем до конца времен. И он заберет их в нужный час и воскресит. Съев по кусочку. — К тебе хоть охрану выставляй, — Катц помогла ей натянуть куртку поверх замотанного локтя. — Синяки на шее еще не зажили, а ты уже нашла нового маньяка. Как ты это делаешь? Эбигейл не стала говорить, что подобное притягивает подобное и, поправив шарф, подмигнула. — Скрытый талант. В этот момент от местных коронеров вернулся Джек. Он хмуро встал рядом и сложил руки на груди, натянув тем самым на спине ткань пиджака. — Как самочувствие? — скорее для галочки спросил Джек, явно в нетерпении перейти к делу. — Бывало и хуже. — Машину вести сможешь? — А в чем дело? Джек подошел ближе и, понизив голос, произнес: — Звонил Прайс, они провели анализ тел. Он подтвердил, что раны были нанесены зубами какого-то вымершего медведя. Я договорился с куратором палеонтологии Смитсеновского музея о встрече, хочу, чтобы ты проехалась со мной. — В Вашингтон? Эбигейл собиралась вернуться к Уиллу как можно скорее, теперь же она разрывалась: не каждый день ее берут как полноценного агента на выезд. Если она откажется сейчас, второго шанса может и не случиться, и ее снова оставят за бортом, пока агенты будут заниматься делом. — Есть какие-то проблемы? — Нет, сэр, никаких. Я готова. По 495 шоссе они доехали за час и оставили машину на парковке. Пересекая зеленую лужайку, Эбигейл еле поспевала за широким шагом Кроуфорда, с любопытством оглядываясь по сторонам. В музее естествознания она была, еще когда училась в школе. Помнится, отец неохотно подписал разрешение на экскурсию. Проведя целый день в автобусе, они с одноклассниками переночевали в гостинице и затем два дня ходили по разным залам, выполняя задания миссис Роуд, их учительницы по биологии. Она до сих пор помнила, как зарисовывала льва под ротондой: его грязно-песочную гриву, больше похожую на щетку для мытья полов. На этот раз их путь лежал на второй этаж западного крыла, где их встретила мрачная вывеска «Зал Костей». Огромные аквариумы отделяли посетителей плексигласом от скелетов древних хищных рыб, амфибий, рептилий и птиц, застывших в жутких позах. Острые ребра выглядели как орудия пыток, твердые остовы крыльев смахивали на кинжалы, а из грудной клетки будто что-то вырвалось, оставив после себя раскрытые кости. На стекле висела табличка, что туристам для большей информации можно было скачать специальное приложение на телефон и увидеть, как животные выглядели миллионы лет назад и какие их связывали отношения. По виду зубов Эбигейл могла поклясться, что отношения были исключительно гастрономическими. Сотрудница музея провела их глубже в зал млекопитающих, где их уже ждал пожилой мужчина в клетчатом костюме-тройке. — Здравствуйте, вы, наверное, мистер Арк. Мы говорили с вами накануне. — А вы, наверное, агент Кроуфорд. Мужчины пожали друг другу руки, а затем пожилой куратор заметил Эбигейл. — Это агент Хоббс, она также работает по делу о Звере. Арк приветственно кивнул, и Эбигейл ответила тем же. — Вы узнали, что я просил? — Боюсь, вам придется поговорить с Мирандой, моей коллегой, она занимается раскопками и привозит большинство экспонатов для этого зала. Все, что мы получили, охраняется двадцать четыре часа в сутки. Охрана подтвердит, что похищений не было, да и кому нужны кости животных? Я бы ставил на частного коллекционера. Миранда может дать вам список всех, кто обращался к ней со специфическими заказами. — Никаких происшествий? — по голосу Джека было слышно, что он разочарован. — Несостыковки в документах, временные работники, которые вели себя подозрительно? Арк меланхолично покачал головой. — Агент Кроуфорд, вы должны понимать, что палеонтология и археология редко привлекает людей, жаждущих действий. Наша наука требует терпения, особенно стезя остеологии. Ученые десятками лет изучают различные останки, чтобы сделать хоть какие-то обоснованные утверждения, не говоря уж о скандальных открытиях. Ваш так называемый «Зверь» натура несдержанная, страстная… — Арк так произнес последнюю фразу, будто рассуждал не об убийце, а о легкомысленном поведении дамы. — А наши работники трудятся на музей много лет. Текучка минимальна, и то в обслуживающем персонале. Возможно, вам стоит обратиться к изготовителям сувениров? Я знаком с несколькими конторами. — Не принимайте на свой счет, но я хочу лично увидеть личные дела ваших сотрудников. И полный список тех, кто имеет доступ к костям до экспозиции, — улыбка Джека не достигла его глаз. — Вы же хотите помочь следствию? Арк натурально закатил глаза. — Как угодно, агент. Нам, — он произнес «нам» будто отец дружного семейства, — скрывать нечего. — Хоббс, проверь реестр посетителей и допроси охрану. Может, кто-то ошивался рядом с экспонатами. Встретимся здесь через час. Эбигейл кивнула, сжав зубы от разочарования. Ага. Доверится он ей, будет обращаться, как с равной, держи карман шире! За следующие полчаса она опросила охрану. Ребята встрепенулись за разговором, напоили ее горячим кофе и угостили пончиками. Оказалось, что работа у них в час пик не такая уж и скучная. Вчера один из туристов из корейской группы снял штаны и бегал голышом, выкрикивая лозунги о том, что место человека в природе. Другой пытался оторвать рог протоцератопса, того самого динозавра с огромной головой и кожаным воротником вокруг головы. Эбигейл видела его в мультфильме «Земля до начала времен», но не стала говорить, чтобы охранники ее не засмеяли. Даже обычная уборщица в музее знала об экспонатах больше, чем она. Дети, как оказалось, были самым страшным злом на все века. Они терялись, писали на экспонаты, падали, расшибали носы, дрались, заляпывали стекло соплями, шоколадом и смачными отпечатками пальцев. Эбигейл вернулась в зал Костей ни с чем. Ожидая, пока сотрудница зала принесет реестр, она с интересом останавливалась возле каждого скелета. Ursus (Spelaearctos) spelaeus, — прочитала она на табличке. Большой пещерный медведь со стороны выглядел не слишком впечатляющим, не то что динозавры, у которых зубы были, что ее рука. В табличке также говорилось, что большую часть времени пещерные медведи были травоядными и только зимой могли охотиться на парнокопытных. Они жили глубоко в пещерах, во тьме, куда даже самые отчаянные спелеологи не заходили, чтобы найти их кости. Медведь стоял гордо, запрокинув голову и раскрыв пасть с ярко выраженными верхними клыками. Он растопырил когти будто в момент атаки. Эбигейл засмотрелась на трехметровый скелет, возвышающийся над ней, и пропустила момент, когда сотрудница музея вернулась и напугала ее до полусмерти, коснувшись плеча. Эбигейл взяла реестр, не спеша открывать книгу. Пока она смотрела на челюсть медведя, она вспомнила слова, который прорычал Уилл в лесу. «Я соединил их.» — Простите, можно кое-что спросить? Этот скелет выглядит довольно внушительно. Сколько он весит? Женщина поправила очки. — Сто пятьдесят, может, двести килограмм. Зависит от возраста и питания особи. — А как оно, ну, держится между собой? — Как любой экзоскелет. Кости полые, мы пользуемся этим, чтобы укрепить их сталью, и соединяем шарнирами. Скелет не теряет пластичности, но прибавляет в весе. — У вас кто-то занимается этим? — Да, целая группа людей, однако наши инженеры работают на цокольном этаже, куда доступ запрещен. Сейчас здесь только дежурный. Вы можете найти Джорджа и Эстер завтра с утра, сегодня у них выходной. Эбигейл состроила самое жалостливое лицо, которое было у нее в арсенале. — Мне нужно только кое-что спросить. Пожалуйста, — увидев сомнение на лице женщины, Эбигейл надавила сильнее. — Вы очень поможете расследованию и, возможно, спасете чью-то жизнь. Вы даже не представляете, как иногда помогает в деле нужный совет в нужное время. Любая мелочь важна. — Ладно, — неохотно согласилась та, поддавшись ее настойчивости. — Я вас провожу. Только недолго, я не могу расхаживать по музею, сколько мне вздумается. Профессор Арк будет недоволен. Эбигейл улыбнулась от уха до уха и поклялась, что не отнимет много времени, счастливо засеменив за женщиной и пытаясь со спины угадать, сколько же ей лет. Сорок? Пятьдесят? Почему у научников всегда такой вид, будто они консервируются в книжной пыли, как мумии? Они спустились по лестнице, затем по еще одной, и еще. Когда они зашли в лифт и спустились еще на два этажа, Эбигейл начала подозревать, что музей оснащен бомбоубежищем. Они вышли в просторный зал, заставленный сплошь и рядом полками, коробками и огромными ящиками. — Ничего себе коллекция. — Здесь хранятся все экспонаты из старого музея, а также документы из Смитсеновского университета начиная с 1911 года. По сути, мы используем подвал как большой склад. — Тут, наверное, целые сокровища. — Мы устраиваем смену экспозиций каждые два-три года, чтобы они не портились и не забывались. Те, что требуют постоянного температурного режима и строгих условий хранения, лежат в специальных холодильниках. Вон там, — она указала на ничем не примечательную дверь с магнитным замком. Они нырнули в небольшой переход в другое такое же огромное складское помещение, и Эбигейл пораженно выдохнула. Именно это место стоило назвать «залом Костей», потому что каждая стена была уставлена коробками с надписями. Период, дата, вид, подвид, на латыни и на английском, с кодовым номером на боку и даже штрих-кодом. Эбигейл словно попала в какой-то цех. Огромные трубы вентиляции, решетки, столы на равных промежутках между собой со станками, увеличительными стеклами и зубилами. Некоторые столы светились изнутри, как столы фотографов, а сверху над ними висели мощные, яркие лампы. Возле одного такого сидел юноша в халате, накинутом на свитер, и скрупулезно работал в белых перчатках над небольшой костью, склеивая ее специальным пистолетом. В абсолютной тишине, только гудели лампы. — Ренди, можно тебя отвлечь? — ласково спросила женщина, и Эбигейл удивилась внезапной смене ее тона. Кажется, этот парень ей нравился. Более того, она назвала его по имени, а значит, он вряд ли занимает высокую должность. Парень моргнул и уставился на них, будто только заметил, что его уединение нарушили. — Лоис. Эм-м, — он смерил Эбигейл быстрым взглядом, — да, конечно. Здравствуйте. — Ренди, это агент Хоббс из ФБР, она хотела задать пару вопросов, и раз миссис и мистера Крей нет на месте, я надеялась, что ты поможешь. Ренди молча кивнул. — Проводишь ее потом? А то мне нужно бежать наверх. — Конечно, — снова кивнул парень и, проследив как Лоис ушла, повернулся к Эбигейл. Все это время она не спускала с него глаз: до их прихода он выглядел задумчивым, поглощенным, теперь же он настороженно рассматривал ее. Ренди был милым, с пухлыми губами, большими голубыми глазами. Его чуткие пальцы лежали на пистолете с клеем. — Эбигейл Хоббс. На самом деле временный агент, я все еще учусь в академии. Стажер, которому сильно повезло. Или не повезло, как посмотреть, — она улыбнулась, ожидая, пока Ренди снимет перчатки, чтобы медленно пожать ее руку в ответ. Ледяные пальцы. Удивительно крепкое рукопожатие. Хм. — Рендалл Тьер, младший научный сотрудник в отделе археологии. Повезло? — Ну знаете, работа в поле, маньяки и убийцы. Не самое подходящее занятие, по мнению моей мамы. Она до сих пор думает, что мне стоило стать адвокатом. Эбигейл намеренно выдавала личную информацию, чтобы парень расслабился. Чтобы он понял, что она на его стороне. Она должна выглядеть болтливой, молодой и неопытной. — Оправдать ожидания родителей получается не всегда. Казалось, он повторил за кем-то выученную фразу. Эбигейл убавила несколько вольт в улыбке, чтобы не выглядеть совсем уж фальшиво. — Это точно. Я на самом деле очень надеюсь, что вы мне поможете в одном деле. Это касается «Зверя». Смотрели новости? — Смотрел, — коротко ответил он. — Наши эксперты выяснили, что, кто бы ни убил этих людей, он использовал зубы пещерного медведя и древнего волка. — Зубы хищников для того и предназначены. Раздирать плоть, я имею в виду. Против воли Эбигейл усмехнулась. — С этим не поспоришь. Однако раздобыть, а тем более собрать зубы в правильном порядке не так просто. Мне сказали, что вы помогали со скелетами наверху, это правда? — Помогал. Собирал и разбирал. Снова собирал. — Их трудно достать? — Во всем мире найдено более десяти тысяч экземпляров, так что да, трудно, но не так трудно, как может показаться. Рендалл развернулся к ней полностью, и Эбигейл отметила это как первый шаг к успеху. Парень не выглядел особо болтливым и все же охотно отвечал на ее вопросы, продолжая ее рассматривать. В полутьме его глаза казались полностью черными. — Та самая Хоббс? — внезапно спросил он. Эбигейл понравилось, как он спросил ее в лоб, не расшаркиваясь вокруг новостей четырехлетней давности. Так что вместо того, чтобы сказать «это не твоего ума дело», как она отвечала всем в академии, она кивнула. — Та самая. Рендалл глубоко вздохнул, сцепив руки на коленях. — Я знаю, что такое, когда тебя преследует прошлое. Приходится переезжать и начинать сначала. — И оказывается, что прошлое все еще держит тебя за задницу. Тьер ухмыльнулся уголком рта, и его взгляд потеплел. — Без него мы бы не были теми, кто мы есть. Сильнее, чем раньше. Увереннее. Опаснее. У нее появилось странное ощущение, и даже волоски встали дыбом. С виду не было ни одной причины нервничать: Рендалл вел себя спокойно, не юлил, не заикался, не пытался соврать, и все же интуиция подсказывала Эбигейл, что он не так прост. Не всякий бы выбрал изучение костей в его возрасте. Склонность к одиночеству. Успехи в научной отрасли. Возможно, психологическая травма? — Мистер Тьер, вы когда-нибудь причиняли кому-нибудь боль? — Мухи не обидел. Могла ли она ошибаться? — Если у меня возникнут еще вопросы, можно будет позвонить? — Конечно. Рендалл взял визитку и, не зная, что еще спросить, она поблагодарила его и попросила проводить ее на выход. Он тут же согласился, оставил халат на спинке стула и прошел с Эбигейл к лифту. Все это время ее не оставляло предчувствие, что что-то шло не так. Он выглядел… глупость какая. Будто ждал ее? Стоило дверям закрыться, как Рендалл наклонился к ее волосам и глубоко вдохнул. — Вы что, понюхали меня? — Эбигейл повернулась к парню, нахмурившись. Тьер не смутился, скорее, он будто только и ждал, чтобы продолжить разговор. — Доктор Лектер сказал, что вы придете. — Доктор Лектер? — на автомате повторила Эбигейл, с ледяным ужасом осознавая, что пистолет за спиной, в Ренделле на двадцать килограммов больше, и, если правда то, что он подумала, он может разодрать ее голыми руками. Его зрачки были расширены, он чувствовал ее страх и смотрел на нее, не мигая. Боже… — Он сказал, что вы будете спрашивать про Зверя и пахнуть кровью. В полной тишине гудела лифтовая шахта. Рендалл не спешил нападать, и Эбигейл продолжила: — Что еще он сказал? — Что если придет агент Кроуфорд, мне надо его убить. — Джек вместе с профессором Арком наверху. — Я понял, — Рендалл облизнул губы. — Вы сказали, что и мухи не обидели, — напомнила ему Эбигейл, воспользовавшись моментом, чтобы успокоиться и взять себя в руки. — Я сказал правду. То, что я сделал, к насекомым не имеет никакого отношения. Они переглянулись, и, коротко и нервно рассмеявшись, Эбигейл покачала головой. — Действительно, не поспоришь. Двери лифта открылись, но никто из них двоих не спешил выйти и оставить свою спину открытой для удара. — Откуда ты знаешь доктора Лектера? — она решила тоже не ходить вокруг да около. — Я, — впервые Рендалл замялся, подыскивая слова, — был его пациентом некоторое время. Он помог мне справиться с кризисом. — Доктор помогает многим. — И тебе? — И мне, — мрачно произнесла она. — Джек не успокоится, пока тебя не вычислит. Более того, если в твоем досье указано, что ты лечился у доктора Лектера, ты сразу попадешь под наблюдение ФБР. — Я не собираюсь останавливаться, — упрямо ответил он, заклинив двери лифта носком ботинка. — И не надо, — Эбигейл сделала шаг за пределы лифта и, решившись, обернулась. — Как насчет поохотиться вместе? Прежде чем двери лифта снова закрылись, Зверь улыбнулся. Щелк. Открыв глаза, меньше всего Уилл ожидал увидеть, что все это время лежал в постели Ганнибала. Наверное, он не вышел на связь с агентами в нужное время, они нашли его в гардеробной без сознания и переложили на ближайшую кровать. Кто бы знал, что они сделали только хуже? Слева лежала Алана, и он словно видел ее в первый раз. Она мирно спала с оголенным плечом, под простыней виднелась чуть темнеющая ложбинка между грудей, пальцы покоились на подушке. Дыхание размеренное, глубокое, лицо расслабленно, а покрывало медленно двигалось вверх и вниз в такт каждому вдоху и выдоху. Кожа бледная, как мрамор, только розоватые губы оживляли ее неподвижное лицо. Раньше он бы устыдился, что наблюдал за ней без спроса. Теперь же он снова уставился в потолок, безразличный к ее совершенной красоте. Семь — магическое число. Седьмой день творения означал день покоя. Семь жертв. Семь окроплений кровью, семь церквей, семь звезд. Теперь он знает, что это не важно: что он Уилл Грэм и он в Балтиморе. Цепляться за свою личность больше нет смысла. А, может, ее никогда и не было. То, что сформировалось, родилось, а теперь дышало вместе с ним под этой крышей, было даже больше Уиллом Грэмом, чем раньше. Он медленно повернул голову в сторону, где лежал Ганнибал. Тот ожидаемо не спал, и их взгляды встретились. Щеки Ганнибала были мокрыми от двух дорожек слез. Длинные ресницы слиплись, дыхание выверенное, глубокое, чтобы не разбудить Алану. Черные глаза с едва видимой светлой точкой в середине, губы чувственно приоткрыты. Тонкие синие венки на коже. Ганнибал был там с ним, в Литве, в амбаре. Это был его сон. Горячее, томящееся чувство в груди, как от ожога тлеющим углем: ему было приятно видеть Уилла в своей постели, рядом, так близко, что можно коснуться рукой. Только сейчас Уилл понял, что он тоже плакал во сне, беззвучно, без надрыва, переполнившись горем, и влага вышла сама собой. Смутившись, он вытер слезы тыльной стороной ладони. Ему не нужно было оправдываться, Ганнибал знал, что творилось у него в голове, как и Уилл знал, что тот впервые разделил прошлое с кем-то так полно и глубоко. Чувство насыщения было для него внове. Для них обоих. Для Уилла это была его сестра, его Миша, чьи маленькие пальчики до сих пор так живо цеплялись за его воротник, будто это произошло не десятки лет назад, а только что. Ее вырвали прямо у него из рук, и он не понимал, как люди могли быть способны на такую жестокость. Как? Ей было всего три года, она даже мир не успела увидеть. Почему шесть взрослых мужчин решили, что легче убить ее, чем найти животное в лесу? Подлые, омерзительные, трусливые ублюдки. Агон молился неистово, без перерывов, шепча имя Господа практически не останавливаясь. Помог ли ему Господь? Спас ли он Мишу? Чем Бог отличался от литовских нацистов? Тот, кто может остановить несправедливость, но остается лишь наблюдателем, не тот Бог, которому он будет поклоняться. Ганнибал не проронил ни слова из молитвы, и вот он здесь, спит на огромной кровати в роскоши, в то время как кости Миши и несколько молочных зубов покоятся в могиле возле замка. Миша Лектер. Симонетта Сфорца-Лектер. Тело отца так и не смогли найти и похоронить, по записям его останки в общей могиле вместе с Лотаром и Брендтом. Казюс Порвик, Энрикас Дортлих, Петрас Колнас, Жигмас Милко, Бронюс Гренц и да, волк с холодными глазами и буквой М на груди — Владис Грутас. Мертвы. Их годы, которые они могли прожить, теперь принадлежат ему. Они решили за тех детей, что они должны умереть, так почему Ганнибал должен был пощадить их? Почему их должен жалеть Уилл? Столетиями божествам приносили человеческие жертвы. Чем он хуже? Он поглотил их плоть, он выбрал их своими жертвами, они хоть немного стали полезными для мира, ведь из их костей он построил себе трон. Он ничем не хуже милостивого Господа, он пощадил дочь Колнаса. Он бы и самого Петраса оставил в живых, не будь тот трусливым мудаком и не попытайся выстрелить Ганнибалу в спину. В горле застрял ком, и улыбка Уилла вышла слабой, грустной. Ганнибал знает, действительно знает, каково это — быть Уиллом Грэмом, и Уилл знает, что же такое — Ганнибал. Это было очень лично, интимно, ближе секса, поцелуя, ближе прочитанного дневника, законченного за другого слова, одинаковой мысли. Это был кусочек жизни, которую они пережили как один. Они все еще мыслили, как один. Ганнибал вытянул руку над ухом Аланы и щелкнул пальцами, проверяя, насколько глубок ее сон. Уилл уже слышал этот звук, как призрак будущего видения. Он предвидел его, находясь с Ганнибалом в полной гармонии, используя чужой дар в унисон со своим. Как странно. Ганнибал задумчиво посмотрел на свою руку, осмысливая, зачем он это сделал. Потому что должен был? Потому что предвидел? Потому что хотел удостовериться, что Алана спит? Парадоксы в своей красе. Они лежали в настоящем и прошлом, около трех месяцев назад. Их ночи наслоились: настоящее порождало себя же, как змей уроборос, сплетая и прошлое, и будущее, съедая его, поглощая, оставляя лишь Уилла и Ганнибала в одной плоскости. Во всех плоскостях. В четырех измерениях. Во всей вселенной и вне времени. Уилл положил руку между ними, зная, что не сможет коснуться. Ганнибал тоже знал, но лег на бок и положил свою совсем рядом, не спуская с него взгляда. Он защищал его от лишних видений своим присутствием. Никаких постельных сцен, никаких старых кошмаров на сегодня. Ганнибал словно смотрел в самую глубь Уилла, туда, где теперь находился он настоящий. Не запуганный, потерявшийся и немой в своей просьбе, а Уилл Грэм, для которого открыто больше, чем остальным. Отличный от остальных. В нем открылся шлюз, и он ощущал, как сила струилась по венам, нашептывая ласковые слова с до боли знакомой интонацией. О. Так вот в чем дело, вот почему он чувствовал себя так странно. Это был не его шлюз. Это был дар Ганнибала — поток шел из его части дворца памяти. Уилл нашел во сне источник, и теперь тот вливался в его собственные воды, добавляя новый вкус, цвет и запах, растворяясь в нем. Часть личности Ганнибала рассеялась внутри Уилла безвозвратно. Как две жидкости одинаковой плотности неизбежно теряют свою концентрацию и состав, обмениваясь атомами и структурой. Равные пропорции. Рецепт идеального существа. Все, что они делали, привело их к этому моменту, и их прошлые личности более не существуют. Одна кровь в жилах, одно прошлое, одно будущее. Едины. Как прошлый день умирает и тем самым дает жизнь для нового дня и нового рассвета, так они умерли, чтобы дать рождение новому, слившемуся, растворенному со вселенной, прошлому и будущему, более не порознь, но вместе. Просветленные. Прозревшие. Цикл завершился, чтобы дать начало новому. Кошмар ушел, настала пора покоя, и они укрылись в одной из комнат дворца памяти, где пахло миртом, свет проливался с потолка и звучала знакомая мелодия. Та, что слышал каждый, и, хотя не мог опознать, откуда, но мог повторить мотив с первых же низких нот. Приглушенное гудение потоков крови, вибрации внутри маминого живота и ее голос, чей тембр звенел по сосудам и капиллярам каждый день. Будучи в животе, малыши не знают, что все, что они видят и слышат, лишь сон. Укутанный старым как мир мотивом, Уилл улыбнулся, сонно моргая. Ганнибал тоже улыбался: лениво и довольно. Он был красив сейчас. Не в общих законах красоты, а тем, как сломанная вещь дорога сердцу, потому что была с тобой в самое тяжелое время. Его взгляд был желанным, его присутствие — лучшей частью видения. И самое прекрасное и обезоруживающее — что Ганнибал чувствовал то же самое и не стеснялся этого. Он не скрывал свои мысли, делясь теплом и привязанностью, как по телепатическому каналу. «Мне нравится, что ты рядом». «Мне хочется, чтобы ты был еще ближе». «Позволь мне помочь». «Покажи, что тебя мучает.» Уилл видел себя со стороны, как его видел Ганнибал: широкое, скуластое лицо, бледное и несчастное в контрасте с темной щетиной и беспорядочно вьющимися, неухоженными волосами. Усталость проглядывала в каждой его гримасе, усталость от вечной борьбы и невыносимой муки. Черты лица тонкие, глаза, полные острого разума, однако страдание, глубокое и болезненное, искривляло их мягкий свет. «Позволь помочь тебе, Уилл. Твои страдания напрасны». «Уилл». Имя прозвучало как заклинание и было полно нежности и сочувствия. Веки становились все тяжелее, а чужая рука рядом казалась такой реальной. Почти его собственной. Алана все еще спала рядом, и Ганнибал использовал ее, как скульптор использует манекен, как воин — тренировочное чучело, остов для будущего, которое так и не случилось. Ганнибал коснулся ее щеки, и Уилл тут же ощутил его шероховатые, теплые пальцы, пахнущие облепихой и медом. Рисунок на обоях напоминал кровеносную систему и, казалось, шевелился, перекачивая кровь. Стены пульсировали в такт сердцебиению. Чашка снова стояла на столе, не разбитая. Миша улыбалась во сне, Эбигейл сидела в обнимку с отцом, а Марта и Эдди Грэм накрывали на стол. Здесь они с Уиллом сохранили каждого, кого любили. Уилл отпер последний замок, укромно спрятанный в темноте, и он оказался его собственным. Входная дверь рассохлась, пахла гнилым клеем и плесенью, белая краска отвалилась, а сетка была приклеена на скотч к раме. На календаре в коридоре висела бумажка 24 ноября. Старый, отрывной, и, хотя дата была правильной, год опоздал почти на двадцать зим. Вместе с Элайджей они прошли в небольшую гостиную, и Уиллу пришлось зажать нос пальцами и дышать ртом, чтобы привыкнуть к вони. Рядом с креслами и разбитым в хлам диваном валялась засаленная одежда, грязные и черные от крови платья, изношенная обувь с лопнувшими задниками и затертыми стельками. Горы из тряпья, влажные, гниющие, издавали удушающий смрад и кое-где шевелились из-за крыс. Упитанные, с длинным бледным хвостом они сновали под дырявым сатином и прогорклым хлопком. Элайджу прозвали «Сотней» не просто так, а за найденный в Бронксе на Мотт Хевен подвал. Мертвые тела — двенадцать штук в целлофане, а вот одежды нашли на сто четыре человека, что подтвердили анализы ДНК. Они прошли по узкому коридору, где от штукатурки и плинтусов остались лишь следы, паркет провалился и между стен зияли дыры. В детской случился пожар: потолок и косяки до сих пор были в копоти и сажи, деревянное окно с выбитыми секциями, мутное, коричневое, заклеенное газетой, скрывало содержимое комнаты. Трупы. Четыре. Телесные жидкости вытекли, издавая тяжелое зловоние, которым невозможно было дышать. Полиция ошибалась насчет Сотни, и Уилл знал об этом с самого начала. Элайджа оставил им братскую могилу не потому, что глуп или неосторожен. Он не избавился от последних двенадцати тел по одной простой причине — они были для него прекрасны. С первого шага в подвал Уилл почувствовал восхищение Элайджи перед смертью, близкое к преклонению или религиозному экстазу. Тот мог часами сидеть в кресле и наблюдать, как вечно голодные опарыши извивались друг на друге, вповалку, пытаясь добраться до протухшего человеческого мяса. Нежные, мягкие, похожие на кремовые капельки, червяки проникали в тела неожиданно вертко, хотя и выглядели неповоротливо толстыми. Живые Элайджу не привлекали. Их запахи, цвет кожи, разговоры, движения, трепыхания, интересы — все было временно. Непостоянно. Мертвая плоть была совершенна: мрамор кожи с линиями синих вен, неподвижность, застывшая, вечная красота. Краткое мгновение, прежде чем жизнь и гниение снова отбирали у него волшебство и заставляли искать новую жертву. Элайджа не был сторонником лишнего насилия. Смерть несла не только красоту, но и покой и милосердие. После смерти не было страданий, так издевалась только жизнь, и, будучи адептом своей религии, он строго соблюдал правило быстрого убийства. Они сами шли к нему: бездомные, пьянчуги, сироты, бедняки, те несчастные, настрадавшиеся за свой срок в тюрьме из плоти, чтобы он освободил их. За вкусный ужин, теплую постель, деньги — бумажки, которые ничего не значили, за доброту и заботу, и Элайджа служил им верой и правдой. В его нелегком деле неправильно было иметь предпочтения, но он был обычным человеком со своими слабостями. Элайджа любил блондинов и блондинок. Их мягкий шелк волос, тонкую кожу, то, как кровь выступала от первого надреза, алая, полная капля, скатывалась по гладкому телу и оставляла след, который он тут же слизывал — благоговейно, сладко, приобщаясь к божеству. К моменту, когда он начинал с ними играть, они были уже мертвы. Уилл встретил Элайджу на пирсе. К его удивлению, Уилл был безоружен, а вот сам Элайджа — нет. Он наставил пистолет. — Я пришел на твой зов, — произнес Уилл, губы горели от холодного ветра. — Я никого не звал. Элайдже было сорок шесть. С залысинами, с непримечательной внешностью, которая забывалась уже через пару минут, он был неуловим. Тонкие запястья торчали из рукавов пальто, будто он надел его с чужого плеча. Ночь. Для них обоих уже долгое время на улице царила лишь ночь, потому что днем они спали. — Я знаю, что это ты убил всех этих людей в доме на 139-й улице. Тебя ищет полиция. Элайджа в жизни своей никого не застрелил. Он подливал шампанское или вино, как того требовали от него правила приличия. Они никогда не сопротивлялись. Его руки тряслись, а палец подрагивал на курке. — Я в тюрьму не вернусь. Он отсидел за попытку убийства пожилого соседа еще когда ему было двадцать три. Элайджа всегда был особенным. — Я и не предлагаю, — пожал плечами Уилл. — Я хочу дать тебе то, чего ты хочешь. — И ты знаешь, чего я хочу? — Знаю, — Уилл вытащил руку из кармана, и сталь ножа сверкнула от лунного света. Элайджа воспринял их встречу, как знак свыше. Надежда в нем едва теплилась, он почти отчаялся, что в этом мире когда-нибудь найдется тот, кто сможет его понять. Сможет увидеть то, что видел он. Он не один. Он был прав. Свобода уже близко. Элайджа и Уилл зашли в спальню. Поверх простыни был расстелен толстый слой прозрачного полиэтилена, а окна заклеены газетами, ставшими коричневыми от времени. Черные следы на ковролине от крови: здесь он убивал их, а затем проводил несколько восхитительных часов, обнимаясь, поглаживая их неподвижные тела, занимаясь с ними любовью. Запах мертвечины делал его пенис твердым, изнывающим, трупная прохлада дарила ему избавление, он мог кончить три-четыре раза буквально за полчаса. Уилл спокойно наблюдал, как тот разделся, покидав вещи на пол, и с жадной готовностью раскинулся на скрипящей, холодной кровати. — Ты тоже разденешься? — радостно спросил Элайджа, весь вспотев от предвкушения. — Я здесь не для себя, а для тебя. Тот понимающе кивнул и запрокинул голову, открыв для Уилла шею. — Мне страшно, — тихо, на самом выдохе признался Элайджа, смотря перед собой черными от возбуждения глазами. Его пальцы подрагивали, словно пытались вонзиться ногтями во что-нибудь, и Уилл сел верхом, как есть — в куртке, джинсах и грязных ботинках — и произнес: — Держись. Элайджа с готовностью схватился за его бедра, чувствуя под джинсами, что у Уилла стоит. Он подбадривающе улыбнулся ему, на щеках играл лихорадочный румянец: — Если после ты решишь… если захочешь… что угодно, я не буду против. Уилл еле держал себя в руках, опасно балансируя на грани, и только напряженно кивнул. Он боялся открыть рот, не зная, что оттуда вылетит. У него не было мыслей, что он должен как-то подготовиться. Что-то организовать. Кого-то предупредить. Он нашел взглядом, где на шее должна проходить сонная артерия, рукой в перчатке осторожно повернул голову Элайджи набок, открывая линию волос под ухом, короткие волоски щетины. Уилл приложил лезвие к коже. Элайджа вздрогнул и закрыл глаза, кусая губы. Его тело мелко тряслось, грудь покрывали красные пятна. Уилл ощутил жар его тела сквозь джинсы, силу его мускулов, как они двигались, сжимались в небольших нервных судорогах под ним, и еле сдержал стон удовольствия. Господи, он был прекрасен. Худощавый, с выпирающими коленями, впалой грудной клеткой с редкой порослью возле сосков. Уилл воткнул нож в упругую шею, и кровь брызнула на полиэтилен. Борясь с сопротивлением, он всадил лезвие глубже. Еще глубже. Элайджа забился в судорогах, распахнув глаза, приоткрыл рот и издал задушенный хрип восторга и боли. В ушах Уилла он звучал, как звонкий крик оргазма, и Уилл прикрыл глаза, не в силах совладать с собой. Когда нож расширил рану, ему открылся синий с красным блестящий зев чудовища, которое поглотило его полностью. Уилл перестал существовать. Он кончил в штаны, а затем еще долго приходил в себя и дрожал, как мокрая мышь. Тело, дом, а затем и одежду, в которой пришел Уилл, пришлось сжечь. Элайджа был болен СПИДом.