Музыкальный Дом

Слова сорвались с губ прежде чем Эбигейл успела себя остановить, ноги сами несли ее прочь, и только поднявшись в ту часть музея, что была для посетителей, она остановилась в тени коридора. Туристы ходили от экспоната к экспонату. Свет со стеклянных панелей проникал в зал, рассекая его светлыми квадратами. Она и правда это сказала? «Поохотиться»? За Джеком? Конечно, она думала о мести, но как о каком-то далеком и неприятном событии. Тем более глупо было бы стравливать Зверя и Кроуфорда, Эбигейл была уверена — тот размажет Рендалла в мелкий порошок. В ФБР водились настоящие акулы или хуже — ядовитые, холодные земноводные вроде Крендлера, который цапнет, а затем будет наблюдать и ждать, когда ты откинешь ноги. Чтобы добиться чего-то в департаменте, нужно было иметь хорошие амбиции, жестокость, способность делать из людей ступени к своей цели. В месте, где вчерашний друг становился лишь удобным камнем на пути ввысь, каждый агент был железной рукой правительства, сжимающей чужое горло. С усилием проведя ладонью по лицу, Эбигейл глубоко вздохнула и вышла на свет. У нее есть более важные проблемы, кроме как попытаться подставить Кроуфорда — Лектер, который умудрился просчитать каждое их действие. Она бы не удивилась, если узнала бы, что именно добрый доктор научил Зверя справляться со своим психозом и вдохновил его вовремя на охоту, чтобы отвлечь ФБР от дела о пропавшем психиатре. Однако несмотря на все свое могущество, Лектер не мог действовать напрямую. Кто-то, кого никто не заподозрит, направил Кроуфорда в музей. С виду не имеющий личной заинтересованности. Кто-то с достаточным авторитетом, чтобы Джек принял совет за чистую монету. Кто это мог быть? И почему Лектер был уверен, что Эбигейл не выдаст Рендалла? Он мог не сталкивать их нос к носу, а просто сообщить адрес — обставить смерть парня как ограбление не составило бы труда. Однако доктор предпочел преподнести Тьера на блюде, будто ему было интересно, как она поступит, дай ей достаточную свободу выбора. На Рендалле Тьере только голубой ленты не хватало, чтобы уж совсем до абсурда довести. Подарок? За хорошее поведение? Именно за это она ненавидела своего отца — за то, что он решил все за нее. Эбигейл не мечтала стать агентом: впахивая по двенадцать часов, спать урывками, ехать через полстраны к очередному трупу, сдавать нормативы под проливным дождем, помнить классификацию ран, и знать, как развивалось искусство идентифицирования преступника по внешности — не только через шрамы, татуировки и рубцы, а по сигналетике — четкому размеру рук, ног, предплечий, фотографий в профиль, анфас и в три четверти оборота. Отец не спрашивал, хочет ли она, чтобы на ее доме написали «СДОХНИТЕ СРАНЫЕ ЛЮДОЕДЫ». Хочет ли, чтобы ее допрашивало ФБР, толпа журналистов дежурила возле ее отеля, а дети кидались камнями. А еще раньше хочет ли помогать отцу в выборе девушек, которые займут ее место. Эбигейл прошла через весь процесс охоты: заходила в деканаты, чтобы узнать их расписание, следила с отцом по вечерам, куда они ходят и с кем общаются, приглашала их выпить в баре, ходила вместе на выставку, избегая обмениваться телефонами, чтобы ее было не отследить. Пользуясь тем, что девочки одни в чужом городе, вдалеке от семьи, от друзей, от всех, кто их мог защитить. Она всего лишь записалась на программу ориентации в Сент Клаус Стейт, собираясь стать обычной студенткой юридического. И вот на тебе. Вскоре вернулся Джек с охапкой бумажных копий, которые вручил Эбигейл без лишних слов. Они сели в машину и покинули музей: всю дорогу Кроуфорд был мрачнее тучи, листая одно дело за другим и нетерпеливо подергивая коленом, пока она гнала по шоссе к Балтимору. Дом, милый дом. Она завезла его к Бюро, и они вместе направились к лаборатории. — Только не заливай, что ты не принимал Виварин, пока учился, Джимми. Даже в твою молодость принимали колеса, чтобы сдать экзамены. Прайс закатил глаза, он стоял в белом халате с Катц возле каталки. — Сейчас не экзамены, Брай, а обычная рутина. И ты кофеиновый наркоман, что я не устану тебе повторять уже второй год. О, — он заметил их появление, — вы как раз вовремя, мы только закончили с телом Бойла. Вот заключение. — Спасибо, — отойдя на некоторое расстояние, Кроуфорд углубился в документ, в то время как Джим встал рядом, пересказывая вкратце, что обнаружил. — Мы посмотрели, что ты просила, — очки на Беверли смотрелись довольно забавно, защищая ее от брызг и костяной пыли, когда она разрезала циркулярной пилой части тела. — Что-нибудь есть? — О да. Ты оказалась права насчет исчезновений вокруг Лектера. — За последние три года восемь пациентов, которых он лечил, умерли, — подошел Зеллер, удерживая руки в карманах халата. — Трое, пока числились на его имени. Остальные в течение полугода после того, как он перенаправлял их к другим психиатрам. — И это только пациенты. Мы откопали, какие мероприятия он посещал. Филармонии, концерты, театры, конференции по психиатрии, хирургии и нейробиологии. — И сколько? — За восемь лет еще около тридцати человек. Никто из них не оставлял записок, исчезали по пути на работу или домой. Прямых связей с Лектером нет, только шапочные знакомства. — И это мы еще не стали проверять его членские карточки во всяких там благотворительных обществах и не исчез ли кто там, потому что такое уже не притянешь даже за уши. — Как насчет билетов на самолет или чеков? Может, где-то был чаще обычного? — Это мы тоже проверили, — Беверли недовольно скривилась. — Самолетом или поездом почти не летал, чаще ездил на машине. Его банк отказал нам в информации по счету, потому что это чертова Швейцария. Хоть заморозили по постановлению суда. — Электронная переписка? — Только рабочая. Все остальные записи, включая дела пациентов, он, видимо, предпочитал вести от руки, и они заперты у него в кабинете, куда нам нет доступа. — Телефон? — Домашний и рабочий сейчас на прослушке, сотовые на нем не числились. — Похоже пользовался одноразовыми, — пожал плечами Брайан. — Даже не верится, что в эпоху правительственной слежки он умудрился остаться слепым пятном. Даже профиля в инстаграме нету. — Джек говорил, что видел у него диктофон, но в доме его не нашлось, — кивнула Катц, устало сняв очки. — Нам нужен доступ в его офис. — Уилл что-нибудь найдет, — уверенно произнесла Эбигейл. — По поводу зверя, кому пришла в голову посетить Национальный музей? Беверли оглянулась на Джека, тот все еще был занят с Прайсом в его стеклянном кабинете. — А ты не знаешь? — Нет. — У Лектера был психиатр, — ответил Зеллер, понизив голос и явно не желая привлекать внимание Кроуфорда. — Приколи. Ее зовут Беделия… -…дю Морье, — имя они назвали вместе с Эбигейл. — Мы виделись, — пояснила она, холодно улыбнувшись. — Мне показалось смешным, что она однофамилица писательницы, которая писала про убийства. — Виделись? Катц и Зеллер выглядели ошарашенно, а для Эбигейл все встало на свои места. — Она подписала заключение о моем психологическом здоровье для академии ФБР, когда Джек обвинил доктора Блум в эмоциональной вовлеченности. — Доктор дю Морье сама пришла к Джеку, как я слышала. После исчезновения Лектера она заявила, что ее жизнь в опасности, и теперь она находится под защитой ФБР. — С Лектером рядом всем угрожает опасность, и все же как предусмотрительно с ее стороны. Я могу ее увидеть? Брайан пожал плечами и кивнул в сторону Джека. — Это к нему. Квартира, в которой содержали доктора дю Морье, была гораздо приятнее, чем та, где укрывались Эбигейл с мамой от журналистов. До суда они ютились в однокомнатной квартире: мама несколько раз просила, чтобы Эбигейл спала с ней, но та оставалась непреклонна и проводила ночи на диване в гостиной. У них тогда были очень сложные отношения. Эбигейл постоянно злилась. Мама слишком долго закрывала глаза на их с папой странное поведение, и как маленькая девочка, которая ждет, когда страшный монстр под кроватью исчезнет сам собой, она ничего не хотела слушать и видеть, оставив тем самым Эбигейл разбираться со всем одной. Прошло много времени, прежде чем она смогла ее простить. Словно пытаясь закрепить успех, мама до сих пор решала проблемы, убегая от них. Прекратила общаться с людьми, боясь, что ее узнают, и почти перестала выходить на улицу. Ее истерики стали дольше, надрывнее. Они как будто поменялись местами, и теперь Эбигейл поддерживала ее, успокаивала по телефону и заботилась о ее финансах. Все важные решения легли на ее плечи. Эбигейл думала, если улучшения не наступят, ей придется пристроить маму или в санаторий, или реабилитационный центр, когда позволят деньги. Беделии в квартире не оказалось, и Эбигейл воспользовалась моментом, чтобы оглядеться. Огромное панорамное окно было занавешено серой плотной тканью, комната была обставлена мебелью с велюровой обивкой, очень приятной на ощупь. Над камином висела картина в пастельных тонах с голыми деревьями, готовящимися к зиме, а на низком кофейном столике журчал декоративный маленький фонтан. Эбигейл наклонилась ближе. Вещь была примечательная, словно высеченная разом из какой-то породы: шелковый срез ракушки и три ползучих слизня у ее основания. Из-за воды камень блестел, особенно маленький резервуар раковины, будто ее только что вскрыли и вынули жемчужину, оголив мягкое, склизкое нутро. Входная дверь скрипнула, но звука шагов так и не раздалось. Беделия вела себя осторожно: не окликнула незваных гостей, а молча пыталась понять, кто именно заявился к ней посередь дня. Почувствовав взгляд в спину, Эбигейл обернулась, расплывшись в ядовитой улыбке. — Ждали кого-то еще, доктор? Казалось, женщину поймали врасплох. Она несколько раз моргнула, приоткрыв удивленно рот, а затем взяла себя в руки и безупречно вежливо улыбнулась. — Мисс Хоббс. Признаться, ваш визит стал для меня неожиданностью. Ее голос был тих и вкрадчив. Скупая мимика, внимательные голубые глаза и идеально уложенные волосы. За те несколько сеансов, что у них были, Эбигейл ни разу не видела ее вспотевшей или неопрятной, однако сейчас Беделия ближе всего подошла к грани. Под глазами залегли тени, которые уже было не скрыть тем скромным количеством косметики, которым она пользовалась, а накладывать больше ей претил вкус. Беделия вернулась из магазина и, заполняя паузу в разговоре, поставила пакеты на стол, не спеша выкладывать содержимое. — А я думала наоборот, что вы меня ждали, — Эбигейл без разрешения уселась в кресло, — ведь это вы настояли на моей компании Джеку Кроуфорду. Беделию выдала секундная заминка, она бросила взгляд из-за плеча. — Я всего лишь высказала предположение, что вы принесете агенту Кроуфорду больше пользы в поле. Я ошиблась? Эбигейл проигнорировала вопрос. — Национальный музей. Какое необычайно точное предположение. Беделия открыла холодильник и немного подумав, достала бутылку белого. — Как ваши отношения с матерью, агент Хоббс? Помнится, вы жаловались на то, что чувствуете себя обремененной. Вы последовали моему совету насчет разделения ответственности? — Я здесь не для того, чтобы обсуждать мое прошлое, доктор. Как давно вы знаете о том, кто такой Лектер и на что он способен? Как он с вами связывается? Что вы знаете о его планах и какая роль отведена вам? Беделия молча налила бокал вина и с невероятной грацией заняла диван напротив, закинув ногу на ногу в остроконечных туфлях. Ее лицо выражало меланхоличную печаль и задумчивость. — Агент Хоббс, я нахожусь под амнистией федерального судьи как свидетель по делу о Ганнибале Лектере. Ваши обвинения ни к чему не приведут. — А я не обвинять сюда пришла. — Я считаю обсуждение моих пациентов даже с агентами ФБР неэтичными. Тем более, что вы временный агент и не обладаете соответствующими полномочиями. — Я тоже была вашим пациентом, однако вам это не помешало обсуждать меня с агентом Кроуфордом и доктором Блум. Какое вопиющее лицемерие, не находите? На чем вас поймал Лектер, чтобы заставить выполнять его поручения? Какую вашу тайну он хранит? — Ваш вопрос предполагает, что он хранит и вашу тайну, агент Хоббс, — прохладно заметила Беделия. — Вы тоже ее храните, доктор дю Морье. — Разве? — Конечно, — Эбигейл долго смотрела ей в глаза, прежде чем добавить: — Тайну, что я сенситивный социопат, способный на хладнокровное убийство и которому не стоит доверять оружие, — она приоткрыла джинсовый пиджак, показав кобуру. — На самом деле, меня мало колышет, какой компромат он на вас нарыл. Я достаточно знакома с его modus operandi, чтобы понимать, что он держит вас за горло буквально, раз вы до сих пор ему помогаете. Я только сомневаюсь, что вы хотите, чтобы это и дальше продолжалось, а потому давайте заключим сделку. Я могу помочь вам. Нам обеим, если быть точной, потому что у меня нет никаких иллюзий, чем эта история может закончиться. Вылетом со второго этажа, например, как для доктора Блум. Беделия долго смотрела на декоративный фонтан, отпивая из бокала. Ее голос был едва слышен. — Вы ошибаетесь, если думаете, что сможете его переиграть. — Как давно вы знаете? — Что он не тот, за кого себя выдает или про его особый дар? — И то и другое. — У меня заняло некоторое время, чтобы он сам захотел приоткрыть завесу. Поймите, Эбигейл, — она склонила голову на бок, — если вам кажется, что вы можете его поймать, то это только потому, что он хочет, чтобы вы так думали. Долгое время я считала, что я его психиатр, однако, как показала практика, с Ганнибалом все не то, чем кажется. Как поживает Уилл Грэм? — С ним все впорядке. — Вы уверены? — ожидаемо спросила Беделия, почувствовав долю сомнения в ее голосе. — Сколько он уже в компании Ганнибала? Неделю? Ганнибал построил внушительные стены вокруг того, кем является на самом деле. Я билась годы, чтобы пробиться через них. Они ничто перед Грэмом, и это его и погубит. Во тьме его ждет нечто невероятно опасное, и он не сможет себя защитить. Она облекла в слова все, чего боялась Эбигейл. — Уилл уже сталкивался с серийными убийцами. — Не с таким, как Ганнибал. У Грэма нет способа отстраниться от него. Ни единого шанса. — Лектер говорил, что считает Уилла другом. Беделия холодно улыбнулась и снова отпила из бокала. Создавалось впечатление, что ей не слишком нравилась идея быть в здравом уме и трезвой памяти. Что-то мучило ее, истязало на каждодевной основе. Страх? — Ганнибал не имеет никакого представления, что такое дружба. Он как выращенный в лаборатории экспериментальный вид человека, он знаком лишь с теорией. Знает, как распознать дружбу, какие внешние признаки, ритуалы, жесты. Но у него никогда не было настоящего друга, его не «научили» дружить, а потому его понятие может существенно отличаться от общепринятого. Она снова посмотрела на декоративный фонтан, журчащий на столе. — Я не раз напоминала ему, что наши отношения были, есть и будут сугубо профессиональные, а наша взаимная симпатия — приятный бонус. В случае с Грэмом размытые границы Ганнибала опасны, потому что они оба не осознают четкого определения того, что творится между ними. Грэм не знает, что поведение Ганнибала предосудительно, его одержимость выходит за рамки дозволенного, что идея дружбы поглотила его. Одному лишь богу известно, насколько кроваво это закончится. — Уилл остановит его. — И для этого подойдет к Ганнибалу так близко, как тот позволит. Будем надеяться, что в Грэме достаточно любви к вам, Эбигейл, чтобы перекрыть чужое влияние и чтобы самого Ганнибала переманить на вашу сторону. Вы готовы, Эбигейл? Бояться Уилла, как вы боялись своего отца? Знать, что он размышляет о вашей смерти и где-то подспудно жаждет? — А вы? Беделия удивленно моргнула, забыв про бокал в руке. — Я? — Вы готовы к возвращению Ганнибала, доктор дю Морье? Сегодня я гналась за ним через весь рынок, но он меня не убил, так что я верю в свои шансы. А вот в ваши мне верится все меньше, теперь, когда у него отпала надобность в помощнике на стороне ФБР. Ваша жизнь тоже под угрозой. Съешь или будешь съеден. И если вы не хищник, доктор дю Морье, вы станете его обедом. Готовы вы к этому или нет. Беделия побледнела и замерла с приоткрытым ртом. Прежде чем уйти, Эбигейл кивнула в сторону фонтана: — Милый подарок. На вашем месте я бы собрала вещи как можно скорее. — С научной точки зрения «рождение» происходит лишь раз, однако философия смотрит на это явление более обширно, и человек волен перерождаться в течение жизни бесконечно. Его ограничение — собственная способность к эволюции. Как ты себя чувствуешь, Уилл? Он сидел в кресле в офисе Ганнибала. Не в настоящем, а в одной из идеально восстановленной комнат дворца памяти. Уилл посмотрел на собственные руки, которые с виду не изменились. Он видел их годами в грязи, машинном масле, подстригал каждую неделю, фаланги и форму ногтей он мог воспроизвести по памяти — и все же что-то было иначе. Как будто он сбросил кожу и все ощущалось острее, больнее и ярче. Язык во рту — осторожнее, поэтичнее и одновременно… порочнее. Уилл попробовал кончиком остроту собственных зубов, широко открытыми глазами осматривая все кругом и слыша тающую, ускользающую мелодию. Полутень щадила его новое зрение. Он чувствовал себя хрупким. Душа словно скинула омертвевший чехол: радость окрыляла, злоба вспыхивала неистовым огнем, вкус ко всему стал нежнее и тоньше — даже мысль об обычных человеческих наслаждениях казалась громкой и грубой. — Сейчас ты близок к мироощущению ребенка, когда прежний опыт еще не застилает глаза. Я сам пережил этот момент в юношестве, пока учился в университете. Пришел конец метаниям, блужданиям и сомнениям, я стал собой в той мере, в которой ранее был не способен. Это только начало. Теперь даже в самых темных уголках чужих сознаний, среди безбрежного океана ты будешь ведом структурой своего «я», единой волей. Твоей волей, Уилл. — Только ли моей? — он прищурился, чувствуя странный, подозрительный покой и умиротворение, будто его обкололи транквилизаторами. — Наставник оставляет естественный отпечаток на будущем ученика. Я могу подготовить почву, однако семечко решает воспользоваться раскинутыми вокруг возможностями или остаться в спячке. — Мне не казалось, что у меня есть выбор. — Выбор есть всегда, Уилл. Ты мог покинуть мой дом в любой момент. — А позволил бы ты мне уйти? — Всегда есть возможности, которых я не вижу. Прозвучало как «сомневаюсь в успехе, но я бы посмотрел, как ты попытаешься», и Уилл непроизвольно улыбнулся в ответ. Честность Ганнибала освежала. — Что мы здесь делаем? Не думал, что ты хранишь вид своего офиса в стенах дворца. Ганнибал сложил руки домиком на коленях. — Мой офис полностью отвечает моим нуждам для профессиональной деятельности, как храм отвечает нуждам молящихся. Мы здесь, потому что я хочу помочь тебе, Уилл. — С чем? — Интерес порождает желание, желание порождает действие. Если действия не приносят необходимого результата, если желание не удовлетворено, то возникает гнев и разочарование. Тебе нужно осознать и принять свои желания, Уилл. — Желание убивать? — Отнюдь. Желание власти и, в первую очередь, власти над самим собой. В те дни, о которых я говорил, я понял, что начало начал проистекает в полном подчинении сознания своей воле. У меня отсутствовали воспоминания о том периоде, когда мы с Мишей оставались в охотничьем доме, и я решил изменить это. Я, наконец-то, был готов принять все, что произошло. Чем бы оно ни было, оно все еще было частью меня. Тогда я был ограничен в ресурсах, и мне понадобился раствор тиопентала, однако сейчас надеюсь, мы обойдемся специальной практикой, которую я для тебя приготовил. Уилл нахмурился, не понимая, к чему вел Ганнибал. — Но я помню свое прошлое. — Я имел в виду не твое сознательное прошлое, а скорее тот период, когда твоя мать была беременна тобой. От неожиданности Уилл рассмеялся и потер подбородок, затем кинул озадаченный взгляд на раскрытую ладонь — кожу саднило от щетины. — Знаешь, мои силы вообще-то ограничены. Я не могу ходить по воде, воскрешать мертвых и превращать воду в вино. — Если слишком рано узнать об ограничениях, можно никогда не узнать о возможностях. Сегодня на тебе не было ни единого предмета, которого бы я касался лично, и все же ты ощутил мое присутствие на огромном рынке, полном людей. Улыбка Уилла немного погасла, когда он понял, что Ганнибал говорил всерьез. — Все, что тебе необходимо — это мысль и связь. Связь между матерью и ребенком — одна из самых крепких, Уилл. — Я не думаю, что это хорошая идея. — И все же я настаиваю. — Все станет только хуже. Ты ее не знаешь. — Хочу напомнить, что ты тоже. Знакомство в годовалом возрасте вряд ли можно считать полноценным. Несколько томительных секунд они провели в молчании, когда Ганнибал наклонился ближе и взял руки Уилла в свои. «Мы, люди, передаем эмоции через прикосновение», — услышал он голос, однако губы Ганнибала не двигались. Это же все фикция, не так ли? Им не обязательно дышать, говорить, изображать, будто они в комнате. На самом деле это — иллюзия мозга, чтобы им было проще общаться. В реальности Уилл все еще лежит на кровати, и за окном глубокая ночь. Во дворце было так легко забыть, что он все еще работает на ФБР. — Что есть реальность, Уилл? — услышав его мысли, спросил Ганнибал. — События, которые несколько людей пережили вместе. Но ведь я и ты, мы оба здесь, так чем эта реальность менее настоящая? Она также зависит от личностного восприятия, и ту реальность, которую ты мнишь настоящей, видишь и слышишь только ты. Только заметив, что Ганнибал держит его ладони, Уилл несколько раз моргнул. — Чем ближе наша связь, тем явственнее я чувствую тебя. С берега веет прохладный ветер с примесью океанской соли. Если все продолжится, я тебя найду. — Очень на это надеюсь. Уилл ждал, что его руки будут теплые, и они были. Обычные человеческие пальцы, способные на ужасные вещи. — Ты хочешь, чтобы тебя поймали? — Я сказал «надеюсь, что именно ты меня найдешь». Это не одно и то же. Я привык к определенной свободе и отказываться от нее не хочу. Он не сказал «не намерен». Ганнибал знал, что риск растет с каждым днем. — Ты готов заплатить свободой ради нашей дружбы? — А ты? Уилл открыл было рот, чтобы с уверенностью сказать «мы даже не друзья», и захлопнул его, смотря на их соединенные руки. Его пальцы скрывались за широкой ладонью Ганнибала с чуть розоватыми костяшками, как в теплой живой чаше. — Первым приходит понимание, затем сочувствие, привязанность и желание защитить. Последнее настолько сильное, что ты колеблешься, чью выбрать сторону. Ты не хочешь ненужных смертей, но знаешь, что Эбигейл не уйдет от Джека просто так. Вариант — собраться и покинуть этот дом, этот город — невозможен. Из-за нее. — Ты же не предлагаешь ее убить? — спросил Уилл, отодвигаясь и высвобождая ладони. — Я бы соврал, сказав, что ее будущее зависит только от нее самой, — пространно ответил Ганнибал, выпрямляясь в кресле, хотя было видно, что он скорее предпочел, чтобы Уилл не отстранялся. — Но разве это утверждение не справедливо к нам всем? Судьба близких нам людей так или иначе влияет на нашу собственную. — И на твою? Ганнибал смиренно кивнул. — И на мою в том числе. Почувствовав, как в комнате что-то загородило свет от окна, Уилл повернул голову и увидел странную статую: ростом под два метра, из черного дерева, человеческая фигура женщины до талии была на самом деле угловатой ручкой большой ложки, где вместо бедер от талии расходился широкий черпак. Лицо статуи принадлежало Эбигейл. — Меня всегда интересовало, что в двадцатые годы двадцатого века многие люди искусства обратились к простоте. Логика возведенная в абсолют, логика высшего порядка. Отбросив все лишнее, что останется в женщине? Ее способность к деторождению, к продолжению рода. Ее химический баланс, основанный на физической функции организма. Вы знали, Уилл, что в немецком языке та часть ложки, куда кладут еду, называется Schöpfer. По счастливому совпадению, оно же означает процесс создания и творения. — Смысл жизни человека не укладывается только в физические функции. — Нет, не укладывается. Отказавшись подчиняться физическому, человек поднимается к духовному, ищет свое предназначение в огромной вселенной, иногда на этот поиск уходят годы. Мы с тобой заняли для Эбигейл нишу родителей, и обязаны показать, что ее месть Джеку лишь проходной пункт, а не конечная станция. Но для того, чтобы подарить ей покой, чтобы стать ее якорем, нужно найти собственную точку стабильности. Уилл снова посмотрел на скульптуру, лоснящуюся черным блеском. Статуя выглядела гротескной, упрощенной, как остов скелета. Лицо Эбигейл медленно трансформировалось в лицо его матери. Черпак ложки как символ чрева, из которого он вышел. Уилл коснулся темного дна, глубже, еще глубже, в сплетение хромосом, в ДНК, где тьма окутала его, чтобы разбиться в новый старый рассвет. Туфли-лодочки натерли ноги, ступни горели, как на медленном огне, и единственное желание звучало как: «о Господи Всемогущий, мне бы сесть». Она знала, что путь до церкви будет тяжелым, а уж об обратной дороге и речи не шло — ее ждали адские муки. Разговор с преподобным и чистая совесть не облегчали ни единого шага до дома, живот давил на бедра, она переваливалась, как надувная, из стороны в сторону, и жадно оглядывалась в поисках скамейки. По Тьюлейн авеню в сторону Французского квартала она ковыляла медленной походкой с привкусом стыда и позора под жарким полуднем, пока остальные прохожие спешили и нетерпеливо обгоняли ее по узкому тротуару. Марта хотела бы не обращать внимания, но недовольные вздохи доносились до уха на излете. Будто прохожие, не говоря вслух «посторонись, корова», транслировали ей это прямо в голову. Уродливая улица давила сарайными халупами с автошинами и мойками и огромным зданием Новоорлеанского районного суда по уголовным делам, как огромный могильный камень из сплошного бетона. Фасад западного крыла ремонтировали вот уже пару месяцев, огородив забором, однако шум, лязг и злые крики все равно оглушали. Ребенок зашевелился в животе, и она прибавив шагу, обхватила его защитным жестом. Идти было больно, но ей было все равно. На УЗИ врач сказала, что малыши умеют слышать и чувствовать вибрации. Ее маленький головастик не знал, что за ужасные звуки доносились от стройки, они его беспокоили и не нравились. Сбежав от стройки, Марта перешла на другую сторону улицы и только там смогла выдохнуть, прислонившись к горячему железному столбу уличного фонаря. Малыш беспокойно пихался, уйдя в олимпийский заплыв, и на ноги Марты будто надели пудовые кандалы. До Джексон-сквер еще так далеко, как на другой конец пустыни. Она взглянула на улицу «внутренним зрением» и за несколько секунд нашла то, что нужно. Кафе с кондиционером, где ей принесут воды и дадут немного отдохнуть. Марта так задумалась, что прошла два пешеходных перехода с закрытыми глазами, и только услышав, как за спиной прозвенел колокольчик для посетителей, очнулась в реальности. Несколько посетителей удивленно покосились на беременную в свободном платье в мелкий цветочный орнамент и шелковым кружевом. Марта выбрала самый дальний столик и тяжело опустилась, вытянув ноги. Уловив, что несколько мужчин так и ждут ее взгляда, чтобы заговорить, она отвернулась. Их образы и слова растворились в воде видений, будто их никогда и не было. В кафе играла легкая музыка, звучала флейта и пел приятный женский голос. — Вот так лучше. Не то, что этот ужасный шум, да, милый? — прошептала она над животом, слегка погладив самый верх, будто поправляя платье. Ей принесли холодной воды со льдом, пока она ждала чай и десерт и меланхолично смотрела в окно. Вид открывался ужасный: множество одноэтажных магазинчиков и проезжающие машины. В кафе сидели в основном офисные рабочие, пришедшие на обед, да несколько студентов. «Всегда считала, что беременность красит женщину», — заметила про себя одна из работниц за соседним столиком. Она не решилась сказать это вслух, потому что знала — в компании своих коллег ее фразу воспримут, будто она сама хочет забеременеть. Марта коснулась стакана с водой и отстранилась от чужих шепотков будущего. Вода, вот что ее спасало. Вода, которая помнила и забывала, круги проносились и исчезали без следа. Она любила воду и не представляла, как можно жить где-то в центре материка, без единой возможности выйти к гавани и понежить ноги в теплой, набегающей волне. После Бри это мог быть Джексонвилл, Атлантик-Сити, Бостон или Портленд. Точно не берег Тихого Океана, а где-нибудь на кромке Атлантического, чей такой знакомый шум прибоя напоминал дыхание спящего великана. Новый Орлеан был ничем не хуже, лишь бы подальше. Но от себя не сбежишь, не так ли? Она никогда не сможет стать своей, куда бы не приехала. Женщины, такие же как она, живущие во Французском квартале, с мужьями-рабочими, несколькими детьми, их день был полон простых забот о еде и чистоте. Бедный не значило грязный и неухоженный, их обшарпанное крыльцо сияло, простыни пахли свежестью, и никто не мог сказать, что отсутствие больших денег служило им оправданием. Как только живот стал мешать делать ежедневную рутину по дому, к ней стали приходить соседки. — У меня голова взрывается, как ты тут одна совсем, без семьи, Марч. Твои же богачи, да? Поэтому ты такая? Чего этим гусям жалко денег вам с Эдди прислать? Авось ему бы не пришлось на верфи до заката впахивать. — Рэйч, захлопнись, ты вечно, как скажешь, так хоть в петлю от стыда. Рэйчил и ее сестра Мюрин были простоватыми и всегда говорили все в лоб, однако Марте нравилась их компания. По крайней мере, они не боялись ее странностей. — А че я-то? Как есть, так и говорю. — Почему ты решила, что моя семья богата? — спросила Марта, отдыхая на ступенях. Развешивая одежду на заднем дворе, Мюрин расправила одно из платьев Марты. — Да тут к гадалке не ходи. Ткани хорошие, оборочки ручной работы, шелковые, сшиты добротно, а не вьетнамская чушь с наших прилавков, — она перекинула платье через веревку и пожала плечами. — Да и другая ты, Марч. Все это замечают. Как ты одеваешься, манеры там всякие, прическа, походка. Вот ты беременная, а все равно как с обложки выглядишь, ни тебе тошниловки по утрам, зеленой морды, как от качки. Ты будто легче как-то, не знаю, ходишь, дышишь, живешь. И хоть тебе тяжело, ты никогда не сядешь и не станешь ныть на всю улицу, завывая, как Мейбр. — Ох и задолбала она, — кивнула Рэйчил, которая говорила редко. Именно Мюрин выполняла роль парламентария в их паре. — Вчера на ужин приперлась, как будто так и надо. Бу-бу-бу полвечера про то, что ходить ей тяжело, и спина болит, и простыла, и в окна дует, и пособие урезали. Я уж думала, метлой ее придется прогонять. — Как пить дать, хочет, чтобы твой Джордан ей окно починил из жалости. Мастера-то звать сейчас дорого. Мюрин увидела, как Марта пытается подняться, чтобы помочь, и махнула рукой. — Да сиди ты, малахольная. Тебе рожать вот-вот, а ты все рвешься. Думаешь, не понимаю? Все я понимаю. От семьи ты сбежала, и никого, кроме Эдди, у тебя нет, ни одной живой души. Коулсоны не зря за тобой хвостом ходят, на обеды званые приглашают, чуют, что ты не из простой породы. Да только гнилые они, говорю тебе. Смотрят на наших детишек и думают: «что за дармоеды и нахлебники у вас вырастут?». Как будто могут в будущее глядеть, мол их детки лучше, с серебряной ложкой во рту. — В заднице, — исправила ее Рэйчил, и они обе грубовато рассмеялись. — Почему сразу дармоеды? Обняв живот рукой, Марта нахмурилась. Ей было обидно, что какие-то другие люди решали за ее малыша, кем он может стать, а кем нет. Даже она не видела его будущего. Все, что было связано с головастиком, было для нее чудом, начиная с первых недель, когда она пошла в аптеку из-за странного ощущения ветерка в животе, и тест сообщил ей, что теперь она ела за двоих. Странно, что ее ребенок еще не родился, а другие уже делали ставки, выводы, прогнозы. Будто мир, ожидая его появления, уже протягивал загребущую руку, чтобы тот занял надлежащие место в шестеренках. Все кругом пытались навешать на него бирку и указать планку, выше которой ему не прыгнуть. Да как они смеют?! Одно она знала точно, это будет мальчик. Во сне она часто видела его глаза, точь в точь, как у нее, с длинными темными ресницами. Ее малыш будет красив. Ее мало волновали каноны красоты, главное, что он будет красив для нее. Марта погладила живот, пытаясь донести эту мысль сквозь слой кожи и плаценты. Слышишь, малыш? Ты меня еще не знаешь, но я тебя очень-очень жду. — Да у них все дармоеды, если не гребут деньги лопатой. А вот я считаю, те, кто не хотят работать над собой, как бараны, упираются в бумажки. Зачем быть добрым, щедрым, благородным, когда можно быть просто богатым, и тебе все простят. — Не все богатые — плохие, конечно, — заметила Рэйчил. — Только их как единорогов. Хер с два найдешь. — По-настоящему хороших людей вообще мало, — печально заметила Марта, однако никто, кроме нее, не знал, что себя она к хорошим тоже не относила. В кафе официантка принесла чай, отвлекая ее от мыслей. Она сделала долгий глоток, рука, держащая блюдце под чашкой, слегка дрожала. Рука была чужой, мужской, со следами грязи на пальцах, похожая на руку Эдди, но тоньше в кисти. Марта поставила блюдце и чашку на стол и сделала глубокий вдох. Ее семья была богата не просто так. Дедушка Саймон — первый, о ком сохранились записи. Он был подозрительно удачлив в ведении сделок и сколотил им баснословное состояние, на которое его многочисленные дети и внуки основали свой бизнес. И все было бы прекрасно, если не одно «но» — в каждой линии в семье рождались дети со странностями. Это не были хорошие странности. Роза по линии ее троюродной тети перерезала ночью всю семью и закончила жизнь в психушке. Шон, ее кузен, жил отшельником под Кадамстауном. О дедушке было известно мало, Саймон исчез в возрасте шестидесяти двух лет прямо из дома, оставив следы крови на пороге, и о нем больше не слышали. Когда родился отец Марты, стало понятно, что и их линия не избежала злосчастного «гена». Лайам не разговаривал до десяти лет. Не слушал музыку, не реагировал, когда его звали, при том, что врачи заверили, что с его слухом все в порядке. К десяти годам он внезапно стал вести себя нормально, однако все кругом замечали, как Лайам порой смотрел на них стеклянным взором. Он говорил страшные вещи. «Убей сестру, и ты добьешься того, чего хочешь. Родители будут любить только тебя. Ты станешь центром их вселенной.» «Устрой пожар в офисе. Вам выплатят хорошую компенсацию.» «Твоя жена не любит тебя и не полюбит, как бы долго ты не ждал. Перед смертью ты будешь жалеть.» «Задуши собаку проволокой, и покой тебе обеспечен. Да, ты останешься безнаказанной.» Поступив в университет в Дублине, он исчез со всех радаров. Вернулся позже, когда ему было уже около тридцати, с женой и маленькой Мартой. Семья приняла их обратно, хотя и особого выбора в этом не было, так как дедушка Саймон оставил распоряжение, что каждый из их рода имел право на часть наследства и прибыли от ценных бумаг. Он как будто знал, как заранее остановить распри внутри семьи за то, сколько и кому достанется денег. У деда были голубые, почти белые глаза, будто он был слепым. Марта знала это, потому что его портрет висел в холле их старого, продуваемого всеми ветрами дома. Дом стоял на берегу Слейни, холодной реки, которая брала начало в горах Уиклоу и впадала в Ирландское море, а купил его дедушка Саймон для троих своих младших сестер. В живых к тому времени остались только двое — Эстер и Регина О’Двайер. Когда Марте исполнилось двенадцать, Лайама забрали люди в костюмах. Больше она его не видела, а для ее мамы начался действительно черный период. Старшее поколение женщин было уверено — ее долг в том, чтобы загладить перед ними вину за мужа и воспитать достойную леди. Учитывая, что мама была обычной городской девушкой, младше Лайама почти на двенадцать лет, спорить у нее не вышло. Марта принадлежала семье по праву рождения, старшие в роду распоряжались деньгами и властью, и если мама хотела остаться рядом с дочерью, то ей нужно было играть по их правилам. Однажды, когда Марте уже исполнилось четырнадцать, мама по секрету рассказала, что получила известия о папе. Что его втянули во что-то ужасное, с террористами, ИРА, наркотиками и оружием. Что эти люди не оставят его в покое, и потому он не вернется. Ради их же безопасности. Еще через год Марта увидела во сне, как к ним придут те же самые люди и будут проводить над ней тесты. В одном из снов люди забирали ее с собой. В другом — она завалила тесты и осталась рядом с мамой и Кейлин. Естественно, она их завалила. Кейлин не была рода О’Двайер, просто осталась сиротой, и бабушка Регина взяла ее под свою опеку. Она была младше Марты на два года, но они росли вместе и хорошо ладили. Кейлин была уверена, что у Марты просто сверх чутье на неприятности и всегда держалась рядом: на ночные вылазки до Эннискорти на мопедах, в соседнюю деревню на ярмарку в Баллихог или к пляжу Рейвен за лесом Карракло, которое прозвали так со староирландского «Карра Кло» — болото впечатлений. Место было красивое, и в тихой болотной трясине как-то даже снимали футажи для кино. На домашнем обучении много не пообщаешься со сверстниками, потому, как только Марта стала совершеннолетней, они обе с разрешения бабушки Регины переехали в Белфаст. Марта поступила на английскую литературу, Кейлин же перевелась в католическую школу для девочек Холли Кросс, хотя ее занятия больше смахивали на постоянные вечеринки и гулянья. В Маллбери Буш они оказались случайно. Марта вообще не хотела выходить из дома в тот день, ее мучила тревога и какое-то плохое предчувствие. И все же она решила пропустить по стаканчику в пабе неподалеку. Их компания малолеток не была особым сюрпризом. Если не здесь, то налили бы где-нибудь еще, благо по соседству стоял «Таверн ин зе Таун», где вообще не смотрели, сколько тебе лет, главное, чтобы были деньги. И все же взрыв застал всех врасплох. Оба взрыва. Максин убило на месте — сумка с бомбой оказалась прямо у нее за спиной. Ее подругу, Джейн, они учились с Кейлин в одной школе, и обеим только стукнуло по семнадцать, оглушила упавшая балка. Помещение стало рушиться, Марту не задело лишь чудом, ее как заговоренную выбросило из окна от взрывной волны, и она отделалась легкими ушибами. Кейлин повезло меньше. Ее придавило бетонной плитой со второго этажа. Все что ниже пояса отрезал огромный кусок с арматурой, но Кейлин все еще дышала. Она еще долгие три часа лежала в здании разрушенного паба, пока рабочие и врачи пытались сделать хоть что-то. Она оглохла и ослепла от взрыва, так что все, что она ощущала все время, это как крепко, до боли Марта сжимала ее пальцы. Они молились. Раз за разом, отмеряя последние секунды жизни Кейлин на «Отче наш» и «Аминь». Марта шептала слова в ее пыльную, окровавленную ладонь, Кейлин же беззвучно плакала, боясь разжать пальцы и остаться наедине с тьмой. Позвали католического священника, и там же он исповедал ее, думая, что девочка обеими ногами уже в могиле. Когда рабочие отогнали Марту, она уже знала, что Кейлин ждет судьба куда хуже. Видения проносились перед внутренним взором, как лента фильма: долгая операция, ампутация обеих ног и тело, которое в итоге предаст ее. Ловушка захлопнется, но сначала жестоко даст ей надежду. Она переживет операцию, при которой ее ноги отрежут по бедра и соединят с огрызками от голени до стопы, развернув на триста шестьдесят градусов. Она переживет физиотерапию, вернется домой и будет какое-то время передвигаться только на коляске. Бабуля найдет ей протезы откуда-то из Германии, и она начнет ходить. Она будет скучать по Марте, оставшись в доме одна, без друзей. Будет ездить с бабушкой Региной и бабушкой Эстер за продуктами на старом форде, а возле магазина смотреть на бегающих детей и занятых, спешащих взрослых. Кейлин будет бороться, изо дня в день, только чтобы снова потерпеть поражение. Сперва у нее задрожат руки, пока она будет есть. Затем ей станет тяжело ходить в протезах: она будет падать, оступаться, терять равновесие, и снова пересядет в кресло. С кресла она уже не встанет, а перейдет на постельный режим. Следом откажет речь. Она будет долго разговаривать по доске с буквами, пока врачи затаскают ее по рентгенам, МРТ и обследованиям. Вскоре у нее останутся под контролем лишь то, что выше шеи. Затем — только белки глаз и способность моргать и сглатывать. Последним откажет дыхание. Под шумной работой поршня аппарата искусственного дыхания ей будут открывать глаза и, устанавливая специальный флакон с офтальмологической слезой, оставлять ее кровать возле окна или напротив телевизора. Бабули до конца будут надеяться на ее выздоровление. До своего конца. Кейлин проживет еще семь лет, когда третьего октября случится замыкание в старой проводке больницы и весь этаж с лежачими больными сгорит за считанные минуты. Кейлин не сможет закричать или позвать на помощь. Ее милая Кейлин умрет ужасной, медленной смертью, полной боли. Марта не могла этого допустить. Она назвалась ее сестрой и поехала в скорой вместе с медсестрой — врачи остались на месте, помогая другим жертвам. Выгадав момент, она толкнула женщину, та ударилась о балон с кислородом и потеряла сознание. Оставалось всего ничего: убрать с лица Кейлин кислородную маску и накрыть ладонью ее рот и нос. Ее теплое, слабое дыхание оставляло на коже легкую испарину. Видения подернулись дымкой, а затем медленно растворились под длинный писк кардиомонитора. Марта ехала еще минут десять до больницы, поглаживая ее засохшие от крови волосы, но стоило водителю и медбрату открыть задние двери, вылетела пулей. Она больше не могла вернуться. Марта с любовью посмотрела на живот, где рос в уюте, тепле и безопасности ее сын. Будь на то ее желание, она бы проходила беременной пару лет, нашептывая головастику, что никому не позволит его обидеть. — Малыш? — мысленно обратилась она. — Эдди ждет тебя не меньше, клянусь всем сердцем. Приходя с работы, он постоянно касается живота, думая, что совсем немного и он уже, наконец, сможет взять тебя на руки. Я не знаю, тяжелее ли ему? Ведь он видит лишь вздувшуюся кожу и представляет, что это из-за тебя, мой маленький, но я стараюсь рассказывать ему все, что ты делаешь за день. Крошка моя, когда ты появишься, я буду любить тебя больше всех на свете. Уилл никогда не видел эту комнату жилой, когда они с отцом еще жили в старом доме, она всегда была заперта. Став чуть постарше и научившись хоть немного справляться со своим даром, сразу после школы Уилл тайком пробирался через окно второго этажа и валялся на пыльной кровати, наблюдая из-под прикрытых ресниц, как мама расчесывалась у зеркала или переодевалась. Никакого стыда он не испытывал, тем более, что к тому времени он видел куда больше обнаженных женщин, чем обычный подросток. Ни на одну из них ему не хотелось смотреть, только на нее, Марту, его женщину по праву рождения. Тогда это были лишь отзвуки, сейчас же он будто сам находился в комнате. На самом деле. Столик был завален духами, баночками с ароматными маслами для рук, помадами и загадочными флаконами. Рядом стояла яшмовая шкатулка с драгоценностями, которую Уилл никогда не видел — отец, видимо, продал ее сразу после смерти мамы. Или закопал. Крышку венчал раухтопаз теплого, медового оттенка, служа для Марты напоминанием о прошлой жизни — жизни, где у нее были роскошные вечерние платья, вышитые золотой нитью, изумрудные и сапфировые серьги, тяжелые на ушах, и где она пила шампанское в хрустальном бокале. Когда они еще были счастливой семьей, каждое утро мама заворачивала шторы в узлы, чтобы в комнату проникало больше света. На стульчике лежала вязаная подушечка. Мама сидела над детской кроваткой, напевая на незнакомом языке колыбельную. Уилл не помнил слова, лишь голос, его напевность и мелодию, застревающую в голове. Он сделал шаг ближе, и она дернулась от его движения. Покрасневшие глаза, руки с синими венам под бледной кожей, дрожащий, скачущий голос с легкой сонной хрипотцой. Когда Уилл касался отца, то никогда не слышал этой нежности и боли, будто ее сердце говорило с ним напрямую, рассказывая все секреты. — Господи, — она прижала руки ко рту, на глазах выступили слезы. — Это ты. Она поняла с первого взгляда, проверив колыбель и спящего малыша, а затем уставившись на Уилла. — Это ты, — повторила она, рука безвольно соскользнула на колени, улыбка на ее лице расползлась сама собой. — Уилл. Он почувствовал, как в груди защемило, а горло сжала чья-то невидимая рука. Уилл всю жизнь мечтал увидеть ее, узнать, задать тысячу и один вопрос: какой ее любимый цвет, чего она боится, кто подарил ей жемчужные сережки, откуда теплая шаль с запахом костра — теперь он знал, что от бабушки Эстер, которая помогла ей собраться в дорогу. За спиной Марты расстилалась история их рода — Лиама действительно забрали, но не ИРА, а английское правительство, чтобы бороться с террористами. Он завел другую семью и больше никогда не возвращался в Дублин, только дочь он назвал Мартой, как свое другое, оставленное дитя. Поколения боли, одиночества и страданий. Еще до Саймона, давным-давно их предки вспахивали поля, мерзлую землю, растили овец и пили крепкое пойло. Их песни — отчаянно веселые, их колыбельные — тихие и печальные, музыка из трубок лилась пронзительным криком, взывающим к черствым душам ирландцев. Их женщин насиловали, их мужчин отправляли на войну, их род не сохранил имени, кровь кипела под зов, будто это он стоял на первой летней траве и ждал знака горна. Мама смотрела на него во все глаза. Его женщина. Не Алана, не Эбигейл, а она — с распущенными темными волосами, чем длиннее, тем плавнее становились кудри, с полопавшейся кожей на пальцах от мытья полов, кожей, которую он хотел целовать. Никакой закон не обязывал родителей любить своих детей, но именно этой любви желал Уилл. Скажи она одно слово, и он бросился бы к ее ногам. Она не сказал ему привет и не удивилась его появлению. Уилл смотрел на маму и знал, почему. Это он, тот день и миг, когда она решилась его убить. Вот почему он здесь, будущее предрешено. — Ты такой красивый, — она снова прикрыла рот рукой, смаргивая слезы. А что еще она могла сказать? Она видела его впервые и ничего о нем не знала. Зато Уилл с каждой секундой видел все больше, будто черпая из чаши воду и постепенно насыщаясь. Как тяжело она рожала, от боли, думала, свихнется, а когда все закончилось, Уилл пнул ее крохотной ножкой на излете во внутреннюю сторону бедра. Сквозняк в больнице через открытые окна проникал между ее разведенных ног и остужал, утешал ее измученное, разгоряченное тело и пульсирующее нутро. Она всегда боролась. Бабки поняли, кто она, как только они с мамой переступили порог дома с двумя чемоданами. Тот же взгляд белых, почти голубых глаз, прямая спина и насупленные брови. Марта словно постоянно несла щит и меч, готовая биться до конца. Страх ее не останавливал, боль ее не пугала, она шла, держась за мамину руку, и стоило увидеть двух бабок на лестнице нового дома, упрямо вздернула подбородок. О’Двайер не склоняют головы, они упрямы, как настоящие ирландцы, даже если они разбиты, лишены дома и не знают, что будут завтра есть и где спать, у них оставалась их честь и достоинство. Маленькая Марта несла их впереди: щит и меч, невидимые, но настоящие. Не отступать, не сдаваться, а когда впереди тяжелое, но необходимое дело, не трусить, не перекладывая на других, а идти до конца. Даже если это дело — убить самое дорогое в своей жизни. — Почему? — спросил Уилл, и мама отвернулась, не в силах выдержать его взгляд. Ей не нужно было отвечать, он видел все сам. Нет такого будущего, где он счастлив. Нет и все. Не существует. Его или заберут местные люди в костюмах, или Уилл натворит столько ужасных вещей, что дорога ему в ад. Он еще только малыш, лежит в колыбели, и его руки уже обагрены кровью тех, кого он убьет и кому причинит зло. Тени стоят над ее малышом, тени его жертв, сотни, тысячи искалеченных душ. Или она может все это остановить, растворив его будущее в воде. Марта спасет его, ее малыш отправится в рай, где ему самое место. Она уже убийца и займет полагающееся ей место в адской пучине: займет его добровольно, с готовностью, зная, что будет страдать не зря. Щит и меч. Она никогда не сложит оружие. Уилл так же знал, что хотя лично ему жертва не нужна, она все равно на нее пойдет, потому что так видит этот мир. Это ее вселенная, и живет в ней только она. Маленький Уилл уже подрос и неловко ходил, как маленький олененок. Ей всегда нравилось сравнивать его с олененком. Его маленькие ножки двигались быстро-быстро, он неловко размахивал руками для равновесия, голова еще слишком большая для тела на тонкой шейке. Накануне Марта просто взяла его за плечо, чтобы придержать от очередного падения — коленки итак все в царапинах, и увидела, как перережет ему горло, кровь будет на фартуке, на камнях дорожки, на лезвии ножа. Он умрет быстро. Несколько секунд она думала, что ослепла от красного цвета, а когда открыла глаза, мир будто потускнел и краски исчезли. Следующие смерти Марта восприняла куда спокойнее. Ударить камнем, свернуть шею, выбросить из окна. Она видела его смерть раз за разом, пока она одевала, расчесывала, кормила маленького Уилла. Она окончательно решилась сегодня, пока смотрела, как сладко он спит в кроватке — нет смысла покупать новую, ему не пережить эту неделю. Мама верила в Бога, а Уиллу не было до него никакого дела: особенно до его заповедей, которые Уилл нарушил и нарушит еще впереди. Мамы не было рядом, пока он рос, воспитывая в нем христианское терпение, веру и послушание. Ему не сдался рай, в котором не было места для его матери. Если Библия права? Если Бог есть? Тот самый, который обрушивал церкви на своих верующих, тысячелетиями позволял рабство чернокожих, когда тот же Исход из Египта говорил об обратном — что он может и до определенного момента вмешивался в людские жизни. Такой Бог может катиться на все четыре стороны. Неисповедимый путь его смахивает на путь маньяка-садиста, одной стороной лица он любит и прощает любого, кто покаялся, другой же — дарует болезни детям и закрывает глаза на бесчинства, убийства и несправедливость. Двуликий Янус, бог начала и конца. И придешь ты после смерти на суд и предстанешь перед Господом Богом. Кто он, чтобы судить? Может, это его нужно спросить — как смеет он создавать рак? Тиф и лебеди созданы одной рукой. Так чьи деяния должны быть оценены и взвешены? Этот Бог достоин уважения? Любви? За прекрасный мир, говорите, что вокруг нас? Так он мог быть гораздо лучше и без существа, которому поклоняются и чьим именем благословляют и карают. В любой момент он может наслать силы природы и уничтожить твой дом и забрать твоих близких. Ибо он — Монстр. Люди созданы по его подобию. Так, значит, это их природа стать такими же — давать и забирать жизнь, любить и наказывать, нарушать заповеди, ибо нет святости — бог уже в каждом из нас, каждый свят по праву рождения. В каждом сидит его собственный Монстр, так что вот она новая заповедь: приди и возьми то, что принадлежит тебе по праву. Силу и власть. Ведь так ты станешь к нему ближе, к своему Богу, все мы его дети, он любит нас, и именно его любовь порождает настоящую жестокость. Уилл сел рядом, и они с мамой молча смотрели друг на друга, ни говоря ни слова. Щит и меч, он взял их после ее смерти и носил с собой, сам того не зная. Она всегда была и будет с ним, ее воспоминания, ее мысли и чувства. Любовь матери — первая, всепоглощающая, и Уилл принял ее, и будто лезвие вошло в его сердце. Пришло время сложить оружие. — Говорят, у Брёнера жена работает медсестрой в ожоговом отделении. Я, блядь, нихуя не удивлен. Он каждый день разделывает трупы в анатомичке, а у его бабы — мясо, кровь, кишки. — Приколи, как выглядит их семейный вечер, — чавкая, кивнул Дилан и высоким голосом передразнил: — Дорогой, я сегодня видела шесть обожженных третьей степени, детки обгорели до самых костей. Рой принял серьезное выражение лица, насупив брови, как сам Брёнер, и пробасил в ответ: — Это еще что, милая. Сегодня мой студент оставил ручку в трупе бомжа, прямо в селезенке. — Как же это могло произойти, дорогой? — подыграл ему Дилан, возмущенно охнув. Остальные студенты в столовой смотрели на их спектакль с улыбками. — Бедный парень отвлекся, подкатывая шары к моей ассистентке. — Вот же негодник! Раздался общий смех и жидкие овации. На остальное представление Эбигейл решила не оставаться, доела сэндвич и, запив холодным кофе, отнесла поднос на мойку. Она как будто в трансе отсидела пары, пока ее тело наполняла странная, беспокойная нервозность. В голове с прошлой ночи пульсировал лишь один вопрос — что ей делать с Рендаллом Тьером? Он же зверь. Как ведут себя звери на охоте? Выжидают возле поля, на котором пасется стадо, выискивая себе жертву. Рендалл охотится на людей и наверняка месяцы потратил, изучая толпу туристов в музее, как лев у водопоя. Кто слаб? Кто уязвим? Какие сигналы подают их тела, одежда, лица? Тон голоса? Когда он шел ночью по лесу, он уже знал, что искать: один взгляд в сторону отдыхающих, их бессловесный диалог и зеленый сигнал. Рендалл — серийник с особенностями, и именно его особенности — его слабость. Его не интересует определенный тип кожи, социальный статус или пол. Он охотится на всех и любит лес, это его стихия. Он не сунется в город под камеры и фонари, ему нужны тени деревьев, свобода, единение с природой. Надо заманить его на территорию, где он будет думать, что в безопасности, и это станет его ошибкой. Место, где она сможет подобраться к нему на расстояние выстрела. Она спустилась в подвал, где располагались кабинеты начальства. Преподаватели называли между собой кабинеты Квантико «бункером» из-за того, что на административных этажах не было ни одного окна, и надсадно работала вытяжка. Эбигейл дошла до кабинета Кроуфорда — на удивление горел свет — и постучалась. — А-а, Хоббс, проходи, — кивнул он, дописывая что-то в отчете. — Как раз хотел с тобой поговорить. Джек приезжал в академию редко, вел лекции еще реже, и, видимо, чтобы умаслить начальство из-за провалов в деле Лектера и зверя, взялся привести в порядок последние отчеты. Она заметила огромную стопку с досье на каждого сотрудника музея. — Сэр, есть новости по Уиллу Грэму? Уилл не отвечал на звонки и смс, но раз Джек не вызывал ее с пар, она не знала, стоило ли поднимать панику. Больше прогулов она позволить себе не могла и сегодня должна была отсидеть на парах до самого вечера. — Ребята присматривают за ним, — Джек даже не поднял головы от заполняемых бумаг. — Вы собираетесь увезти его из дома? — Сегодня или завтра, как дадут корпоративную квартиру. Ты же понимаешь, что после этого вам нельзя будет видеться? Адрес буду знать только я и охрана. — Да, сэр. А вы знаете, что Беделия дю Морье была в сговоре с Ганнибалом Лектером? Джек уставился на Эбигейл, сложив руки перед собой на стол. — Доктор дю Морье исчезла сегодня из выделенного ФБР жилья. — Разумно. Кроуфорд прищурился, ручка нервно подергивалась между его крупных пальцев. На безымянном все еще блестело обручальное кольцо. — Накануне ты навещала ее. — Да, сэр, с вашего разрешения. И я полагаю, в квартире была прослушка, так что вы знаете, о чем мы беседовали. — Почему ты посоветовала ей уехать? Эбигейл знала, что вранье Джек распознает в долю секунды, поэтому ответила: — Потому что была на ее месте, сэр. Мой отец угрожал моей жизни ровно так же, как и доктору дю Морье до сих пор угрожает Лектер. Он знает больше нас, он найдет ее без труда. Вы не спасли бы ее даже при всем желании. Некоторое время Кроуфорд пристально смотрел на Эбигейл, недовольно постукивая ручкой по столу. — В любом случае толку от нее мертвой будет гораздо меньше, не так ли? — ехидно улыбнулась она уголками губ. — Лектер наверняка отдал ей указания, перед тем как исчезнуть. — Думаешь, он дал ей какой-то знак, что пора? — Они могли договориться об условном знаке давным-давно. — Доктор дю Морье назвала музей Национальной истории среди других подходящих мест для Зверя. Как думаешь, зачем? — Может, кто-то из персонала связан с ним. А может, это не наводка, а отвлекающий маневр, чтобы направить ФБР по ложному пути. Боюсь, сейчас никто не в безопасности, включая вас, сэр. Мы не знаем, насколько Лектер и Зверь связаны, возможно, он — пес на поводке, и стоит услышать команду, он ринется убивать. Или придет к вам домой. — У меня есть, чем ему ответить, — Джек откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Ты изучила дело и говорила с Грэмом, так скажи мне, чего Лектер добивается? К чему эти игры вокруг до около? — Честно, сэр? Чтобы посмотреть, что выйдет. Возможно, я ошибаюсь, но мне казалось, это было главное, что вело его все это время при сотрудничестве с ФБР — любопытство. — И из любопытства он спас жизнь моей жене? — Уилл говорил, что он пережил огромную потерю — болезнь вашей жены могла вызвать в нем сочувствие к вашей семье. Помните Элдона Стамметса, который пытался закопать вашу жену, сэр? Я думаю, это Лектер навел его, указав ваше слабое место. Можете сказать, что это полная чушь или изощренный разум психопата, но он все же считал себя вашим другом и пытался помочь, по-своему. Теперь он собирается провернуть тоже самое с Уиллом. Джек фыркнул. — Он не знает, что такое дружба, любовь и сочувствие. И они точно не помешают ему и дальше убивать людей. Эбигейл упрямо покачала головой. — Знает, сэр. А потому он опасней остальных серийных убийц. Он хотел стать вашим другом, а когда понял, что вы не позволите этого в той мере, которой он хочет, он вас наказал. — Нака… что? Кажется, ей удалось его удивить. — Стать вашим другом, сэр. — Если это дружба, в гробу я ее видал. — Боюсь, теперь это одна из опций, — она пожала плечами. — «Кто не со мной, тот против меня, и кто не со мной, тот расточает». В этом вопросе доктор Лектер так же бескомпромиссен, как и Господь Бог. Вы отстраните меня от дела? — И Грэм ему нужен для этого же? — вместо того, чтобы ответить на вопрос, спросил Кроуфорд. — Подружиться? — Уилл нестабилен, эмоционально уязвим и обладает похожим даром. В первую очередь, как мне кажется, Уилл проецирует ответные эмоции. Мою симпатию. Вашу агрессию. Любопытство Лектера. Однако с доктором ему проще, это видно невооруженным взглядом, ведь социопаты не обладают таким широким спектром эмоций, как обычные люди. Ему легче отделить себя от них. Собственно именно поэтому Уиллу нравилась и она сама. Кроуфорд, будто угадав ее мысли, сменил гнев на милость: — Я не чудовище, Хоббс, и не буду рисковать Грэмом дольше необходимого. Мне нужны улики и адрес, где скрывается Лектер. — Как потенциальный друг доктора Лектера он вряд ли захочет поделиться с вами его адресом. — А с тобой? — Мне казалось, на это вы и ставите, сэр. Джек долго молчал, иногда перекладывая бумажки, а затем тяжело вздохнул. Он выглядел усталым, высохшим, как старая, пергаментная бумага, будто он давно и изнуряюще работал на внутренних резервах. — Если Грэм не даст результата, я его уберу с линии огня. Тебя я жду после экзаменов в своем отделе, в кадры отправлено прошение. Что касается твоей матери, ее адрес до конца дела буду знать только я. Пойдет? Эбигейл коротко кивнула. — Разрешите идти, сэр. — Разрешаю. И последний вопрос, — донесся голос ей в спину, и она обернулась. — Почему ты не выстрелила? Эбигейл поняла, что он спрашивает про тот момент на рынке. — Я испугалась, сэр. Он был безоружен. На него нет улик, и если мы ошиблись — все мы, я стала бы, как мой отец. Убийцей невинного. Джек нахмурился и поджал губы. — Он кто угодно, но не невинная жертва, Хоббс. В следующий раз, если выйдешь с ним напрямую, стреляй не раздумывая. Скажешь, что это был мой прямой приказ. Этот ублюдок не уйдет, даже если будет стоить мне карьеры. Эбигейл еще раз кивнул и ушла, довольная собой и будто обретя второе дыхание. Ей не нужен Рендалл, чтобы справиться с Джеком. Он слаб, у него больше нет стаи, которая бы его защитила. Скоро придет и его время идти на водопой, ей нужно только подождать. Она приехала к дому Лектера поздним вечером, рядом стоял синий фургон с агентами на ночной смене, на боку огромными буквами было написано «ЭлПи Электрикс». Вокруг царили летние густые сумерки, пахнущие сладковатыми цветами, и шелестел теплый ветер. Если бы не обстоятельства, она, может, и назвала это место довольно милым. Эбигейл поднялась по ступеням и постучалась. Спустя некоторое время дверь открылась, и было видно, что Уилл только встал: медленно моргая, стоял, привалившись плечом на дверной проем. От него веяло сонной негой, движения были вялыми, взгляд с темными, широкими зрачками чуть расфокусирован. Тусклый свет фойе смягчал черты и накладывал легкие тени. Он молча и с готовностью распахнул для нее объятия, и Эбигейл, зайдя и прикрыв за собой дверь, уткнулась ему в шею, чувствуя, как его тело под одеждой дарит ей покой и горячечное тепло. Его тело пахло потом и мужским жаром. Большие ладони легли на плечи, будто заземляя ее. — Привет. — Привет, — его голос и дыхание взъерошили ей волосы на макушке. — Я думал, ты уже сегодня не придешь. — Я тоже так думала, — она пожала плечами, стоя все еще в фойе в куртке и перебирая одной рукой брелок от машины в кармане. Что-то ее насторожило, его тон и запах. Уилл выглядел спокойным, размеренным и даже жестким, будто у него появились углы. Это точно был Уилл, в этом она была уверена на все сто. Не Лектер, не тысяча и один призрак, не тот, чья тень отдувалась перед миром, а настоящий Уилл. Взглянув на него снизу вверх, Эбигейл улыбнулась. Смешно подумать, ей казалось, что он выглядит как будто трезвее и, хотя она знала его всего неделю, но могла поклясться, что между тем Уиллом в первый день их знакомства и сегодняшним была такая же разница, как между фигурой из дыма и настоящим человеком. — Ты просил устроить тебе экскурсию к трупам Потрошителя, Брайан все организовал. Можем поехать прямо сейчас. — Хорошо, я сейчас оденусь, — он коснулся губами ее лба и выпустил из объятий, задержав ладонь в своей руке. — Хочешь есть или в душ, пока я собираюсь? — Нет, все в порядке, я о себе позабочусь. Уилл поднялся наверх, а Эбигейл прошла на кухню, чтобы заварить чай. Наверное, они звучали как любовники. Кому она докажет, что они друзья? Уилл — не агент ФБР, его проблемы с юрисдикцией не коснутся, однако ей, скорее всего, не избежать внутреннего расследования. Статья «неуставные отношения». Во времена просвещенности и двадцать первого века за них судили и мужчин, и женщин. А вдруг она принудила Уилла ей подчиняться, запугала или сексуально домогалась? Эбигейл хмыкнула над горячей кружкой. Ну-ну, пусть попробуют. ФБР издавна пользовалась различными шпионскими программами как для гражданских, так и для собственных сотрудников. Что у них есть? Данные из подсистемы Карнивор — что значило с латинского «Хищник» — о ее электронной переписке в общежитии, перечень сайтов, которые она посещала, с кем общалась. Гигабайты чуши, заказов натуральной косметики и подготовки к домашним заданиям. Кто это будет шерстить? Да нахер никому не упало. С Пакитиром и Кулмайнером куда интереснее. Этими программами в составе системы ДрагонВейр занимались только те студенты, которые в будущем собирались работать на разведку или по кибер преступлениям. С них брали договор о молчании, и, как по секрету поделилась с ней Арделия с курса «Борьбы с Терроризмом», им показывали лишь азы — данные об обычных жителях, их удостоверения, банковские счета, не подпуская к серьезному оборудованию. Ее мобильный? Редкие звонки матери и Уиллу. Ничего крамольного. Даже фургон у дома — признак отчаянных мер со стороны Кроуфорда: ни один судья не позволил бы на одних слухах поставить полное видеонаблюдение в доме. Станет ли начальство тратить ресурсы на пустующий дом? Даже фургон, скорее всего, выделен по большому одолжению для Кроуфорда, когда-то лучшего профайлера ФБР. Не то чтобы она его ненавидела. Чувства, которые она испытывала к Джеку, напоминали те, что она до сих пор хранила к отцу. После его смерти она долго тосковала, однако облегчение было таким же сильным. Больше не надо было врать за него, можно было не бояться смены его настроений, или что мама узнает и решит сдать его полиции. Он бы убил маму, не раздумывая. Джек умен, в этом она не могла ему отказать. Когда-нибудь в будущем она хотела быть такой же сильной, внимательной, жесткой, и при необходимости добиваться цели во чтобы то ни стало. Он вдохновил ее, поддержал, стал примером. И все же Эбигейл иногда баловала себя мыслью по ночам, как убьет его собственными руками и, наконец, вздохнет с облегчением. Без Кроуфорда у ФБР нет ни единого шанса поймать ни ее, ни Уилла. Он должен умереть или будет всегда идти по пятам, как одержимая ищейка. Она давала ему шанс. Даже несколько. Эбигейл старалась из года в год, чтобы заслужить его похвалу и одобрение, а натыкалась лишь на стену из его предубеждений. Убийца всегда останется убийцей, и Джек будто ждал, когда у нее поедет кукушка и она начнет размахивать ножом направо и налево. Он использовал ее без зазрения совести, рассматривая лишь как инструмент или полезный ресурс. Джек не хотел ее понимать. Не хотел думать, что ею двигало, что ей тяжело или что у нее тоже есть чувства. Что жить под гнетом отца-убийцы — не та участь, которую она выбрала добровольно. Он судил ее заранее и приговор не подлежал пересмотру. Об этом Джек и пожалеет. Отец рассказывал, что в молодости умудрился поохотиться на самых экзотических животных в разных уголках мира: ездил на козерогов в горные массивы Пиренеев, чуть позже выслеживал маралов в Новой Зеландии, отстреливал кондора в Южной Америке и конечно был в Африке в составе группы от Ассоциации Американских стрелков и охотников, которая под прикрытием контроля оружия, разъезжала за деньги спонсоров по всей планете. Африка — лакомый кусочек, ведь именно в ЮАР обитала легендарная пятерка для трофеев: слон, леопард, лев, носорог и буйвол. Последнего, — рассказывал отец, — редко встретишь в одиночку. Буйволы стадные животные, в каждом стаде от тридцати особей, а иногда в сезон засухи больше тысячи голов. Самые старые и сильные быки всегда стоят на страже, и просто так к ним не подобраться. Но были и исключения. Мбого — вот кто их интересовал, или «бык-одиночка» на языке местных. Настолько старый и сильный, что уже не уживался в стаде и в основном обитал на своей территории. С другими буйволами мбого не сражались без надобности, запросто примыкая к мимо проходящему стаду на пути к водопою или во время гона. Главным врагом мбого оставался человек. — Мбого опасен, — сказал тогда отец, сидя с ней у камина в охотничьем домике. — Не так, как другие животные. Мы выслеживали одного неделю. Уродливый, огромный и невероятно злобный. Он подстерег Ларри на своем же следе, в кустах, и мы оглянуться не успели, как он разодрал его одним взмахом головы от паха до горла. Боднул его своими острыми рогами, а затем станцевал прямо на его теле. Я не шучу — прямо танцевал. Хряц-хряц копытами по черепушке, мы только и слышали крики да хруст костей. Как победитель на кровавом помосте. Джек и был таким Мбого. Такой же как и Лектер социопат: никакой жалости к людям, никакого сострадания, манипуляции подчиненными, свидетелями, неразборчивость в средствах достижения цели. Ради этой самой цели он готов нарушить законы, подчиняясь своим собственным, своему личному кодексу правил. Чем не точное описание социопата? Вот почему Лектер хотел его дружбы, он знал, кем Джек мог бы стать с небольшой помощью. Но помощь он отверг и, потеряв агента и главного подозреваемого, теперь мучился от бессилия. Был ли на то и расчет? Наказание? Кто знает. Эбигейл еще раз оглянулась на кухне и вдруг ее осенило. Сотрудничая с ФБР так плотно, Лектер знал, что электронный след опасен. Вот почему не было лишней техники в доме. Не состоял в социальных сетях. Не замечено постоянного сотового телефона. Домашний и рабочий стационарные. Почта исключительно рабочая. Никаких лишних проводов: от кабельного, сигнализации или оптоволокна. Она подняла голову и усмехнулась — ни одного датчика дыма. Можно было подумать, что Лектеру было наплевать сгорит ли его модный дом или нет. А воры? Она представила, как незадачливый идиот проникает в богатый дом и натыкается на доктора Лектера и по совместительству Чесапикского Потрошителя, самого разыскиваемого серийного убийцу за последние десять лет, и беззвучно хихикнула. Как много у нее с доктором общего. Маска добропорядочного гражданина на каждый день, вот только он ее выкинул за ненадобностью, а Эбигейл все еще делает вид, что на стороне Кроуфорда и его команды. Травмирующий опыт в прошлом, возможно, социальная обособленность в школе — кто знает, где и как учился Лектер, а также сколько человек исчезло в то время. Присутствие Лектера невидимо, неощутимо, он как странное языческое божество, поклоняющееся насилию и крови, присматривал за ней и Уиллом, чтобы… что? Они стали его жрецами? Нет, его эго велико, но прислужники ему не нужны. Так чего же он добьется, стравив их со Зверем? Эбигейл отставила кружку на стол, глядя перед собой. Перед внутренним взором как будто расстилалась вся картина, пазлы соединялись, и она вот-вот должна была увидеть то, чего раньше не было видно. Лектер появился в ее жизни гораздо раньше, еще когда папа был жив, придя на помощь, стоило ей оказаться в лапах ФБР. Манипуляциями и интригами он также вытащил Уилла из четырех стен своего убежища. Что он сделал для дю Морье —неизвестно, но разве сложно вообразить, как участливо доктор мог предложить свои услуги в решении тех проблем, с которыми она вряд ли бы обратилась к полиции? Да легче легкого. Вот оно. Разве не очевидно? Он приходит, когда в нем нуждаются. Ей нужен был Зверь — она его получила. Ей нужен был предлог, чтобы остаться в деле? Лектер явился на рынок и втянул ее лично. Он дает Уиллу все, о чем он даже не просит, так как давно уже разуверился, что может получить — человека, который в него будет верить и заботиться. О ком он может заботиться сам — Эбигейл. Она взглянула на свое искаженное, мутное отражение на поверхности стального разделочного стола. Почему она? Почему Лектер сам не пришел к Уиллу? Потому что видел, что его отвергнут даже раньше, чем он успеет открыть рот? Потому что способов вытащить Уилла из его раковины легально и под личиной обычного психиатра не оставалось? И как вообще можно было пойти на такие жертвы ради незнакомого человека? Послышались шаги, и Уилл спустился в кухню, полностью одетый: та же куртка, что и в первый день приезда, джемпер и высокие ботинки. Вьющиеся волосы зачесаны за уши. Легкая, аккуратная небритость. Почти все так же и все же разница на лицо: осанка прямее, поза расслабленнее, взгляд спокойнее. Чувствовалась какая-то странная плавность в движениях, которая напомнила Эбигейл… От неуместности пришедшей в голову мысли, она хихикнула. — Что? Я забыл застегнуть ширинку? — добродушно спросил Уилл, проверяя, не топорщился где карман или, может, край свитера заправился случайно в штаны. — Нет, — Эбигейл попыталась выбросить глупости из головы, все еще улыбаясь. — У нас в общаге среди студентов ходит что-то вроде вызова. Мы ведем счет, угадывая, у кого был секс накануне ночью. Ну, знаешь, озабоченные парни и девушки на одной территории. Иногда я радуюсь, что они хотя бы не кидаются презервативами с водой из окон. — И кто выигрывает? — Тебе ха-ха, а я, между прочим, в списке лидеров. Глаз алмаз. Уилл приподнял брови в немом удивлении, и Эбигейл неловко рассмеялась. — Не зная тебя, я бы подумала, что ты провел одну из самых бурных ночей в своей жизни. Реакция Уилла была ошеломительной: несколько секунд он молча моргал, а затем резко покраснел и отвел взгляд, ведя себя, как смущенный подросток. — Это вышло случайно. Я потерял сознание в комнате Лектера, и агенты перенесли меня на кровать. Я бы никогда специально не стал бы… — Погоди-погоди, — прервала его запальчивую речь Эбигейл, расплываясь в самодовольной ухмылке. — Ты спал в его кровати? Уилл хотел было возразить, но несчастно поникнув, признался: — Да. — И с кем ты его увидел? — С Аланой. В смысле, — он поспешил исправиться, — доктором Блум. — И все? Ни тебе оргий? Кровавых вакханалий? Извращений? Уилл прикрыл лицо рукой, будто у него сильно заболела голова. — Эби, ты же понимаешь, что все, что ты говоришь в доме, слышит доктор Лектер? От улыбки заболели щеки, и она махнула рукой. — Ой, да ладно тебе. Он же психиатр. Небось столько признаний на кушетке слышал, что сам может целый вечер только про сексуальные девиации рассказывать. Руку даю на отсечение, у него есть в запасе очень интересные случаи, — она продолжила его дразнить. — Ну так что? Как оно? Наблюдать за ними. — Я не наблюдал, — покачав головой, Уилл тяжело взглянул на нее в ответ. — Я там был. — С какой стороны? — В смысле? — Ну, сверху или снизу? У Уилла смешно вытянулось лицо и открылся рот. Ее гомерический хохот эхом раздался на всю кухню. — Господи, не смотри на меня так, ты же не монашка! Гомосексуальный секс тоже существует. Я вот однажды встречалась с девушкой почти два месяца, пока была на практике от университета в Джорджии. И до сих пор не уверена, кого предпочитаю. Уилл выглядел, будто ненадолго потерял землю под ногами. — Я просто никогда не… — он тяжело вздохнул, и у Эбигейл вдруг екнуло сердце от печали, отразившейся в его глазах. — Это тяжело объяснить. Я чувствую только то, что чувствуют ко мне. Если мое тело кажется привлекательным и возбуждающим, я перенимаю это. Сам же я просто не знаю, что мне нравится, или с кем, где и как, какого пола, какого поведения. Секс никогда не был «для меня». Это было то, что испытывали другие и насколько нравится им. — Ты шутишь? — Эбигейл похолодела изнутри. — Никто не спрашивал, что тебе нравится? — Бесполезно спрашивать. — Ты все равно подстроишься, хочешь того или нет, — перевела она, и Уилл кивнул. — А просто влечение к кому-то? Ну, к незнакомому человеку в толпе или не знаю, кто просто прошел мимо? По озадаченному выражению лица, она поняла, что Уилл не понимал, о чем его спрашивали. — Ладно, окей. А как Лектер? У него же похожий дар? Как он с этим жил? — Он научился притворяться лучше, чем я, и может одновременно заниматься несколькими делами. — Хочешь сказать, когда он трахается, то думает о чем-то другом?! — В том числе. Несколько долгих секунд она пораженно смотрела перед собой, представив в голове Лектера, распивающего чай и читающего какой-нибудь трактат, пока Алана занималась с ним сексом, и тряхнула головой. — А знаешь? Давай закончим эту тему. — Спасибо, — Уилл выдохнул с облегчением. — Допивай чай, и поедем уже, пожалуйста. — Ага. Эбигейл рассеянно кивнула и, дожидаясь, пока хлопнет входная дверь, застыла на кухне, не двигаясь. Кое-что, что сказал Уилл, натолкнуло ее на идею. Она вымыла кружку и напечатала на сотовом в окошке для текстовых сообщений: «мой телефон +12276551857, чтобы больше не рисковать личной встречей». Побоявшись звать его вслух, она оставила сотовый на столе и выждала одну или две минуты, пока экран не погас. Да или нет, доктор Лектер. Да или нет. На вкус Уилла здание ФБР имени Эдгара Гувера в Вашингтоне бессовестно уродовало Пенсильвания Авеню: огромное, грязно-бежевое, словно собранное из картона неумелой, грубой рукой. Строили в годы холодной войны и хоть старались отойти от еще более ужасного и безвкусного стиля брутализма — или «beton brut» с французского, что значило «необработанный бетон», изобразить что-то путное им не удалось. На первом этаже так и вовсе забаррикадировали все черным гранитом, не оставив ни единого окошка. Уилл окинул строение взглядом, сожалея, что оно бессмысленно загораживало закатное небо. С одной стороны девять этажей, с другой — одиннадцать. Два разных входа для посетителей и персонала. Две разные системы лифтов, дублированные пожарные лестницы, наземная и подземная парковка. В подземную они и направились. Эбигейл показала временные пропуски свой и свеженапечатанный для Уилла охранникам на посту и поехала по длинному спуску вниз, под гнет тяжелых стен и перекрытий, прямо в угрюмый зев здания. — Тут захочешь, бомбой не взорвешь, — безрадостно хмыкнула Эбигейл. — Самые неприступные крепости всегда боялись не осады. — А чего? — Предательства. Они обменялись взглядами, разделяя невысказанные мысли. На четвертом подземном этаже Эбигейл припарковалась, и Уилл вышел вслед за ней под флюоресцентный, жужжащий свет и вдохнул плотный, сухой подземный воздух. — Просто прелесть. Я прям чую, как нам здесь рады, — пытаясь разрядить обстановку, неловко пошутила Эбигейл. — Ждала красную ковровую дорожку? — Как минимум. И фейерверк. Ладно, нам на два этажа вверх, там лаборатория. Говорят, лучшая в штатах. — По словам самой лаборатории? — они переглянулись, невесело улыбаясь. Лифтовая кабина — шумная, тяжелая, гудела всю короткую дорогу наверх, и створки открылись со скрежетом на пустой коридор. Высокие потолки, серые, неброские стены, яркий свет. Казалось, Эбигейл знала, куда идти, и среди множества дверей выбрала одну, которая вела в другой коридор, а затем и в несколько просторных помещений. По углам стояли инкубаторы, климатические и сушильные шкафы, заполненные реактивами, пробирками и пробами. Уилл узнал коробочки с некоторыми растворителями и красителями, которыми пользовались в лаборатории при полиции, однако о содержимом некоторых полок ему приходилось лишь догадываться. Что-то более селективное, узконаправленное и чувствительное к структуре образцов. О доступе к таким реактивам не стоило даже и мечтать. Возле ламинарных боксов и боксов биологической безопасности она нашли Катц. На губах алела помада, и красный отпечаток остался на лицевой маске, лихо свисающей с одного уха. Она услышала шаги и обернулась. — А, вот и сладкая парочка. Добро пожаловать в подземелья. — Кто сказал про сладкое? — послышался заинтересованные голос Зеллера из другой комнаты. — Не отвлекайся, Брай! Мне нужны результаты ДНК по волосам Фостера. — Он и так уже сидит в тюрьме девять лет, еще денек подождет. Покачав головой, Катц сняла перчатки и пожала руку Эбигейл и Уиллу. Не дернувшись, даже не подумав, что касаться психа вроде него опасно — он уловил вызов и что-то вроде послания «я могу с этим справиться, а ты?». Он непроизвольно улыбнулся, и Катц просигналила ему бровями, приняв это за ответ. — Чем заняты? — В то время, когда не разбираемся с серийными убийцами, хочешь сказать? Обычная рутина. У нас на пересмотре двести с лишним дел, работы хватает. — Пересмотр? — Ага, оборудование раньше было не таким точным, многие дела, основанные на отпечатках и ДНК пробах, снова подняты из архивов. — Я пойду за Прайсом, подожди меня здесь, — прежде чем уйти, Эбигейл сжала плечо Уилла. Беверли будто только и ждала, чтобы остаться с ним наедине. — Все думала, откуда я слышала твою фамилию. А потом я вспомнила про методичку «Как определить время смерти по деятельности насекомых». Пришел показать лабораторным крысам класс, а, красавчик? — Добавить альтернативную точку зрения. — Бубен захватил? Шаманские танцы голышом? — Кто-то явно пересмотрел шоу про экстрасенсов, и этот кто-то не я. Если хочешь увидеть меня голым, стоило просто попросить. Катц хихикнула, уперев руки в бока, и обошла его кругом. — Выглядишь гораздо лучше. Осталось постричь, и девушке не стыдно будет выйти с тобой в люди. Надеюсь, ты говоришь о чем-то, кроме работы? — Какой еще девушке? — спросил Уилл, слабо веря, что такая найдется. — У меня много соперниц? — Я не самая лучшая компания на вечер. — Это уж я сама буду решать. Что пьешь? Коктейли, изысканные вина или старый добрый виски? — Предпочитаю Догфиш. — Неужели еще один ценитель хорошего пива? — она заинтересованно приподняла бровь, открыла рот, чтобы добавить что-то еще, как вдруг уставилась куда-то ему в грудь. — Классная ткань, и очень знакомая рубашка. Не совсем в твоем стиле, да? Ты взял ее у Лектера? Привлеченный шумом, в комнату не спеша зашел Зеллер, принеся с собой запах разлагающихся тел и формальдегида. — Что, Грэм, ты теперь маньяк-переодевашка? Уилл фыркнул. Чувствуя себя идиотом и смотря на их ожидающие лица, он тяжело вздохнул и сложил руки на груди в защитном жесте. — Да, это купил Лектер. — Он купил тебе одежду? — Не веришь, сама посмотри, — Уилл показал пальцем на воротник на затылке. — Там вышиты мои инициалы. — А ну-ка. Чтобы заглянуть ему за ткань воротника, Беверли пришлось встать на цыпочки. Прохладные пальцы едва коснулись его кожи на затылке, приподняв его кудри для лучшего обзора. Она все еще не верила в его способности, как и Джек, считая, что он хороший психолог с феноменальной памятью, однако сейчас она впервые засомневалась. — Брай, тут реально инициалы. — Ты же осматривала всю одежду в доме Лектера накануне его исчезновения. — Я знаю! — раздраженно отмахнулась она, оставляя одежду Уилла в покое. Беверли выглядела растерянной. — Я помню, что на некоторых вещах была бирка с инициалами, но я подумала, это его бывшего любовника. Внезапно и беспричинно покраснев, Уилл тут же выпалил: — Ганнибал не гей. — Да я и не гово… — Беверли рассмешила его реакция, и она самодовольно ухмыльнулась. — О, а ты, смотрю, в этом уверен. — Ну с одной стороны он прав. Лектер же встречался с Блум, — напомнил Брайан, пожав плечами. — Что не помешало Алане после этого сменить команду. Может, он такой же. В конце концов, это не ей Лектер купил заранее целый гардероб. Уилл устало потер переносицу. Почему, если была возможность, что люди поймут его неправильно, так и происходило? — Он купил одежду не «для меня», а для себя. Он подстраивает все под свой вкус, даже окружающих, — о том, что это доставляло равное удовольствие им обоим через связь, Уилл упоминать не стал. На последних словах дверь открылась, явив Прайса и макушку Эбигейл. — Учитывая, как он выставлял напоказ тела жертв, я ему не доверил бы даже гараж обставлять, — Прайс махнул рукой в сторону коридора. — Все готово, можем приступать. Несколько минут спустя Уилл оказался один в комнате с большим двухсторонним зеркалом, откуда за ним на безопасном расстоянии наблюдали остальные. Он был им благодарен за понимание и еще раз порадовался, что Джек решил не сопровождать эксперимент. Его ненависть и предубеждение как большой магнит, приводящий все кругом в хаос, мешали сосредоточиться. Три тела на каталках ждали его молчаливой публикой. Бледные, твердые, с белесыми бровями и волосами, синими, почти пурпурными ногтями и линиями вен. Их было гораздо больше, но часть успели похоронить. Ничего страшного. Ему хватит и одного, чтобы встретиться с Лектером лицом к лицу. Смерть. Разве не это его ждет, если однажды Ганнибал вернется? Вполне возможно, что он и сам окажется на таком столе, и уже его прохладный труп Прайс приобщит к делу Чесапиского Потрошителя. Уилл не боялся смерти, потому отбросил мысль за ненадобностью. Он снова взглянул на стекло: Эбигейл хмуро сложила руки на груди, Зеллер и Прайс умудрялись о чем-то переругиваться, Беверли включила микрофон и наклонилась: — Как только будешь готов, красавчик. Не обращай на нас внимание, нас тут вообще нет. Стоило ей выключить микрофон, как в заднюю комнату, откуда они наблюдали, зашла внушительная фигура Кроуфорда. Помяни черта. Видимо кто-то из команды позвал его. Уилл недовольно скривился, но не стал просить его выйти — в любом случае бесполезное занятие. Джек мог просто переключить двойное стекло так, что Уилл больше не будет их видеть. Он подошел к первому телу: женщина, за сорок, крупные бедра, по-крайней мере то, что осталось целым, левая нога присутствовала лишь до колена, правая же была отрезана почти до паха. Крашеные темные волосы, выжженные химией, длинные накладные ногти, все целые — она не сопротивлялась. Дряблый живот с полосками растяжек, полные груди четвертого размера. Симпатичная и ухоженная. Уилл наклонился ближе. Опершись на стол и тем самым чуть коснувшись пальцами ее заиндевевшей кожи, он вдохнул ее запах. Прошлое медленно слизывало иней с пальцев, коленей и волос, оживляя запах мертвого тела: удивительно насыщенный, сильный, со сладким душком, мгновенно забивающим нос и рот. Запах мертвечины привлекает животных, чтобы они помогли телу уйти в небытие в чужих желудках, а земля поглотила останки. Каждый умирает рано или поздно, так или иначе, так существует ли понятие «убийства»? Или люди придумали его сами, как Бога и мораль? Детство Сары пронеслось калейдоскопом ярких пятен. От молодости он отмахнулся, как от назойливой мухи, слепо и пьяно мечущейся по жаре. А вот и оно, тот самый момент. Уилл в доме, но не в своем, сидел на стуле с высокой спинкой, слегка покачиваясь. Зрение размыто, во рту сухость, кто-то придерживал его за подбородок и дал напиться воды. Странный привкус, как будто в ней растворили детскую присыпку — песок остается на зубах. Внезапно забыв, как глотать, он закашлялся, брызги разлетелись в разные стороны и стекли струйками по подбородку. — Не спешите, дорогая. Иначе вы снова поперехнетесь. Кто-то был рядом, его голос звучал успокаивающе, и Уилл с облегчением доверился его уверенным рукам, вытершим его лицо салфеткой. — Как вы себя чувствуете? Головокружение? Вялость? Уилл кивнул, и комната закружилась, будто он сидела на каруселях — на той, что катает детей по кругу под веселую музыку. Музыка, вот что его разбудило. Мелодия, льющаяся откуда-то из другой комнаты, она казалась чужеродной, без привычного танцевального ритма и запоминающегося простого мотива. То быстро, то медленно, менялась каждой нотой неуловимо, передавая печаль и радость, путая и заманивая. Он сосредоточил взгляд на обладателе того самого глубокого голоса с легким акцентом. Тот стоял у тележки на колесиках. — Не беспокойтесь, Сара. Доза седуксена, что я вам дал, влияет на вашу нервную систему. Мысли могут путаться, но это нормально. Надеюсь, вы не против. Седуксен лучше, чем сильные транквилизаторы, и не так портит аппетит. Вы же не хотите пропустить самое интересное? Его лицо пришло из ниоткуда — вот он стоял в паре метров, а вот уже совсем близко. Уилл знает его. Это… — Лектер? Доктор не ответил, с любопытством поворачивая его голову из стороны в сторону, слегка, будто рассматривая грани на драгоценном камне. Его губы тронула едва заметная улыбка. — Ничего не помню… — каждое слово выходило вымученно, язык отказывался слушаться. — Как я здесь оказалась? — Вы поздно ехали на машине домой из Вашингтона и остановились, чтобы оказать помощь на дороге. Очень мило с вашей стороны, Сара. Однако я не раз предупреждал вас, что ночные поездки по безлюдным шоссе бывает очень опасны. К моему сожалению, вы так ничему и не научились. — Это были вы, — он видел в смутных воспоминаниях мигающие аварийные огни и силуэт мужчины у капота. — Вы сказали, что сбили животное… Отстранившись, Лектер положил использованный шприц на поднос. — Прошу прощения, Сара. Я солгал, — извинения были не совсем искренними, доктор улыбался. — Солгали? Его сознание путалось, и все двоилось перед глазами, руки же лежали на столе, будто весили тонну. Они учились вместе с Лектером. Когда? Вечность назад. Еще до детей и до замужества, они даже ездили пару раз вместе на конференции по психиатрии. — Ничего не понимаю, зачем? Его голова безвольно повисла, а глаза почти закрылись, когда Лектер подошел и, придержав Уилла за подбородок, легонько похлопал по щеке. — Не засыпайте. Вы нужны мне здесь. Он растерянно проморгался. Что? Что происходит? Ах да, точно, ему дали наркотики. — Больной на голову, — в его голосе не хватало жара, лишь тихая, усталая констатация факта. — Ты что, не можешь трахать баб в сознании? Нравится, когда не сопротивляются? — Лекарства делают ваш язык развязнее, Сара. На этот раз я вас прощаю, — доктор выпрямился, разглядывая ее сверху вниз, и добавил: — Хорошо, что заглянул, Уилл. Не теснитесь в одном сознании, присоединяйся за столом. Сара осмотрелась по сторонам, в поисках помощи, но никого не увидела. — С кем ты говоришь? Ты чокнутый? Выскользнув из чужого водоворота и больше не под действием лекарств, он смог оглядеться. Уилл действительно находился в столовой в доме Лектера: те же занавески и стена с живой изгородью, зеркало на тумбе, рога над камином. Стол был сервирован на двоих, и перед Сарой уже стояла полная тарелка супа. Вместо столовых приборов на краю лежала питательная трубка, ожидая, пока она проголодается. — Неужели Джек пустил тебя в святая святых, в здание ФБР? — Когда Уилл не ответил, Лектер прищурился. — Полагаю, у нас незваная аудитория. Если не затруднит, не мог бы ты показать мне, где ты? Сцена сменилась, и вот они оба уже стояли в морге среди стальных стен и трупов. Ганнибал окинул взглядом плоды своих трудов, и Уилл ощутил его гордость. За двойным стеклом стоял недовольный Кроуфорд, и, увидев его, Лектер насмешливо произнес: — Старый добрый Джек. Не только насмешка таилась в этих словах, но что удивительно, нечто близкое к дружеской симпатии и искренней печали. Ганнибал знал, что сколько бы он не помогал Джеку, сколько бы убийц они вместе не посадили за решетку, тот никогда не встанет на его сторону. А стоило Кроуфорду заподозрить Ганнибала в том, что он Потрошитель, как все было забыто. Его одержимость Потрошителем забавляла Ганнибала и льстила его самолюбию. Белла на их частных встречах поделилась, что порой ей казалось, что последние шесть лет в их браке было трое. Тень убийцы незримо присутствовала в их доме, за их столом, в тишине спальни. Потрошитель занимал все мысли Джека, и, когда обнаружилась болезнь Беллы, она выжидала до последнего, пока не стало ясно, что ее муж слишком отдалился, чтобы вернуться по своей воле. Как не смешно было это признать, но это Ганнибал научил Джека эмоциям, которых тот доселе не испытывал: чувству вины за потерянного агента, собственному бессилию сначала в борьбе с болезнью Беллы, а затем и в поимке Потрошителя, хотя он был совсем рядом; он обнажил самоуверенность Джека и как за нее приходится расплачиваться, он научил его сожалеть. Ведь именно так поступают настоящие друзья — они дают то, что тебе нужно. Джек нетерпеливо отстранил Беверли от микрофона. — Что ты выяснил? Несколько секунд тишины, и Лектер, нежно посмотрев в сторону Уилла, напомнил: — Он обращается к тебе. Уилл так глубоко ушел в свои мысли, что даже не понял этого. — Ее зовут Сара Тейт, — он моргнул, его зрение разделилось, видя прошлое и настоящее одновременно. — И это все? — разочарованно выдохнул Джек. — Нет. Г… Доктор Лектер выследил ее, когда она возвращалась из рабочей командировки в Вашингтон из Филадельфии. Ехал за ней почти весь путь, затем обогнал по Белаир Роуд через Балтимор и подстерег на не просматриваемом участке леса. Накачал и привез к себе домой. — В доме не обнаружили ни одного ее отпечатка. Мы перерыли дом дважды, ничего. — Он об этом позаботился. Кроуфорд закатил глаза и наклонился ближе к микрофону, сжимая его обеими руками. — Слушай, Гудини, ты попусту тратишь мое время… — Сэр, пожалуйста, позвольте мне, — Эбигейл мягко, но настойчиво подпихивая его плечом, освободила себе место. — Уилл, ты знаешь, почему он ее выбрал? — Да, Уилл, почему? — Ганнибал встал рядом, ощущение от его присутствия теплом отдавалось вдоль его левого плеча и бедра. Как будто он действительно был рядом, в этой самой комнате. Вспышка раздражения, как закладка в книге, открыла прошлое в нужном месте. Сара была тогда еще не Тейт, а Морган, и только отучилась на психиатра вместе с Лектером в медицинском центре Джона Хопкинса. Он рассчитывал, что после получения докторской Сара благополучно уедет в Филадельфию, однако она вдруг остепенилась, вышла замуж и осталась в Балтиморе, живя на два города и работая социальным работником с сиротами. К его сожалению. Он правда пытался не общаться и даже не встречаться с ней, чтобы избежать недоразумений. В конце концов, их соединяло слишком близкое знакомство, ее смерть привела бы к расследованию, и тень подозрения могла лечь на его идеальную, безукоризненную репутацию. Однако некоторые люди просто не стоили того, чтобы для них стараться. Сара Морган была раздражающей, невоспитанной, узколобой с хамскими замашками деревенщины. Он терпел ее во время учебы, но последние две конференции в Нью-Йорке и Чикаго убедили его, что улучшений не предвидится, и она абсолютно безнадежна. Ни грамма понятия о своей профессии: только за два первых года подростки в доверенном ей приюте совершили пятнадцать попыток суицида, шесть из которых были удачными. Сара писала статьи о том, как деградировало юное поколение на сотовых телефонах и компьютерах, утверждая, что некоторые дети по своему происхождению не способны на цивилизованное поведение. Ее теории были абсурдны и наносили существенный вред сиротам, которых ей доверило государство. Ганнибала мало заботили дети, а уж понятие доброты и вовсе воспринималось им, как чужеродная теория. Главное, что они с Сарой никогда друг другу не нравились, а уж после того как он высмеял ее научные труды, указав, что в них науки ровно столько же, сколько в астрологическом прогнозе на неделю, и вовсе наступила холодная война. За столиком в кафетерии на собрании американских психиатров по вопросам зависимости от хирургической пластики, он привычно отказался от местных деликатесов и достал контейнеры из сумки. Основным блюдом служила Gratin de Pommes de Terre de Saucisson, или в простонародье приготовленная в духовке до аппетитной корочки картошка с луком и польскими сосисками в яичном соусе. Конечно, нежнейший запах вызвал нежелательное внимание. Сидя за соседним столиком с друзьями, Сара жадно поглядывала в его сторону, и, увидев десерт — закрытый крышкой стеклянный контейнер с тремя видами желе, увенчанными сливками, не удержалась от комментариев. — Фу, что это вы едите, Лектер? Похоже на сперму. Ее громкий голос эхом отозвался в просторном кафетерии, она захохотала, и остальные из ее компании заулыбались. — Мужику нужно мясо, а не какая-то фентибоберная херня. Верно говорю, ребята? Хотите я вам куплю, Лектер? Ой, простите, доктор Лектер. Мои дети и то больше едят, чем вы. Мясо? Как заманчиво. Другой бы на его месте стушевался, но Ганнибал лишь вежливо ответил: — Спасибо за совет, приму к сведению. На этом их столкновения не закончились. Когда он выступал с лекцией в Чикаго, Сара назвала его отсылки к бессмертным строчкам Данте «возвышенной балабольщиной». После лекции она заявила, что частной практикой не прокормишь семью, и он занимается «полной херней», и, думая, что он не слышит, назвала его за глаза «холостой выстрел»: красивый, успешный, но без детей и жены, а, значит, совсем пропащий для общества. Она не одобряла ни его манеру вести себя, ни его одежду. Когда она увидела Бентли, то первое, что она спросила: — Это ж как вы лижите задницу своим богатеньким клиентам, а, доктор? Подскажите технику? Смотря на нее сейчас, он думал, что Сара составила бы неплохую пару Фредерику Чилтону, если бы тот не был больше по молоденьким юношам и не скрывал это даже от самого себя. На его месте Ганнибал стыдился бы не этого, а своей непроходимой тупости. Он мог бы спустить ей отсутствие воспитанности — в конце концов, эта обязанность лежала на родителях Сары, а раз они ее не научили, как правильно социализироваться с людьми, не его обязанность исправлять упущенное. Ее зависть причиняла неудобство лишь ей самой. Оскорбления и нападки его не задевали. Единственное, из-за чего Ганнибал всерьез задумался над аранжировкой смерти Сары Морган — ее безнаказанность. За все приходиться платить, это знают герр Дортлих и его друзья, а теперь узнает и Сара. Он выжидал шесть лет. За это время у них исчезли общие знакомые, она отошла от психиатрии и сиротских приютов, поднявшись до главного администратора по социальным выплатам. Долгий декретный отпуск, и вот они уже старые, шапочные знакомые, потерявшиеся в большом городе. Ганнибал услышал ее имя вскользь от старых коллег и решил, что пришла пора снова проведать миссис Тейт, обстоятельства кругом только содействовали охоте. Ему понадобился месяц, чтобы спокойно изучить расписание ее и ее мужа. Еще три, чтобы все подготовить. — Он выбрал ее, потому что она свинья. — Ты знал о том, что почки свиньи, а также сердце, и легкие буквально неотличимы от людских? — тут же отозвался Ганнибал из прошлого. — Столько общего: строение ДНК, внутренние органы, которые люди используют для трансплантации, они даже страдают теми же генетическими нарушениями и дисфункцией белков, которая вызывает, например, болезнь Альцгеймера, Паркинсона или ожирение. На Мадагаскаре были найдены останки мегаладаписов — свиноголовых лемуров, у которых верхние конечности были пятипалыми. Возможно, они наши настоящие предки, а не шимпанзе. В конце концов, не зря же у современной свиньи эмбрион имеет зачаток пятипалой руки и мордочку примата. Предавшись воспоминаниям, взор Ганнибала затуманился и стал мягче. — Вы читали Оруэлла «Скотный двор», Уилл? Сюжет приходит к тому, что люди и свиньи ссорятся, сидя за одним столом, а за ними наблюдает старая лошадь и несколько других животных. «Оставшиеся снаружи переводили взгляды от свиней к людям, от людей к свиньям, снова и снова всматривались они в лица тех и других, но уже было невозможно определить, кто есть кто». Уилл все еще смотрел на бормочущую под нос Сару: с ее рта капала слюна прямо в тарелку с супом, пока она с вялым презрением обводила взглядом гостиную. — Всегда знала, что ты из «этих». Педик сраный. Чайные церемонии, маникюр, высокодуховная разма… — ей не хватило воздуха, и Сара жадно и шумно вдохнула, — размазня. Что тебе нужно? Трахнуть меня? Снимай штаны и покончи с этим. Или тебе надо отсосать, чтобы у тебя встал, а? — Как говорится, «свинья в гостиной, все еще свинья, и не стоит ждать от нее что-то, кроме хрюканья», — Ганнибал покачал головой. — Сара, если вы не можете держать себя в руках, мне придется посадить вас за детский стол. Что касается того, что мной движет, то ты почти у цели, Уилл. Обратись к простоте, как завещал нам Марк Аврелий. Кем я являюсь? Что я делаю? Чего я желаю? — Убийство — вынужденная необходимость. Наркотики — тоже, чтобы держать под контролем уровень гормонов стресса. Все, что нужно, начинается после смерти. Их было больше, гораздо больше, чем писали в газетах. — Ты движешься в правильном направлении, — голос Ганнибала упал до шепота. — Давай же, Уилл. Еще шаг. За закрытыми веками перед ним предстало тело Сары, прикованное к бетонной стене дамбы Вашингтонского Акведука. Вода под ней застыла в лед, олицетворяя девятый круг ада, ее же участь — восьмой, среди рвов и каналов, среди лжепророков, лукавых советчиков, воров, лицемеров и взяточников. Ее бледное тело, распотрошенное, с вывернутыми внутренностями: человеческий жир, похожий цветом на спелую кукурузу, темно красные мышцы, мягкие и блестящие лишь мгновение, а затем схваченные зимним морозом и застывшие в своей обнаженности. — Понадобились годы, чтобы найти свой «стиль», свой истинный modus operandi, до этого же нередки были воспроизведения чужих работ. Не плагиат, а подражание. Он пробовал разные манеры исполнения, как в музыке и рисовании. Он творит, — красоту. Уилл оставил последнее слово невысказанным, зная, что оно вызовет у Джека приступ ярости, а меньшее, чего он хотел, так это испортить неуловимую хрупкость видения. — Истинная красота всегда связана со смертью и печалью. Как мгновение падающей звезды, недолговечность момента делает его еще прекраснее, — Ганнибал с некоторой долей сожаления взглянул на Сару, чей последний ужин состоял из супа из морепродуктов, приправленным майораном, кервелем и приличной дозой морфия. Его улыбка была мягкой и искренней, несколько секунд Лектер молча смотрел на Уилла, будто тот преподнес ему долгожданный подарок. — Благодарю, Уилл. Я бы променял все на свете, лишь бы продолжить с вами этот разговор, однако прошу меня извинить, мое внимание требуется на кухне, — с тяжелым вздохом он скрылся за живой стеной вместе с тележкой. Стена отделяла запахи кухни от столовой, заменяя ароматом свежести и мяты, и некоторое время оттуда раздавался шум посуды. — Мне насрать, что он там создает, — снова нетерпеливый голос Джека. — Лектер хладнокровно убил и растерзал около четырнадцати человек, и это только те, о которых мы знаем. Он может хоть оригами из них складывать в своем больном уме. — Вы путаете эстетику и этику, агент Кроуфорд, — Уилл покачал головой. — Жертвы Лектера могут быть одновременно прекрасны и ужасны. В этом и смысл. Морали нет места в творчестве, потому вам не удалось его поймать. — Куда он дел ее ноги, Грэм? Где ее почки и печень? — Все очевидно. Он вынул органы, пока Сара была еще жива. Но если бы она мучилась, почки перестали бы работать, что привело бы к интоксикации организма. Мясо стало бы горьким. Он не сохранил ничего на память, он просто… Ганнибал вышел из-за живой изгороди, толкая перед собой тележку на этот раз не с хирургическими формочками, а водрузив на верхний поднос большой металлический клош, в котором было принято подавать горячие блюда. Напоминая фокусника на представлении, он открыл крышку и выпустил облако пара. Мясной аромат буквально завладел Уиллом с первого вдоха. — Человеческая голень с начинкой из яблок, обжаренных с беконом, розмарином и луком с добавлением яблочного бренди. Запекается в глине и листьях салата. Ганнибал взял молоток с нижнего подноса и точным движением разбил коричневый твердый край на несколько крупных осколков. Если запах до этого был вкуснейший, то сейчас он стал и вовсе умопомрачающий, открыв свою главную сильную ноту. — Это… это моя нога, — голос Сары походил на испуганный хнык. Уилл чувствовал, как страх бьется где-то вдали от нее, не в силах пробиться сквозь лекарства. Этот страх кричал во все горло «Беги! Спасайся!», но до Сары доносился лишь шепот. — Ты будешь есть мою ногу? — Так и есть, Сара, ваша наблюдательность вам по-прежнему не изменяет. Должен отметить, вы сделали мне большое одолжение, держа себя в форме. Глядя, как Ганнибал деликатно нарезал тонкие кусочки с нежной розовой сердцевиной, у Уилла непроизвольно наполнился рот слюной. Он не ел целый день. Смотреть на прозрачный мясной сок было пыткой. Довольная улыбка, скользнувшая по лицу Ганнибала, и голодный блеск его глаз ненадолго его отрезвили. — Завтра на ужин придет Джек со своей командой медэкспертов. Как думаете, Сара, вы придетесь им по вкусу? По лицу женщины скатилась слеза, под столом она боязливо держала руки над отсутствующей ногой. Теперь Сара ощущала лишь пустоту и тугие бинты, будто отрезавшие кровоток до невидимой ступни. Ей казалось, что она может почувствовать пальцами ног ворс ковра, но это была лишь галлюцинация от морфия. Уилл вспомнил их с Ганнибалом разговор о невинности и о том, что защищать невинных абсолютно бессмысленное занятие. Каждый, кто знал Лектера, отужинал у дьявола, захватив для этого самую большую ложку, у Сары Тейт просто было лучшее место на этом представлении. Он повернулся к Джеку и остальным. — Это вы избавились от улик. — Что? — Кроуфорд хмуро на него уставился. — В каком смысле? — Вы их съели. Кроуфорд с видом взбешенного быка направился к Уиллу, явно собираясь выбить из него больше информации. Эбигейл знала, что ей стоило последовать за ним, но просто не смогла себя заставить сдвинуться с места, глядя пустым взглядом перед собой. Все было до смешного очевидно. Она должна была догадаться, первой среди прочих. В конце концов, это ведь ее обвиняли в газетах в каннибализме. Лектер говорил о ее потенциале — и опять же, нужно было просто сложить два и два. Чем Эбигейл была особенной? Тем, что считала своим проклятьем, клеймом на всю жизнь, за что окружающие считали ее не лучше бешеной собаки, которую стоило усыпить. Разговоры за спиной, косые взгляды в магазине, если ее узнавали, первый год в университете стал пыткой. Ей долгое время снились кошмары, пока белесые, мертвые глаза преследовали каждую ночь. Она боялась, что становится как отец. Что его бешенство передалось ей по наследству. Что она действительно больна, и болезнь просто мешает ей увидеть это. Алкоголики все как один утверждают, что они могут в любой момент бросить. Могла ли она? Единственной, с кем она тогда поделилась своими опасениями, была Алана, и пару дней спустя та предложила ей странное решение ее проблемы: — Прости, дорогая, твой случай настолько неординарный, что я в некотором роде нарушила врачебную тайну. Я говорила со своим другом о том, как тебе тяжело. Он тоже психиатр, и он же натолкнул меня на интересную мысль. Ты готова выслушать? Кто ж знал, что этот друг и был Ганнибал Лектер, с которым Алана в то время встречалась? Какая ирония. — А что, ваш друг разбирается в каннибалах? — Ты удивишься, насколько он разбирается во многих вещах. — Ладно, что он предложил? — Написать эссе. Тогда Эбигейл не удержалась от фырканья. — Я понимаю твое недоверие. Он был моим ментором в медицинском центре Хопкинса и однажды сам читал лекцию на эту тему. До сих пор помню, что он сказал тогда «если есть возможность узнать что-то новое, человек должен отринуть страх и воспользоваться шансом». Возможно, знание, что в мире гораздо больше подобных случаев, поможет тебе? Несмотря на недоверие, Эбигейл последовала совету. Экзамены были еще не скоро, и свободного времени было более чем достаточно. Постепенно она даже втянулась: приходила в библиотеку каждый день после полудня и уходила поздно вечером. Каннибалы существовали столько же, сколько существовала жизнь на земле. Начиная с животных и насекомых, полинезийских племен-людоедов, и заканчивая японцем по имени Иссей Сагава, который не просто съел свою сокурсницу во Франции, но и благополучно вернулся в Японию, написал множество книг, а также вел сейчас в популярной газете — смех, да и только — колонку для гурманов. Начиная с Библии истории были одна лучше другой, причем удивительным образом английский перевод с еврейского, и еврейский со старо-еврейского отличались друг от друга, будто книги писали совершенно разные люди. Она нашла исследование, в котором говорилось, что некоторые строчки и вовсе отсутствовали, святое писание заканчивалось на цифре двадцать три, когда как в более старых первоисточниках было тридцать три. Все бы ничего, если бы в итоге нынешняя Библия казалась лишь кратким пересказом, отсекая самое интересное. Голод в иудейских селениях был обычным делом — всему виной осады и постоянное военное положение. «…И женщины, пребывая в страданиях великих, своими руками варят тела детей своих малых в кипятке, чтобы накормить плотью детей убитых своих тех, кто оплакивает падение дочерей моих и людей моих…», так описывалось падение Иерусалима. Столетие за столетием, никакого осуждения, лишь история человечества как она есть. Матери ели детей, мужья — жен, молодые — стариков, кто-то из-за веры в оккультные силы, другие — как проявление власти над врагом, самые странные — как проявление любви, для сохранения памяти о близких. Эбигейл исписала сначала десять страниц, затем двадцать, и вскоре ее эссе больше походило на научную работу. Доктор Блум не вмешивалась, лишь иногда удивленно замечая, как рьяно Эбигейл взялась за исследования. Один из каннибалов, Армин Майвес, даже ответил на ее письмо. Осужденный на пожизненное заключение и отбывающий срок во Франкфурте, Армин довольно благожелательно отнесся к ее вопросам и новости, что его интервью она использует на будущего диплома на тему «Современное законодательство: субъективность морали справедливости». Да, — написал Армин, — я каннибал. Я нашел парня по переписке, который дал добровольное согласие, чтобы я его съел. Армин знал, что его никогда не выпустят на свободу. Он рассказал, что есть сайты, где таких как он много — давным-давно из любопытства он взломал посещаемость, и открыл для себя, что только во Франкфурте более ста каннибалов. Не все из них «активные», но это как с сексуальной ориентацией — однажды поняв, что тебя привлекает, от этого знания не сбежать. — У меня стойкое желание засунуть себе пальцы в рот и выблевать весь ланч, — скривился Брайан, нарушив тишину, и Эбигейл вынырнула из своих мыслей. — Не у тебя одного. — Катц достала из кармана жевательную резинку, и убедившись, что остальные не хотят, заглотила сразу две подушечки. — Я думала, парень с ульем в башке был темой, которую не стоит поднимать в приличном обществе. А теперь «это». — Ты же кореянка, у вас итак чокнутая кухня. Вы едите собак. Беверли смерила Зеллера убийственным взглядом. — Это не одно и тоже. — По крайней мере, было вкусно, — пожал плечами Прайс. Катц и Зеллер уставились на него с опаской. — Что? Вы сами так говорили, пока сидели за его столом. — Это было до того, как псих сообщил нам, что это была человечина, — Брайан сложил руки на груди и тяжело вздохнул. — Лектер ведь это специально, да? Мол, мы ничем не лучше, хотя на стороне закона. — Бьюсь об заклад, он знатно над нами потешался весь ужин. — Не только над нами, над половиной Балтимора. Элитных шишек кандратий хватит, когда они узнают, из чего было божественное рагу. — Я думаю, никто не против пойти сегодня в бар? — предложила Катц, и Брайан с Зеллером согласно кивнули. — Пиво? — В говно, — Беверли обернулся к Эбигейл, будто только что вспомнив, что она все еще здесь. — Хоббс, ты как? С нами? Стараясь, чтобы лицо не выдало ее с головой, пока внутри опасным коктейлем бурлила злость, радость и ошеломление, Эбигейл покачала головой. Под понимающие взгляды она молча вышла из кабинета, и только удостоверившись, что осталась одна посреди коридора, позволила себе злорадно хмыкнуть. Нервный смех она заглушила рукой, руки тряслись, но такого болезненного облегчения она не испытывала никогда. Будто скинула огромный груз с плеч, который почти придавил ее к земле. Привалившись к стене, Эбигейл постаралась взять себя в руки. Не сейчас. Ей нельзя расслабляться. Ей нужно вернуться к Уиллу и вытащить его отсюда, пока Джек не решил, что парня надо выжать досуха, как дойную корову. Карман пиджака завибрировал, и она не думая, достала телефон. Номер не определен. Господи, если это Фредди, она умрет от смеха. — Хоббс, слушаю. — Добрый вечер, Эбигейл, — произнес знакомый голос с чуть мягкими согласными и вкрадчивой, змеиной манерой говорить. Из головы вылетели все мысли, и несколько секунд она слышала лишь белый шум. Срань господня! Почувствовав, как холодный ужас пером скользнул вдоль поясницы, она задержала дыхание. Он действительно видел ее на кухне! Вот же… Эбигейл открыла было рот, но доктор Лектер ее прервал: — Не надо имен. Мы же не хотим привлекать внимание к нашей беседе. Если я правильно все рассчитал, вы все еще в здании ФБР. — Да, — оказалось, у нее во рту пересохло, и она нервно облизнулась, оглядываясь по сторонам. Коридор был пока что пуст, но это вряд ли будет надолго. — Прекрасно, предлагаю пройти в более уединенное место. Если я хорошо помню с тех пор, как был в гостях у мистера Прайса, в сторону пожарной лестницы в конце коридора и направо есть женская комната. Настоятельно рекомендую, как говорят французы, «maintenir le deguise ment», то есть вести себя, будто ничего особенного не произошло. Я могу рассчитывать на вашу благоразумность? От волнения было тяжело дышать, и она кивнула. Спохватившись, что Лектер на том конце провода не видел ее ответа, Эбигейл проговорила: — К-конечно. — Замечательно. Полагаю, вам хватит около двадцати секунд, чтобы туда добраться. Если вас попытаются остановить, постарайтесь выглядеть достоверно. Идите. Не до конца понимая, почему следует его приказам, Эбигейл убрала телефон в карман и быстрым шагом направилась к пожарному выходу. В эту же секунду ей навстречу из морга вышли Уилл, а за ним, не отставая, Джек. — Хоббс! Да твою ж мать за ногу, как не вовремя. — Извините, мне нехорошо. Эбигейл прикрыла рот рукой, будто ее сейчас стошнит, и ушла так быстро, как только смогла, испуганно проскользнув вдоль стены, чтобы не коснуться Уилла. Сердце пыталось выскочить из груди. Захлопнув дверь за собой, она оказалась под ярким светом среди кричаще-красного кафеля. Подняв трубку к уху и сглотнув, Эбигейл отчиталась: — Я на месте. — Это был Джек? — нотка любопытства мелькнула в голосе доктора. — Да, мы смотрели на трупы ваших жертв и узнали, что вы с ними делали. Хотя не похоже, что идея каннибализма впечатлила его. — Наш твердолобый стоик с моралью такой же нерушимой и вековой, как и Альпийские горы. Как восприняли остальные? — Раздумывают, не пора ли вычеркнуть мясо из меню на пару лет. — Всего лишь? Значит, не такое уж и потрясение, как им показалось, — Эбигейл могла поклясться, что Лектер улыбался. — Но перейдем к делу. Уже завтра Джек отправится лично поговорить с Рендаллом и приставит к нему агентов наблюдения. Если вы не поторопитесь, ваш трофей уведут у вас из-под носа. Действовать нужно этим вечером. Вы уже придумали, что вы собираетесь делать? — Идти к нему домой опасно. Сомневаюсь, что он сдастся без боя, а свидетели мне ни к чему. Лучше все решить за городом, просто я понятия не имею как. Где-нибудь в хвойной лесополосе, не слишком густой, с высокими деревьями и хорошим обзором… не знаю. — Как насчет заповедника в Мариоттсвилле? Эбигейл нахмурилась. — Я была там, Уилл держит собак в питомнике недалеко на севере. — Местность вам знакома и не популярна у охотников и туристов. Почему нет? — Лектер звучал довольно невинно. — А еще это место знакомо Уиллу. Я знаю, зачем вам Мариотсвилль. Вы хотите, чтобы он участвовал в охоте, но я не стану подвергать его опасности. — Тем не менее, в облаве за мной он участвует. Не находите это слегка лицемерным, Эбигейл? Или я, по-вашему, менее опасен и кровожаден, чем наш юный друг с острыми зубами? — Нет, — она замотала головой, усмехнувшись, — вы гораздо, гораздо хуже. — Пытаетесь переиграть меня на моем же поле? — раздался самодовольный смешок. — Отчаянно храбро, если не сказать глупо. Знаете, Эбигейл, иногда я чувствую необъяснимую тоску по старым временам, наверное, она передалась мне по наследству. Раньше за содеянное меня убили бы на месте или постарались бы использовать мои способности, а что сейчас? ФБР хочет запереть меня в четырех стенах, дав мирным овцам иллюзию спокойствия. Как думаете, наши камеры были бы по соседству, а, Эбигейл? Вот что вам нужно сделать. Возьмите винтовку отца, которую вы так предусмотрительно забрали из охотничьего домика, найдите подходящее место и заманите Ренди на расстояние выстрела. Эбигейл даже не стала спрашивать, откуда он узнал о винтовке. Если доктор увидел ее номер телефона сквозь время, остальное тоже не составит труда. — Допустим. Почему вы уверены, что Рендалл вообще приедет? — Потому что вы ему позвоните и пригласите прогуляться под луной. — Ага, ну да, — Эбигейл фыркнула. — Чего нет-то? Даже для меня эта затея кажется самоубийственно идиотской. — Вы никогда не рыбачили, не так ли, моя дорогая? Однажды, я надеюсь, когда события будут развиваться не с такой поспешностью, у вас Уиллом найдется время подойти к этому занятию должным образом. Когда добыча того стоит, ничто не существенно более, а риск и опасность заглушаются желанием «заполучить и обладать». Кажется, я упоминал о вас при встречах с Рендаллом, и теперь он предвкушает знакомство с вами в неформальной обстановке. Ее словно осенило. — Скажите, доктор, — она использовала свою самую ласковую интонацию, — а Франклину Фруадево вы тоже упоминали, что двери в ваш дом всегда для него открыты? — Моя девочка, — произнес Лектер, в его словах причудливо соединились удивление, похвала и гордость, будто это был не просто ее успех, но и его собственный, как отца или учителя. — Я видела дело у его лечащего психиатра, который наблюдал за ним до того, как он стал вашим пациентом. Франклин был пугливым невротиком, а не агрессивным. Успехи вашей нестандартной терапии? — Обычная терапия в его случае зашла в тупик. Должен признать, иногда мне становится скучно, и, раз уж обстоятельства оставили его на мое полное попечение после убийства Баджа, я хотел взглянуть, хватит ли у Франклина пороху на нечто большее, чем постоянное нытье. — Вот это да, — притворно ахнула Эбигейл, — как непрофессионально, доктор Лектер. — Нет, моя дорогая, ужасно непрофессионально, — усмехнулся он, — как и мой интерес к вам и вашему становлению. Не сомневайтесь, у вас с Уиллом все получится. Кстати, прекрасная идея с Фредди Лаундс. — О чем вы? — Не притворяйтесь, Эбигейл. Вы знаете, о чем я говорю. — Я не, — она вдруг осеклась. Возможно, доктор имел в виду, что ей уже пришла идея, только она еще не до конца оформилась и лишь ждет своего часа. Какая мысль у нее мелькнула о Фредди? Было бы забавно, если бы она позвонила и… О. Сдать Фредди скандальные подробности о том, что половина Балтимора каннибалы, и уж Лаундс с большой охотой и смаком выпотрошит репутацию каждого из богачей. Они заслужили это. Они все. Кто-нибудь демонстративно хлопнется в обморок. Другой станет вегетарианцем на публику, чтобы ему на дай бог не припомнили рецензию в Нешнл Тетлер на зеленые устрицы, сухари из пшеничных бриошей со сливочным вкусом и удивительно нежный паштет из неизвестного мяса. Эти снобы и эстеты потребуют распнуть Лектера прилюдно и от бессилия будут кусать себя за локти. Лектер выбирал гостей на свои ужины очень тщательно. Лучшие из лучших. Музыканты, писатели, олигархи, судьи, глава отдела ФБР, который должен был их всех защищать. Высшее общество не простит Лектеру подпорченной репутации и будет давить на ФБР связями, властью и деньгами. Шишки из минюста вроде Крендлера и заместителя мэра вызовут Кроуфорда на ковер. Кто у нас теперь будет крайним? Кто дал доступ Лектеру к расследованию? Кто пустил его в святая святых ФБР? Кто виноват в том, что Лектер еще на свободе? О Джек, тебя ждет неприятные сюрприз. Это будет настоящий праздник. Улыбка расплылась на ее лице, не суля ничего хорошего. — У него заберут дело? — уточнила она, смакую перед внутренним взором унижение и отставку Кроуфорда. — Пол Крендлер, как генеральный инспектор, отстранит Джека на время внутреннего расследования. Хоть она никому бы не пожелала вмешательства такого шовиниста и мудака, как Крендлер, Джеку и вполовину будет не так тяжело, как если бы на его месте была бы сама Эбигейл. — Уилл? — Пол не распыляется полезными кадрами и захочет, чтобы Уилл остался на прежнем месте и помогал следствию. Возможно, под вашим чутким руководством, если согласитесь с ним отужинать, а затем посетить его загородный дом на берегу Чесапикского залива. В противном случае, за острый язык вас выкинут из расследования в тот же миг. Возможно, я мог бы навестить Пола вместе с вами, моя дорогая, — в его голосе мелькнуло обещание. — Я бы с удовольствием воспользовался возможностью иметь такого человека на обед. Как думаете, Эбигейл? Ваш желудок выдержит скорую встречу? — Уилл тоже приглашен? — она понимала, что тот предлагал расправиться с генеральным инспектором министерства Юстиции, и не могла отметить, что мысль была довольно привлекательной. Наказать всех, кто сделал ей больно. Всех, кто заслужил. — Мне бы не хотелось оставлять кого-то позади, да и мстить Джеку Кроуфорду не обязательно в одиночестве. Помните, моя дорогая, вы не одна. Я всегда буду за вами присматривать, как делал до сих пор, — будто чувствуя ее сомнения, Лектер добавил вкрадчивым шепотом: — Моя дорогая, мы можем стать настоящей семьей. Ты, я и Уилл. Семьей, которая помогает, слушает, поддерживает в любых начинаниях. Семьей, которой у нас никогда не было, потому что мы уникальны. Каждый из нас. Подумай над этим. — У меня есть семья, доктор Лектер, — проговорила она, внезапно горло сжалось, мешая дышать. Откуда ему знать, чего она хочет? О чем мечтает? Потому что она сама скажет ему? Потому что… это ее будущее? — Мамочка, с которой ты не виделась с первого курса университета. Сколько уже прошло, Эбигейл? Шесть лет? Время бежит сквозь пальцы, и за ним не угнаться. Я вижу наш дом, моя дорогая, он находится у побережья, летом холодный бриз приносит на террасу желанную прохладу, а зимой — упоительные запахи свежести и соленой воды. В доме есть твоя комната, Эбигейл. Я слышу, как ты играешь на пианино в гостиной, гаммы, ты еще учишься, но уже делаешь успехи. Неподалеку звучит лай собак и голос Уилла, он вернулся с прогулки. Вас ждет сытный и вкусный обед, и вы оба можете позволить себе не торопиться. В нашем доме нет нужды в спешке. В нашем доме есть место для всех нас. Помни это, Эбигейл, и до скорого свидания. Лектер отключился, оставив ее наедине со своими мыслями. В тишине туалета ее дыхание было громким и дерганным, пока она пыталась успокоиться. В ногах ощущалась слабость, съехав по двери на корточки, Эбигейл еще раз взглянула на телефон в руке. Это всего лишь слова, они ничего не значили. Он не знает, что у нее на сердце. Она бы ему не сказала, только Уиллу… Или это одно и тоже теперь, пока они связаны? В смысле… они что, теперь как один человек? Могла ли она ему доверять? В любом случае, не этого она ожидала, оставляя свой номер. К гадалке не ходи, Лектер методично и настойчиво шел к одной цели — чтобы Уилл убил Тьера. Зачем? Что изменится? Уилл уже убивал, чем же это убийство будет отличаться? Компанией, конечно. Тем, что он не на лекарствах. Тем, что они связаны с Лектером, а значит, в какой-то мере они будут там вместе. В этом и есть смысл его затеи? За спиной раздался деликатный стук. — Эби? Она нехотя открыла Уиллу дверь. Проверив, что Джека не видно поблизости, Эбигейл впустила его в туалет, чтобы они могли поговорить без лишних свидетелей. На его лице отражалось беспокойство. — Ты в порядке? Если тебя тошнит, можем заехать в аптеку… — мягко начал он, положив руку ей на плечо, и замер. Эбигейл подняла на него глаза и слабо улыбнулась. Да, чувство вины. И не только оно. — Тебе все равно… — «что он ест людей» осталось не произнесенным. Она кивнула. Будь на месте Уилла кто угодно, она могла бы врать до последнего. Что не связывалась с Лектером, что не спрашивала у него совета по телефону, что он не предлагал своего роду сделку «помощь взамен того, что вы оба будете делать то, что я хочу». Но это был Уилл, который видел ее насквозь точно так же, как и Лектер. Будто для них она все равно что голая, со всеми чувствами и мыслями нараспашку. Странное ощущение, учитывая, что за последние шесть лет она ни с кем не была честной. Даже с самой собой. Его рука на плече была горячей. Она прикрыла глаза и положила ладонь поверх его пальцев. — Мне нужно идти. Ты уже помог мне больше, чем я когда-либо смела надеяться. Пожалуйста, позволь мне сделать все правильно. Эбигейл снова посмотрела ему в глаза, синие, с красными точками, отражающимися от кафеля. — Ребята собирались в бар, я могу попросить Бев закинуть тебя домой, — она не сказала «домой к Лектеру», Уилл не стал ее поправлять. — Я справлюсь. — Нет, — он качнул головой. — Если Ганнибал сказал, что у «нас» получится, значит, я должен быть рядом. Ха, он увидел их разговор меньше, чем за минуту. Впечатляет. Но Эбигейл это только разозлило. — Черта с два ты должен, Уилл! Ты был прав, мы не знаем, что за игру он затеял, но это началось с меня и мной закончится. Ты ведь понимаешь, Лектер использует нас обоих: знает, что ты хочешь меня защитить, и тем самым втягивает тебя в эту странную долбанную договоренность. Его щедрость не будет вечной, он что-то попросит взамен. Сейчас это простая любезность и обмен информацией. А затем его цена станет слишком высокой, и я боюсь. Я не хочу потерять тебя, слышишь? Уилл наклонился, уткнувшись лбом в ее лоб. Его теплое дыхание коснулось ее щеки. — Даже если так, я тебя не оставлю. — Значит, ты идиот, — она боднула его, ненавидя его за упрямство. — Можем обсудить это не в женском туалете, а по пути в общежитие, — Уилл насмешливо поцеловал ее в макушку, приобнимая. Казалось, он все никак не может насытиться человеческим теплом, как голодающий. — Дурак. Просто полный кретин, — пробубнила она ему в шею. — Я еще с первого раза услышал твое мнение о моем интеллектуальном уровне, — Уилл погладил ее по голове. — Давай разбираться с каждой проблемой по очереди. Сначала Зверь, потом Лектер. Как смотришь? — Похоже на план, очень-очень глупый план, — она пожала плечами. — Будем надеяться, что мы выживем, чтобы пожалеть о нем. С парковки выезжали в спешке. Эбигейл недовольно сопела, хмуро всматриваясь вперед и, видимо, ломая голову над более весомым доводом, который бы уговорил Уилла не вмешиваться. Она еще не знала, что таких доводов для Уилла не существовало в принципе, но он не мешал ей пытаться. Она могла лгать сколько угодно, но как только он обнял ее, среди напряженной темноты ее сознания взбурлила пьянящая радость и благодарность с теплым, ноющим послевкусием, вяжущим, как терпкое вино. Взрослое вино, не с одной-двумя эмоциями, а с примесью всего подряд: кислица чувства вины, горьковатое сожаление, что все сложилось именно так, а не иначе, металлический привкус страха и основная нота, сильная, богатая, сливающая в себя все остальные — глубокая привязанность. Стоило им проехать шлагбаум и оказаться среди огней вечернего города, они оба вздохнули свободнее, будто наконец-то ушел надоедливый и тревожащий гость. — Зачем ты спросила, в какой они идут бар? — Собираюсь разворошить осиное гнездо, — улыбнулась она уголками губ, а глаза ее остались холодными и расчетливыми. Уилл понял, что лучше дальше не спрашивать, и оставил тему на другой случай. С его способностями он хорошо улавливал момент, когда люди вокруг хотели немного личного пространства. Эбигейл расскажет сама, когда будет готова. — Пока меня не было, Джек вел себя прилично? А то я его знаю, если он захочет, то будет давить, пока не сломаешься. — Он попытался, — Уилл пожал плечами, остальное Эбигейл не обязательно было знать. Оставшись с ним наедине в морге, Кроуфорд хоть и знал, что их «ручного экстрасенса» лучше было не касаться, грубо схватил его за предплечье и допрашивал минут десять. Никто не вмешивался, опасаясь вызвать на себя его гнев. Чувства Джека затапливали с головой, как волны возмущенного моря. Ожидая отпора, стен и крепостей, они не встретили на своем пути ничего. Ни одной преграды. Горячее, как кипяток, желание отомстить, сухая жажда справедливости, гнев и ярость целеустремленно пронеслись по океану сознания и, нигде не найдя отклика, рассыпались на миллионы брызг. — Что насчет улик в доме? ДНК в канализации? Он готовил на кухне, что-то должно было остаться. — Ничего. — Как ничего?! Не может такого быть. Уиллу было почти жаль, что такая мощь и силы уйдут впустую. Почти. Если бы только мысль, что попадись он Джеку на неделю раньше, от его внутренних барьеров сейчас остались бы лишь ошметки, и везде властвовала бы чужая воля. Но Джек не может быть сильным постоянно. Слабость тем и могущественна, что ей нет предела, нет конца и нет края. — Лектер — клиент компании Вангуард Клининг Системс, и если вы обратитесь в их офис с запросом, то узнаете, что недавно, прямо перед его исчезновением, им поступал заказ на полную дезинфекцию. Как я уже сказал, очевидных следов в доме нет. Только если в ваших желудках, — он не удержался от ироничной улыбки. — Слушай ты, — Джек угрожающие приблизился и наставил на Уилла мясистый палец, — не смей мне тут ерничать. Лектер убил кучу народа, ты думаешь, он тебя пожалеет? Черта с два! — его хватка из крепкой превратилась в стальную. — Смерть здесь не предмет для шуток. Ты меня понял? Уилл был не согласен, но не стал спорить, спокойно смотря Кроуфорду в глаза. — Джек, вы забываетесь, — тихо произнес он так, чтобы остальные не услышали. Он не сказал, что ему больно, и не попросил освободить руку, потому что физическая боль не имела для него никакого значения, а Кроуфорда его слова могли спровоцировать еще сильнее. — Я не ваш подчиненный и попрошу помнить это, прежде чем что-либо требовать. А Джек требовал всем своим мощным, израненным сердцем. Хотел закричать, приказать, вынудить, забрать силой. Немощность и отчаяние бесили его, как красная тряпка нетерпеливого быка. Кроуфорд открыл рот, но Уилл снова прервал его: — О нет, Джек, угрозы тоже не помогут. Одно ваше слово, и я выйду через эти двери, и больше ноги моей не будет в доме Лектера. Вы останетесь развлекать его сами. Наградой ему послужил пристальный взгляд, поджатые в тонкую линию губы и экстракт чистой ненависти, который Джек оставил, прежде чем сделать шаг назад и выпустить руку Уилла. Железный контроль — вот что позволило Кроуфорду так долго усидеть на месте главы поведенческого отдела, вот что подчинило его страстную натуру сейчас, когда он понял, что напрямую от Уилла ничего не добиться. Он вернется в следующий раз, когда все обдумает и взвесит шансы. Он достаточно упрям, чтобы пытаться еще раз и еще, пока стены не падут. Уиллу было интересно, что он предпримет. — У нас есть план? — спросил он, вынырнув из воспоминаний. — Охотился когда-нибудь на медведей? — Эбигейл нахмурилась и фыркнула. — Конечно, нет. О чем это я? Это ж только мое «нормальное» детство. — Я учился чинить моторные лодки и быстро убегать от школьных хулиганов. Можем поспорить, чье было нормальнее. Эбигейл рассмеялась, казалось, полностью забыв о своих тяжелых думах. — Вообще есть три способа охоты. Первый — выследить берлогу, разбудить медведя, выгнать и застрелить, пока он еще сонный и ничего не понимает. Второй — так называемый, на приваде. Раскладываешь приманку на небольшой просматриваемой поляне, забираешься в лабаз, это такая охотничья вышка на дереве, и ждешь, пока он придет. Оба способа рассчитаны на утро или ранний вечер и большой запас времени, так что нам не подходит. Третий — загон с собаками или в несколько охотников. — Я могу взять на вечер Джаспера и Уинстона. Псы крупные и слушаются любого приказа. Джаспер, правда, слишком агрессивен порой, но не думаю, что в нашем случае это проблема. — Ты уверен? Они могут пострадать. — Ты тоже можешь пострадать. У нас нет дара видеть будущее, как у Ганнибала, так что лучше воспользоваться любым преимуществом. Оружие? — Все схвачено. Надо будет заехать по пути в магазин за патронами, я думаю, двадцати миллиметров должно хватить, чтобы пробить любой чертов костюм из костей, который он на себя нацепит. Да, и ночной прицел надо не забыть. — Где? — Что где? — Где ты хочешь его убить? Они словно говорили о погоде или о планах на выходной. — Лектер предложил Мариотсвилль, — нехотя призналась Эбигейл. Уилл припомнил небольшой городок у южной ветки реки Патапско, впадающей в Чесапикский залив. Тысячи две населения, дома, стоящие на большом расстоянии друг от друга, огромный заповедник для отдыхающих на севере сменялся густым лесом вплоть до побережья восточной ветки реки. Место было непопулярно у отдыхающих, предпочитающих север заповедника, на юге бродило слишком много диких животных. — Между парком Маккелдин в сторону Вудстока есть место, которое обходят стороной. Весной и осенью в роще у оленей место гона, и охота там запрещена даже в сезон. С юга ты можешь подъехать почти вплотную по проселочной дороге, я же могу зайти от Маккелдина, — Уилл прикинул, сколько займет времени сьездить за собаками, в общежитие Эбигейл и в оружейный арсенал. — Нужно разделиться, так выйдет быстрее. — Машина Лектера под наблюдением. Как ты доберешься до питомника? — Тот арендованный автомобиль в аэропорту все еще числится на мне. — Хорошо. Тогда после всех дел встретимся… где? — Вудсток. На парковке возле железнодорожной станции, не пропустишь. — Никогда там не была. У нас препод называет Вудсток — долиной нищих. Сообщество не продает дома людям с черной кожей или азиатам и все живут обособленно, как в деревеньке нацистов в Швейцарии. — А сколько у вас темнокожих на потоке в Куантико? — заинтересовался Уилл. — Да больше половины, а что? — Когда я учился в академии, хуже чем к курсантам-афроамериканцам относились только к женщинам. Некоторые места словно застревают во времени и отказываются меняться. Затем время догоняет их и стирает с лица земли в мгновение ока. Перед его внутренним взором отчего-то он видел обычную церковь, где-то в захолустье Италии, с каменными сводами и статуями, на которых расцвела зеленая плесень. Крыша растрескалась, сыпалась штукатурка, но никто не обращал внимания, пока та окончательно не рухнула в день причащения, погребая под собой прихожан. Если долго что-то игнорировать, оно может тебя убить. — Если я погибну, ты позаботишься об Уинстоне и остальных? — задумчиво спросил он. — Не говори ерунды. Ты не умрешь, — заявила Эбигейл с видом, что никакие возражения даже не рассматриваются. — Мы же для этого все затеяли, не так ли? Лектер обещал нам, что мы справимся со Зверем, значит, так и будет. Или ты думаешь, что он соврал? — Со Зверем мы, может, и справимся, но Ганнибал не давал гарантии, что он не придет и не убьет нас сам. Эбигейл уставилась на Уилла, будто у него внезапно выросли рога. — А он собирается нас убить?! — Кто знает, как может все повернуться. Единственное, в чем можно быть уверенным, он такого развлечения не пропустит. — Он говорил про скорую встречу. Лектер собирается… приехать в Мариотсвилль? — Встреча не обязательно вживую, — объяснил Уилл, рассматривая ночные огни города и несущиеся навстречу машины. — Он мог прийти заранее и увидеть, как мы убьем зверя. — То-то он звучал таким довольным. Кстати, про довольного доктора и убийство. Я видела отчет по вскрытию Франклина, того парня, который на нас напал. Не кровь, а отбеливатель какой-то. — Франклин был не в себе. Последние месяцы он провел, не чувствуя никакой разницы между тем, когда он бодрствовал или спал. Он понимал, что что-то не так. Ганнибал беседовал с ним время от времени, но определить, что из этого не было сном, не могу даже я. Ты опасаешься, что кого-то из нас ждет та же участь? — Я боюсь, что тебя ждет таже участь. Смерть меня не пугает, если я уйду, будучи обколотая до бессознания, даже лучше. — Франклин был лишь инструментом. Насчет нас у Ганнибала другие планы. Он хочет, чтобы мы пришли к нему добровольно. А еще он размышляет, чтобы нас съесть. По его мнению, это был бы настоящий акт каннибализма — поедание равного себе. — Всех остальных за равных он не считал, я так понимаю, — протянула Эбигейл и кашлянула. — Кхм. М-мда. Наверное, это комплимент? Уилл серьезно кивнул. — Наивысший.