ИНХАМАНУМ. Книга Черная

      В маленькой, надежной и прочной каюте, куда нас запихнули, было очень холодно. Даже темные, глухие стены легкая изморозь покрывала своей белесой пеленой, а при дыхании виднелся густой пар. Меня сильно знобило и трясло, я не чувствовал пальцев ни на руках, ни на ногах, а все тело, каждая мышца ныла от немыслимой боли, что я пережил совсем недавно. И от этого было так обидно и горько, что руки сами собой сжимались в кулаки, пусть и заметно дрожали. Абсолютное непонимание происходящего терзало юную, невинную душу.       Сколько времени мы провели в замкнутой, сплошной клетке, я не знал, даже не смог бы предположить, но Ру становилось хуже.       Очнувшись здесь, я обнаружил брата в противоположном углу. На его коже яркими, бурыми отметинами выделялись порезы и кровавые подтеки, а тихое дыхание сильно окрашивалось сипением. Он все еще не приходил в себя, только изредка вздрагивал, сдавленно вскрикивая, будто в бреду. Его лихорадило.       Осознание того, что мы находимся на корабле, пришло неожиданно, ударив по слабым надеждам острым, зазубренным ножом. Мы на корабле и куда-то летим - я понял это по едва различимому шуму работающих двигателей и легкой ряби, отдававшейся от стен и пола. Было слишком тихо, от этого становилось еще страшнее, но сбежать было невозможно, да и некуда. Перед глазами мерцали вспышками картинки всего того, что произошло. Безумно, до боли в зубах хотелось домой, и я едва сдерживался, чтобы не впасть в отчаяние. Я не мог, не имел права себе этого позволить, потому что брату было плохо, и я один должен был быть сильным. А вокруг столько зла...       Мысль об этом просто убивала, а вера и представление обо всем, что должно и есть вокруг, так безжалостно и грубо взорвались и осели на маленькие, тощие руки черным, несмываемым пеплом. Мне просто не верилось в происходящее. Нет, я никогда не думал, что мы с братом жили лучше всех, и нам все было доступно, но детская гранитная и нерушимая убежденность в собственной защищенности гордо и уверенно цвела внутри, чем скрашивала наше существование. А после единственного мига, когда мы случайно оказались в ненужное время и в ненужном месте, все это рассыпалось прахом. И стало невозможным собрать осколки. И не вернуть ничего.       Приглушенно из-за двери послышался медленный лязг металлической, тяжелой поступи. Звук неотвратимо приближался, шаркая по полу, будто царапая его. И было в этом что-то немыслимо давящее, как будто прокол иглы твоей вены в момент казни. Мысль о том, что его издают си’иатские урихши возникла сама собой.       Урихши – это порождение запретной науки и техники, но созданные именно последователями темного ордена, а потому эти роботы отличались особым нравом и установками. Они жестоки по своей программе, всегда четко исполняют любой приказ своих хозяев, и как любые машины обладают качественностью исполнения и долгим сроком служения, но в отличие ото всех, урихши имели и имеют некоторые пункты, которые напрямую подчиняются законам и кодексам сиитшетов. И еще для одного урихша может быть лишь один владелец, после гибели которого, машину уничтожают. Владелец же имел право обладать неограниченным количеством таких творений, их число могло сокращаться лишь из-за доступных средств.       Наверняка, именно неживые убийцы по велению своих господ притащили нас в эту ледяную камеру, ставшую тюрьмой. Они, сиитшеты, не стали бы те существа с планеты, лишенные даже понятий о сострадании и милости, мазать руки о нас, а урихши у них, несомненно, были. Конечно, находясь без сознания, я не мог видеть и потому помнить момент, когда нас затолкнули в эту клеть, но тогда, вслушиваясь в пульсирующий, размеренно вклинивающийся в зыбкую тишь гул, я был уверен, что нас идут убивать. Держать столь ничтожных пленников, в общем-то, не было никакого смысла. Мы же являлись всего лишь выходцами с исключенной планеты, где проживали только те, кому не нашлось места в строгой кастовой иерархии мира после Вечной войны. Мы те, про кого старались не вспоминать. Мы были всего ли назойливым, никчемным пеплом, нет, даже пылью.       Что-то тихо щелкнуло, переключаясь, и дверь с шумом отъехала в сторону. На пороге стоял низкий, будто сплюснутый могучим и жестоким прессом урихш, его темно-серый с синими полосами корпус местами был помят, да и сам он весь выглядел несколько потрепанным. На левом подобие ноги даже поблескивала металлическая заплатка, привинченная большими резцами.       За техническим творением явно не следили, но от этого оно не казалось менее страшным и пугающим. Этому мешали пластины на плечах, что закрывали лучевое оружие, и нескрываемые ножи и шипы на манипуляторах, что заменяли ему руки. Впрочем, они не помешали ему втолкнуть к нам в камеру небольшую парящую над полом в десятках сантиметров и при этом надрывно гудящую панель. Внутри нее что-то находилось, и это громко звякнуло при движении. А урихш, не проронив ни звука, равнодушно исчез, дверь же намертво закрылась, стряхнув с себя тонкий слой инея на пол.       Я с удивлением и даже непониманием смотрел на оставленную искусственным слугой платформу. При уверенности, что тебя вот-вот убьют, увидеть перед собой вновь закрытую дверь и не обнаружить на себе смертельных ран, было очень удивительно и даже более пугающе.       Крадучись по стене, я дополз до Ру и принялся его тормошить, звать. Он дернулся, простонал и, с трудом разлепляя слипшиеся веки, открыл глаза, скользя по мне невидящим, мутным взглядом. Казалось, что он вовсе не слышал меня, как вдруг закричал, заскользил по гладкому, оледенелому полу и также неожиданно замер, вертя головой. - Где… где мы?       Я попытался ему объяснить, чувствовал, как жалко виснут в замерзшем воздухе мои слова, а брату хватило лишь напоминания о встрече близ древнего храма. Рурсус сразу сник, затих, его плечи и голова опустились, словно под невыносимой тяжестью. Он вцепился в свои волосы, сдавленно, зло и ядовито принялся выговаривать проклятия одно за другим, поминая и дом, и голод, и зверя с оставленной им перед смертью раной, которая по прошествии времени невыносимо жгла и болела. Когда я хотел дотронуться до него, как-то успокоить, он прикрикнул на меня и ударил по руке, распаляясь в ругательствах еще сильнее. С ужасом я заметил бурый след на полу. Рана кровоточила.       Но чем я мог помочь?       Оставив брата в покое, я вновь оглянулся на принесенную урихшем панель. Отодвинув ее верхнюю часть, я заглянул внутрь. Там обнаружились два темных контейнера с ребристой поверхностью. Недолго думая, взял один, повертел в руках, в свою очередь, пытаясь открыть или как-то распаковать. Тогда страха не было, слишком юная душа еще не потеряла своего любопытства, а пережитые кошмары на время приглушили чувство самосохранения, отступив на второй план. В груди билось маленькое, горячее сердце, а руки скользили по швам коробки, пока не нашли выступ. Вещь тихо и аккуратно раскрылась в ладонях, и на проверку оказалось порцией еды.       Я даже вскрикнул от радости и неподдельного удивления, только реакции брата на мой голос не последовало, и я вновь затих. Кажется впервые за долгое время, я был так искренне рад. Разумеется, это не то, чего я ждал весь минувший день, но это тоже была еда, и пусть от нее пахло лишь химией, она оставалась совершенно настоящей. Взяв второй контейнер, я протянул его брату, хотел помочь ему, но он отказался забрать из моих рук так необходимую ему чашу с пищей и питьем. Только вновь сильно закашлял и отвернулся к стене, не желая встречаться взглядом со мной. Вернув его порцию обратно в панель, я же уселся у противоположной стены, принялся за трапезу. На вкус и запах, эта синевато-серая жижа была почти безвкусной и пресной, хотя иной вкус нам был не известен, но она насыщала истощенный детский организм – и это было самым главным.       Через некоторое время тот же урихш забрал платформу с ее содержимым. Брат же так и не притронулся к своей порции, только все сидел в углу, тихо постанывая и соскребая ногтями наледь. Снова наступили мучительные холодные минуты ожидания, ничего не менялось. Было не понятно, какое время суток, да и какое имело оно значение здесь, в космосе...       Почему-то из-за постоянной ряби и вибрации стен я решил, что корабль, на котором мы трагически оказались, летел непременно в открытом пространстве, но узнать это точнее было невозможно. Да и разницы не было.       Кажется, я уснул или просто забылся, впал в состояние, когда не замечаешь ничего, что тебя окружает, а мысли замирают и лишаются какой-либо четкости. Так бывает, когда становится совсем плохо, и разум, словно по щелчку пальцев, отключается, замирает, приостанавливая все привычные потоки фантазии и сопоставления.       Когда я вновь очнулся от тревожного забытья, то не сразу понял, что изменилось, но все внутри сжалось и застыло в тревожном, звенящем ужасом и страхом напряжении.       Предчувствие.       Не было слышно шума двигателей. Все было тихо и недвижимо, и дверь все также оставалась запертой, а за ней не раскатывалось ни единого звука. Может быть, про нас забыли или оставили до какого-то определенного момента. Гадать можно было бесконечно и бессмысленно. - Ру… Ру. Ты меня слышишь?       Мой голос прозвучал неожиданно хрипло и сдавленно, а при дыхании вырвался легкий пар. Холод терзал и мучил, выгрызая из теплой плоти последние остатки самообладания и сводя мышцы. Вновь позвал брата. Он долго молчал, а потом все же обернулся, хотя я успел сильно испугаться за него. Его глаза были красными, а сам он бледным, с синими, истрескавшимися губами.       Рурсус поморщился и тяжело вздохнул. Я почему-то молчал. - Мы приземлились где-то, я слышал, как выдвигались шасси, а потом был легкий толчок…       Он говорил спокойно и медленно, почти без эмоций. Просто поведал о том, что произошло, пока я спал. И от этого тона, от его абсолютно лишенных эмоций слов пересохло в горле, со звоном что-то сломалось внутри, надорвалось. Хотелось сказать, что-нибудь произнести, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, повисшую тоннами, но любое слово подтвердило бы дикий страх и привело бы к еще более тяжким страданиям. – Почему за нами никто не идет? - Они - Сиитшет. Они сами выбирают момент и живут своими правилами и законами. Нам, простым…ха… смертным, не понять, чем они руководствуются в своих действиях. Для них это просто игра, одна из попыток, они бесчувственны и жестоки. Им нет дела до наших бед. Разве что посмеются над слабостью.       Я не понимал брата, ведь как можно жить, ничего не чувствуя. Это же получается, что и не живешь вовсе, просто изо дня в день выполняешь одни и те же действия, не задумываясь, зачем ты это делаешь и к чему стремишься. Просто делаешь, не испытывая никаких ощущений, а мимо проходит время и кто-то, возможно, живет иначе, по-настоящему. Но даже и эта мысль тебя не тревожит, ибо ты не чувствуешь ничего. Только что-то мне подсказывало, что Ру ошибается, не мог не ошибаться, но этого я говорить не стал. - Ру, эти сиитшет, кто они? Почему я не видел их раньше? Это же из твоих сказок? Ты рассказывал раньше, что они…       Брат рассмеялся и скривился от боли, подтягивая к себе колени, вновь закашлялся, надрывно и хрипло. Грустно покачал головой и только после этого продолжил: - Сказки, если бы… - Вздохнул.- Конечно, не видел. Они не спускаются в такую грязь, где мы жили. Они – элита, сама власть, сосредоточие всех благ и богатств нашей вселенной. Куда же они кинуться к нам-то?!       Заметив, что я заинтересованно подался вперед, Ру усмехнулся, вытер губы грязным и влажным рукавом, поманил меня к себе. Робко скользнув к нему, я прижался, чувствуя, как он горит. Его мелко трясло. - Сиитшет. Это орден, который управляет нашим миром. Он очень древний и очень могущественный. Некоторые говорят, что он был основан еще в те времена, когда межзвездные корабли были простой фантазией, даже не планом и целью. Простой сказкой. И даже тогда представителей ордена боялись, звали сектантами, которые могли творить страшные чудеса. - Колдовать?! - Тогда люди были наивны и мало понимали в окружающем, они не знали многих законов устройств их мира, и поэтому все необъяснимое приравнивали к чему-то невозможному, чудесному. Постепенно этот орден и культ подавил другие, захватил власть на своей планете, медленно ее убив. Но цивилизация развивалась и к моменту гибели, они смогли покинуть свою систему, устремившись к другим мирам, к другим звездам. - Это они придумали звездные корабли? - Нельзя сказать точно, это же было так давно, задолго до того, как хотя бы одна цивилизация смогла охватить свою галактику не просто транспортными маршрутами, но и властью. Вряд ли конечно, что только они смогли их сделать. Везде сами, а потом все как-то само слилось в одно, в гибрид всего лучшего. Что-то вытеснили, а что-то добавили новое.       Брат говорил тихо, почти шептал. Его голос завораживал и успокаивал, отвлекал от того мучительного ожидания, что царапало мысли и душу, вгрызалось своими когтями вглубь и рвало. Его история казалось очередной легендой, которыми он успокаивал меня много-много раз. Он хорошо умел их говорить. Красиво и ярко, так, что при его словах в голове вспыхивали картинки повествуемых событий. И я всегда чувствовал, что, говоря мне о многих преданиях, вымыслах, а иногда и о чем-то реальном, он сожалел о том, что сам не являлся частью этих историй, что он всего лишь был выкинутым за ненадобностью рабом. - А как же Аросы? - Вспомнил предания о них? Да, светлое воинство, что тысячелетиями сдерживало си’иатов, вело войны и… вело к свету. Да, они были другим орденом с абсолютно противоположными идеалами. И тут многие говорят по-разному. Некоторые, что они, также как и Сиитшет, были с той же планеты, что сражались с ними и там. Другие верят, что си’иаты встретили ро’осав в других мирах, когда покинули свой, разрушенный. Одни вообще утверждают, что Аросы и Сиитшет – это ветви одного религиозного объединения. – Брат в воодушевлении растопырил пятерню, как бы показывая эти самые ветви. - Они столкнулись в то далекое время и продолжали биться многие века после, то побеждая, то отдавая свои жизни и уступая, но все равно пытаясь доказать собственную правоту. Вера во что-то – это очень опасно. Я о многих войнах читал, они все были ужасны, но итог мы с тобой уже знаем, на себе прочувствовали. Несколько веков назад последователи двух орденов столкнулись в последней, решающей битве. Брошены в это сражение были все силы, по всем уголкам вселенной. В текстах так и пишут, что «мир содрогнулся». Были уничтожены целые системы, а на многих планетах до сих пор оставлены кладбища звездных кораблей, их не разбирают, просто бросили и все, да и какое удовольствие смотреть на такие руины. Но главное то, что Аросы проиграли. Подчистую. - У них не было особенной силы, как у других? - О, нет, что ты. Им тоже приписывают разные чудеса, чуть ли не магию, всякие там зелья и тому подобное. Только эти силы были светлые и мирные. Вообще говорят, что ро’оасы не любили войну, кровь и даже к власти не стремились, жили в покое и гармонии, не делясь на слои, но не верится в это как-то. Иметь воинство, которое могло соперничать с армадой Сиитшет, и не желать власти и торжества своих законов, это явно вымысел. Даже на то, чтобы сдерживать свои ряды, надо иметь сильную волю и несгибаемый порядок, по братские отношения не дадут нужной стойкости. Все мы не без греха…       Рурсус вздохнул, облизнул сухие губы и прижал меня к себе посильнее. Стало немного теплее. - Но неважно это все. Века назад все это окончилось. Аросы уничтожили, а власть взяли си’иаты. С тех пор время зовут темным, безнадежным, что и не удивительно. С победой Сиитшет были введены касты… Из-за них мы и не можем даже постоять за себя.       Он замолчал, смотря в стену перед собой, не мигая. Его глаза прежде яркого синего цвета, тогда были тусклы и воспалены, они влажно блестели, а на ресницах слегка мерцал иней. Ру тяжело дышал, в тишине это было отчетливо слышно. Он, наверное, хотел бы пожить в те времена, когда еще шла война, когда еще были планеты под знаменем Аросы. Там, наверняка, все было иначе. А даже если и нет, то в мире плена и каст любой невообразимый слух о чем-то светлом сразу навевал покой и умиротворение. Он напоминал об утерянных надеждах, которые уже никогда не вернутся, как и прежние времена. Рабы и отщепенцы чувствовали это лучше всех. - Что с нами будет? - Я не знаю, что-нибудь. По крайней мере, мы живы и вместе, и это главное. Надо верить только в хорошее, иначе нельзя. Иначе будет совсем тяжело, невыносимо. Ты ничего не бойся, будь уверенным, внимательно следи за происходящим. Знаешь, из даже самой, казалось бы, безвыходной ситуации всегда находится выход. Всегда. Нужно его суметь увидеть, а после смотреть и идти только вперед, не оглядываться. Мы обязательно выберемся из всего этого и вернемся домой… Мама всегда говорила, что нужно возвращаться домой. - А я не помню ее.       Брат покачал головой, он прекрасно знал это, потому что я не мог помнить свою мать. Ни лица, ни даже голоса. Ру рассказывал про нее очень давно и с тех пор больше ни разу.       Говорил, что она умерла, когда мне не было еще и года. Единственное, что он не был уверен в ее гибели, просто однажды она исчезла, ушла и не вернулась, оставив нас вдвоем, а брат решил, что будет лучше не надеяться на новую встречу, не мучиться от этих тяжелых мыслей. И в чем-то это было верным решением, которое жестоко, но все же избавляло нас от части страданий.       Но все же я хотел знать ее имя, а Ру имени в то время так и не назвал, все отговаривался, спрашивая, зачем оно мне. Глупость.       И вдруг неожиданно даже для самого себя я произнес. - Я не хочу домой. - Что?..       Рурсус осекся и с недоумением посмотрел на меня. Он был в крайней степени удивлен, даже поражен моими словами. В его глазах было столько разочарования и обиды, что все остальные эмоции меркли перед этим. А я продолжал выговаривать то, что еще не до конца понимал, что лишь ярко чувствовал, хотя и знал - было в этом ощущении что-то очень страшное, режущее с детской непринужденностью до самого сердца. - Дома не лучше, чем здесь или где-то еще. Одно отличие: здесь мы не может идти, куда хотим. Зато нас тут кормят. Может все не так и страшно, - Я внимательно уставился на брата. - Может быть, это начало новой жизни, где все наладится, где станет хорошо. На Деашдде плохо…       Рурсус покачал головой, все также, не мигая, смотря мне в глаза, хотел что-то ответить, возразить, объяснить маленькому и глупому брату, который не понимал, что говорит, но тут распахнулась дверь. О нас не забыли, не оставили, а просто ждали, когда вспыхнет нужный момент, и вот он пришел, наступила минута, когда можно бросить новые игрушки на старую, как сама жизнь, карту.       За нами явились урихши, но совсем иные. Их стальные тела мерцали и искрились в скупом свете, оружие блестело на остриях, а на груди гордо виднелись черные надписи с кодом и номером модели. Они не церемонясь, молча и словно бы обыденно, вытолкали нас в коридор. Там уже ждала знакомая нам женщина-сиитшет, всем видом она демонстрировала свое отношение к происходящему. Мы для нее были грязной проблемой, на которую ей приходилось тратить свое бесценное время. Она – одна из тех, кто стоял выше других, а ей приходилось быть рядом с нами. Какая несправедливость. - Как же медленно. И зачем только наставник оставил таких ничтожных и гадких тварей в живых? Напрасная трата сил, которая даже не окупится. – Она гневно и раздраженно взмахнула рукой. - Вас следовало бы убить без малейших сомнений.       Си’иат нервно и с презрением закатила глаза и намеренно громко вздохнула, что-то шепнула неживым стражам и вновь соизволила обратиться ко мне и Ру. - Ни единого звука. Только рискните пискнуть и заговорить, языки вырву. Головы опустить и идти за мной, шаг в шаг. Отстанете – убью.       Гордо и противно хмыкнув, она набросила на голову глубокий капюшон темно-фиолетового плаща и вышла по опущенному трапу из замершего транспорта, больше не обращая на нас ни малейшего внимания. Как и близ храма, она двигалась легко, плавно и быстро, совершенно бесшумно, словно летела. Только плечи ее все равно тянулись вниз под невидимой тяжестью и незримым грузом, которые давили и сжимали в тисках стройное, гибкое тело. Но было в этой манере двигаться нечто тайное, непознанное, оно заставляло с величием нести свое бремя из года в год, не желая менять его.       Урихши потащили нас следом.       Ру не смотрел на меня. Его бешеный, испуганный до предела взгляд метался по сторонам. Казалось, еще миг и он закричит, станет звать на помощь и биться в грубых, во много раз сильнее человеческих руках. Как бы это было глупо, а решилось бы одним взмахом безжалостного клинка си’иата. Только брат, оглядевшись, опустил голову, затих и следовал, больше не поднимая потерянного взгляда, не желая видеть все вокруг.       Мы оказались в просторном, немыслимо огромном зале, где серые стены пестрели ходами и выходами, бесчисленным множеством створок, узких дверей и широких врат, от одних к другим шли прочные, такие же серые бордюры, мосты, переходы, лестницы и прозрачные панели. Над всем горели яркими буквами названия, номера, указатели. Они мерцали, двигались, некоторые даже в форме трехмерного изображения, повисшего прямо в воздухе. Отовсюду доносились голоса: разговоры и громкие выкрики, монотонные объявления и рекламы. Слышался шум и гул двигателей на самый разный род: тихий шелест, тонкий свист, тяжелый грохот, пульсирующее эхо. Все это дополнялось тупыми ударами стыковки, взлета, приземления и звонким голосом, оповещающим номера прибывших и тех, кто только собирался в свой путь.       Ангар.       Какое великое множество кораблей было здесь, некоторые не отличимые, как две капли воды, другие ярко выделялись на общем фоне своей неповторимостью и оригинальностью. Какие четкие, плавные линии, невозможно было поверить, что это всего лишь транспорт, пусть и странствующий меж звезд и галактик.       Все двигалось, все плыло и спешило. Это завораживало и сводило с ума одновременно. Великое множество живых существ разных видов и форм торопливо перемещались, суетились. Их одежды мерцали всевозможными оттенками и сочетаниями, и среди этой цветной массы особенно выделялись фигуры в темных плащах, что скрывали их с головы до пят, делая из них подобие теней, что неожиданно дрогнули и поднялись с земли, войдя ночными клочками в мир живых.       И почти все сиитшеты шли в компании таких же культистов, как они или же в тандеме с солдатами, которые выглядели намного выше своих властных спутников, шире в плечах и были вооружены не только легких лучевым оружием, но и большими, тяжелыми винтовками, что висели у них за спинами. Темные последователи с гордым пониманием своей безграничной, божественной власти неспешно взирали вокруг, солдаты же, слегка склонив головы, неспешно следовали за си’иатами или же нестройными рядами проходили от корабля к кораблю, ответственно и строго исполняя свою службу. В примесь к ним в ярких, неестественных оттенках шумно передвигались урихши, одни или же сопровождая кого-то, как нас.       Невольно стало жутко и тяжело дышать. О том, где мы находимся, насколько далеко от дома, можно было и не гадать. И без того становилось понятно одно – сбежать нам отсюда не представлялось никакой возможности ни при каких обстоятельствах. Да и куда бежать? Дом потерян навсегда. Его уже не вернуть.       У одних из открытых створок Рурсуса и меня ожидали двое мужчин, что вместе с нашей надзирательницей уличили нас в нарушении заповедных границ. Они были спокойны и молчаливы, главный, наверное, тот, кого си’иата звала наставником, стоял недвижимо, переплетя сухие, покрытые темными пятнами пальцы. Второй же, с непокрытой головой, был выше и на много моложе. Он затянутой в перчатку рукой утирал кровь, струящуюся из носа, но, не смотря на это, держался не менее гордо и надменно. При нашем появлении женщина почтенно кивнула своему господину, слегка склоняясь в поклоне, на что ей никак не ответили, даже не взглянули на нее.       Все трое развернулись, привычно шагнули в просторный и светлый коридор, а за ними и урихши с нами двинулись куда-то вглубь колоссального по размерам ангара, который оказался лишь частью необъятной станции, состоящей из великого множества отсеков и корпусов.       Понимание этого захватило дух, а мысленное представление пространства, что нас окружало, поразило юную душу. Мир был огромен, его не увидеть и не объять, он страшен и жесток, особенно когда некому за тебя заступиться.       Было очень шумно, рев двигателей, говор на разных наречиях, непонятное пиканье, свист техники и других машин. Все это вместе тяжело давило, расплющивало, размазывало по покрытию гладкого пола, сравнивая с пылью. Было невероятно тяжело дышать, сердце бешено колотилось, а мы все шли и шли вперед, в вязкую мешанину чужого мира, что нас ненавидел и презирал. Всюду люди, двери, лестницы, лифты, панели и указатели, какие-то аппараты. И все двигалось в своем неуловимом, неудержимом ритме. Не за что было зацепиться взглядом, каждая деталь проносилась мимо так быстро, будто вспышка молнии.       И я был настолько мал и беспомощен…       Яркое-яркое вокруг, пестрящее, переливающееся густыми каплями разноцветной крови, и гулкие шаги, которые отдавались звонким эхом от стен, а мы с братом одни.       И резко, словно пелена сомкнулась, я увидел огромные, во всю стену окна. А за ними бесконечную, холодную и смертельно опасную, но так неудержимо манящую гладь космоса, бесчисленное множество и многоличие звезд. Они складывались в причудливую вязь узоров галактик, таких же холодных и злых в своей борьбе за выживание, и бесстрастных к таким ничтожным песчинкам, как мы, возомнивших о себе, что они главные в этом мире.       Калейдоскоп и перецветие красок добровольно опьяняли, хотелось разбежаться, сломать это стекло и выпрыгнуть, окунуться с головой в дико бурлящую пучину, спрятаться в ней от всего и от всех. Она же такая равнодушная и густая, в ней можно было укрыться, чтобы никто не видел, никто не мог добраться, протянув свои цепкие руки. Она же так сладко звала…       В тот миг я забыл обо всем, увязнув взглядом в черноте с белыми брызгами чужих светил, но мои мечтания оборвал тянущий меня вперед урихш, не склонный к пониманию и сожалению. Он что-то громко и резко мне проговорил своим бездушным, металлического вкуса голосом, но я его не слышал, мне было не до его мертвых фраз.       Вскоре, казалось бы, бесконечное странствие по космической станции закончилось,. Мы поднялись на скоростном лифте в полной тишине, только тяжелое с хрипом дыхание брата нарушало ее, да тихий писк отсчета этажей на экране управления. Все это время на меня с родным Ру женщина си’иат бросала презрительные, косые взгляды, но вслух так ничего и не произнесла. Возможно, не хотела навлечь на себя гнев учителя, как то было на планете.       Старик же не внушал лживых мыслей о своей снисходительности и понятливости, скорее наоборот - пугал. Он был более замкнутым в своих эмоциях, закрытым глухой, непроницаемой маской, и взгляд его был острым, расчетливым. Почему-то тогда мне очень понравились эти качества, они поразили меня, пусть он чуть и не убил моего брата. От осознания того, что я начинал восхищаться тем человеком, стало до жуткой тошноты противно, но ничего нельзя было сделать, только отрешиться на время от навязчивых, неприятных мыслей.       Наконец, лифт замер, гулко оповестив об этом и распахнув прозрачные двери: мы прибыли на нужный этаж. Здесь было намного тише и светлее, нежели в ангаре, белые светильники и лампы располагались по обеим стенам, а также в два ряда на невысоком потолке. Гораздо меньше занятых только собою прохожих двигались с нами по пути и навстречу. Вместо огромного пространства, как внизу, здесь обнаруживалась витиеватая и запутанная система коридоров и небольших комнат – узлов между ними, в центре которых находились статуи или одноцветные изображения, транслирующие сводки и новости. Серые стены пестрели однотипными створками дверей, некоторые из них имели обозначения: антикварные лавки, кабинеты, какие-то мелкие организации и магазины. Были и надписи, чье содержимое я не понимал, другие же двери не выделялись ничем.       Вслед за темными мы прошли довольно далеко, и переплетения ходов, мостов и коридоров уже слились в памяти в одну единообразную массу. Я, как, наверное, и брат, который снова сильно кашлял, уже совсем заблудился, когда наши пленители остановились перед еще одним проемом, прикрытым двустворчатой, полупрозрачной, но закрытой чем-то металлическим панелью. Старший си’иат что-то тихо прошептал двоим своим подчиненным, а потом зашел в вежливо открывшееся врата.       Мы остались снаружи ждать. Рурсус, согнувшись и дрожа, озирался по сторонам, будто что-то ища, но, так и не отыскав это, опустил голову и более не привлекал внимания. Прошло минут двадцать, а из закрытого помещения так еще никто и не вышел. Двое оставшихся учеников едва различимо переговаривались в нескольких шагах, порою злобно поглядывая в нашу сторону. Но разобрать у меня не получалось ни единого слова, также как и понять причину их ненависти, ведь не могли же мы их настолько оскорбить тем, что приблизились к старому храму…       Я невольно вздрагивал от этих направленных на нас взглядов, а моему брату, похоже, было абсолютно все равно. Болезнь наступала на него с новыми силами, и он, привалившись спиною к стене, вытирал пот со лба. Я надеялся, что ему скоро помогут, не оставят без надежды, и разволновавшись, даже не сразу заметил, как двери бесшумно распахнулись, а урихши по звонкому приказу грубо провели нас внутрь.       По комнате струился слишком яркий, голубоватый свет, вынуждающий крепко зажмуриться. Когда я с трудом разлепил веки, то взору предстало довольно большое помещение с множеством столов, усыпанных стопками карточек и листов, и разного размера шкафчиками и стеллажами, полки которых были уставлены разнобразными книгами и томами, как старыми, бумажными, так и совершенно новыми, а также светящимися буклетами и панелями. Дышалось здесь тяжело от густого запаха чего-то сладкого и травяного, а в воздухе висел мерцающий на свету дым. В дальнем конце, вольно развалившись, сидел в большом, мягком кресле уже знакомый нам сиитшет. Перед ним за широким, блестящим от гладкости белым столом немного возвышалось существо, склонившееся над документами и исподлобья поглядывающее на нас.       Большая часть его лица была скрыта за темной маской, покрывающей рот, нос и скулы, а голову обхватывало серо-сиреневое полотно, причудливо обмотанное вокруг. Кожа была не естественного бронзового с отливом зеленого оттенка, и испещрена тонкими полосами рисунков. Глаза же тускло блестели желтым, а зрачки я не заметил то ли из-за расстояния разделявшего нас, то ли их и вовсе там не было.       Некто и темный сиитшет о чем-то приглушенно беседовали, и неизвестный то и дело указывал пальцем на какие-то данные в бумагах. Си’иат, соглашаясь, кивал, задавал вопросы и получал на них ответы. Вскоре урихши по властному и беззвучному жесту руки мужчины подвели меня и Рурсуса ближе к ним. Желтоглазый с шумом отодвинул стул, с трудом поднялся из-за стола, лениво и вальяжно приблизился к нам, прихрамывая на левую ногу. Грубо и крепко схватил меня за подбородок, приподнимая, и всмотрелся в мое лицо. Нахмурился, бросил косой взгляд на си’иата, тот уверенно кивнул и сцепил меж собой пальцы костлявых рук. Хмыкнув, существо в маске, брезгливо осмотрел моего брата, но прикасаться не стал, только обвел цепким взглядом и, кажется, остался недовольным, но смолчал, вновь возвращаясь ко мне. - Свободные? Откуда?       Сиитшет тоже поднялся, привычным движением оправил свою мантию и соединил руки за спиной, встав рядом со своим собеседником. Ухмыльнулся. Его скрипучий голос медленно зазвучал, вынуждая вздрогнуть от своей колкости. - Нет, изгнанные. С Деашдде. Искать не будут. - Изгнанные. Ха! Что ж, тем меньше проблем. Уверены, что этот…       Он кивнул на меня и повернулся к темному с немым вопросом на губах, но тот и без слов все понял. Вновь кивнул, расплываясь в плотоядной ухмылке. - Уверен. - Ваши дела. - Подняв руки и, словно бы примирительно взмахнув ими, мужчина в маске, покачал головой. – Ваши дела. Не мне, простому статисту с дальних регионов совать в них свой, увы, отрезанный, нос. Вы уверены, готовы поручиться, большего мне и не надо. С таким наследством он уйдет за пару часов по высочайшей… - Поручусь, а ты, «статист», – Си’иат выплюнул это слово с нескрываемой насмешкой. – Проведешь все без малейших черных умыслов и подвохов. Никто, кроме второй стороны не должен будет знать о нем. Такими не козыряют просто так. - Разумеется, все будет в лучшем виде. – И уже тише добавил. – За такую-то плату.       Из-за незамеченной ранее двери в дальнем конце комнаты плавно вылетел противно жужжащий механизм, на нем не было метки темного культа, потому он, скорее всего, урихшем не являлся. И представлял собой странное сплетение различных, торчавших во все стороны манипуляторов, проводов и игл, то и дело вспыхивающих голубоватым или алым цветом. Он приблизился, протрещав что-то на своем непонятном языке, и больно кольнул меня в шею. Я не смог даже дернуться, страж си’иатов крепко держал меня в своих стальных клешнях, а потому я лишь тихо зашипел от неожиданности и легкой рези. То же самое повторили с Рурсусом. Устройство, как ни в чем не бывало, скрылось в своем прежнем убежище.       Хромой с леностью, как и до этого, вынул из глубокого кармана своих одежд тонкую, прозрачную панель с данными, которые на глазах увеличивались, рассыпаясь по колонкам таблицы. При их прочтении его глаза сузились и потемнели, он вздохнул не то с испугом, ни то со смирением. Очень медленно кивнул. - Еще раз скажу, что это весьма и весьма опасная игра. И если пойдут слухи, все вскроется, ни одна база не утаит в своих недрах данные и имена, как мое, так и Ваше. Считаться с нами не будут. Это будет приравнено к измене. - Что ты мне можешь сказать об опасности?! – Взъярился старик в плаще и гневно впился глазами во вмиг сжавшегося статиста. – Слухи, имена! Да если бы он был нужен… Его выкинули, как ненужную вещь. Никто не будет искать, никто даже не может предположить о существовании…       Он многозначительно замолчал, взмахнув рукой, и устало вздохнул. - Ничего, разумеется. Моя обязанность все это говорить прежде, чем будет заключен контракт. Все возможные варианты событий, риски и выгоды. – Желтые глаза странно замерцали, будто покрылись сеточкой белых прожилок. – Если будут искать сверху, я не стану… - Станешь. Выбора у тебя нет.       Неожиданно они перешли на шепот, а я не знал того языка, и потому мог лишь тревожно смотреть снизу вверх на вершителей чужих судеб, которые не потрудились скрыть свое напряжение от нас. В стороне, нервно переминаясь с ноги на ногу и молча переглядываясь, стояли ученики пленителя. Они, казалось, и вовсе не были заинтересованы беседой своего учителя и странного мужчины, принадлежность которого я не смог разобрать, хотя он сам и называл себя просто статистом, но явно это было вымыслом и ложью.       Громко прервав диалог своим рыкоподобным выкриком, сиитшет медленно и величественно приблизился ко мне и также заглянул в глаза. От его кровавого взгляда у меня внутри все похолодело и будто бы упало, сжалось на полу, закрываясь бесполезными, прозрачными руками, но спастись не могло. Воздух застрял в горле, не вскрикнуть и не убежать, даже не отвести взгляда без помощи этой злобной воли, что грубыми руками вонзилась в разум, терзая и мучая.       Мужчина приложил свой длинный, когтистый указательный палец мне ко лбу, и я дико взвыл от боли. Казалось, меня раздирают на тысячи частей, которые сгорают в беспощадном огне, не оставляя даже пепла и праха, а все мои мысли и воспоминания вмиг оказались не только моими, а открытыми и доступными, начертанными нестираемыми письменами в чуждых ладонях.       Си’иат, этот старик, был у меня в голове, он читал меня легко и просто, не таясь и не сдерживая свою мощь, не жалея детской души. Но не найдя того, что искал, усмехнулся расслаблено, и через мгновение все прекратилось, а боль отступила также внезапно, как и началась, лишь осталось в памяти послевкусие, скребущее когтями по открытым ранам.       Только сейчас я заметил, что моего брата держал урихш, но он не делал ни одной попытки освободиться, неподвижно стоял и смотрел на меня широко распахнутыми в паническом страхе глазами. Мой обидчик же что-то быстро шепнул хромому статисту, тот пожал плечами и пару раз хлопнул в ладоши, позвав кого-то по слишком личному прозвищу - анан.       Позади меня послышались шаги, а маленькие, тонкие руки расстегнули ворот моей туники, огладили шею, смазывая чем-то холодным и резко пахнущим химией. И небрежно закрепили мне на ней тонкий обод металлического ошейника, который закрылся со звонким щелчком, прогремевшим быстрым и острым выстрелом. Холодный металл больно сдавил плоть, туже обхватывая горло, а когда я впился в него слабыми пальцами, пытаясь его сорвать с себя, он ощутимо ударил меня током, но от боли я не проронил ни слова, только до скрежета сжал зубы.       Желтоглазый скромно поклонился старому си’иату, который, так и не ответив, жестко схватил меня и подтолкнул к выходу, что-то шипя. Его ученики безмолвно вывели меня прочь из помещения, в мертвый свет коридора, где дышалось неожиданно легко после задымленной комнаты, в которой мы только что были. Я все еще вцеплялся в тугой ошейник. Он стал теплым, как кожа, почти слился с ней, только давил своей тяжестью. И была в этом всепоглощающая тень неизбежности, обреченности, от которой невозможно было избавиться, только смириться или умереть. Сиитшеты придерживали меня за плечи, не давая дергаться, а в открытых дверях, до того, как они захлопнулись, я успел заметить брата, которому что-то неразборчиво объяснял мужчина в маске, активно жестикулируя и кивая в мою сторону.       Когда створки проема вновь распахнулись, оттуда быстрым и стремительным шагов вышел главный темных, и, не оборачиваясь, направился в сети ходов станции. Меня же поволокли за ним. А Рурсус…он остался там.       При осознании происходящего я рванулся обратно, к брату, но меня остановили сухие и безжалостные руки. Я что-то кричал, бился в жуткой хватке и до хрипоты в голосе звал его, единственного человека, который всегда был рядом, а в ответ так и не услышал приглушенного стенами, отчаянного вопля Ру.       Снова коридоры, люди, шум. Лестницы, вывески и лифты. Яркие рекламы, мигающий свет. И опять корабли, от гула которых закладывало уши, чей-то возмущенный крик, огромные окна и звезды… И я один в стальном мире, где не было места для сожаления и помощи. Один, пожираемый паникой и невыносимой болью разлуки. Было страшно настолько, что не чувствовалось собственного тела, а воздух просто не проходил в легкие, застревая в горле и вырываясь обратно с надрывными всхлипами. Один в толпе, с железной удавкой на шее. А за стеклом черная гладь.       Меня снова бросили в ледяную каморку, где некоторое время ранее так успокаивающе звучал голос брата, рассказывающий легенды древние, как и сами слова. Тогда было совсем не страшно, лишь по-детски тревожно, а уверенность в нерушимой защите согревала душу, лелеяла и берегла. Берегла, пока брат был рядом.       Я изуродовал в кровь руки, когда бился в намертво закрытую дверь. Я охрип, когда кричал, чтобы меня вернули к Ру, и молил о помощи кого-нибудь. Но никто так и не пришел, даже не откликнулся, оставляя меня в непроницаемой тишине, где, казалось, что и все мои слова тонут и вязнут, задыхаясь и угасая, исходя на нет. Они были такими жалкими и ничтожными против громады чьей-то великой воли, имен которых я даже и не знал. Кровь пятнами покрывала дверь, но боли я не чувствовал даже тогда, когда прижимал к ледяной поверхности руки, а затем отнимал их для нового удара. На ней, глухой стене, оставались клочки кожи... Тело словно лишилось всего того, что заставляет оберегать и защищаться.       Только боль в душе, отчаяние и абсолютная беспомощность. И имя брата на губах, застывшее и колючее. Оно стало едва ли теплее света ледяных звезд, которые смотрели на меня там, через веки огромных окон.       Обессиленный и раздавленный в пыль я рухнул на твердый, холодный пол, свернувшись комочком, закрываясь от всего мира и тихо-тихо, сипло воя. Меня сильно трясло, а глаза застилали горькие, режущие слезы. Маленький мальчик, я вряд ли тогда отличался от многих тех, кто рухнул в подобные ситуации. Жалкий и ничтожный, отданный в лапы скучающих владык. Только сквозь тонны страха и обреченности неожиданно пробился гнев.       Тонкий, дрожащий, словно лист на ветру, и хрупкий, как белый хрусталь, звенящий при любом малейшем касании. И он горел внутри, как будто поджигаемый кем-то извне. И вроде бы он был естественным, понятным, только чужим, не моим. Не может ребенок, пусть и настолько избитый судьбой, изжигать себя изнутри так осознанно и добровольно. Слишком темной была эта искра. Она мучила сильнее потери, но была прозрачнее и непонятнее желания смерти.       Кажется, я что-то шептал. Сдавленно, дрожащим голосом, но твердо и уверенно. Я не помню слов или же они были лишь звуками, что я повторял за кем-то незримым, но неусыпно наблюдающим за мной. Не знаю. Звал ли на помощь или проклинал весь мир за все, за каждую мелочь? Не знаю.       Лишенный всех сил и надежд я провалился в больной, полный кошмаров сон, который не принес никакого облегчения, лишь повторение пережитой боли.