ИНХАМАНУМ. Книга Черная

-Кто ты?!       Я выкрикнул свой безнадежный вопрос, повисший тяжелым безмолвием ответа, дробящимся осколками о глухие стены. Нечто, снизойдя до какой-либо реакции, протянуло тощую руку вперед, поворачивая ладонью кверху, разводя пальцы в стороны и указательным слегка показывая на меня. Черная, искрящаяся бликами на свету, она не была обтянута кожей, а состояла из простой, слегка переливающейся жижи черноты. Не было в ней костей и суставов, сковывающих движения и углы поворотов. Ногти же не росли привычными пластинками, а сами пальцы сужались к концам и вытягивались тонкими линями, капающими вниз большими, вязкими сгустками, намертво прилипающими к полу. Я почувствовал, но не услышал тонкий визг, который врезался в меня звуком разбивающегося стекла.       Секунду спустя тень покрылась рябью, как будто гладь воды от брошенного в нее камня, дрогнула и сорвалась размытым, эфемерным пятном влево, где в одну неотделимую от минуты секунду слилась с общим сумраком и исчезла. Все вновь стало недвижимо.       Я безрезультатно вглядывался в темноту и увеличивал до максимума яркость светильника, нечто больше не проявилось, и даже мои крики и чернота не смогли различить его где-то поблизости. Они и прежде не заметили или не обратили внимания на странное создание, что же можно было требовать от них после...       Возможно рискуя, но я вернулся к цели своих поисков и снова пристально осмотрел помещение вокруг себя. Проходя по нему, можно было нарисовать у себя в голове схему происходящих здесь событий. В углу, около разломленной надвое колонны в виде двух спирально закрученных цилиндров огненным шаром полыхнул взрыв, унеся с собой жизнь прячущегося за резной подпоркой охотника. Два скелета у стены по левую руку: один человеческий, другой местный – хищник. Сцепились насмерть и оба погибли. Большой нож покоился в остатках костей животного. Искатель сокровищ рядом с проемом-входом в залу, только верхняя часть скелета была видна, остальное оказалось придавлено упавшей статуей. Глупая смерть, возможно, этот человек еще был жив некоторое время после падения монолита, кто знает.       У расколотых ворот под небрежными лохмотьями и желтоватым налетом навеки замерли около двух десятков странников – мрачное наследие, ставшее предупреждением.       Множество оборванных жаждой наживы жизней истлели здесь, найдя для своих тел гробницу из камня и стали – величественный склеп, где их почти никто и никогда не потревожит. Искали славы и богатства, нашли отраву и забытье. Их не было жаль. Они сделали свой выбор и прошли до конца свой путь, который так бесславно и резко кончился.       Бесславно ли? Для сиитшета – да, но не для тех, кто тратил свои годы на бесконечные скитания по вселенной в поисках дорогостоящих и уникальных вещей, оставленных прошлым. Возможно, это был всего лишь способ познания тайн мира, преувеличенная жажда воли и даже некая романтичность. Не желая строго следовать установленным правилам и жить лишь теми знаниями, которыми так щедро одаривали всех ненасытные си’иаты, оставляя самое ценное для себя, искатели, не жалея своих сил, перелетали с планеты на планету в надежде наткнуться на что-нибудь стоящее, чтобы узнать… и после продать за наилучшею цену. Конечно, это все являлось идеалом, слишком утопичными мыслями, которые могли существовать самое большое пару лет.       Мир жесток, он не делится своим сокровенным, только позволяет жить в нем, томясь от любопытства и неведения. В этом и есть прелесть смертности – все для тебя интересно и захватывающе, пока ты умеешь видеть и чувствовать. Пока ты хочешь жить, а после приходит серость и тоска, и только большее количество нулей в сумме, что ты бережно хранишь, может хоть как-то скрасить твое существование, ибо ты уже мертв.       Страх, жадность и паника. Боль, отчаяние и безнадежность. Эти яркие, кричащие отголоски давних эмоций придавали мне силы не хуже, как если бы прямо передо мной был до смерти напуганный человек, цеплявшийся за последние клочки своей жалкой жизни. Я пил их, питался ими, как сладостной пищей. И чувствовал под ними крохи совершенно безвкусные и пресные, они когда-то являлись удивлением, радостью творения и желанием действовать. Жалкие осколки мироощущения алхимиков. Предсмертные вопли их совсем заглушили, растворили и вырвали оттенки. Признаться, я давно привык к подобным многослойным картинам, они стали неотъемлемой частью моей жизни, жизни сиитшета.       Вспомнить даже первого Высшего, что я убил, владыку Таармэт. Я прибыл к нему в его роскошную усадьбу вместе с Сенэксом, в свите своего учителя, который желал лично поздравить повелителя с очередной годовщиной воцарения на один из престолов империи. Обыденная встреча, которую Первый Высший пожелал покинуть неприлично рано и вернулся в столицу, дабы не тратить свое бесценное время на пустые разговоры и преданию воспоминаниям. Даже подарок, который он хотел вручить своему союзнику, пришлось дарить мне.       Это, разумеется, могло быть воспринято, как оскорбление. И я даже полагал, что так оно и будет, но, к моему удивлению, на таком несдержанном поведении моего наставника никто не заострил внимания. Похоже, это было вполне естественно, повторялось из года в год.       Подарком был редчайший набор алкоголя «Ажнэс Рор» многовековой выдержки. Всего их три экземпляра, и по невозможно высокой цене, но мой наставник не мелочился и не утруждал себя обременением подобного рода церемоний. Правда, до того, как прибыть в поместье Таармэта, я успел скрытно посетить Орттус, который стал для меня почти родным и близким, почти домом. Не станция, конечно, а сама планета, и конкретно, известное и доступное лишь мне место – храм с черной бездной, породившей нового меня. Я набрал во флакон всего несколько капель темной жижи из пролома, и после этого был готов к началу своего плана, который мог и не осуществиться, если бы не легкомысленная небрежность Сенэкса. На удачу я практически не рассчитывал и не надеялся, решил положиться на какое-то чудесное сплетение обстоятельств. И если бы ничего не вышло, я всего лишь продолжил бы ждать.       Эти капли я позже добавил в подаренное вино, зная, что эта чернота является сильнейшей в мире кислотой, а, так называемого, противоядия к ней не имелось и не появится никогда. И добавь я любой другой яд, Высший бы его непременно почувствовал и выжил, а меня бы казнили. И ни как си’иата, а как жалкого раба-предателя. В моем же случае я мог не беспокоиться, будучи уверенным в беззащитности Таармэта, а также в том, что не придется играть, потому что свою порцию вина я выпью, но действие будет оказано лишь на Высшего. Для меня черная вода была и остается совершенно безвредной, она почти как моя кровь, иначе бы я погиб еще на Орттусе не захлебнувшись, а растворившись в ней.       Соблюдая все традиции и порядки, я посетил Таармэта во время ужина, он был удивлен и насторожен, но, услышав извинения, передаваемые через меня от Сенэкса, оказался даже рад и благосклонен ко мне. Принял меня со всеми почестями и просил благодарить учителя, за то, что тот отправил меня сюда с поздравлениями и сам навестил, пусть и дела империи вынудили его покинуть обитель сиитшета раньше желаемого. Высший совершенно не осуждал моего учителя. Не было даже намека на какую-то скорбь. Наоборот, Таармэт оказался весьма сдержанным и понимающим, он осознавал, что его титул не имеет никакого значения в отношении Сенэкса.       Один из четырех владык вселенной оказался столь наивен…       В конце вечерней трапезы Владыка соизволил испить подаренного вина. Оно было изумительным по аромату, красивого бордового цвета, но, к сожалению, сладким. Я не мог сделать и глотка, но выбора не было. Капли черного вещества были абсолютно незаметны, словно их и не было вовсе. И некоторое время ничего не происходило, Высший пил и вел излишне приторную беседу, не сдерживался и уже привычно отпускал в мою сторону некоторые комментарии о слабости и неблагодарности, призывал к послушанию и исполнению заветов темного ордена. Но резко прервался на полу слове.       Его безумный и искаженный болью взгляд, направленный на меня, излучал панику и осознание происходящего, его затрясло, он попытался что-то сказать, получилось же издать только нечто нечленораздельное, а изо рта пошла пена, смешанная с кровью и чернотой. Он побагровел и сполз со своего трона, указывая на меня, хватаясь за скатерть и все еще пытаясь что-то сказать.        Я же поднял свой бокал и сделал вид, что глотнул еще вина, за его смерть. Мое издевательство и насмешка ускорили процесс, убыстряя потоки крови в его жилах, разносящие прожигающую изнутри отраву по всему телу. Кожа сиитшета местами стала краснеть, а затем и темнеть, лопалась, выпуская шипящую жидкость и кровь. Он шептал о помощи и пощаде, он молил меня спасти его, обещал свое покровительство и богатство. Он, один из Высших, ползал предо мной на коленях, медленно растворяясь, превращаясь в мерзкую, шевелящуюся взвесь, которая расплывалась по дорогим плитам роскошной залы его дворца. Таармэт хотел спастись и выжить, но так и не понял истинной причины своей мучительной и отвратительной смерти, хотя и сам призывал меня, своего убийцу, к выполнениям догмат ордена.       Позже, когда я уходил к своему кораблю, слуги Высшего провожали меня настороженными и тревожными взглядами, они еще не знали о потери своего хозяина. А на следующее утро я застал своего учителя в лихорадочном состоянии беспокойства, он метался по комнате, размышляя и почти крича вслух. Его рабы отступали от него, прятались друг за другом и боялись издать даже самый тихий шорох. Разумеется, на его вопрос, что было с владыкой Таармэтом, когда я покидал прошлым вечером его обитель, я ответил, что тот был в полном здравии и хорошем расположении духа, подарок Первого Повелителя ему понравился и он передавал свою благодарность за внимание и заботу. И исчез он уже после моего ухода.       Сенэкс не верил, но хотел поверить, забыть и не думать о том, что его власть в облике союзных сиитшетов рушится. Верил самообману, срывал голос на тех, кто противился и приводил факты обратного, полностью выставляющие меня предателем. Дрожал и не спал ночами, укреплял свою крепость, нанимал охрану, собирал советы оставшихся Высших, на которые звал и меня. А в обществе зарождались искры тревоги, позже раздуваясь по мирам огнями волнений и слухов, постепенно перерождаясь в пожар паники. А виновен во всем был бесчеловечный Инхаманум, увидевший гниль и слабость правителей.       Нельзя недооценить рабов.       Они такие же самоуверенные, как и их властители, только сдавлены ошейниками, которые не дают им сделать достаточного для прыжка глотка воздуха. И сам Сенэкс говорил: мы все рабы. Но я им не желал быть, потому что таким являлся мой выбор. И горло мне стягивала не лента клейма, а золото короны.        Безжалостно расколотые врата вели в узкий тупиковый коридор, кончающийся постаментом со статуей в виде многорукого существа из черного с белыми вкраплениями камня. На ней не было линий разрезов и стыков, цельная, гладко отполированная скульптура с вытянутыми пропорциями. По сути, она представляла собой скелет, обтянутый кожей и складками, косвенно изображающими ткань, которая спускалась с тонкой перевязи на бедрах к ступням, где вилась ажурными волнами. Руки были обвязаны тонкими лентами и изгибались под разными углами, держа в ладонях ножи и чаши. Основа постамента состояла из нескольких высоких ступеней, испещренных геометрическими выемками и проколами, которые пустовали, несомненно, уже долгое время.       Я обошел его вокруг, пристально осматривая стены и ища панель управления механизмом, который открыл бы проход.       Разумеется, все те брошенные в лабораториях записи имели свою ценность, но очень сомнительную. Подобное можно было найти и более легким и простым способом, а главные же ценности всегда надежно сокрывали в недрах башни. Такой длинный путь сквозь залы и коридоры, по крутым лестницам привел не к идолу для поклонений и жертвоприношений, а к обычному для подобных храмов тайнику. Под маской искусства и обилием искрящихся драгоценных камней, намеренно возведенных на нижних уровнях, что прямо разительно отличалось от всей простоты ходов сюда, было сохранено потаенное помещение.       Я прижал свои холодные ладони к гладкой стене и вслушался в переливы криков и шепота, что заструились во мне и вокруг меня. Они звали вперед, их не обмануть подобно сканерам корабля. И все же кроме боли они ни о чем не говорили, словно скрывая под завесой мутности опасность и рок. Сладостное до умопомрачения чувство ощущения на языке приторности и горечи искренних эмоций, которые могли проявляться только в момент гибели, в последние секунды жизни, когда не остается сомнений и иллюзий силы. И его так мало…       Я потянулся к нему, слыша или же чувствуя мелкие, ритмичные щелчки механизма внутри тяжелого монолита, играющего роль стены за статуей. Эта конструкция очень долгое время не приходила в действие, но все, что создано для движения, стремится прийти в него и активировать все свои силы на исполнения и изменения. Сложнее всего в мире добиться и тем более удержать в слабых, дрожащих руках стабильность и гармонию всех составляющих.       Направив незримыми струями потоки энергии, я задействовал систему запуска и включил механизм. Раздался громкий щелчок и послышался скрип натяжения цепей. В стене что-то зашевелилось, издавая металлический скрежет. По всей стене прошлась двумя волнами дрожь и рябь, с потолка осыпалась мелкая крошка и опротивевший налет. Открылась маленькая дверь, поднявшись и скрывшись вверху, в специальной полости. Затхлый, застоявшийся воздух вырвался из своего заточения и разлился по коридору, принося в себе запахи прошлого, еще живущего Медросс V, но они быстро распались, растворились в так резко и неизбежно обрушившемся настоящем.       Сфера фонаря увеличила свою яркость и скользнула внутрь, озаряя тайное хранилище тусклым голубоватым сиянием. Я шагнул следом за ним.       Пустынная без статуй и колонн комната предстала передо мной.       Серые, покрытые водяными подтеками стены с шершавой, будто нарочно сделанной пористой и изувеченной поверхностью, смыкались конусовидным сводом. В центре потолка камень сворачивался шестью полотнами с острыми, ломаными линиями узоров и ажура, которые вливались собою в единое вещество и образовывали полую внутри пирамиду, устремлялись из точки соединения вниз. Вершина огромного треугольника почти упиралась в центральный постамент – высокую, но узкую трибуну со стеклянной столешницей под куполом. Под стеклом на черной, бархатной ткани находились пара плотно скрученных пергаменов, свернутых на основах двух тонких цилиндров с насечками и треугольными концами с символами. И все же, отдав дань традициям и принципам темного ордена, сиитшеты, разработавшие нечто особенное и изложившие по древним обычаям на натуральный материал, оформили свои труды и в привычном виде - на инфокарту.       Место стыка подсвечивалось тремя светильниками неяркого фиолетового цвета, и потому казалось, что посередине помещения витает насыщенный цветом круг, в котором и находится самое ценное башни. Он привлекал взгляд, завладевал всем вниманием и будто бы гипнотизировал. Неяркое, чуть подрагивающее мерцание завораживало и притягивало к себе. Под странными чарами света удачливый, но наивный и самоуверенный искатель непременно бы попался в простую и действенную ловушку – шагнул бы вперед. Тогда бы сработала система лазеров, которые мгновенно изрезали глупца на жженые клочки. И кто-то попадался в эти сети, черные отметины на стенах и полу явно и откровенно заявляли об этом.       Но самое страшное и внушительное замерло вокруг постамента.       Под длинными нитями пыли и под густым налетом застыли, замерли в движениях прерванного ритуального танца скелеты существ мутированных, искаженных ужасной наукой - алхимией. Их мертвая, сухая кожа застыла на металлических костях, облепив их странными, уродскими наростами и наплывами. Клыкастые пасти онемели в безмолвии, ссохлись и приобрели желтоватый оттенок наледи. На полу подле некоторых фигур лежали отломанные временем конечности, челюсти и хвосты.       Я присмотрелся к этим стражам внимательнее, металл вместо костей, это их останки были в грудах павших в коридорах, что привели меня сюда. Высокие, превосходящие меня в росте раза в два, и совсем мелкие, не более десяти сантиметров от пола жуткие твари, мертвые еще при жизни своих создателей. Куклы на электрических импульсах, их делали по образу и подобию живущих на Медроссе животных, даже использовали настоящую органику. И все равно творения оставались странным подобием машин. Они питались энергией, копили ее, но за столько времени растеряли, испили последние крохи и навечно замерли – статуи склепа. Не осталось искр жизни в грозных изваяниях, все ухнуло в пустоту и забытье.       Не стоило нарушать покой мертвых.       Я провел пальцами по скуле рядом стоящего монстра. Налет осыпался вместе с обрывками кожи или того, что ее заменяло. Спаянные куски сплавов, на внешний вид, разделялись на пару-тройку видов, отличающихся меж собой цветом и едва заметными вкраплениями. Каждый имел номер и маленькое клеймо – эмблему. Металлическая кость крепилась к другой, подобной, странным механизмом из мелких шестеренок и полусфер. Даже по прошествии стольких веков они еще блестели мутноватой слизью. Проведя когтем по четкой линии царапины на плечевом суставе, я ощутил едва уловимую рябь, исходящую от существа. Остатки энергии, вложенной старательными творцами в свое детище?       С глухим, но громким звоном конечность отсоединилась, отломилась от туловища и рухнула на пол, подняв в воздух пыль и буроватую плесень. Из ее искусственных вен вытекла темная жидкость и расползлась зловонным пятном. Все оставалось недвижимым и тихим.       Крики молчали. Совсем. Ни единого звука и всплеска эмоций, как будто весь мир был лишь рисунком на скале, а не реальностью. Ничего не происходило, ничто не тянуло на себя и не выбивалось из серой массы окружения и декораций. - Ратхич? - Глухо, хозяин. Ничего не фиксирую.       Слуга озвучил что-то еще, но его слова утонули в вихре обрушившихся помех. Странно, что грохочущая на поверхности буря и тонны камня над головой не мешали связи до этого момента, и лишь в этот миг по неизвестной причине оборвались контакты. Но связи более не было, на моем браслете алой точкой мерцал огонек отсутствия всех сигналов.       Глухо и пусто.       Вокруг словно сомкнулись мрачные и непроницаемые стены, отрезавшие меня от всех раздражителей и событий. Я оказался в центре враждебного мира безоружным, ибо клинок в руках был лишь насмешкой, пафосом для отвода глаз. Со всех сторон все затянуло чернотой, будто я вновь с головой окунулся в бездонную пучину разлома Орттуса. И только впереди мерцали блики на стекле тревожным, ядовитым лиловым светом.       Я, стараясь ничего больше не задеть, осторожно и медленно прошел сквозь ряды мертвых стражей. Поднялся по широким и скользким ступеням, что вели к необычному центру тайника.       Фиолетовый ореол слепил глаза, но руки без затруднений смогли открыть и сдвинуть купол стекла в сторону. Удивительно, но он был совершенно чистым и прозрачным, на нем не было никаких сколов и царапин, только кайма предупреждающих надписей по самому краю.       Свитки покоились на мягкой ткани. Теплые на ощупь, они были намного тяжелее, чем я предполагал. Отклонив меч за себя, я спрятал их в полах плаща, надежно прикрепив к поясу вместе с инфокартой.       Фиолетовый свет померк. Пространство погрузилось в сплошной, колючий сумрак, нарушаемый лишь багровой подсветкой у основания лезвия моего меча, да сиянием парящего фонаря, который оказался на удивление тусклым. Ничто не шевелилось, никто не нарушал густую и вязкую тишину. Даже чернота оставалась по-прежнему безмолвной и неприветливой, отторгала меня.        Три светильника постамента сменили направление излучения света, свели его в одну точку и ударили ярким, режущим лучом, который пронзил темноту и врезался в вершину пирамиды, свисающей с потолка. Поток раздробился по мелким узорам, которые состояли из камня, но имели зеркальные сколы и углы. В эфемерно-расплывчатом сиянии проявились черты маленького, вытянутого, с овальным дном флакона, подвешенного на тонкой цепочке внутри пирамиды. Из мутного стекла, он был плотно запечатан пробкой и обмотан на несколько слоев посередине грубой кожаной лентой. Вокруг выступа на горлышке пролегал тонкий золотой ободок, исчерченный странными символами, среди которых я смог разобрать только год. 743. Если вести начало летоисчисления от воцарения Высших на их престолы, то моя странная находка пробыла в заключение менее трех веков, что было фактически невозможно.       В ярком белом свете сосуд казался темным и притягательным. Я протянул к нему руку, просунув ее между резных узоров в пирамиде. Флакон качнулся в сторону от меня, замер, нарушая все известные законы науки, а после секундного замешательства с силой врезался в мою ладонь, прилипнув к коже льдом.       В голове оглушительным хором взорвались криками голоса. Они обрушились всей своей громадой, выбив воздух из легких и пережав горло. Взревели, взбесились, сорвались, разбивая благодатную тишь эхом перезвона и яда звука. Емкость в руке была ледяной на ощупь, но сухой, без малейшей испарины на стекле. Она жгла своим холодом и пульсировала в такт ударам моего сердца. И голоса вели к ней.       Я замер, сжимая неожиданную находку и пытаясь справиться с диссонансом пения в голове. Тело сковало болью, по конечностям разлилась мелкая судорога, сменившаяся слабостью и ноющими, раскаленными льдом иглами, которые пронзили насквозь каждую вену, стянули их, связали узлом. Я не слышал, как в темноте, нарушая тонкую тишину, со всех сторон послышался едва ли ощутимый шорох от движения металлических деталей. Не было чувства опасности, не было острого желания бежать из западни, только боль, только адская, непереносимая боль, смешанная с чувством возвращения в давние тиски, которые уже сминали твое тело до сухой, бесполезной пыли. Не сдвинуться, не вдохнуть, только сдавленно и отчаянно выть от раздирающей тело и разум пытки.       Холод и острые ножи, раскрошившиеся осколками в горячей, еще живой плоти.       Шорох, глухой металлический шепот все нарастал. Он уже пробивался сквозь пелену черноты, словно озаряя собой темноту пространства. Взвивался и звенел. До единого щелчка, который оборвал наваждение и выкинул воспаленный разум в жестокость реальности. Я видел сквозь марево ослабевшей муки, как у всех «мертвых» загорались алые проколы механических глаз. Медленно, набирая силу, он от мелкой точки тускло-бурого переходил до ослепительно алого, кровавого цвета.       И повинуясь вечному, беззвучному приказу, кровожадные блюстители храма алхимиков Медросса V двинулась на меня.       Они сорвались с места, гремя лживыми костями и оголяя от складок сухой, трескавшейся от движений кожи клыки и пасти. Изуверские, искаженные больным разумом монстры были действенным и безжалостным оружием, продолжающим исполнять волю создателей вопреки всему. Их длинные когти и зубы истекали ядом, их взгляды ослепляли и приковывали к себе, будто гипнотизируя, а голоса, ревущие, клокочущие, хрипящие, стальные и звонкие до боли, оглушали и рвали слух.       Мерзкая тварь на восьми ногах и с клешнями из четырех острых, с зазубринами частей оказалась ближе всего ко мне и ринулась на нарушителя покоя по ступеням, испуская шипящий клокот и брызгая ядом. В последний миг я успел выставить перед собой меч, что до этого сжимал в руке. Отвратительное существо не замедлилось, оно со всей скорости напоролось на клинок и издало пронзительный вой, отразившийся измельчающимся эхом от стен. Раскаленное лезвие прорезало полуистлевшую плоть, очернило ее, и даже прочный остов создания не смог помешать смертельному удару.       Бесполезной грудой осел на камень страж, а секундное замешательство других дало мне время подняться на ноги, немного прийти в себя. Но ворох останков многоногой особи дернулся, мелко задрожал, издавая бренчащую трель и скрип. И оперевшись на две передние лапы, которые больше походили на шестифаланговые пальцы, поднял рассеченное тело, забрасывая подобие головы назад. Из разинутой пасти капали темные, со сгустками слюны, а искусственные глаза быстро мерцали, ища нужный фокус.       Сражение мучительно длилось. Никто из изуверских творений не отступал до тех пор, пока не лишался головы, и даже потеря всех конечностей не останавливало их, они продолжали ползти или хотя бы брызгаться ядом в сторону нарушителя.       Я резал их и плавил мечом, пронзал осколками клинка, призывал черноту, что бросала неживые тела на стены, сдавливала и сплющивала. Я сбивал их с ног, чтобы обрушить удары молниями, но они наваливались на меня все с новой и новой силой, зовя себе помощь и выползая из своих тайных укрытий в стенах, полу и даже из ступеней и трибуны. В их визге я едва ли мог различать свист меча при выпадах и ударах, даже противно-влажный звук разорванной плоти угасал в настойчивой агонии защиты башни.       Мне рвали волосы, врезались острыми иглами-когтями в плоть, раздирая ее. Мертвые хранители тайны не щадили сил на попытки вернуть себе бесценное сокровище, доставшееся гостю не по праву. Я шел сюда за знаниями и ответами, но натолкнулся на еще одно безмолвие с оружием в руках. Я искал рукописи и записи, но нашел… итог эксперимента? То, над чем бились алхимики многие века, но не смогли справиться с силой полученного и пали, сумев сохранить лишь жалкий флакон… чего? Сохранили и приставили охрану. Но кто знает, не были ли они сами жертвами собственноручно сделанных для обороны своих трудов тварей.       Что так резко отреагировало на мое присутствие и спровоцировало системы защиты? Не за сосудом ли гнались порождения алхимии? Вопросы, сплошные лабиринты неизвестности. И ничего более.       Гремели громом голоса, их чернота густая и липкая текла по моим венам, обжигая и вызывая безудержный поток ярости, гнева, боли и желания избавления от безмозглых нарушителей моего покоя. Я хотел беззвездной ночи и тишины, истлевшего пепелища и высохшей крови на руках. Я чувствовал силу и могущество, я был сильнее от того, что жил и пил бездонную тьму, однажды отравившую меня. Чувство бескрайнего простора и мощи за спиной вели меня в бой, заглушая все вспышки боли, оно сводило с ума и вынуждало наносить удары клинком как можно резче, сильнее и причиняя наивысшую боль.       Неживые создания с металлическим скелетом и высохшей тканью еще помнили свое существование, еще могли чувствовать. Они дико и отчаянно выли, скулили и истекали подобием крови, падали никчемными рядами трупов к моим ногам.       Я смеялся, упоенный победой, но зря. Не стоило недооценивать строителей башни и ее хранилищ, они не полагались только на грубую силу, в их рукавах были еще козыри, и они использовали их против самовлюбленного врага.       Комната содрогнулась, по стенам прошлась рябь, смещая невидимые плиты, а сверху стала осыпаться пыль и мелкая крошка. Пол разошелся еще тонкими и неглубокими трещинами - панели покрытия сдвинулись в наивной попытке успеть скинуть расхитителя в свои глубины.        Но я видел все это и удивлялся тому, как могли не рассчитать творцы великой силы темного ордена скорости движения. Слишком медленно, слишком просто. Ловушка превратилась в глупую забаву.       Створки входа потянулись друг к другу, стремясь плотно захлопнуться и похоронить в своих чертогах, лишая пути к отступлению. Но медленно, до жалости неторопливо. В вершине трибуны мигнули и воспламенились десятка три пурпурно-красных огней. Их вспышка отразилась подобными себе на потолке и стенах, и свет слился, образуя тонкие, шипящие температурой лучи. Они дернулись, задрожали, переливаясь волнами, и обрели поразительную четкость. Сорвались с места и поплыли в пространстве, обходя в парах миллиметров постамент и его стражу. Камни и бесполезные останки они пронизывали насквозь, оставляя после себя измельченное месиво.       Я видел замедленное представление самообороны мира. Смешное и дикое, бесполезное. И разрубив преграждавших мне путь к выходу стражей, я метнулся прочь, слыша грохот погони за собой.       Безжалостные, лишенные разума и ведомые лишь одним инстинктом – защищать, монстры не замедлились, они проскользнули своей громадой следом. И некоторые погибли от быстро опустившейся на них двери. За ней послышался глухой щелчок запечатанных створок. Никто не отступил. Только события вдруг ускорились, не было медлительности и задержки, лишь бесповоротное стремление вперед. Все привычно и правильно, без примеси черноты, что замедлила и успокоила для меня на время мир. Иллюзия, обман и моя сила.       Я бежал вперед по заваленному останками коридору в абсолютной темноте. Мой светильник уже навечно остался запечатанным в склепе знаний Медросса. Но темнота не была спокойной, она оживала, разукрашиваясь многими поднимающимися с пола и выползающими из укрытий тварями. Они восставали и присоединялись к гремящей и звенящей, кричащей и воющей погоне.       Вопль тьмы, он был окрашен тысячами оттенками голосов.       Я взвился по лестнице на первую площадку – поворот спирального пути. И обернулся к приближающейся волне гибели. - Прочь!       Мой голос прозвучал надрывным скрежетом и хрипотой, он слился в водовороте звуков замкнутого пространства в один единый удар громогласного визга.       Я очень долго учился управлять своей силой, но так и не преуспел. Я научился таиться и сдерживать свои эмоции и способности, чтобы не сорваться в один момент и не уничтожить все меня окружающее. Я так долго держался, что в момент обрушившейся лавины врагов забылся, потерял возможность дышать и отпустил свою хватку и самоконтроль.       Взрывная волна сорвалась с моих рук. Она не знала преград и замедлений. Все измельчалось от ее безжалостного прикосновения в пыль. В секунду тяжелые, каменные опоры залы исчезли, и высокий свод задрожал, покрылся трещинами, сорвался вниз. Сотни обреченных писков раздались под падающими глыбами.       Я перебежал на несколько витков лестницы вверх, ощущая дрожь ступеней, которые еще откалывались внизу и падали в общую могилу. Почти обессиленный я рухнул на пол, чувствуя, как сводит пальцы на руках и как воздух заполняется пылью. Моя одежда стала жалким подобием облачения сиитшетов. Изорванная почти в клочья, покрытая мерзкой слизью и налетом с пылью. Раны кровоточили, обагряя кожу и лохмотья, черные волосы, слившиеся в момент моего удара в странную, тянущуюся нитями жижу, медленно приобретали привычную длину, руки и пальцы, образованные из них, постепенно распадались на тонкие волосинки.       И к счастью, в правой ладони все оставался зажатым маленький, холодный флакон. Он уже не липнул к коже, не вгрызался остервеневшим льдом, стал простым стеклянным сосудом, хранившем в своем нутре странное вещество.       Мои старания не пропали даром, и странствие в глубины алхимической башни Медросса V оказалось сложнее и с непредвиденным итогом, я благополучно достал желанные мною артефакты. Осталось лишь вернуться на корабль.       Медросс V оказался достойным своего звания и забытой славы. Сохранил от многих мрачные тайны, и не каждый сиитшет смог бы выбраться из подземной ловушки. Алхимики создавали свое тайное убежище не с целью сохранить в веках свои труды, они хотели, чтобы никому не досталось их знание. Долго и старательно приверженцы безумной науки воздвигали каменные глыбы храмов, но среди бесконечного похожего меж собой ряда пирамид и дворцов вознесли к низкому небу башню. Она была всего лишь красивым символом, гербом несломленной воли ученых. Резная, темная пика, а под ней простирались лабиринты. И не было в них ни настоящих жителей, не было лабораторий и библиотек. Творцы сей обители намеренно создали декорации для того, чтобы у неожиданных гостей возникли мысли о быстро покинутом жилище, чтобы не появилось сомнений и тревог. Здесь же жили, творили, работали, это был чей-то дом. Иллюзия и обман, он ненавязчиво окружал сладостными и наивными мыслями покоя, делал уязвимым. Все от рождения стремятся окружить себя безопасностью и надежностью, это намертво въевшееся убеждение было использовано алхимиками во благо себя. Потому на столах и полках обязательно были оставлены книги, колбы и записи. Каждая деталь башни – откровенная ложь, продуманная до самых мелочей.       Пройдя по пустым и безопасным коридорам, любой и каждый невольно расслабится и обретет опасную уверенность в стабильности своего положения, после такого уже не задумываешься о неожиданных и смертельных поворотах. И, конечно же, очень легко проходишь к цели. Падаешь в объятия смерти.       Я медленно двинулся по обратному пути, на ходу спрятав сосуд и прикрепив выключенный меч к поясу. Волосы брезгливо задрожали на плечах, будто стряхивая с себя липкую пыль и грязь. Я не помнил случая, кроме как на самом Орттусе, когда черные плети были настолько живыми и осмелевшими. Они не скрывались, не таились, двигались и слипались между собой, образуя странные намеки на формы. Они вздрагивали от криков черноты.       Поправляя маску на лице, я отрегулировал фильтры и активировал запасной светильник. Тонкий обод вспорхнул с моих рук и озарил лестничный проход белым светом, который избавил и без того тусклые цвета оттенков. Даже желтоватый налет превратился в серую муть.       Пыль медленно и словно бы нехотя оседала, оставляя в покое затхлый воздух. Я двигался вперед, обратно к кораблю, размышляя о том, насколько мои поиски и усилия были оправданы.        Алхимия, безусловно, являлась великой силой, но на нее требовалось колоссальное количество времени и энергии, ждать результатов порой бывало просто невыносимо и бессмысленно. У данного направления деятельности не было и нет мгновенного действия. Она, как плесень, расползается венками по плоти, накапливает свои яды и только спустя годы будет способна излиться кислотой, преобразованной в смертоносный удар. Очень тонкая, почти эфемерная и призрачная, она безоговорочно проигрывает быстротечности мира.       И все же, я был пленен ей. Я желал научиться ее секретам, обрести мощь и силу иного видения мира. Я хотел творить с ее помощью себе слуг подобных тем, что уже навсегда похоронены под глыбами храма. И я надеялся, что тайны, начертанные в рукописях и инфокарте, окажутся значимыми и полезными, не мнительно-смешными и указательными унижениями библиотек столицы. Эти поиски обязаны были оправдаться.       Снова потянулась вереница коридоров, лабораторий и комнат. Все оставалось недвижимым и равнодушным, как и прежде спокойно и по могильному висело безмолвие, нарушаемое только взрывами грома где-то на поверхности, да далекий звук капель звенел мелким вкраплением. Но я спешил, стремясь как можно скорее покинуть неприветливую луну. Почти бежал, чувствуя, как раны, нанесенные жуткими тварями, начинали кровоточить все обильнее.