ИНХАМАНУМ. Книга Черная

      Похороны Вестрартоса были назначены на поздний вечер.       Исконно все ритуалы сиитшетов связаны с темным временем суток. Это можно объяснить тем, что их мрачные и в чем-то мистические взгляды на жизнь, принципы, признание силы и жестокости являются самым ценным и отличительным из всего наследия древнейшей культуры. А под эфемерным ночным укрытием, как известно, предаваться тьме легче.       И все же немаловажную часть в этом пристрастии занимало желание обратить порой невзрачные действия в эффектные и красивые представления. Загадочное смешение темноты и огненных всполохов всегда завораживает, оно наиболее внушительно, подавляет собой и дурманит. А движение в темноте с пламенными отсветами на телах гипнотизирует. Отточенные, выверенные до каждого звука песнопения, изящные, хотя немного дерганые жесты танцев, огонь с искрами, струящимися в темное небо, полотна, развевающихся на свету знамен - все это сливается в единую массу непередаваемого, но опутывающего собой водоворота, который подвластен и контролируем людьми.       Ритуалы си’иатов различны. Они проводятся на разных планетах, некоторые даже на орбитах планет или в открытом космосе. Избранные совершаются в строго определенное время, раз в год или некий сакральный промежуток времени, другие необходимы для каждого дня. Им свойственны разные вспомогательные предметы и действия, разное облачение или вовсе его отсутствие, но все они масштабные, пьянящие и несколько злые. В них также нет сострадания и взаимопомощи, как в обыденной жизни сиитшетов. Часто и даже более чем, ритуалы сопровождены болью и риском для жизни. И не каждые могут выжить в них. Эти традиции сродни избранию и испытаниям, если прошел, выжил, то значит, достоин продолжения своего пути, имеешь право носить клеймо темного ордена с гордостью и достоинством. Погиб – оплакивать никто не будет. Слабые Ордену не нужны, в этом вся истина. И она позволяет очистить и отделить важное от неподходящего.        Похороны также отличались масштабом и размахом, но они, как и полагается, оставались трагичны и темны. Особенно, если погребали Высшего.        Некоторое время было принято сжигать тела, а после еще искрящийся пепел выбрасывать с корабля или звездной станции в космос. Это было весьма эффектно и эстетично, требовало меньших затрат, но позже, проанализировав все сводки правил и обычаев, сиитшеты пришли к выводу, что подобное допустимо лишь для низших звеньев культа, ибо такое исполнение последнего ритуала принижает заслуги, что были достигнуты умершим при жизни.        Верховных и тем более Высших полагалась погребать в роскошных склепах или даже храмах, где забальзамированные или помещенные в особые стеклянные гробы тела сохраняли свой облик и не разлагались. Немногие исполняли последнее условие, еще при жизни указывая и выбирая себе вид саркофага, место погребения и какие-либо дополнения. Традиционное до фанатизма сохранение внешнего вида в наглухо закрытом помещение теряло любой смысл. Поэтому огромные средства уходили на отстраиваемые каменные изваяния и плиты-памятники, на которых располагали длинные и запутанные тексты о си’иате и его подвигах, опуская при этом самые главные черты характера и личности из-за их малой необходимости. Эти плиты обычно располагались поблизости или рядом с входом в гробницу. Статуи, обелиски и монументы могли быть в неограниченном количестве и часто занимали обширные территории подле самого захоронения.       Очень редко использовались некие особые и оригинальные изменения в виде технических иллюминаций или сооружений. Потому храмы и святилища были наибольшим воплощением и олицетворением сиитшетской культуры. Строгое следование канонам и установкам в последних ритуалах было возведено практически до болезненного, лихорадочного, фанатичного исполнения нюансов и пунктов, хотя в каждом случае и опиралось на индивидуализацию, что подчеркивало особую роль сиитшета.       Долина Вознесшихся представляла собой несколько соединенных каменными мостами островов, что находились ближе к северным морям на центральной планете. Ее вначале именовали Чертогами Вечности, но с момента смерти первого Высшего название изменили на более подходящее, а местность стали использовать по своему главному назначению.       Острова представляли собой четыре участка, соединяющихся нитями переходов в неправильный полумесяц. На этих каменных, почти гладких равнинах были выстроены архитектурные композиции с храмами, алтарями и святилищами, в которых никогда не угасал огонь, смешанный с лучами бурого и синего цвета. Возводили этот ансамбль во славу Высших и в надежде на ее нерушимость. Никто не мог и представить, что настанет время, когда монолитные стены примут в свое нутро тела убитых богов. И потому склепы на островах были только из-за веского слова традиций, но первенство отдавалось возвышению и прославлению правителей.       Острова не были часто посещаемыми, порядок и чистоту на них поддерживали самые низшие си’иаты, которые и проживали там же. Эти культисты не покидали место каменного покоя, проводя там десятилетия, а порой и всю свою жизнь. Наказанием и отщеплением от мира это не считалось, а приравнивалось к высокой миссии и награде, но при этом желающих на такие уникальные должности находились очень редко.       Так было до того момента, пока в один ветреный день, когда и без того никогда не утихающие бури столицы свирепствовали с удвоенной и грозной силой, на острова не спустился маленький челнок, привезший на своем борту посланника с ужасающей вестью. В тот миг тишина и безмолвие Чертогов Вечности нарушилась, заклубился из золотых чаш густой, черный дым, и прозвучал грозный вой скорбных песен. Острова из места славы и гордости превратились в мрачные и наводящие на панические мысли границы, где уже не было прежней яркости и безмятежности. Они сменились на темнеющие и пропитанные смогом тучи, которые принимали на свои тяжелые ладони всполохи прощальных костров.       Ранним утром, когда воздух был необычайно свежим и промозглым, а ветры оказались тихими и почти неощутимыми, Третьи двери гробницы в Долине Вознесшихся со скрежетом распахнулись.       Первые песни взвились к небесам робко и тихо, в полголоса, еще до того, как у храма начали собираться первые почтившие своим присутствием упокоившегося Высшего. Вся процессия только начинала прибывать на острова. Жрецы и юные культисты исполняли свой долг, отпевая утренней хвалящей мольбой Вестрартоса, но не было в их голосах силы, они не могли передавать интонациями величие и могущество умершего. Им было страшно, как и всем. Действо, в которое следовало вкладывать душу, превратилось в монотонное исполнение обязанностей. Речи становились шепотом, а огонь все никак не мог устремиться искрами вверх, ветра его не раздували, а словно обходили стороной, или это так казалось одиноким жителям молчаливого края, которые столкнулись с настоящей смертной тишиной.       На этом отличия от обычных церемоний не кончались.       Спущенные флаги были привычны, хотя и подогревали страх и тревогу, но в отличие от предыдущих церемоний погребения двух Высших, все было оцеплено стражей и войсками. Воины с суровыми лицами оказывались всюду, пусть они и нарушали священные устои, никто не высказался об этом. Присутствие охраны делало нахождение близ склепа хотя бы немного спокойным и безопасным.       И все же кощунство.       Ряды и отряды вооруженных до предела людей и нелюдей шествовали между статуй и колонн, окружали по периметру храмы, монументы и арочные проходы. Они строго и зорко осматривали всех прибывающих и молчали. Их легкое принятие происходящего вынуждало чувствовать собственную слабость и беспомощность в происходящем. Вскоре единообразную серость войск разбавили герба и знамена на плащах и броне личной стражи. Ни один уважающий и боящийся за свою жизнь си’иат не рискнул явиться на церемонию без надежных телохранителей. Никто не был озабочен традициями, которые преписывали являться на ритуалы без охраны и без защитных одеяний. Легкие, традиционные ткани, расписанные узорами, скрывали под собой тонкую, но прочную броню. Ни один приверженец темного ордена не стеснялся показывать, что он защищается. Ни один не снял с пояса оружия.       Аллея, ведущая к гробнице, была сокрыта под защитным полем, которое поднимали в треугольной арке с одной стороны, чтобы пропустить гостей. Медленно и долго, но никто не смел упрекнуть в этом последнего оставшегося в живых правителя. Готовность принять любые меры защиты поражала, ни один не видел, что загоняя себя в рамки и барьеры, они следовали немому и слепому приказу и тем самым еще больше открывались для удара.       Охрана, войска, защитное поле, душные одеяния, вооруженные корабли, и все собрано в одном месте. Глупая наивность, стоило лишь немного озадачиться и решить, что таким образом наиболее удобно избавиться от гнили и грязи, то можно было бы с легкостью уничтожить все острова разом. Сотни и тысячи смертей, а взрыв мог и не разрушать четыре глыбы. Нет, огонь, отравляющий газ и давка. Автоматикой можно было бы запечатать поле, отрезать все пути отступления, уничтожить корабли. Медленная, мучительная и безжалостная смерть, растянувшаяся ни на один день. И никто бы не смог выбраться. Никто. Это бы убило не только империю, но и весь орден в целом.       Такой защиты и такого покоя они хотели? Сенекс боялся моего присутствия в Долине Вознесшихся, хотя все еще не мог поверить, что одно существо имело возможность создать такую панику, хаос и уничтожить трех его союзников, а, казалось бы, все было написано четким шрифтом в открытой книге. Смешно и нереально.       И все же он, несомненно, должен был предпринять попытку избавиться от меня в столь подходящем месте. Символично и красиво. Я ждал этого удара, потому как сам не мог представить, что учитель продолжит бездействовать дальше. Ситуация доводилась до абсурда и забавной легкости, но мир научил меня, что он жесток и беспощаден. Через шаг или секунду вся удача обязана была обернуться ко мне спиной и подставить так, что я едва бы смог устоять на коленях. Я готовился к битве, чувствуя, как нервы дрожат на пределе. Сенэкс мог вывести меня на прилюдную дуэль близ храма Вестрартоса, что было бы приемлемо, но сложно. Соединенный дар сиитшетов, который оказался бы обращен против меня и на поддержу наставника, резал бы безумно сильно, и я никогда не рискнул бы предположить смог ли бы я его вынести. Но такой вариант оставался самым логичным, он нес в себе истину ордена и его принципы.       К сожалению, Высший мог решить, что не стоило ему марать собственные руки в крови и проверять иссушенное старостью тело на прочность. Его ладонь помнила холод рукояти меча, но все равно давно его не держала. Шансы на победу у него представлялись совсем не высокими, чтобы так безрассудно рисковать. И потому самым правдоподобным вариантом было то, что ему пришлось бы приказать личным воинам или, все может быть, наемникам убить меня в запутанных коридорах гробницы. Это бы решило вопрос с верностью стража Лу. Без его помощи владыка обойтись не мог никак, а доверял он главе стражи без всяких сомнений и недомолвок. Но менять своих планов я не собирался, даже если бы меня на этой церемонии ждала ловушка, я бы все равно ступил в нее. Я верил в свою черноту, а она все еще оставалась безмолвной и спокойной. Голоса переговаривались тихо, пили окружающий страх лениво и, будто бы, снисходя до этого со своей величавой высоты. Но при всей картине событий я чувствовал громаду мощи, что они готовы были дать мне по самому малейшему зову.       Утро оказалось туманным и холодным, а пара часов отдыха никак не спасли меня от груза усталости и слабости. Последние дни были насыщенными и полными до происшествий и решений. Они сжимали горло в настойчивом принуждении к выбору и определенности, а я продолжал медлить.       Все было решено и расписано практически по минутам, хотя и нельзя было с точностью предугадать поведение и действия учителя. Оставались последние дни существования объединенного мира Высших сиитшетов. История вилась и менялась в руках, а я словно бы ощущал зыбкий и влажный песок в ладонях. Он прилипал к пальцам, сбивался комьями, но при этом оставался пластичным и податливым. Из него можно было вылепливать новые основы и порядки. Главное, держать его состояние под контролем, чтобы он не высыхал, не начинал проскальзывать мелким крошевом прочь. Иначе бы все пропало, мираж всевластия исчез и растаял, как небыль. И ничего уже нельзя стало бы вернуть.       Поместье не изменилось за ночь, пусть и владыка покинул его еще в темноте через полчаса после моего разговора с Лу. Все также гремели шорохом коридоры и залы, слуги и рабы переговаривались дрожащим шепотом, только ветер никак не мог пробиться сквозь наглухо закрытые окна. Дворец нисколько не посветлел, казалось, он собрал и скопил в себе весь сумрак, который от своей слишком густой концентрации уплотнился до предела и не пропускал малейшие потоки воздуха. Я прошел сквозь него, ловя на себе быстрые взгляды прячущихся по углам бесправных обитателей.       Напряжение усадьбы сменилось долгой и монотонной дорогой до Долины. Полет прошел гладко, Ратхич со скучающим видом направлял корабль к цели путешествия. Он обходился лишь общими фразами, предпочитая отмалчиваться, что было совсем на него не похоже и выдавало чрезмерное волнение, которое он пытался изо всех сил скрыть. Было безумием восставать против громады мира, но мой верный слуга никогда не сомневался в решении и покорно следовал за мной, попутно исполняя любые приказы. Единственное, что он не любил, так это сиитшетские ритуалы. Ему они казались какими-то чрезмерно вычурными и обманными. Называл их мороком и старался по возможности избегать, что удавалось не всегда, принуждая киборга часами страдать, не говоря ни слова.       К установленному времени собрания всех для церемонии я опоздал, потому мой транспорт занял свое место едва ли не последним. Многие бы расценили это оскорблением, но мое опоздание позволило избежать очереди на входе в силовое поле через арку. Стражи пропустили без колебания, не выдав свою тревогу ни единым взглядом, только тщательно занесли данные и точное время прибытия. Еще дважды уточнили про моего пилота, который был крайне рад моему позволению остаться ему на корабле и избежать долговременного мучения в рядах «раскрашенных фанатиков», а потому находился за пределами охраняемой территории.       Скудная и суровая северная природа, приветствующая своих самовлюбленных господ, в отличие от утренних часов одаривала гостей по всей своей щедрости порывами ледяного ветра. Защита его совсем не сдерживала. И он свистел, носился по каменным островам, обдувая изнеженные тела собравшихся, развевал толстые, утепленные плащи и забирался под них, вынуждая содрогаться от холода каждого и любого. Не было ему преграды, способной усмирить буйство и гордыню, только равнодушные стены гробниц резали своими выступами сильные, звенящие потоки, вызывая обреченные стенания камней.       Естественная песня последнего пути, такая же тоскливая и скорбная, как сами могильники. Но не оказалось в ней той истинной печали, что способны передавать живые голоса. Она красива и темна, но абсолютно бездушна. Нет дела великим силам мира до настолько презрительно маленькой и незаметной смерти какого-то правителя. Умер, не беда, придут другие. Их будут сотни и тысячи, целые армии, один все равно выживет в безжалостной борьбе и займет пустующее место. А за ним еще и еще. Оно не пропадет, не покроется пылью. Все будет идти установленными кругами все века и тысячелетия, пока будет сама жизнь. Нет утраты незаменимой, все имеет двойственность, а мнение мелких крошек на бесконечном полотне мироздания никого не интересует, оно никого не тронет и не вызовет хотя бы самую малую искорку эмоций и сожалений.       Под низким небом раскинулись просторы серости и прямых линий, что стелились по каменным плитам или взвинчивались вверх, упираясь острыми вершинами в пульсирующую молниями и еще приглушенным громом пелену туч. Великое множество храмов и алтарей, окруженных пиками обелисков и резными громадами статуй, казалось, простиралось до самого горизонта, вспыхивая и вспучиваясь из-под водной, бурлящей глубины. Большими и мелкими кляксами, неровными гроздями крошек и обломков одиночные острова и целые архипелаги были разбросаны на все обозримое пространство. Каждый пестрел мелкими точками огней и струящимися, жидкими нитями дымов. Из-за всего этого обилия, казалось, что воды здесь совсем мелкие, всего по щиколотку, и сделаны искусственными волнами, чтобы создать общую гнетущую атмосферу. Но моря были глубоки и холодны, эти темные течения являлись смертельно опасными, так как обладали непредсказуемым характером движения. Огромное число кораблей, а еще больше жизней, было отдано в их ненасытное нутро, но над кипящей пучиной возвышались четыре звенья полумесяца, олицетворяющего гибельную натуру всеобщего существования во всем мире. Четыре оплота, наполненные болью и исказившейся волей.       Я бывал в этих краях ранее, но на других островах, настолько вглубь скопления мне еще не доводилось проникать. И я был поражен тем, насколько дух, оставшийся без тела, а затем исчезнувший может изменять и очернять окружающее вокруг себя. Словно эхом ядовитого и токсичного взрыва было пропитано пространство. Камни буквально пылали обидой, ненавистью и бессилием. Они воспринимались как заточение, а не память во славу минувшего. Клетки и кандалы, смирительная рубашка, цепь на шее, от которой нет ключа. Духи или иначе призраки проклинали всех, кто был причастен к этому возведению, страдали и мучились, тем самым продлевая свое существование в замкнутости. Их ненависть набирала такую силу, что порой коверкало вещество, разрушало его, покрывая высокие своды трещинами, а в самых редких случаях и вовсе их разрушая.       Невидимым толчком, сокрушительным ударом саморазрушения уничтожались призраки. Они копили злость, наполнялись и отравлялись ее, а затем вспыхивали, сгорая, но волна от их гибели порой топила целые острова. Забытые и изгнанные, обожествленные и великие, все они были пленниками одиночества посмертия. Сотни островов, на многих из них было не по одному храму и склепу. Сотни и более неблагодарных, озверевших душ.       Я чувствовал это, почти видел, что в некоторых храмах еще теплились их бесплотные тела, а воля съедала и искрашивала изнутри склепы. Страшное ощущение. Я читал множество записей об этой стороне смерти, но считал призраков всего лишь отражением, чем-то вроде стражей, как у флакона. В моих странствиях мне еще не удавалось повстречаться с этим явлением. Древние храмы и башни, что я посещал, уже оказывались потревоженными и вскрытыми, а тайники не найденными лишь по счастливой случайности. Забытые же хранилища и миры, отчего-то, оказывались лишены столь эфирных жителей. Кто знает, какие беды принес бы с собой потревоженный дух. Скверные характеры и извечная гневливость копий в реликвиях – безобидная шутка и насмешка. По сравнению с ними настоящие призраки могут оказаться опаснее вооруженных сверх меры людей. Бесплотные, сведенные с ума яростью, они не знали преград в материальном. Их не останавливали стены и выстрелы, их не сковывали плети и цепи, даже применение дара не всегда имело место быть и, тем более, не могло спасти. Увернулись бы, а то и совсем погасили, задули пламенный огонек на свече – удавили бы дар на корню, задушили.       Мало кто мог похвастаться тем, что выжил при встрече с призраком, но те единицы, кому это чудо все таки удалось, утверждали, что не осталось у духов памяти и уникального характера. Они извратились и исказились, преобразовались в разрушительную субстанцию. Та личность, что была при жизни, не сохранялась, а оставалась только пустая ненависть. Эти утверждения разбивали в прах мнение о том, что лучшим вариантом поведения при подобной встрече являлся разговор. Но если не уберегалась личность, то вся память, что, возможно, еще была собрана в непознанных оковах разума, могла либо преобразоваться до неузнаваемости, либо, что скорее, исчезла бы как таковая. Говорить, чтобы определенно погибнуть? В этом истина или желание избавиться от неподконтрольных глупцов и искателей наживы? Великое решение для слабых волей.       Влажный воздух был пропитан едким запахом плесени и сырости. Казалось, что он забивал собой все остальное, не давая пробиться малейшим отличиям. Его не мог изгнать даже свет далекого и немилостивого светила, которое едва ли нагревало днем камни, поблескивающие испариной и мутными разводами мхов. Колонны, пики, пирамиды, статуи, холодные плиты, покрывавшие влажную почву коркой гранитной брони - все дышало мертвым безмолвием и вязкой, пропитанной гнилью, мелкой, расщепленной пылью ушедших времен. Зеленоватая наледь обнимала тонкими, ажурными щупальцами остовы и бордюры, тянулась по выемкам и впадинам вырезанных, выдолбленных в древних строениях и декоре, по письменам и узорам. Она заполняла собой каждую трещину и углубление, даже колыхалась полупрозрачным слоем в лужах и смешивалась с белой пеной соленых волн.       В редких, открытых площадях, где темная земля виднелась большими, неровными комьями произрастали низкорослые, тянущиеся к земле растения. Темные, будто сожженные диким, погребальным огнем, они стояли совершенно нагие, лишенные листвы и бутонов. Скудные, спящие в странной, горьковатой дреме, полумертвые и ядовитые ветви, со свисающими с них изведенными лианами и плетями, грозили прохожим своими толстыми, крючковато загнутыми шипами и мелкими иглами. Они гнали живых прочь из неживого края, предупреждали о близкой смерти и опасности, будто говорили: «Уходите, ваше время еще не пришло». Только упрямый труд фанатично преданных своему делу сиитшетов позволял сдерживать буйство зарослей, оставляя их в строгом, одиночном порядке вырастать и тянуться к жалким лучам света в отделенных, тщательно огороженных территориях. Потому ни одна лиана, ни одна ветвь не выступала на каменные тропы и проходы, не преграждала мне дороги.       И все же это виделось лучшим местом для забытья.       Через арку по широкой аллее я добрался до приземистого, открытого сооружения. Оно представляло собой высокую, ромбовидную, ярусную крышу, возлежащую на нескольких десятках колонн и подпорок. Каждая из них выглядела особой, неповторимой и непохожей на другую, себе подобную, опору. Если одна была строго классической, ровной и гладкой, с острыми узорами под самым потолком, то стоящая рядом оказывалась изогнутой линией, сворачивающейся в несимметричную спираль. На первый взгляд все колонны располагались в полном беспорядке, но все они держали многоступенчатую крышу с большим отверстием в центре и некоторые проводили по себе трубки, по которым собиралась дождевая вода и уходила в пространства в полу. Такие детали были покрыты толстым слоем стекла и подсвечивались изнутри, потому мутная вода, хранившаяся некоторое время там, приобретала странный, желеобразный вид.       Строго над этими резервуарами стояли на трех, соединенных вверху и расходящихся книзу ножках, большие, почти плоские чаши из серебристого сплава, но с неровными разводами и пятнами цвета индиго. Чаши были заполнены особыми растворами, который время от времени подливали, а на узкой площадке между ножками в треугольном углублении мерцал ядовитыми бликами мох.       Я поднялся по широкой лестнице к уже собравшейся процессии, скользнув по ней взглядом в поисках учителя, и только вдали, на уводящей вглубь острова тропе заметил развивающиеся на ветру плащи личной охраны Сенэкса. Наставник скрывался за высокими стражами, которые были вооружены не только традиционными мечами и легким оружием, но и несли, забросив за спину, винтовки с длинными, изящными прикладами, разумеется, увенчанными гербами Высшего.       Жрецы и все ожидающие начала ритуала сиитшеты, уже готовые и держащие в руках атрибуты, были крайне удивлены тем, что Высший и его ученик прибыли не только на разных кораблях, но и в разное время. Мало кто из них относился ко мне всерьез и допускал робкие и бестолковые мысли о том, что я также обладаю некой силой и властью, которая с гибелью трех Высших сильно возросла. Ученик последнего владыки, но не прошедший обучения Ордена.       Это забавно и даже умилительно, все закостенелые в мыслях и устоях приверженцы ордена свято верили в необходимость обладанием даром, который, по сути, и возвышал их всех над миром и простыми людьми. При этом дар для них был единым, что значило – отличий в нем быть не могло. Меньше или больше подвластен, разрушителен и тонок, но на этом все. Он имеет одни корни, одни способы и варианты действия, и если в эти рамки не вписывается что-то, то, соответственно, это не дар вовсе, а какой-то вымысел. Бесполезный и ненужный, ибо кроме их единственно верных и правильных выводов быть ничего не может, они знают мир лучше.       И все же многие старались скрывать свои эмоции и мысли, делали вид абсолютно нейтральный и полностью поглощенный начинающимся действом. Конечно, неприятное чувство понимания того, что Сенэкс старался избегать своего ученика, наводило определенную тревогу и вызывало сомнения. И страшнее всего из этого скопа роящихся и панических мыслей было одно - Высший боится. Высший, вся их надежда и покой, вся главная вера, клубок сплетенных меж собой намертво идей и путей, возможностей, все это он. А он вдруг слишком неожиданно оказался простым человеком, притом старым и уставшим, боящимся и убегающим от своего юного мальчишки – подопечного. Самая настоящая слабость. И все бы было нормально и понятно, по-человечески, но в темном ордене слабость каралась позорной смертью. Потому растерянность и незнание приобрело лик временного бездействия, в момент которого я мог ударить.