ИНХАМАНУМ. Книга Черная

      Сенэкс сделал все, что мог.       Он лишил меня единственного близкого союзника, оставив практически в одиночку против всех, но он не учел то, что стражи оставались на моей стороне. Разумеется, план об оповещении империи и сиитшетов о моей позорной смерти был воплощен, но не все вышло так, как учитель того хотел. Высший не достиг своей главной цели. Он желал расправиться со мной, пытался сделать это, не затрагивая собственные силы и используя только своих рабов и слуг, не замарывая свои руки в крови ученика. Но убить меня не получилось.       Страх Высшего из-за открытой дуэли был очевиден. И он не был напрасным. Если наставник так рьяно пытался отказаться от вызова, избежать прямого сражения один на один, то это все говорило о признаваемой слабости. Он понимал, что сил выстоять против молодого сиитшета, убившего троих великих союзников, ему не хватит. Жрецы отказали в поддержке, как и большинство гвардии стражей. Сенэкс, по сути, оставался совсем один против меня, против своего врага.       Это было первым правилом жизни приверженца древнего ордена. Показать собственную силу в бою – первейшая основа. Она не обязательно честная, нет, скорее даже наоборот. Но вариант, в котором оказывалась поддержка своих слуг и рабов, являлся недопустимым. Это было намного хуже, если бы си’иат погиб в сражении. Не боролся, искал пути отступления, следовательно, не имел сил, а значит, не был достоин своего титула.       И Первый Высший очернил свое имя.       Все бы можно было затуманить и смягчить, если бы я не выжил. Тогда никто бы не решился высказать и толику недоверия правителю. Власть всеобщая и необъятная добровольно легла бы в его старческие руки. Власть, которой добился я. Он бы никогда не пожелал делиться ею. И учитель не мог не почувствовать меня, он предпринял все меры, чтобы я не был способен добраться до дворца.       Время выскальзывало из сжатых пальцев неуловимо, малейшее промедление грозило мне смертью. Каждая минута отдавалась моему врагу и делала его сильнее. С самого начала я был один, одному мне и следовало завершить свой путь к трону.       Выпрямившись в полный рост, я взглянул на свинцовое, низкое небо, изливающее мокрую сыпь с абсолютным равнодушием. Игры ничтожных мошек его совсем не интересовали, но упрямые создания почему-то всегда в моменты отчаяния обращались к нему с немыми выкриками о панике и помощи. Оно же выше и сильнее, оно обязано спасти. Наивная, детская уверенность. Я был ее лишен. И разверзающаяся серость не вызывала у меня чувство воодушевления и поддержки. Я не видел в ней ничего, кроме пелены, закрывающей от меня истинно верный цвет – цвет бесконечности космоса. Ледяная чернота притягивала меня, я всегда забывался в ней и находил свои силы. Ее не стоило засорять живой мерзостью, что была не способна различить главенствующее и принять правила, по которым от основания времен существует весь мир. Первородная неповторимость должна была быть сохранена. И сгнившие сиитшеты не имели больше права и на секунду своей власти.       Возможно, я слишком идеализировал свои цели, они казались пафосными и утопичными, но я желал их воплотить и видел власть лишь приемом достижения, а не самым сладостным и притягательным. И еще я понимал, что никто, кроме меня, не увидит, не различит те черты, что остались от великого и необходимого, пустая пелена напускного блаженства и достоинства затуманила и сбила с верных путей практически всех.       Я медлил начать последний отрезок пути, молча взирая на истлевшее тело киборга. Не прощался и не сожалел, принял как данное. Дождь был очень подходящим в тот момент. Дождь после пожара. Удивительно, как изредка мир прогибается и награждает особыми, почти незримыми символами в моменты тоски и распутья. Он не останавливает, не шепчет просьбы о прекращении движения и отказе от своих принципов. Равнодушие – его главнейшая черта. А наивные созерцатели с легкостью могут найти в обыденности важные точки для поворота.       Мне же почему-то выпал этот шум.       Капель.       Кап! Дзынь! Дон!       Он был намного гуще и тяжелей, такой образоваться в обычном ливне не способен. В общем сплетении звуков невозможно выделить какие-то мелкие части, тем более расчленить его на отдельные блоки и созвучия. Но я слишком остро чувствовал, как в шепоте водных брызг звонким гулом проносится мой сладкий и отравляющий крик. Память прошлого и вечное проклятие, дар Орттуса, запечатленный клеймом. Неясная деталь того, как струящаяся из царапин и ран кровь теплилась жаром, согревая на миг кожу, только дополняло состояние боли и неудержимого желания броситься в бездну последнего боя. Всеобволакивающая вода, такая прозрачная и холодная, неудержимая. Она смывала плесень и гарь. Ей нужно было совсем немного времени, чтобы полностью размыть оставшийся остов скелета моего слуги. Бесцветная, она вбирала в себя краски и оттенки, разбивая и размалывая яркую насыщенность погибающего старого мира.       Вода, не такая, как в белой обители древнего храма. Слишком светлая, слишком приемлемая.       О, великий черный нектар, даровавший мне меня настоящего, как он был жесток и добродетелен в мгновение, когда я умирал! Я глотал его в забвении, захлебывался им, надеясь на быструю смерть. А он подарил мне шанс на отмщение. Шанс, который я не мог отвергнуть.       Каким же самоуверенным я был тогда... Юный, совсем ребенок, я думал, что был избран, я хотел изменить, нет, улучшить мир. И я верил в возможность этого, но задуматься о расплате по-настоящему и всерьез даже не пытался. Приняв дар, я принялся сокрушать миры, как стервятник, как лишенный души безумец, окрыленный, пораженный до глубины души своей идеей о гнили. Но если бы не чернота, я бы и сам пал жертвой вечного гниения, мечтая о достижении высокого и красивого, почти божественного. Я даже не мог представить о последствиях, что упали на меня некоторое время после.       Но в погребальном дожде лесистой гряды у самых стен великого и древнего города центральной планеты сектора Сенэкса я вслушивался в гул ливневых потоков и хотел хотя бы на миг перед дуэлью вернуться в стеклянные чертоги Орттуса, чтобы впитать еще каплю сил, а после рискнуть и поставить против жизни Высшего свою.       В непривычном безмолвии черноты мои волосы растаяли и тягучей, призрачной жижей покрыли меня, заставляя каждую клетку тела переполняться энергией. Я помню, как было больно от подобного на Медроссе, но в тот момент я не испытывал ничего. Только холод, я сравнялся с безразличием мира, принял его и утратил способность чувствовать. Я ощущал, как из меня уходит тепло, как сердце замедляет свой бешеный ритм бега, выравниваясь на одну определенную черту равнодушия и безжалостности. Я помнил каждую крупицу боли, что когда-то испытал, но о них я больше не сожалел и не хотел прожить все свои годы иначе. Я был никем, а после стал рабом, ничтожной грязью, об которую вытирали ноги. Раб, который не имел имени и прозябал день ото дня, харкая кровью и мечтая о глотке воды. Да. И я принял это как необходимое, как то, что делает меня таким.       А после взглянул на возвышение иначе.       Получив дар, я старался забыть о прошлом, но оно все равно оставалось мной. Каждый полученный удар, каждая ночь в абсолютном одиночестве и страхе, каждая юная, детская мысль об освобождении и лучшем месте, сложившаяся в общую цель – испепеление мира. Все это был я. И за свои муки я мог мстить, но не потому что имел на это право, а потому что владел подходящей силой. Сила или проклятие, пусть за нее однажды пришлось бы платить, так я считал, но весь мой путь стоил этого. Жестоко и больно, я осознавал, что однажды не смогу больше выносить все это и повешусь на собственных достижениях, но шаг в пустоту был необходим. Я в порыве больного воодушевления выбрал себе имя – бесчеловечный. Моя позиция и маска, но что я такое, кем я вышел из лабиринтов искаженного мира, я так и не понял. И цепляться за этот вопрос тогда я не мог. Он бы с легкостью и смехом убил меня.       Как прекрасно, что Ратхич взял с меня клятву за пару минут до своей гибели. Не отступать. Простое и понятное объяснение всему. Не сотни строк и рифм о том, зачем я прошел все это до конца, зачем жаждал трона и венца на голове, а короткая фраза. Не отступать. Есть обещание и клятва для мертвеца, а большего не нужно было. В час, когда только меч и прямой удар мог решить положение во всей вселенной, не оставалось и крохотного места для размышления. Обоснования оставались на потом, на следующую за победой секунду, смерть же несла в себе пустоту.       Впервые я прочувствовал черноту настолько и не отшатнулся. Не устрашился ее громады, не задумался о том, что не смогу выдержать все необъятную мощь неизвестной и безымянной силы. Она пылала страхами и отчаянием, она гремела могуществом и голодом. Ненасытная, безжалостная и всемогущая настолько, насколько хватало мысли, подчиняющаяся своей малой искрой мне. Прежде я не мог ее принять, но отсутствие эмоций раскрыло мне пути.       И после мига тишины весь мир обрушился мгновенно и дробясь на мой воспаленный разум паническими, оглушающими криками, воющими гневом и отвращением. Целый живой мир, на котором я стоял, пульсировал в моих руках. И казалось, что он ждал, когда я приду в него, когда стряхну с его израненных плеч налет обреченности и забытья. Он непременно ждал. Он слишком устал жить, как некогда в прошлом цветущая и благоухающая планета подернулась непроницаемой завесой, а позже явила всем совершенно другое состояние. Мертвое и стеклянное, где выжить смог лишь один, не имея на то никаких оснований.       Ошибка страшная и неисправимая.       Но возгордившись, я отпустил черноту.       Я ожидал какого-то страшного действа, но мир не шелохнулся, он даже не вздрогнул, только алая кровь моих ран стала совсем черной, а все сомнения исчезли. Я был готов завершить начатое.       Черные призраки мерно и тихо заколыхались вокруг, они не поднимались, а цеплялись пальцами за камни и ветви, скребли ими по влажному покрову. Они шипели, гонимые диким голодом вперед, но как раньше уже не смели требовать спешки от меня. Затаились, притихли у самых ног, а я коснулся одного из них пальцами. Темное нечто пронзительно взвыло, но не дернулось, замерло, разинув беззубую пасть.       Оно было таким же холодным, как памятная бездна, скользким и гладким. Вещество липло к пальцам, но легко разделялось, тянулось за рукой вязкими нитями и капало вниз, шипя и разъедая все, чего касалось. - Как твое имя?       Только шипение в ответ, а я, помедлив, проткнул призрака длинными ногтями. И существо угасло безмолвно, слилось потоками вниз и втянулось в другое, чтобы затем снова образоваться и свернуться клубком у ног. Я рассмеялся.       Дождь отступил в стороны. Его капли все еще извергались с неба, с тяжелых туч, они срывались вниз, шелестя растительностью вокруг, но меня уже не достигали. Тогда мне казалось это естественным и нормальным, я даже не задумывался о том, что никакой дар на подобное не способен. Удержать и отразить выстрелы, предугадать выпады, но чтобы отклонить от себя ливневые потоки – нет. Это миф и вымысел, но я принимал его.       Скинув с себя на остывший после пожара камень разорванную и совсем промокшую мантию, я медленно развел руки в стороны, глубоко вдыхая горький воздух. Самолюбивая истерика, я смеялся, удерживая мокрые песчинки вокруг своего тела, отодвигал их прочь и задерживал, не давая разбиться о поверхность. Их становилось все больше и больше, они искрились и дрожали, почти звенели, перекрикивая слышимую мной капель. Но я контролировал каждую крупицу полностью и абсолютно, чувствовал ее расположение и сильнейшее желание все таки упасть. И чем дольше я останавливал, чем сильнее сжимал в своих невидимых тисках, тем больше я наполнял их своим духом, отголосками черноты. Я не видел, но ощущал, как они наливаются ее и будто бы сгнивают. Нет, это не порча, это не убийство, это возвращение. Тогда я не мог описать это точнее, но был уверен, что соединяясь с чернотой, они возвращаются в исконное состояние. И оно – единственно верное, единственно достойное. Именно к нему следовало все вести и идти самому. Оно было моей неназванной целью.       Выждав несколько мгновений, когда капли потеряли свою прозрачность и потемнели, я с неизмеримой, разрушающей скоростью отшвырнул их в стороны. Жидкими, но острыми иглами они со свистом и шипением усеяли пространство вблизи от меня, вонзились в неживую плоть, сжигая материю, а после исчезли, словно и не было их. Только жалкие, практически незаметные пятна черного налета остались на местах проколов.       Сенэкс был обречен. А за урок я был благодарен.

***

      Высокие каменные стены были выстроены вокруг главного города столицы многое время назад. Они должны были оберегать размеренную и пресыщенную доступными благами жизнь сиитшетов от тяжелых ударов погоды, но справлялись со своей задачей не вполне корректно и удовлетворительно. Веками после было изобретено защитное поле, которое оберегало от буйства стихии, а также от искаженных видов, с которыми работали алхимики. Удивительно, что это поле создал не член темного ордена, а человек из касты рабов. Казалось бы, непростительная ошибка закрадывалась в то, что имя настоящего создателя поля было известно всему миру, это же порочило славу любого си’иата, но истину скрывать и не пытались. О награде выделившийся раб также не смел и мечтать.       С появлением поля о каменных монолитах постепенно стали заботиться меньше, им уже не придавали прежнего значения. Поэтому во многих местах стены были оставлены частично – определенными блоками или участками, которые имели некую сакральную ценность. Обычно на них изображались фрески с какими-то памятными событиями или важные и неприкосновенные символы ордена. Простые части убирались, оставляя пустоты, закрытые энергетическим заслоном. Имея коды доступа, такой барьер не составляло труда пройти. Но введя этот код, который был строго индивидуальным, ты раскрывал свое местонахождение для всех баз данных и сводок.       Но не только сиитшеты желали роскошной жизни. Многие их подчиненные всячески искали способы добиться лишних средств. Даже не имея титула ордена, за деньги можно было приобрести многое, хотя, конечно, не все. Но и этим меньшим соблазнялись очень многие люди и нелюди объединенных территорий Высших, главное было знать места и определенное время, когда на не установленные кредиты можно было достать нечто сладкое сердцу. Разумеется, все это никогда бы не дотянуло до величия сиитшетов, но по окраинам, у самых стен все шире и ярче выстраивались ряды особняков обделенных даром расточителей. В культе об этом также было известно, но любому, даже мелкому си’иату нужны еще более мелкие слуги, которые могли бы выполнить за них важную работу. И для этого порой было необходимо приподнять оберегающий город занавес так, чтобы никто об этом не узнал.       Спустившись под тенью исполинских деревьев, я вышел на неровные, уже сильно истрескавшиеся каменные плиты, которые застилали некоторое пространство вокруг города. Они были скользкими от влажного налета, во многих местах уже совсем предстали разрушенными, провалившимися в почву. Эти провалы заполняла мутная, затянутая плесенью вода. Но на сероватой зелени наростов на камнях можно было различить участки, где она светлела и открывала узкие тропки. В отличие от пустынных площадей в примыкающей к гряде части столицы было легче скрыться среди зарослей. Это давало дополнительные шансы проскользнуть внутрь, а более низкие касты, занимающие эти территории, не должны были вмешаться в дела сиитшетов.       Первое, что предстало предо мной, когда я приблизился к завесе – это ее отсутствие. Купол на фоне мрачного неба был виден отчетливо, но участок близ лесного уступа оставался совершенно открытым, а столпы поддерживающие защиту были сожжены дотла. В воздухе еще витал горьковатый запах гари, а гладкие поверхности аллей, ведущих в город, оказались покрыты сажей. Это было весьма приятно, смута в столице давала преимущество мне тем, что не только пропускала незамеченным ближе ко дворцу, но и отвлекала Сенэкса от единственно важного – преграждение пути к дуэли с собой.       Столица словно бы ждала меня, она ласково распахнула предо мной врата, сожгла все системы наблюдения у входа и давала столь необходимое время. Я не мог с точностью определить причину, по которой центральный мир взорвался пожаром изнутри. Мое восстание не должно было так поддерживаться, если только не помогли...       Лу мог вмешаться. Прибыв в город ранее Сенэкса, он сразу же должен был отправиться к элитной гвардии и поговорить со своими подчиненными. Решиться на измену империи и перейти на мою сторону согласились, без всяких сомнений, не все, но большинство. Отказавшихся по моему приказу необходимо было уничтожить. И это тоже должно было быть сделано, а еще к этому времени в поместье следовало вернуться учителю. Его глазам предстал бы не просто раскол, а почти его свержение с трона. Но смутить стражей он мог вестью о моей гибели. Командор Лу, разумеется, не поверил бы, но общий воинственный настрой гвардии это бы несколько снизило. От предводителя стражей, несомненно, потребовали бы доказательства, но принимать предавших и отказавшихся от клятвы учитель никогда бы не стал. Это выше его, ненависть к измене ослепила бы старого правителя тирана, и он обязан был изгнать стражей… Если бы я действительно был мертв.       Так он все оставил замершим в неопределенности. А Лу мог почувствовать меня через дар. Это маловероятно, но возможно. Да и поведение владыки подтолкнуло бы его к таким мыслям, и страж сделал бы единственно верное решение – отвлечь Сенэкса от мыслей о сражении. Восстание из-за паники - вполне в характере и возможности Лу. Оно было обречено на провал и угасание, но целью являлось нарушение целостности защитного барьера. И это получилось, дополнительным плюсом шло то, что сам город оказался в волнении. Единожды опалив руки в пламени боя, желающие свободы способны были подняться еще раз. Они стремились бы к этому.       Воин доказал свою ценность, и если он выжил, мое решение принять его на место личного стража было бы оправданным. В любом случае, после гибели Ратхич выбора у меня не оставалось.        Войдя в душную городскую паутину, которая совершенно не искрилась рекламой и яркими красками по обыкновению всех больших городов, я ощутил далекий отголосок гнева и ярости учителя. Его разочарование было непередаваемым, оно захлестнуло его, вынуждая истошно выть и призывая к еще более страшной мести.       Отправив клинья истребителей на расправу, наставник получил известие о том, что мой корабль сбит. Свои потери его не интересовали, но он не почувствовал моей смерти, а подкупило его спокойствие отчитавшихся с места события пилотов. И тогда сладкая надежда поквитаться за предательство и унижение лично завладела владыкой полностью. Он думал, что меня удастся пленить, и в скором времени ученик-изменник обязан был оказаться на коленях перед величайшим и единоличным правителем мира всего. Но несколько позже сиитшетские пилоты явились к нему.       Ненависти не было предела. Ненависть и бессилие захлестнули, сомкнулись лесками на горле и душили, срезали тонкими кусочками кожу и плоть, выжимая силы и надежды. Первый Высший в ярости мог убить говорившего с ним си’иата, но успокоиться уже не был способен. Остальные пилоты, несомненно, поплатились своими жизнями за совершенную ошибку немного позже и, может быть, не от руки повелителя. Выжить из них не позволили никому.       Я чувствовал, насколько велика неконтролируемая ярость Сенэкса, она словно бы пропитала собою все, целую планету. Она осквернила ее. Это отвращающее ощущение грязи и мерзости, что источал от себя каждый мельчайший осколок центрального мира, было невыносимым. Раньше я мечтал, что займу трон здесь. Очищу планету, но оставлю главенствующей, основным звеном во всей сети мира. Но в моей империи не было для нее места. Грязь и гниль, она вечно бы стала напоминать мне о прошлом, о том, каким был я, и какой была вся прежняя вселенная. Осталась бы тонкая связь, которая все тянула к прошлому, возвращала крохотные черты, по которым прежние устои могли бы выскользнуть из забытья в настоящее, в мой мир. Это было недопустимо.       И решение об уничтожении целой планеты явилось само и не вызвало никакой неприязни.       Множество жизней были в моих руках в тот момент, а я даже и не понял, как с легкостью стал ими распоряжаться и решать за них, не задумываясь о том, что по началу должен был страшиться смотреть на подобных мне, как на простые вещи. Был рабом, я видел мученический хаос, но чувство абсолютно права властвовать и управлять каждой крупинкой жизни возникло и завладело всем моим сознанием. Оно оказалось настолько естественным, что не вызвало ни одного даже незначительного сомнения, словно бы я многое и очень долгое время держал его в своих тонких ладонях, согретых чужой кровью. Я понимал, что моя власть не восторжествует без огромного количества смертей, но осознание того, что со временем вместо убитых рядов поднимутся совершенно новые, отмеченные моим клеймом и знаменем, успокаивало.       Небо было затянуто непроницаемым слоем туч. Они тяжелыми, низкими громадами тянулись вдаль, ритмично вспыхивая взрывами молний почти постоянно, но раскаты грома звучали как-то приглушенно и отстраненно, словно снисходительно. Зато плотный полумрак дневное сияние солнца совершенно не разгоняло. Светило будто отрезали от промерзшей поверхности планеты, вручив в царствие темноты. И день мало чем отличался от ночи. Где-то позади над простиравшейся от гряды долиной свистел ветер, намереваясь свернуться в смертоносный вихрь и попытаться сокрушить ненавистный барьер, защищающий и ограждающий хрупких и бесполезных созданий. Холодный, но не знающий снега мир замерзал.       Войдя в черту города, я окунулся в непривычную атмосферу безвременья, когда густой сумрак накрывал тревожно тлеющий мир, но обагрялся отголосками костров и пожаров. Эти отсветы напоминали краски заката, теплые и греющие только своим видом, но воздух был действительно теплее. Он напитался яда сожженных зданий и тел, и теперь отдавал его обратно в остывающий мир. Холод ступал следом, готовясь при малейшем порыве ветра смыть с лица столицы рукотворное тепло восстания.       В темных полуразрушенных кварталах улиц близ установок защитного поля мутными пятнами горели окна. Совсем скупо и редко, они чуждыми пятнами вклинивались в общее безмолвие и напряжение. По направлению к центру количество огней увеличивалось, но также представала странная и неожиданная картина.       Редкая растительность, что допускалась в столичной линии, была сожжена. Высокие, почти достигающие пиков башен деревья с раскидистыми ветвями и низкорослые кустарники, усыпанные острыми, длинными шипами были черны и покрыты мелкой сетью тлеющей коры. Темные громады сияли, словно раскрашенные пульсирующей перевязью огней. Мелкая листва, истлевая, осыпалась вниз, на выложенные затейливыми узорами площадки. Пару часов назад, когда эти вытянутые тела деревьев были охвачены беспощадным пламенем, пространство утопало в огненном свете. Своеобразный символ, сжигающий до корней.       Улицы предстали предо мной пустынными, только кое-где еще оставались неубранные тела погибших. Среди них были и стражи города, а также приверженцы сиитшетов.       Я шел, прячась в тени, чтобы не привлекать лишнего внимания. Очерненные сажей аллеи могли скрывать в себе сотни любопытных глаз. Но моя одинокая фигура не привлекала внимания, сдавленный шепот толпы невольно разносил ветер, и этот гул наполнял собой пространство, заволакивая и отягощая. Восстание подавили, но никто не стал принуждать разгневанных и напуганных слуг к затворничеству. Сенэкс мог отправить войска на устранение бунта, но его собственный страх велел ему стягивать силы ко дворцу, запираясь в нем и надеясь на легкое устранение проблем.       Люди же дрожали, но покорность испарилась вместе с верой в непобедимость Высших. Слава и величие правителя пали, его стали воспринимать как обычного человека, забыв о многих его силах и возможностях, даже о даре. Тирана приравняли к рабу. И не желание свергнуть владыку двигало толпами, а невысказанное стремление к прежнему равновесию. Еще месяц назад все было просто и понятно: хозяин – раб, а большего не дано. Но кто мог предугадать, что новый сиитшет воздвигнет в эталон. Ужасная догадка о том, что он, может быть, просто хочет все уничтожить, сводила с ума.       Затихнув после гибели своих родных и близких, подчиненные на время затаились. И я слышал это в тоскливых, подавленных голосах. Но чем ближе я подходил к сплетениям улиц, откуда доносились приглушенные разговоры, тем сильнее распалялись речи.       Собравшиеся словно реагировали на мое присутствие, они вспоминали высказанные Лу и его собратьями фразы. Они ненавидели Сенэкса за его слабость, забыв, что некоторое время ранее молились ему и восхваляли его. Немыслимое действие, которое казалось напускным, будто некто незримый дергал за ниточки всеобщего настроя.       А я слышал звон в черноте. Он все сильнее и увереннее нарастал, переходя в пронзительный гул, но не дробился и не распадался на отдельные возгласы. И среди него я различал вспышки каждого живого существа, затаившегося за монолитами зданий. Их эмоции отдавали что-то, нечто эфемерное в черноту. Любым словом, любым жестом и в любую секунду. Будто бы тонким слоем с них снимались оболочки энергии или эфира и исчезали, утончая и убивая. Чем больше в этом было боли, страха и мучений, тем толще срезался слой. Он почти вырывался с них и спадал полупрозрачной чешуей, в одно мгновение чернея и становясь неотличимым от черноты.       Это наваждение длилось лишь краткий миг, а потом испарилось, сменившись привычными голосами. Я же, замерев на просторном перекрестке, заглянул за угол.       В окружении исполинских статуй замерли со светильниками и фонарями люди. Многие из них были с тонкими ободками рабских ошейников на шее, но были и те, кто носил на одежде гербы, даже символ Первого Высшего. И все же все они были представителями низших каст. И всех их сжигал изнутри пламень паники. - Мы так и будем стоять здесь?! Дворец все больше заполняется войсками, перед ним уже выставили барьеры. Когда такое было? Кто-нибудь помнит, чтобы за всю историю правления Высших настолько страшно было в столице? Это война! Это… - Прекрати, Сша’эр! – Мужчина в длинном балахоне, что стоял напротив кричащего, заговорил писклявым голосом. - Что ты хочешь услышать?! Хватит паниковать! Никому из нас не стоит вмешиваться в дела ордена. Сиитшеты сами во всем разберутся! Не первый раз они сталкиваются с изменниками! Все это время выживали? Выживали! И сейчас ничего не случиться! - Выживали! Именно что выживали! А теперь? Остался только Сенэкс! Это же крах! - Я тоже согласен. – Разнообразная толпа все больше негодовала. Она не замирала, суета и беспорядочное движение заполняли площадь. В свете зажженных огней это выглядело более угрожающе, чем было на самом деле. - Что-то творится в верхах. Что-то очень страшное, чего мы еще не видели. Они списали все на одного ученика, какая глупость-то! Но нам же не скажут, чтобы мы не творили вот это все! Думаете, наши сборища им на руку?! Мы же только отвлекаем владыку от решения проблемы! Зачем вы прислушивались к стражам?! Они же ничего не решают! - Лу – страж Высшего! Он сам все видит. Он же ближе всего к правителю! Кто как не он скажет нам правду? Он пришел к нам, чтобы помочь! – Выкрик юноши казался воодушевленным, но наивным. Даже то, что он держался уверенно и гордо, не помогало ломающемуся голосу достигнуть нужного эффекта. - Помочь? Смутой?! Это не помощь, это какое-то безумие! Зачем ему наводить беспорядки в городе? Даже барьер нарушили! Когда его восстановят в такой ситуации?! А если буря?! Что тогда прикажете нам делать?!       Говоривший мужчина потряс полной, закованной в пару дорогостоящих браслетов рукой и гневно уставился на других спорщиков, но получив в ответ полные злости взгляды, несколько смутился и раздраженно подобрал полы плаща, кутаясь в него сильнее. Высокий и тощий раб вышел к нему. - Не надо громких слов! Все прекрасно знают, что с нарушением целостности защитного поля ты теряешь прибыль. Его же теперь не надо открывать, чтобы пропустить наружу или внутрь! А значит, платить тебе никто не будет! Все и так пройдут! Раб победоносно развел руки в стороны и широко улыбнулся, а мужчина же угрожающе шагнул вперед. Кто-то в толпе засмеялся. - Поговори мне еще, падаль! Тупая вещь, а еще чего-то пищит! Завидно, что я живу, а ты подыхаешь в своем ошейнике? Раз раб, то помалкивал бы. А то еще выкуплю тебя, тогда и посмотрим кто кого. - Опомнитесь! Какой барьер, какая выгода? – Взмолился кто-то. – Высшие гибнут! Гибнут! Троих уже нет, нас некому защитить! А они правили Империей не одно столетие. Скоро все рухнет, и нам никто не поможет. Вы слышали, что Джрууд забрал свою семью и бежал из столицы? Он же был приближенным к сиитшетам! Наверняка, он узнал что-то такое, что не поскупился, собрал все свои сбережения и купил билет на звездный корабль, чтобы сбежать отсюда! Всю семью увез! Он же никогда не паниковал без причины. Что-то не то, бежать надо. Бежать!       При этом выкрики в толпе сразу все немного поутихли, стали расходиться по сторонам люди, оставляя свободным место рядом с говорившим о побеге. - И куда нам идти, Ан’ней? Где нам взять деньги на билеты и кто нам их продаст, даже если мы и насобираем нужную сумму? Джрууд и бежал, потому что мог! Нас же близко не подпустят ни к одному кораблю. Мы же рабы! Мы даже через дыру в поле не сможем уйти в леса, хотя нас там бы просто сожрали! Но прежде нам ошейники замкнут и все! Искорка и все мы трупы! - Значит, мы будем молча сидеть, сложа руки?! Ждать пока к нам придут и пристрелят? Пожилой мужчина вышел вперед, тихо посмеиваясь и качая головой. На него косились, но высказываться никто не помешал. - А с чего все вообще решили, что нас непременно убьют? Мы что, что-то нарушили? Высших убили? Или что? Мы простые рабы и слуги, которые будут жить одинаково при любом правителе! Пусть сиитшеты сами разбираются в своих склоках! - Нужно идти ко дворцу! Всем идти! А не слушать эту чушь! - Чтобы нас там пристрелили?! Это ты бред несешь. Куда мы пойдем? Куда?! Бросить свои семьи? Пойти слепо и тупо? А сиитшеты нас раздавят. Они же решат, что мы за этого нового! Что нам там вообще делать? Они же с даром, что мы сделаем против них и главный вопрос зачем?! Пусть сами разбираются со своим троном!       Бессмысленные споры тянулись по уже озвученным линиям. Рабы и слуги, оставшись без пристального взгляда Высших, возомнили себя свободными. Они пожелали сравниться с великими и одаренными, не имея на это никакого дозволения.       Осквернение гнилью завладело всем. Оно распространилось на каждый разум центральной планеты и разрасталось все дальше, занимая новые территории и юные, еще неокрепшие сознания. Мне было до отвращения плохо и неприятно видеть это.       Серость и грязь, ничто не избежало этого отпечатка. Они разносились по пространству не с ветром и холодом, а со звучавшими словами. Одна мелкая, но колкая фраза могла разжечь пожар. И всегда так. Лишь брошенное слово, которое, казалось бы, не имеет никакой ценности, но неожиданно именно оно приобретает непреодолимую мощь, разрастающуюся и преобразующуюся в великую стихию. Слово забытое и мимолетное становится самой страшной вещью, перерождающейся в ужасающие действия, затрагивающие ни одну жизнь. Слово изменяется в сомнение.