ИНХАМАНУМ. Книга Черная

- О, не мне судить о названиях их действий и стремлений, но один однажды исчез. Что это могло быть? Чудо? Проклятие? А, может быть, и война. Кто скажет точнее? Я призрак, и известно мне не намного больше, чем простому живому. Но еще с самых древнейших времен, когда мир был юн настолько, что представления о том, что вокруг других солнц могут быть иные планеты с другой жизнью, не существовало, цвело мнение о конце. Гибель всего, конец мира! Сколько миров столько и гипотез, но они были везде. Логика проста, если однажды было начало, то будет и конец. Или же это некто высший им сказал? Предрек? И его, этот конец, предсказывали обязательно ужасным. Это, разумеется, понятно, естественно и логично. Страх смерти и изменений, все банально и объяснимо, но в присутствии всеобщего убеждения в величии творцов почему-то создалось нерушимое мнение о том, что завершение всего будет мучительным. Может быть, все это родилось из чего-то? Из знания, а не догадки? - Я понимаю, к чему ты ведешь, но эти многотысячные размышления были начертаны во многих книгах и даже свитках. Ничего нового в твоих словах я не слышу. Я узнал от тебя действительно интересную и намерено скрытую теорию о культах, но в итоге ты все равно привел меня к изученным философским суждениям. Почти фантазиям. Это разочаровывает. - Ошибаетесь. Я хотел сказать… - Попытался оправдаться лицемерный дух. - Об эгоизме. – Резко пресек я чужую речь. – Еще в эпоху, когда Орден Сиитшет был малой точкой в огромном списке культов вселенной или даже одной галактики, существовало ненаучное учение о том, что некто, творец, бог, создатель, вершитель, имен очень много, создал мир не во имя какой-то цели, а потому что мог. Имел силы, возможности и желания. Он пробовал себя, чтобы самоутвердиться в своих же глазах. Сделал для самого себя сложную, блестящую игрушку из ничего в Ничто. И это наивысшая степень эгоизма, а значит, недостижимое создание вовсе не обладало светлыми качествами. Поэтому и конец всего мира обязан быть беспощадным и болезненным. Мифы и предположения. Даже на фоне твоих слов это не меняет своей сути. - Да, все верно, но это взгляд лишь с одной стороны. Я хотел предупредить, что этот миг неведения еще длится, и Вы еще можете…       Торопливая речь призрака оборвалась неожиданно, а сам он исчез. Не было ни вспышки, ни какого-либо всполоха, он просто и мгновенно растаял в сумраке, оставив меня в темном холоде на подступах к вратам поместья последнего Высшего. Странные слова от мертвого существа тревожили, но все равно разочаровывали. Он пытался что-то донести до меня, но в итоге не смог отступить от линий смертного мира и его способа изъяснений. Дух не был способен говорить прямо. Рамки и границы оковали его и тянули длинными, тяжелыми цепями в клетку. Мертвый, существующий лишь зыбким духом, он все равно продолжал руководствоваться привычными для живых установками. Я улавливал в его словах и настроениях черты поведения любого сиитшета. Это было столь отвратительно и низко, что я едва сдержал свой гнев, за который мгновенно цеплялась чернота.       Ужасная, страшная, изуверская мука.       Не жить, существовать миг за мигом в абсолютной серости, где нет и малой искры эмоций, где ты не можешь чувствовать хотя бы самую мельчайшую каплю воодушевления, радости, удивления и даже страха. Безысходность и равнодушие, все одноцветно, однотипно и бесполезно. Ты можешь мыслить, действовать и даже вершить судьбу, но ты не способен видеть яркости неба, ощутить холод ветра или жалящего огня, почувствовать остроты ножа, что вспарывает твое горло. И только беспощадные лавины гнева, ненависти и ярости низвергаются пульсацией на тебя, раздавливая и сминая в бесформенное подобие общего вида живого.       Ничего или боль.       Череда и повторение, все похоже, все ранит и жжет.       Я сходил с ума от неконтролируемой вспышки боли, что взорвалась в полной и абсолютной пустоте. Я ничего не чувствовал, хотя продолжал копировать эмоции. Тогда прошло всего несколько часов после того, как при падении я открылся черноте, перестав ее сдерживать. Она выплеснулась вихрем, смела оглушительной силой страхи, терзания и сомнения, оставив… ничего. Я даже не понял, что всего этого лишился в один миг, не понял, но принял, решив, что так и должно быть, не заметил, как привык к этому, а после ярость врезалась тараном. Нестерпимо, убийственно и жестоко. Я задыхался, видя, как перед глазами проносятся мерцания и блики.        И снова все стихло, будто мелкие колыхания воды на потревоженной воде. Все сгладилось и растворилось, втянулось в общую, недвижимую массу, но оставив после себя страшный след. Ничего не исчезло, ничего не ушло, и мнимый покой, где нет места тревоге, остался всего лишь сладкой, но недостижимой иллюзией.       Вечны страдания, они древнее самого мира. Они почти что первооснова. И мне никогда не забыть всего того, что я пережил. Чувствовать всегда. Но после безрассудного дозволения и послабления у меня уже не было возможности вернуться к прежнему руслу эмоций. Они более не были способны двигаться размеренными течениями, в которых волны естественны, но безопасны. За силу, за шанс на победу я отдал равновесие черноте. Осознание этого ударило громом, но после слишком быстро вернулась недвижимость. Снова бесцветие, снова пустота и забытье. И это знание кануло пеплом в черной саже. Оно больше не трогало, не влияло на меня. Так знание самоубийцы, что режет собственную плоть, не пугает и не страшит. За раной будет кровь, по капле вместе с ней вытечет время и жизнь, но пусть. Все равно.       Я шел как в тумане, каждая крупица окружения, будь то храм или человек, увязала в липкой трясине эфемерности, словно не имела формы, словно могло перетекать и меняться, перевоплощаться в нечто неизвестное, в то, что реальнее и правдоподобнее всего настоящего.       Лестница кончилась, ошпарив меня ярким светом сотен фонарей, что окружали площадь и торчали из нее высокими пиками. Фонари не были похожи на обычные светильники, которые крепились к тонким жердям или свисали с витиеватых креплений. Вернее сказать, представляли собой длинные заостренные к верхнему концу пики, которые светились чистым белым светом. Они заливали пространство яркими волнами, но при этом не резали взгляд. На них можно было свободно смотреть, вглядываясь в дрожание белизны. И в этом дерганом ритме почти истративших свой заряд ламп толпились собравшиеся люди империи Высших.       Толпы людей метались маленькими группками, которые время от времени собирались в более крупные, застывали на одном месте, шептались и спорили, а затем стихали и рассыпались, теряясь в общей суете. Страх витал в воздухе, но люди и нелюди, которые в большей степени происходили из касты слуг и рабов, медлили и все чаще бросали ожидающие взгляды на стены врат и на выключенные экраны. В руках их не было оружия, а находились они здесь лишь по одной причине.       Сиитшеты, что должны были ими руководить, бежали. Они покинули храмы и дворцы, улицы и звездные порты. Подчиненные не знали, что им делать в темный день, который в большей степени напоминал ночь. Они остались беспомощными куклами.       Но почему? Где была вечная сила, что самого низшего раба толкала к запретным мечтам о власти и свободе? Где это сахарное желание полета? Почему никто не поднялся, когда шанс беззащитно лежал под ногами? Почему все вели себя так, будто им срезали нити, которыми прежде заставляли двигаться?       Почему?       Трусы и предатели покидали столицу. Внимая шепчущему страху, они не могли, как в прошлом, встать в один ряд и выступить против опасности и врага. В них не было единства. Как странно и дико, что великий культ вселенной опустился до уровня грязи. Все его члены оказались потеряны в самую первую минуту ослабления. Лидеры, что были также смертны и беспечны, проигрывали, но умирали без сопротивления.       Но разве веками до этого все было иначе? Разве не гибли целыми армиями великие и сильные воины? Они отдавали сердца и знамена на сожжение, но общая цель выводила все на новые витки и давала дополнительные силы. Орден выживал и стремился за властью. Он полз мелкими шажками вперед, задыхаясь, сгорая, но вновь и вновь выбираясь из пепла.       Он выстоял. Он получил в руки весь мир…       Он победил Аросы, культ подобный ему, только, как многие его называли, светлый, основанный на лживо противоположных верованиях и принципах. Он победил орден, который в очень далеком прошлом был одним из бесчисленного числа разбитых и почти низвергнутых в забытье, который потерял связь с чем-то великим, со своим чудом. Но это позже…       Два культа выстояли. И именно противоборство этих двух орденов тысячелетиями рвало мир на части открытыми войнами и злобными стычками, временами прерываясь на еще более мелкие и незначительные, являвшиеся всего лишь игрой. И всегда на шаг впереди были Сиитшеты.       Два культа, один из которых потерял своего идола, а второй отверг сам.       Но в какой момент сиитшеты очистили себя от своего же бога? Если верить призраку, то мои догадки все же имели основания, но я не мог полностью доверять духу. Я гадал и предсказывал, но ответов не имел. Только жалкие и почти фантастические предположения, которые все добавляли варианты развития событий.       Если поверить в малую деталь - все мои детские надежды на то, что мир не прост, что он имеет некий тайный и сокровенный смысл, что он появился не в результате немыслимой, но слепой дороги движения пустых частиц, а в итоге задуманного росчерка осознанной руки творца, то вся бренность и пустота мгновенно исчезает. Тогда можно было бы допустить, что при гибели одного высшего существа, другое выжило, и оно помогло своим рабам и священнослужителям победить.       О, как же я хотел с самых первых моих одиноких шагов узнать, что оставаясь изгоем и одиночкой среди себе подобных, я вопреки всему оставался не одинок. Пусть это Нечто было до остервенения жестоко, пусть ему было глубоко безразлично мое существование и жизнь вообще всего, я бы все равно не оставался один. Не один! Как глупо и наивно, но до безумия приятно и обнадеживающе было бы знать, что все ночи, проведенные мною у заляпанного окна, за которым находилась только черная гладь, не оказывались пустыми. Переродившись, я все равно нес крест первых дней болезненным шрамом.       И все же… если это Нечто было, могло ли оно отвергнуть предавших его созданий, покинуть их, чтобы отомстить?       Ужасный, оскверняющий вопрос неожиданно сильно всколыхнул черноту. Она задрожала и выплеснулась темными призраками. Я надеялся, что был прав, а потому несмело рассчитывал на последствие из-за действий изменников.       Сиитшеты были разобщены, они не имели возможности и желания объединиться, что увеличивало шансы моей победы. Сенэксу не у кого было просить помощи, потому я мог биться против человека, обладая иным даром. И я имел иллюзорное право называть себя избранным.        Пусть раньше были боги. Странное и устрашающее слово – бог, но оно отражает наиболее емкое представление о высших сущностях. И являлось бы дикостью сравнивать их жизни с существованием смертных, но иначе не стоило и задумываться обо всем этом, ибо таковы границы познания.       Были боги и они сражались за мир, потому что больше ничего не существовало вообще. Воевали, и один погиб, но второй, достигнув власти, тоже пал. Его отвергли, отказались верить в угоду алчным и жадным человеческим желаниям ненасытности.       Обида.       Но разве могло это создание ее терпеть?       Отсюда месть. И это объясняет десятки изменившихся планет, вроде Орттуса. Эти миры стали губительным для любых разумных существ. Божество принесло смерть и страх, но этого было мало. Все это не устрашило зазнавшихся тварей, что возомнили себя равными великому. И тогда он создал меня, чтобы вернуть заблудших на верный путь.       Это бы все объяснило, это бы все привело в равновесие и понятность.       И какая глупость пусть и для непростительно юного, но самоуверенного будущего властелина – я забыл о голоде. Тогда он еще не был ясным, являлся всего лишь назойливым фоном, но я не должен был недооценивать его.       Жажда боли и крови – всего лишь внешняя форма и облачение, скрывающее под собой нечто иное, но не менее жуткое и необъяснимое. Оно будто что-то возвращало, чернота вопила из-за них и требовала еще, доводя меня до сумасшествия. А я забылся, окрыленный мечтами…       Я рвался к власти, как к избавлению от мук. Столько устрашающего было предо мною, что пыталось отрезать меня от цели, но я не слушал. Зачем это, если желание достигнуть апогея столь необъятно и достижимо? Быстрее, неотступнее, чтобы не упустить лишние мгновения.       О, каким же юным и наивным я тогда был…       Эгоистично до смеха, все тогда казалось настолько верным и единственно истинным, что я действительно верил во все. А потому с легкостью шагнул на площадь, не задумываясь о том, что я все же оставался человеком, который мог сам отказаться от невидимых высот и стать одним из многих, затаиться где-то на пределах вселенной и просто жить. Может быть, так было бы правильнее. Конечно, обыденности и общих стереотипов в жизни я никогда бы не достиг, но покой, возможно бы, обрел. Пусть одиночество, изгнание и вечные скитания, но я провел бы их наедине с миром, с моим обожаемым звездным небом, а в конце, как и положено, как и достойно – умер.        Я бы был всего лишь пятном, а после, наверное, никто и не вспомнил об этой странной жизни. Она бы не убивала меня, но я хотел изменить все вокруг. Я мыслил сжечь весь этот мир, чтобы от него не осталось и маленькой крохи заразной пыли. И я полагал, что имел для этого все основания, не сомневаясь, что являюсь избранным. И зачем же лгать, мира и покоя я тогда не хотел. Мне даже не явилась возможность задуматься об этом. Они казались глупостью и пустой блажью. Зачем они, если я мог построить свою империю, где каждая деталь должна была вращаться по моему указанию. Жестокостью я намеревался привести вселенную к процветанию, забыв, что власть окрасится кровью, ибо я сам был чрезмерно слеп, я был беспощадным. Инхаманум… Бесчеловечие во плоти.       Рабы ожидали решения своей участи, среди них изредка взвинчивались голоса особо яростных и нетерпеливых. Смутно, но я даже различал в некоторых речах то, что намеревался здесь увидеть, и все же в общем фоне открыл лишь безропотность и ожидание. Утратив вечное и недостижимое, простые смертные искали поддержки и опоры в своих правителях. Кто знает, почему все случилось именно так, но такой расклад событий в начале был как нельзя кстати для Высших. Взойдя на трон, те получили не только нити правления и венцы на голову, но и всеобщее обожание. Они стали неким подобием воплощения не просто силы, а божественной мощи. Отсюда и их название – Высшие.       Я много раз читал в исторических хрониках, что такие титулы были взяты из-за общественности. Правящие сиитшеты именовали себя никак иначе, как владыки. Это было принято задолго до создания всеобщих космических путей, не выделялось из общего ряда бесконечных побед, где всегда кто-то возводил себя на подиум и престол. Высшими их начал называть народ. Немой крик о помощи. Непонимание того, что нечто отсутствует в простой жизни, давило и мучило, но высказать и объяснить это состояние для низших было практически невозможно, зато с легкостью оно вылилось в олицетворение.       И именно поэтому в момент падения все рухнуло так оглушительно, ибо снова надежды и вера не оправдалась. Высшего существа же не сохранили, а правители смертны. Воплощенный хаос.       С глухим стуком обуви я двинулся к вратам, ловя на себе испуганные, но пристальные взгляды. Меня узнавали, и это дополняло панику. Я – сиитшет, а значит, веду линию происхождения от павшего божества. Сенэкс, разумеется, оповестил о моем предательстве, а после и смерти. Против этого восстал Лу, но ненависть уже была неподконтрольна, ее сдерживал лишь страх.       Десятки и сотни не моргающих глаз прожигали меня, превращая каждый шаг в медленное движение, будто к казни. Люди расступались предо мной, я уже видел, что через несколько рядов толпы блестят шлемы стражи и воинов сиитшетов, что непрерывными кольцами окружали поместье. Знамена гордо развевались на тонких шпилях.       Я ожидал этого и был готов к бою, хотя и не имел в руках оружия. Мой единственный меч был сломан еще на островах, но тогда я не имел в нем никакой необходимости. Возможно, он и вовсе был лишним. Он бы мешал.       Вокруг меня стояли в основном рабы, я видел мелкие красные искры на ободках их ошейников, туго сдавливающих шею.       Неожиданно, но именно представители этой касты потянулись ко мне. Они зашептались, передавая друг другу весть о том, что изменник жив, что он сейчас здесь. Этот шепот множественными, дробящимися волнами проникал сквозь толпу, приводя ее в колыхание. Со всех сторон ко мне оборачивались десятки созданий. Они тянули ко мне руки и смотрели огромными, распахнутыми глазами, полными слез и отчаяния, но не подходили, остерегались. На пару метров от меня никто не приближался, и по мере моего продвижения, толпа, обволакивая, пропускала вперед.        Я всю жизнь помню те взгляды. Рабы проскальзывали сквозь множество более выдающихся слуг и даже их руководителей, они толпились вокруг, но звеняще и почти оглушительно молчали. Глаза… в них было так много.       Проведя не один год во дворце, я привык не обращать внимания на рабов и видеть в них не более чем вещь. Простые и заменимые инструменты, они и сами не догадывались об ином способе существования. Я привык, не задумываться о том, что они тоже чувствуют. И в той толпе я увидел такую же боль, какой жил сам, но я не смог испытать сострадания. Я принял это, как факт, но не больше. Мне было приятно вкушать их мучения, но я не ощущал желание изменить что-либо для них. Они были на своем месте, и я мог их использовать.       Смирение, покорность и стремление оказаться направленными – поколениями все это выводилось и взращивалось в душах низших, потому именно они на каком-то подсознательном уровне увидели во мне лидера. Рабы стремились приблизиться ко мне в то время как немногочисленные, но все же слуги шли на звонкие голоса осмелевших. Их было намного меньше, другие числом эти выкрики задавливали, но я все же слышал в гуле толпы более ясные и целенаправленные речи.       Где-то по левую руку с тонким свистом взорвался фонарь, усыпав постамент, на котором стоял, мелким крошевом. Никто не среагировал на звук, никто даже не устремил удивленного взгляда. Под ногами что-то глухо и неприятно шуршало, иногда перерождаясь в чавкающий шелест мерзкой жижи. Огромная площадь была усыпана уже испачканными и затоптанными в лужи листовками. Кто-то не так давно пытался этим привлечь толпу к себе, но попытка оказалась безуспешной. Никто и никак не мог из искры распалить пожар, все были сдавлены, прижаты к земле и совсем не отзывались на громкие и красивые фразы. Не злость и жажда свержения Высших царила на площади, а простое ожидание, которое вовсе не было способно как-либо измениться.       Пройдя сквозь толпу к центру, я наконец-то смог увидеть тех, кто все же пытался вывернуть события в свою пользу и улучить малый луч славы, которая прежде отдавалась сиитшетам вся без остатка и сомнения.       Любопытный контраст – абсолютное подчинение на фоне отсутствия контролирующей власти и бездушное желание подражать верховным главам культа. Во всем этом не было того непередаваемого чувства искренности и подлинности, смешанных с самоотверженностью, которым всегда пропитывались самые древние сводки и записи. Хотя те же самые слова, призывающие к одному, столь понятному и привычному, звучали громко, почти громогласно, но оставались мертвыми. Не обладали они самым главным – основой и верой в них. И слушая их, никто не был способен заразиться энергией, побуждающей к действиям. Слова замирали в воздухе и падали вниз, разбиваясь о бесчувственные камни и плиты.       Они выдавали свою лживость. Напускное величие и яркость не добавляли им ни капли привлекательности. Пустые, бесполезные и глухие, как те, кто их произнес. Не имея силы и мощи, но желая оказаться в вершинах самым легким и безопасным способом, обычные слуги и подчиненные пытались выделиться и заполучить хотя бы маленькую толику тепла и свободы. Они кричали, срывая свои и без того хриплые голоса, но все тщетно и глупо. Силам было неоткуда появиться, души ее не источали, они оставались лишь вязкой энергией, поддерживающей оболочки в жизни. - Пережитки прошлого! Сиитшеты не имеют больше никаких привилегий! Чем мы хуже их?! Тем, что не обладаем даром?! Так что же они не смогли спасти себя от смерти своим обожаемым гением? Они слабаки! Им трон не по праву! Мы сами сможем выжить!       Немногие слушатели возносили руки и одобрительно шумели громким речам, что так своевольно вторгались в их оголодавшие по чему-то настоящему и искреннему души. Но стоило словам вновь зазвенеть напыщенными фразами над площадью, как многие затихали и покорно, даже безвольно вслушивались в них, подчиняясь привычкам, как делали сотни раз до этого, внимая выступления Высших или же своих господ.       Раздор и ересь. Все это было жалким, наивным и напоминало неправдоподобную пародию или даже плохо нарисованные декорации.       Фальшь.       Я не смог сдержать смех и с удовольствием захлопал в ладоши. Резкие хлопки пронеслись режущим слух эхом и повисли звоном, отраженные пространством. Наступила тишина, которую нарушали лишь однообразные гудения фонарей и песнопение ветра. - Решили, что стали равными своим владыкам? Осмелели? Раз сиитшеты покидают столицу, то вы рискнули воспользоваться суетой и выскочили вперед, надеясь не получить выстрел в голову? Бессильные слуги и рабы, что лизали ноги своему хозяину, возгордились собой и восстали! Думаете, это ваш шанс? Думаете, некому вернуть вас на место? И ваше откровенное подражание не заметят? Глупцы. - Империи больше нет!       Громкий выкрик со стороны все же дрогнул и сорвался на визг, а моя чернота прильнула к сладостному страху, что вырвался вместе с этим криком. Я усмехнулся и обернулся, пытаясь отыскать в толпе лицо осмелевшего.       Юный слуга прятался, он боялся открыто выступать против, но удержать искренний протест не смог, и уже пожалел об этом. Какая жалость. Скупые клочья первой силы, что тянулись по крови от поколения к поколению, совсем угасли.       Дарованная кем-то жизнь оказалось жалкой и ненужной для этих существ, они отвергали ее, прожигая свои короткие годы на бесполезное убийство времени. Они отказались от разума и блага познания в угоду животным инстинктам и ведомости. Величайшее творение, собравшее в себе бесчисленное множество галактик, оказалось заброшенным и потерянным. Чудо было выброшено на произвол судьбы, где медленно, но верно, гибло. Прогнивший лист бумаги передавал свою смерть иному существу, которое доживало свой жалкий путь в грязи и бесполезности, забывая о себе, и оно перекидывало свою болезнь другому. Вмиг умирала целая планета, еще оставаясь существовать и покрываться сотнями высоких зданий, опутываясь энергетическими линиями и дорогами транспорта, подсвечиваемыми рекламами. Планета тянула за собой звездную систему, а за этим и целую спираль.       Я сходил с ума и был готов выть от ощущения содрогающегося в предсмертных судорогах создания, что испускало последний глоток воздуха в моих руках. Я чувствовал болезненный жар материи, плоти, касался липких и плотных сгустков выплевываемой крови и принимал все происходящее оскорблением, самым страшным ударом. Возможно, эти люди, рабы и свободные всего лишь должны были исправиться и узреть свой истинный путь, если бы им указали, но я не мог решиться на подобную милость. Только общая смерть могла спасти мир. И эта мысль, достигнутая мною, лишь сильнее укреплялась бесчисленными голосами черноты.       В который раз я их слышал…       Но находясь в странном, не сковывающем трансе, я смел подвергать сомнениям то, что направляло меня к цели. Достижение ее было важнее всего.       И мой голос проскрежетал чужим тоном так, что толпа вокруг отшатнулась: - Я построю новую.       Один за другим лопались пики фонарей где-то на краях площади, что погружалась в тяжелую полутьму. Она зазвенела тишиной, которая резким хлопком разбилась и обрушилась эхом выстрела вниз. Алый сгусток энергии выплеснулся из дула оружия и взлетел в низкое небо, чтобы утонуть в тоннах ярящихся туч. Кто-то испуганно закричал и многие кинулись прочь, скрываясь на ступенях лестницы и уходя в паутину центрального города, окружающего дворец. Среди этого хаоса раздался раздраженный голос знакомого мне стража: «С дороги! Прочь!». И я обернулся к Лу, который целеустремленно пробивался ко мне сквозь живую преграду. - Повелитель!       Но ни выстрел, ни появление стража сиитшетов не смутило гордецов, что пожелали изменить мир под себя, воспользовавшись хрупкостью положения культа во время предстоящей дуэли. Их голоса снова взвились, хотя и несколько тише. Они стремились удержать своих слушателей, даже ценой своей жизни. Обреченность и понимание, что иного способа раскрыть крылья воодушевления, наполненности силой и верой у них не будет, это последний шанс.       И именно это было прекрасно.       Самоотверженность во имя собственной цели, которая вела к тому же, к чему когда-то немыслимо давно и я сам также тянулся в беззвучной мольбе, стремился затейливо украшенными собственной кровью руками. Прояснение краткое и ослепляющее овладело ими, но слишком поздно.       Страж оказался подле меня, коротко кивнул головой. - Я верил, что доклад Сенэкса о крушении вашего корабля окажется ложным. Идемте, нужно торопиться, пока Высший не успел перекрыть врата. – Он цепким взглядом осмотрелся. – Где Ратхич? Вы не берете его с собой? - Лу, разве ты не читал доклада пилотов? - Высший его не допустил до огласки. Только всем объявили о Вашей гибели в горной гряде около стены. Дым горящего леса был виден, но я полагал, что такая мелочь не сможет остановить Вас. - Меня нет. Охрана на входе? - Стоит, но дуэль уже была объявлена высшим жрецом. Нас пропустят.       Я кивнул.       Лу умело концентрировался на событиях, которые были важны именно в данный момент, ловко избегая лишних тревог и задержек на все остальное. Это достойное качество для воина, но окружающим она часто приносило огорчение и боль. Приняв то, что Ратхич не будет оказывать поддержку, страж просчитывал действия без него. И все же его взгляд на мгновение задержался на мне излишне навязчиво и долго. - Ратхич? - Мертв.       Короткий выдох, стражник прижал сжатую ладонь к груди и склонился, прежде чем заговорить вновь. - Я сожалею о его гибели. После дуэли мы похороним тело Ратхич с достойными для первого слуги правителя ритуалами. А сейчас прошу, следует идти. - Не нужно, Лу. Остался лишь пепел. Думаю, этот мир будет достойным склепом для него.       Я говорил слишком отстраненно и сухо, равнодушно и тихо, не смотря на своего нового подчиненного, который был этим несколько озадачен.       Меня же приковывала к себе картина суеты вокруг. Паника скользила потоками, обволакивала и жгла, стремясь вгрызться в душу и втянуть в общую круговерть отчаяния, создать воплощенный кошмар. Голоса все звенели, они призывали к покою, к обращению себя не в бегство, как то делали сотни, скрывающиеся в темноте, а в силу. Они указывали ударить, восстать, хотя в этом и не было смысла. Противостоять могуществу Ордена Сиитшет, раздробленному и неровному, но все еще вполне действующему, было совершенным безумием.